Текст книги "Альтернативное видение"
Автор книги: Мария Конорева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Старушка вдруг захохотала и протянула целую вереницу бумажных билетов с необычной символикой. На них было изображено Всевидящее око.
– Пожалуйста, – сказала она, – вы не из робких, сэр! Ради женщины – такое.
– Что ж, эта женщина – редкая реликвия, мэм. Для нее и Вселенной наверняка мало.
Фелиция вздрогнула. Теперь она поняла, что это был человек-индиго – сомнений быть не могло. Откуда-то донеслись звуки неоклассической музыки.
Весь этот антураж: маленькая старушонка, пачка билетов, завывающий гулкий ветер отдавали чем-то магическим, как из волшебной сказки.
Казалось, того и гляди: появятся другие загадочные персонажи.
Они зашли внутрь в довольно обветшалое, но отчего-то очень уютное помещение со стульями, обтянутыми грубой кожей, похожей на кобуру. На каждом из них виднелся номерок.
– Что выбираете? – спросил Роб.
– Давайте, пожалуйста, по вашему вкусу.
Он выбрал два стула в левой части зала – 19-й и 20-й. Экран в помещении все равно был полусферический, посему рассадка не столь влияла на просмотр.
– Вы знали, что все режиссеры наблюдают картину сидя слева?
– Да, слышала о таком, – промолвила Фелиция.
В зале стояли старенькие проекторы с диафильмами, пахло книгами и немного лимонным антисептиком, которым, вероятно, протирали поверхности. С мороза находиться здесь было невероятно уютно и как-то согревающе. Они опустились на кожаные сиденья, взглянули друг на друга, а затем на потолок, ощутив странное смятение. У Фелиции даже закружилась голова, было действительно тяжело сфокусироваться на чем-то.
На выбор им предложили два фильма: «Черные дыры. Таинственные и чудовищные» и «Мы сами – звездная пыль». Оба решили выбрать второе – все-таки они здесь за звездами. Хотя пришлось, конечно, немного поразмышлять, уж очень нестандартной была сама обстановка, которая почему-то действовала замедляюще и оттого тормозила и процессы принятия решений.
Наконец, ледяная рыба в животе Фел окончательно утихла, окоченевшие ладони наполнялись теплом. Они сидели совсем рядом – так, что она улавливала его запах – аромат герани с едва различимым оттенком гвоздики и кедра. Ее вдруг снова бросило в дрожь. Фелиция зажмурилась и прислонила голову к его плечу – так ей было хорошо.
Вступительной заставкой в планетарии был ролик о падении звезд. На экране виднелись два небесных тела, которые находились в танце падения.
– Роб, а как выдумаете: у падающей звезды есть хоть сколько-нибудь ничтожный шанс обратно попасть на небо?
– Вознестись? Было бы, конечно, романтично, – Роб улыбнулся, – но боюсь, небесные тела – не птицы и не самолеты, которым под силу выйти даже из самого крутого пике. Или даже из свободного падения. Падение звезды практически мгновенно. И может потому и прекрасно, что мгновенно. Хорошо было бы управлять этой россыпью звезд, чтобы возвращать самые яркие из них вновь сиять на темном полотне и вызывать тихий восторг у смотрящего. Но нам дано наблюдать этот полет лишь долю секунды.
Фелиция тяжело вздохнула:
– Прекрасное слишком часто быстротечно.
Она слышала музыку и закадровый голос, рассказывающий о небесных телах. Лекция была ненавязчивой, даже убаюкивающей. Было поистине трудно поверить, что это происходило в реальности, а не в ее фантазиях.
Вдруг раздался тихий голос:
– Фелиция, открывайте глаза. Мы приближаемся к звездам.
– Он это сказал полушепотом и так деликатно, но, казалось, самое ядро внутри нее обнажилось и оголилась самая сущность. Такое попадание.
Она приоткрыла глаза, слегка запрокинула голову и увидела под потолком необыкновенное свечение, сопровождавшееся голосом диктора. На темном небе стали обозначаться созвездия – необыкновенные по структуре и такие неизведанные. В темноте зала их свет был еще более заметным.
Вдруг подумалось, что рефракция – именно то физическое явление, которым можно было объяснить происходящее между ними. Дефиниция ее такова: преломление светового луча.
На небе появлялись созвездия Райской Птицы, Тукана, Северной Короны, Кассиопеи. Фелиция вдруг как будто вновь почувствовала касание Бога, ощутила внутри теплые и рассеивающиеся лучи. Это было необъяснимое ощущение.
