Текст книги "Однажды ты пожалеешь (СИ)"
Автор книги: Мария Летова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Глава 4
Я не употребляю алкоголь. Пробовала несколько раз. Давно, как только паспорт получила. Это было из любопытства, упрямства, от злости. Никакого удовольствия я не испытала, ведь в голове клеймом выжжено лицо матери, когда она напивается.
Глупая улыбка, от которой меня тошнит.
Если на ее лице это выражение, значит, скандала не миновать. Так было раньше, и сейчас ничего не изменилось.
Ни-че-го.
Я ненавижу видеть ее такой. Ненавижу, ненавижу. Ненавижу.
В детстве я боготворила дни, когда мать была самой собой. Настоящей. Я так хотела эти дни, у меня вырастали крылья, когда они наступали. Я в эти дни была счастлива. И ненавидела те, когда мать прикладывалась к бутылке. Меня охватывал бессильный гнев. Мне хотелось плакать, хотелось ее ударить…
Рука Данияра сжимает мою ладонь, пока мы идем к бару. Он сплетает наши пальцы в замок. Этот замок расслабленный, свободный. Ненужный здесь, посреди этой веранды, где много пространства и оно не забито людьми, так что угроза потеряться для нас отсутствует, но Дан всегда хочет держать меня за руку.
– Два безалкогольных мохито… – просит Осадчий, положив на бар локоть.
Я останавливаюсь напротив, занятая тем, что пытаюсь выгнать из головы мысли о матери. Я упираюсь взглядом в поверхность барной стойки, когда перевожу взгляд на Дана – он за мной наблюдает.
Я никогда с ним свою семью не обсуждаю, он бывает в моем доме по праздникам. Поздравляет… их. С днем рождения, Новым годом и так далее.
Я встряхиваюсь, чуть задирая подбородок.
Осадчий смотрит. Протягивает руку и касается. Гладит мой подбородок большим пальцем, говоря:
– Мне нужно отцу дать ответ.
Удовлетворение, которое я испытала минуту назад, поставив на место его поклонницу, испаряется.
Я напрягаюсь, но не хочу, чтобы Дан об этом знал. Напрягаюсь, потому что сейчас мой парень так просто не отстанет…
Когда дело касается серьезных, по его мнению, вещей, он не отстанет.
Это часто меня злит. Вызывает слепое желание сопротивляться.
Я не хочу, чтобы Дан влиял на какие-то решения в моей жизни. Я сделала для этого все, что только могла. Установила гребаную гору границ.
Я не хочу, чтобы хоть кто-то влиял на мою жизнь. Ни он, ни кто-то другой. Никто. Никогда.
Самый большой страх в моей жизни – это быть от кого-то зависимой. Быть зависимой от мужчины. Финансово или как-то еще. Ни за что. Лучше сдохнуть!
Через две недели я получу диплом. Еще месяц назад Дан обмолвился, что может устроить меня в нефтегазовую структуру на хорошую должность. У его отца есть связи. Это единственное предложение по работе, которое вообще у меня есть.
Я учусь на физмате.
Я пошла туда, потому что этот факультет окончил мой отец и мой брат. Это семейная традиция, которую можно выставлять напоказ. Да и вообще, я не знала, кем хочу быть, когда пришло время выбирать вуз. Я и сейчас не знаю, кем хочу быть. Я не знаю, каким вижу свое будущее, разве что подальше отсюда. Подальше от родителей. Подальше, подальше, подальше…
Я никому не хочу быть обязанной. Родителям Данияра, ему самому. Я никогда ничего не прошу! Ни у кого.
Посмотрев в глаза Осадчего, я говорю:
– Мне это не подходит. Спасибо за предложение, но нет. Передай благодарность… отцу.
Он убирает руку от моего лица.
Я вижу вспыхнувшую в его взгляде тяжесть, но мне плевать.
Мой ответ – нет!
Нет. Нет. Нет.
Секунду Дан гипнотизирует меня своим взглядом, не отводя его. Напоминая, что он никогда не был у меня под каблуком, что это только кажется. Любому дураку со стороны, но только не мне. Я знаю, как обстоят дела на самом деле, поэтому и сопротивляюсь. Злюсь…
– Почему не подходит?