Голова слегка кружилась, все казалось таким чудным и неправдоподобным. Она ощущала себя подобно скитающемуся спутнику, высадившемуся, наконец, на верной орбите. Что-то незримое как будто указывало ей путь, подтверждая: «вот он, твой мир, и ты – наконец здесь, где нужно».
Слезы застыли в глазах, губы были слегка приоткрыты:
– Спасибо вам, Роб… Спасибо. Я…
Он прервал ее, прикоснувшись теплыми губами к ее щеке.
– Тише. Вам же хорошо. Надо в такие моменты молчать.
Беззвучные слезы очищения невозможно было сдержать. Началась будто бы тихая панихида по ее прошлой жизни. Фелицию переполняли чувства истинной благодарности и восторга. Что-то в ней зародилось. Она испытала настоящее потрясение от этого зародыша. В голове сразу заиграла акустическая версия New born – Muse.
Кажется, именно так ее настигла любовь, болезненная и чудовищно огромная. Почти как бездна. Огромная, несколько устрашающая, но все же прекрасная.
– Мы с вами. Как элементарные частицы одного фотона, – сказал Роб, – иными словами, две частицы могут быть прочно связаны, не только находясь сколь угодно друг от друга, хоть на противоположных концах Вселенной. Но даже не существуя одновременно.
Фелиция широко улыбнулась. Все ее тело вдруг пронзило легкое покалывание.
– Да, мне знакомо это явление, при котором состояния частиц оказываются взаимосвязанными вне зависимости от расстояния, разделяющего эти частицы. А помните закон Ома для замкнутой цепи? – отозвалась она, – ток, проходящий через лампочку, проходит также и через источник тока.
– И это справедливо, – ответил он.
– В школе я очень любила физику, но все же выбрала гуманитарные науки, не прислушиваясь к учителю. А может стоило все-таки согласиться с ее видением.
Затем они метафорически и витиевато рассуждали о различных состояниях, квантовых явлениях, сопоставляя или же вовсе отождествляя их с собственным внутренним ощущением. Фелиция заметила, что в рамках квантовой электродинамики два фотона могут столкнуться друг с другом и рассеяться. Она все же привыкла придерживаться скорее пессимистичных, ну или же в крайнем случае реалистичных сценариев. Роб постарался успокоить ее, сказав, что такой процесс очень маловероятен для квантов видимого света, даже ничтожно вероятен.
Фелиция была спокойна, на своем месте, на верной орбите. Она крепко сжала его руку своей крошечной ладонью, чтобы заземлиться и все-таки чувствовать, что она не вращается вместе со звездами на сферическом экране. Было увлекательно наблюдать за сосредоточенностью Роба, было интересно как никогда. Время замедлилось и ускорилось одновременно. Законы физики переставали действовать в их классическом ключе.
Финальная заставка фильма сопровождалась фортепианной музыкой, мягкой и рассеивающейся, напоминавшей теплую колыбельную. Роб приблизил к себе ее ладонь, взглянул на серебряное кольцо с птицей на безымянном пальце правой руки, сверкнувшее в лучах планетария.
– Подарок? – спросил он.
– Да. Это ласточка.
– Что ж, вас и правда легко ассоциировать с птицей, мой друг.
– Отчего же?
– Вы неуловимы и не терпите клеток. А еще хрупки, изящны и звонко щебечете.
Она вновь рассмеялась.
– Откуда вам известно? Да и вообще – почему так хорошо, Роб? Вы снитесь мне? И этот планетарий…
– У нас собственный портал, так и знайте.
–
Точно. Все так, – воодушевленно вымолвила девушка.
– Вы знали, что Фелиция – это небольшой астероид главного пояса?
– Правда?
– Чистейшая. Поэтому космическое пространство – это в каком-то смысле именно ваша территория. Вам… понравился фильм?
На экране погасло изображение и включились маленькие светодиодные лампочки, россыпью напоминавшие как раз скопление звезд на небосклоне.
– Фильм? – вымолвила Фелиция, – да, он необыкновенный.
– Вы теперь не будете страдать от того, что вам не с кем смотреть на рисунок созвездий?
– Не буду. Обещаю. Вы же у меня вдруг появились. Смотритель хрустальных сфер, круговых орбит и хвостов комет, – сияя ответила Фел.
– Вы – хрустальная роза. И смотреть надо за вами. Еще как. Так что буду лучше вашим смотрителем. Разрешаете?
– Еще бы. Но, наверное, будьте осторожны.
Они неторопливо вышли из зала. Роб помог ей одеться, повязав сверху свой клетчатый шарф из мериноса. Слабый запах кедра можно было уловить и на нем.