Он задает этот вопрос без давления, но я не хочу на него отвечать. Отвечать правду, свою личную правду. Никто не поймет. Никто и никогда. Разве что мой брат, которого я уже три года не видела.
– Просто не подходит, – пожимаю я плечом и забираю у бармена свой коктейль.
– Это отличный вариант…
– Мне он не подходит, – отрезаю я.
Осадчий смотрит на меня, умолкнув. Смотрит с царским спокойствием – это его генетическая способность, но тяжесть из его взгляда никуда не убралась. От этого мои шипы только длиннее.
Возможно, это и в самом деле не то, что я хочу. У меня ведь есть душа?! У нее есть свое мнение?!
Словно в ответ на мои мысли, Дан коротко кивает бармену и адресует мне слова:
– Не подходит – значит не подходит.
Я сжимаю пальцами свой стакан. Посмотрев на меня, Осадчий интересуется:
– А что тебе подходит?
– Ты уже спрашивал.
– Может, у тебя теперь есть ответ.
– У меня нет ответа.
– Хорошо.
Отбросив в сторону трубочку, Дан делает большой глоток своего мохито, потом оборачивает руку вокруг моей талии и притягивает к себе.
Он целует меня.
Мы не виделись три дня.
У меня есть привычка – чувствовать на своих губах мужские губы как минимум каждый день. Язык, мужское желание. И я не могу сопротивляться тому, что по всему этому соскучилась. Этого требует мое тело, мое легковозбуждаемое дурное тело! Я хочу Осадчего. И его поцелуев, и его желания, поэтому пускаю его язык в свой рот и отвечаю. Дерзко, без стеснения, провокационно, ведь он совсем не святой!
Мы трахались в туалете этого заведения. Один раз. Осадчий тогда праздновал день рождения и был немного пьян. Мне тоже хотелось этого эксперимента, он оказался вполне ничего, но это на один раз. Это было весело. Это было чертовски весело. И вся его компания поняла, чем мы занимались в туалете. Если кто-то и не понял, то его быстро поставили в известность.
В каждом движении его губ я чувствую недовольство моим ответом, моим решением, но мне плевать!
Он целует жадно, отстраняется, берет меня за руку. Мы идем на край веранды, где Данияр общается с каким-то знакомым по бизнесу. Этому мужчине по моим прикидкам лет тридцать пять, и меня он воспринимает как безмозглое дополнение к Осадчему. Правда, он оценил и мое лицо, и мое тело, на что я ответила скучающим видом. Если и есть вещи, от которых меня тошнит, помимо моей пьяной матери, так это интерес вот таких мужиков.
Мы возвращаемся за стол спустя примерно час. Там уже не так людно, и Толмацкой нет. Я пью лимонад, пока Дан общается с Платоном. Они обсуждают «дела». Свои поездки, встречу по бизнесу, которая запланирована у их отца. Мы уходим спустя еще сорок минут, и инициатор этого бегства не я.
Инициатор – Осадчий. И его молчание, когда он везет нас в свою квартиру, звенит. Этот звон – знакомый, еще как. Но другого ответа на свой вопрос Дан не получит.
Глава 5
Меня никогда не воспринимали как девушку для серьезных отношений. Прежде всего потому, что у меня было не два и даже не три парня, и ни с кем из них я больше недели не встречалась. И ни с кем из них не спала, хотя этому мало кто поверит.
Но мы с Осадчим оба знаем, кто был первым...
Я уверена, он раскопал обо мне не меньше информации, чем я – о нем, прежде чем предложить подвезти меня домой после занятий в университете. Дан приехал через два дня после того, как мы встретились на той тусовке, где он взял мой инстаграм (принадлежит компании Meta, признанной экстремистской и запрещенной на территории РФ) .
Впервые в жизни я не знала, напишет ли мне парень. Ни в первый раз, ни во второй. С ним я не была уверена ни в чем, ведь он не подкатывал, просто смотрел. Смотрел, слушал, а когда писал, делал это так нейтрально, что я терялась.
И... хотела. Ждала! Думала о нем, в чем никогда не признавалась. Но я ни за что не написала бы ему сама. Я не преследую парней, все бывало наоборот.
Дан включает свет сразу, как мы заходим в квартиру. Упирается руками в стену вокруг моей головы.
На этот раз я целую его сама.
Сама лижу его губы и играю с ними, сама дергаю за пуговицы его футболки и расстегиваю. Оголяю покрытую жесткими волосками грудь и живот. Сжимаю ширинку.
Мне не нужно просить его молчать, он и не собирается разговаривать.
В ответ на прикосновение к своему члену Осадчий опускает голову и с влажной жадностью кусает мою шею. Оставляет на ней следы своих зубов.
Такой след – на несколько дней.
– Ай! – я толкаю его плечи, ударяю по ним кулаками.
Злюсь. Показываю ему свою злость, когда он заглядывает мне в лицо.
– Извини… – хрипло произносит Осадчий.
Он прячет от меня свой взгляд слишком быстро, возможно, чтобы я не видела того, что он НЕ раскаивается.
Я просила так не делать, но время от времени это происходит, а потом звучит его «извини», «это само вышло», «больно?». За пару-тройку месяцев злость, как правило, успевает сойти на нет, прежде чем он снова оставит у меня на шее засос и я снова разозлюсь.
Дан опускается передо мной на корточки, упирается коленями в пол. Целует внутреннюю поверхность моего бедра, проводит ладонями по лодыжкам. Пытается расстегнуть мои босоножки, но я уже знаю, что у него не выйдет. Я и сама еще с этими застежками не справилась…
– Блин… – слышу его смешок внизу.
Сама я смотрю в потолок, сжимая пальцами его плечи, пока сухие ладони гуляют по моим ногам и бедрам, забравшись под юбку. Эти прикосновения не нежные. Они требовательные, как и вектор движения его рта вверх по моему бедру. Этот вектор заканчивается у меня между ног, где меня касается его язык и пальцы. Они убирают в сторону полоску белья. Дан забрасывает мою ногу себе на плечо, и через секунду я со стоном зарываюсь пальцами в его волосы.
Осадчий не издает ни звука. Его язык двигается, губы тоже. Я работаю бедрами, то убегая, то снова толкая на себя его голову. Дан сильнее сжимает одной ладонью мою талию. Он может обхватить ее одной. А пальцы второй он добавляет к языку.
В моем топе больно колются о ткань соски. Горячие мурашки распространяются по животу. Я дышу через приоткрытые губы, исподлобья глядя вверх, в лицо Данияра, когда он выпрямляется. Его взгляд плывет. Склонив голову, Дан быстро, но глубоко меня целует, потом разворачивает лицом к стене, одновременно дергая за ширинку своих джинсов.
Соприкосновение наших бедер происходит со шлепком. Быстро, без разговоров. Горячее дыхание у меня на шее, мои стоны, мои пальцы в волосах Осадчего, когда я забрасываю назад руку, болтаясь в стальной хватке его рук. Он удерживает меня, фиксирует, пока быстро и жестко двигается. И когда его ладонь опускается вниз, а пальцы нажимают на нужную точку, я начинаю стонать во все горло и колотиться, а Осадчий сжимает меня в своих руках до гребаной боли…
– Вот так… – шепчет он. – Моя девочка…
Шелест его слов посылает мне из космоса оргазм.
– Дан!
Мои колени подкашиваются, в глазах белеет…
О том, что он тоже все, я понимаю по барабанящему мне в спину сердцу. Скорость этих ударов ни с чем не спутать. Ни с чем не спутать вязкое ощущение, которое Осадчий после себя оставляет, разъединив наши бедра.
Я болтаюсь в его руках еще какое-то время, пока мы оба не начинаем нормально дышать.
Данияр помогает мне усесться на банкетку, чтобы я наконец-то избавилась от своей обуви. Мне нужно в туалет. Я направляюсь туда первым делом, оставшись босой.
Когда я возвращаюсь, Осадчий лежит на диване посреди своей гостиной, забросив за голову руки. Все так же в расстегнутой рубашке и в расстегнутых джинсах.
Я прохожу мимо, залезаю в его холодильник и ищу воду.