– Да у вас привычка укрывать меня клетчатым! Помните плед? – захохотала Фелиция.
– Не противьтесь, там наверняка метель. Все небо во мгле.
– Если уж в январе, когда виднеется только густое снежное марево, вы разыскали звезды, следует все-таки вас послушаться, – улыбнулась она.
На улице завывал жутковатый посвистывающий ветер вперемешку с мелким градом. Они несколько ускорились, торопясь добраться до парковки.
Роб предложил ей сесть пока в его машину, чтобы переждать град, который как-то странно усиливался. У Фелиции сильно стучали зубы – так она продрогла.
– Не хотите чашку малинового чая с мятным маслом? – сказал он.
– Да. Это очень кстати. Но ведь идет град.
– Я знаю одну небольшую кофейню. Там готовят и ароматный травяной чай. На редкость душистый. Будем ехать осторожно, – продолжил он, – вы не возражаете, если ваш автомобиль я пригоню завтра? Прямиком к дому. Сейчас вам не стоит садиться за руль.
– Договорились. Так даже лучше.
– Тогда поехали.
Он вырулил на заснеженную трассу, усыпанную мелкими крупицами града. Улицы были едва освещены, ехать приходилось крайне осторожно и медленно. В его машине был легкий запах ветивера и играло что-то из progressive.
– Музыка у вас хороша, Роб. Как будто причесывает нейроны в мозгу, давая легкие импульсы и тепло в конечностях. Удивительно приятно, – обратилась к нему Фелиция.
– А вы из нашего эзотерического общества выходит.
– Что за инсайдерское комьюнити?
– Тех, кто слушает подобную инструментальную музыку и не испытывает утомления или гнетущей скуки. И не просит поставить что-то пободрее и подинамичнее. Псевдо-веселое, проще говоря.
– Ах, да. Зажигательная музыка – уж совсем не мое. Да и вообще позитивные мажорные мотивы – это как-то странно, не находите? Во всем, что имеет глубину, содержится печаль.
– Вы тонко чувствуете, Фел. И глубина у вас, как у колодца. Мне даже не по себе.
– А у вас знаете какая? Судя по всему, как у слоистого озера. Каждый уровень имеет отличный от другого цвет и температуру. Не сомневаюсь в этом. А еще: с вами я впервые увидела звезды. Не просто посмотрела, а увидела.
Интерлюдия
Замечали ли вы, как часто фигурирует это слово – звезды? «Во всем виноваты звезды», «не с кем смотреть на звезды», «если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно». Контекстов и не перечесть. Почему люди стремятся к этим самым звездам? И заметьте – тут вовсе не так важно, какой подтекст подразумевается, в любом случае, все одно – звезды – это огни, яркие и желанные.
Режиссеры демонстрируют нам их ужасающую бесконечность, поэты говорят об их вселенском предназначении, а в военных песнях зачастую поется: «гори, гори, моя звезда» (тут невольно возникает ассоциация с любимой женщиной). Получается, что звезда – это такое всеобъемлющее понятие, способное уместить в себе самые разные невероятно положительные смыслы. Звезды всегда притягательны, маняще неизведанны и мерцающе красивы. А еще – к звездам ведь тянется далеко не каждый, да и рассмотреть их может едва ли не избранный.
Художники всегда ищут утешения в ночном небе. Ночь – это самое время для событий, а маленькие сверкающие сгустки появляются на небесном своде цвета индиго, как правило, после полуночи. Стоит разделить звездопад с теми, кто близок вашей душе. Можно конечно и одному попробовать, но боюсь, что нужного эффекта достичь будет гораздо сложнее.
У фонарщика/Фаролеро
Они добрались до маленького кафетерия на углу одной из центральных улиц. Его окна были украшены витражами, а внутри пахло коричными завитками и мятой.
Роб аккуратно разлил воду с мятным маслом в причудливые чашки из тончайшего фарфора. На них были выгравированы причудливые имена.
– Как называется это место? – спросила Фелиция.
– Фаролеро. Популярно среди посвященных. То есть – почти неизвестно, – он ухмыльнулся.
– Это причудливое слово что-то означает?
– Да, «фонарщик». Но не всегда следует присваивать тексту какие-то особые значения.
– Согласна, конечно. Это я вечно все стараюсь интерпретировать. Без необходимости.