– Твое мороженое я не ел… – слышу я за спиной.
– Странно, что нет. У тебя тут мышь повесилась, Осадчий.
– Не успел ничего купить, – поясняет он. – Давай что-нибудь закажем.
Я вспоминаю о том, что на шее у меня опять засос, но если я была полна злой энергии, когда выходила из дома, то теперь я пуста. Тем не менее у меня хватает внутреннего запала, чтобы донести:
– Закажи себе. Я сегодня не останусь.
Я пью воду, слушая тишину позади себя. Несмотря на всю мою невозмутимость, глотать не так просто, ведь тишина толкает в спину.
– Я не могу тебя отвезти, – наконец-то произносит Данияр. – Глаза слипаются. Первый столб – мой.
– Вызову такси.
– Останься со мной. Уже почти двенадцать, зачем тебе ехать?
Потому что это моя граница!
Или потому, что я не хотела, чтобы он думал, будто меня никто не ждет. Когда мы начали встречаться, мне только-только исполнилось восемнадцать, и я заставляла возвращать себя домой каждый раз после проведенного вместе времени. Под предлогом того, что этого требуют родители. Я не хотела, чтобы Дан знал: всем плевать, во сколько я вернусь домой, никто даже не заметит. Что мне с пятнадцати лет позволено делать все, что я захочу. Родители слишком заняты собой.
В первые полгода он возил меня домой даже под утро. В пять утра, в шесть, пока мы оба не начали от этого уставать. Я стала ночевать у него время от времени, иногда по выходным, иногда по праздникам, иногда просто так.
Но сейчас мне нужно пространство!
В его взгляде в последнее время что-то поменялось. Что-то, что заставляет меня насторожиться, каждый раз задерживать взгляд, когда мы встречаемся глазами. Присматриваться.
Решимость, упрямство. Я не знаю, что это, но я это вижу!
– Мать попросила меня завтра с утра быть дома.
– Я отвезу тебя утром.
– Я поеду домой, – отрезаю я. – Мне так удобнее.
Я слышу, как он встает.
По полу – еле различимые шаги его босых ног.
– Я – в душ, – говорит Данияр спокойно.
Я провожаю взглядом его прямую спину.
Наш первый раз случился здесь же, на этом диване. Осадчий трахнул меня в тот же вечер, как я впервые переступила порог его квартиры. Он был внимательным. Опытным. Точно знал, что делать, как делать. И он был терпелив. Он даже еще не кончил, а я уже знала, что хочу еще.
Я занимаюсь тем, что листаю ленту в своем телефоне, когда Дан возвращается в одних домашних штанах. Он падает на диван рядом, сползает по нему, включает телевизор. Забрав у Осадчего пульт, убираю его в сторону и забираюсь на своего парня верхом.
В ответ он делает долгий выдох, подняв на меня глаза. Опускает взгляд вслед за мной по мере того, как я становлюсь между его расставленных в стороны бедер на колени.
Глава 6
Обычно после скандала ОНИ делают вид, будто ничего не было. Ну или избегают общения друг с другом, но чаще просто обмениваются холодными фразами.
Сегодня я вижу именно это, когда утром захожу на кухню.
Мать гремит посудой, загружая посудомойку, и демонстративно на отца не смотрит. Он же спокойно пьет кофе, забросив ногу на ногу и глядя в телевизор на стене, где без звука идут новости.
Тишина между ними раздражает даже меня.
Они никогда не извиняются.
Ни передо мной, ни перед братом. Ни тогда, когда мы были детьми, ни сейчас. Будто мы невидимки.
Моей матери было как мне сейчас, когда они поженились. Дед владел бетонным заводом, она была обеспеченной невестой, а у моего отца не было ничего. По крайней мере, именно об этом мать напоминает ему во время каждого скандала. Крутит и крутит эту заезженную пластинку, вызывая у меня зубной скрежет, а у него – злость. Отец звереет, а мать словно этого и добивается. Чтобы он ударил.
Моя мать нигде никогда не работала, зато она с закрытыми глазами сервирует стол и готовит идеально. На этом все. Больше она ни в чем не разбирается. Ни в чем!