В кафе было достаточно людно, но при этом совсем не шумно; посетители платили только за время, проведенное в кафе. Никто не оплачивал угощения или напитки. Потому что их главное правило – «еда – это фон, а не основное действие». Именно поэтому время, проведенное здесь за беседой, ценилось гораздо выше, чем осязаемое. Хотя, кстати говоря, это самое осязаемое было весьма и весьма недурным в этом заведении: рогалики с абрикосами и полынью, теплый штрудель с макадамией, шоколадный фондан с красным перцем и множество других лакомств. Многие приходили сюда в мантиях, но не просто для ореола таинственности – то и правда были тайные сообщества. Посетителей обслуживали официанты в накидках из бархата, расшитого причудливыми птицами, похожими на калифа-аиста.
Фелиция долго рассматривала замысловатые предметы интерьера, посуду со сказочными рисунками, меню, имевшее оформление с виньетками и золотым тиснением: там не было цен, только наименования очень необычных блюд и десертов. Фелиции особенно запомнились следующие позиции: жареные каштаны с ореховым сиропом, фисташковый мусс с пахтой, фиалковое мороженое с анисовым кремом и меренгой, шоколадное печенье с морской солью.
Официант вежливо поинтересовался, что она будет:
– Мисс, определились?
– Вы знаете, выбор весьма обширный. Но пожалуй, для меня печенье с морской солью, – сказала Фел, широко улыбнувшись.
– Конечно. А вам, сэр?
– Мне, пожалуйста, жареные каштаны. И для нас двоих большой чайник малинового чая.
– Будет исполнено. Как только в кубке вскипит вода, все будет готово.
С этими словами он поставил железный сосуд на стол.
– Благодарим вас, – ответил Роб и заговорщически подмигнул.
Фелиция лишь ошарашенно продолжала смотреть на посетителей. Кажется, она начала осваиваться в этой обстановке:
– Мне очень по душе старинные предметы, Роберт. Поэтому здесь мне очень хорошо. Я рассматриваю все эти деревянные полки времен позапрошлого века, книги с позолотой и сразу вспоминаю свою Родину.
– Рад это слышать. Я тоже, собственно, большой приверженец старины и антиквариата.
– А как вам нравится Аляска, Фелиция? Вы родились не здесь?
– Хм, нет, Роберт, я родилась не здесь. А вот к Аляске уже прикипела. Там, откуда я родом, много аристократических отголосков и былого имперского величия.
Надо сказать, Фелиция родилась в Санкт-Петербурге (может быть, поэтому было и в ней что-то аристократическое); всей душой она обожала этот мрачновато-помпезный и такой противоречивый город и считала его единственно родным. С упоением и нежностью Фел гуляла по каналам Петербурга, любовалась соборами и сохранившимися резными балконами.
Они ходили с мамой на балет и в оперу. Слушали концерты в консерватории. Обедали в доме Зингера и всегда уходили с книжными покупками. Когда Фел исполнилось тринадцать, их семья эмигрировала на Аляску. Брату тогда было пять лет. Они поселились в той части, где были фьорды и ледники. Мама, как и упоминалось, была русской, а папа —американцем, поэтому решили поступить справедливо: переехать в так называемую русскую Америку.
«Земля полуночного солнца» с ее пейзажами в холодных тонах пришлась очень по душе юной Фел. Как она любила говорить: я еще не люблю Анкоридж, но он мне очень нравится. Для неё Аляска представлялась бесконечным, нетронутым природным массивом. Изрезанные ущельями глетчеры, фьорды и заливы, разбросанные на морском побережье, волновали ее девичье сердце. Зима была полноправной хозяйкой этого края, а после прохладной Северной столицы России это было привычно и что самое главное: во всем этом было что-то родное и понятное. Церковь святого Николая в Джуно напоминала о многочисленных соборах Санкт-Петербурга. Конечно, его архитектура не была столь пышной, как это принято в России, но все же там душа успокаивалась, и все внутри наполнялось одухотворенным светом.
Много позже Фел искренне полюбила Аляску. Для неё эта местность стала оплотом тишины и первозданной красоты. Многое на этом полуострове было не исследовано и заповедно, но это и привлекало. В этих краях можно было просто молчать и созерцать. В Анкоридже Фел тогда впервые увидела Северное Сияние, хотя отец рассказывал ей, что в России в Мурманске его тоже можно посмотреть. Существовала все время какая-то незримая нить между ее Родиной и этой Землей, ведь во времена Александра II Аляска была территорией России.