Она… отдала ему полный контроль над своей жизнью. И это произошло не вчера, не год назад. Так было всегда!
На ней шелковый халат, под ним – шелковая комбинация. Она никогда не позволяет себе быть неопрятной дома. Ее волосы темные и волнистые, у меня точь-в-точь такие же. Это гены по материнской линии, мы с братом оба из этого «яйца». Похожи на нее, а не на… него…
Моя мать красивая, несмотря ни на что. Это не мое дочернее восприятие, это факт. Каким-то образом мать умудряется оставаться красивой, хотя единственное усилие, которое она для этого прикладывает, – ботокс раз в полгода.
Она красивая и яркая.
Это первый урок, который я усвоила в жизни: красоты недостаточно!
Дернув за дверцу холодильника, я заглядываю внутрь и беру яйца.
– Я сама тебе приготовлю, – хрипло произносит мать. – После тебя всегда бардак, как после мужика.
Я кладу коробку на стол, почти бросаю ее с угрозой остаться без чертовых яиц, переколотив их все до единого.
Мне не светит быть идеальной хозяйкой. В детстве мать учила меня печь свой фирменный «Медовик», но те времена давно прошли. Она и не вспомнит, когда в последний раз его пекла.
Пока мать делает мне яичницу, я бросаю в стакан лед и наливаю воду.
– У Валентины внук сильно заболел, – обращается мать к отцу. – Нужно бы оказать помощь.
Валентина – наша домработница последние лет пять. Она убирает и готовит три раза в неделю.
– Сколько? – спрашивает отец.
Они обмениваются мнениями.
Даже более сдержанно, чем обычно. Мать кажется суетливой и рассеянной, но при этом она в себе. Она трезва. В последние пару недель я ее трезвой не видела ни разу, даже с утра. Эти дни были похожи на стремительное движение к точке кипения, и она наступила.
Резко отвернувшись, я сажусь за стол. Отец переводит на меня взгляд и задает вопрос:
– Как дела у Осадчих?
– Все хорошо… – отвечаю я.
– Хо-ро-шо… – проговаривает отец.
Я знаю: он доволен тем, что я встречаюсь с Данияром. Тем, что я «попала» в эту семью. Доволен больше меня самой, хотя они не очень-то и общаются. С тех пор, как их бизнес разделился, в основном на расстоянии, и меня это устраивает.
– Что с твоими планами на будущее? – вдруг спрашивает отец. – Ты уже об этом думала?
У меня в груди возникает давление, потому что я хотела от него этого вопроса! Всплеск такой сильный, что на секунду у меня сдавливает горло.
Я хотела, чтобы он озаботился моим будущим. Чтобы проявил это внимание. Чтобы сделал для меня что-то. Именно он! Он, а не Осадчие!
Моя радость горчит от того, что они озаботились этим вопросом еще до того, как я защитила диплом. Гораздо раньше, чем мой собственный отец. Я, разумеется, понимаю, чья была инициатива, кто их напряг, но это ситуацию не меняет: они нашли мне работу, о которой можно только мечтать, и сделали это раньше, чем мой отец вообще об этом подумал. Раньше, чем об этом подумала я сама. Но я об этом не просила! Каждая их услуга… как веревка вокруг моей шеи… веревка из наших с Осадчим отношений, которая будто становится все туже и туже в последнее время. Я чувствую это во всяких мелочах, и это меня пугает.
Прочистив горло, я смотрю на отца и говорю:
– Есть пара вариантов…
– Вот именно, – отзывается он. – Пора начинать думать своей головой.
Я молча делаю глоток.
– Белявские сейчас за границей, когда вернутся, поговорю с Валерой… – заявляет отец с легким раздражением, но я это стерплю.
Валерий Белявский – друг отца, сейчас занимает какую-то должность в руководстве очень крупной строительной фирмы. Они сейчас повсюду, их домами весь город утыкан…
Белявские не уезжают за границу меньше чем на месяц, следовательно, их разговора придется ждать долго, но мне все равно, ведь я соврала: мои собственные варианты – это круглый ноль. Любая работа, которую я найду самостоятельно, обеспечит меня разве что стабильным запасом прокладок, а я хочу независимости.
В моих мыслях слишком большой бардак, чтобы я видела свое будущее четким или хотя бы примерно понятным. Меня бросает в разные стороны, из-за этого я сама не своя!
– Спасибо… – произношу я, посмотрев на отца.
У нашей семьи в собственности несколько объектов коммерческой недвижимости. В том числе небольшое здание торгового центра в очень проходимом месте. Мы живем на доходы с этой аренды, плюс отец получает дивиденды от бизнесов, в которые когда-то вложился.
Вся наша недвижимость, включая этот дом и две квартиры в городе, принадлежит ему. Я бы давно попросила у него ключи, но во мне сидело глупое идиотское понимание, что, если уеду из этого дома, уже никогда сюда не вернусь. Никогда. Ни на одну ночь. Ни на один час. Никогда. Как и мой брат. И я… испугалась…
Это было давно. Теперь я не боюсь. Ничего не боюсь!
Отодвинув чашку, отец покидает кухню, бросив матери:
– Спасибо.
Выдохнув, я тоже на нее смотрю.
Мои чувства к ней – это всегда только ненависть или любовь. Любовь, когда она вот такая – настоящая. И ненависть всегда, когда нет.
Мать роняет вилку, та падает на пол. Слишком громко звенит. Но вместо раздражения мать молча поднимает ее и бросает в раковину.
– Я не смогла дозвониться до Ильи… – говорит она, ставя передо мной тарелку с яичницей. – Он что, сменил номер?
У нее случаются такие дни. Вот такие. Когда мать словно хочет наверстать все разом. Они всегда вызывают у меня раздражение.
– Да, – отвечаю я. – Примерно три месяца назад.
Я знаю, что брат не мог не отправить ей свой новый номер. Наверное, она просто забыла. Сама я в курсе только потому, что мне он со своего нового номера позвонил. Наш разговор продлился ровно три минуты. Брат сам его закончил, когда понял, что разговора по душам не выйдет.
Илья и отец не общаются. Не знаю, как давно, я узнала только потому, что поняла: отец ничего об Илье не знает. Знает даже меньше, чем я.
Мать становится еще более суетливой. На этот раз она роняет кружку, но, слава богу, на стол.
– К нам давно не заходил Данияр, – говорит она.
– Он работает. У него нет времени.
– Ты могла бы сама его пригласить. Данияр бы тебе не отказал. Он тебя любит…
Я мгновенно теряю аппетит.
Замазанный наспех засос в ответ на ее слова начинает пульсировать.
– Зачем его приглашать?
– Потому что мужчины любят внимание… – сообщает мать.
Я покидаю кухню до того, как она успевает развернуть мысль.
Меня выворачивает от этой философии – угождать мужчине. От нее я просто киплю. И от того, что мать упорно продолжает угождать отцу, каждое утро начиная жизнь с чистого листа!
Проносясь мимо кабинета отца, я вижу его, склоненного над открытым сейфом. Я успеваю разглядеть его содержимое и скрыться из вида раньше, чем отец оборачивается.
Я не реагирую на вибрацию своего телефона, пока натягиваю шелковую юбку и борюсь с молнией сбоку. Я проспала почти до десяти, уже половина одиннадцатого, и мне не нужно гадать, от кого это сообщение.
В это время дня в субботу мне может писать только один человек.
Я проваливаюсь в сообщение не раньше, чем сажусь за руль своей машины. Помимо того, что мне нужно платье на вручение диплома, хочу обновить свою косметику.
Кондиционер обдает мне холодным воздухом колени. Кожа покрывается мурашками. Пока ворота со скрипом отъезжают в сторону, я разворачиваю присланную фотографию.
На ней Осадчий сжимает в кулаке твердый член, лежа в своей постели. За окном его спальни вид на город – судя по всему, Дан только что проснулся.
Его бедра покрывают короткие темные волоски, низ плоского живота и пах – тоже. Дан совершенно голый, его загорелая ладонь увита венами, на запястье – умные часы, это единственное инородное присутствие на его теле.
С силой закусив изнутри щеку, я оставляю его сообщение без ответа и выезжаю за ворота.