Обо всем этом с восторгом и светлой радостью Фел долго рассказывала своему собеседнику, которому потом будет суждено стать ее возлюбленным. До глубокой ночи они сидели друг напротив друга, медленно смакуя чай и печенье с шоколадом и морской солью, которым Фел поделилась с Робертом. Затем Роб встал и подошел к пианино. Других посетителей уже не было. Было безмолвно и так уютно, как бывает только ночью. Роберт почти всегда по вечерам садился за фортепиано, это была часть его рутины. Он это делал не только по работе, но и конечно, для души. Роб мог музицировать часами, писал аранжировки к песням или аккомпанементы для оркестров. Вот и сейчас он решил не нарушать традиции и сыграть что-то ненавязчивое, чтобы вечер, плавно перетекающий в ночь, оставил какое-то теплое и светлое чувство. Роберт сел за инструмент, но прежде, чем сыграть повернулся к Фелиции и спросил:
– Фел, кто ваш любимый композитор?
– Думаю, что любимый – вы, – она рассмеялась, – а близкий моему сердцу – Сергей Рахманинов.
– Это чудно. Мне тоже он по душе.
– А ваш, Роберт? – спросила Фел.
– Хм… скорее это несколько человек, не кто-то один. Надо подумать. Пусть будут Лист, Шопен и Чайковский. Как-нибудь надо дойти до консерватории.
– Конечно сходим!
Роберт коснулся клавиш и начал играть музыку собственного сочинения, положенную на следующий текст, который кстати тоже был авторским:
Siren
I'm lost in the woods of my memories
Till the dusk of my mind I will stray
I'm quietly watching the snow falling down
From the skies through this meaningless day
Сирена
Я заблудился в лесу своих воспоминаний.
До самых сумерек я буду блуждать.
Я тихо наблюдаю за снегом, падающим
С неба в этот бессмысленный день.
Sometimes I embrace the moments of peace
In my dreams I am happily calm
And I find myself in a soft cozy place
I created for us and called home
Иногда я принимаю моменты покоя.
В своих снах я счастливо спокоен,
И я нахожусь в мягком уютном месте.
которое я создал для нас и назвал домом.
Then I wake up again
Feeling empty and cold
I'm used to blaming myself in my state
But the truth is in life
There is more than one cause
And sometimes there's nothing but fate
Но потом я снова просыпаюсь.
Чувствуя пустоту и холод.
Я привык винить себя в своем состоянии.
Но правда в том, что в жизни
есть не одна причина.
И иногда нет ничего, кроме судьбы.
I find this gameplay a bit fast for me
And the rules are not fair at all
That's okay, I will cope
I'm a fucking machine
Ain't no heart and no place for the warmth
Я нахожу этот игровой процесс немного быстрым для меня.
И правила совсем не справедливы.
Ничего, я справлюсь.
Я чертова машина
Нет сердца и места для тепла.
I was facing the hard times
Hurt and confused
Fell in love with the lies
Beaten and bruised
Я столкнулся с тяжелыми временами
Обиженный и растерянный
Влюбился в ложь
Избитый и в синяках
Breath of the plague
Was a pin in the leg
When I woke up
With a knife in my back
Дыхание чумы
Был булавкой в ноге,
Когда я проснулся
С ножом в спине.
I tried to accept it
Failed to forget
I still remember
The day we have met
Я пытался принять это,
Не смог забыть.
Я все еще помню.
День, когда мы встретились.
The slower I'm walking
The clearer my gaze
I can run
But someday I'll be lost
I see where you're heading
I silently watch
You can get anything that you want
Чем медленнее я иду,
Тем яснее мой взгляд
Я могу бежать.
Но однажды я потеряюсь.
Я вижу, куда ты направляешься.
Я молча наблюдаю.
Ты можешь получить все, что захочешь.
We do what we love
Let it be what it will
I find peace in myself all alone
I will not trust my dream
Hollow hands anymore
When the ocean is turning to stone
Мы делаем то, что любим.
Пусть будет так, как будет.
Я нахожу покой в одиночестве.
Я не буду доверять своей мечте
Полые руки,
Когда океан превращается в камень
I'm seeing the end of the forest
I walk out of this darkness alone
We'll all be there soon
So there's no sense of grudge
And for the drama
Thank you so much
Я вижу конец леса.
Я выхожу из этой тьмы один.
Мы все скоро будем там.
Так что нет чувства обиды.
И за драму
Спасибо вам большое.
Фелиция вслушивалась в каждое слово и пыталась представить, кто же был Сиреной для Роба. Она была убеждена, что песня имела символическое значение. Фелиция решился обратиться к Роберту, дождавшись окончания его великолепного исполнения:
– Роб, а вы бы хотели празднично-печальные или торжественно-траурные отношения, о которых поется в этой песне?
– О, нет. Я жду искупления освобождения. За многие годы я понял: если ты живёшь в надрыве – это только твой выбор и путь. Ведь можно умерить темпы безумия и ограничить страдания наконец. Просыпаться с утра с улыбкой, таять в объятьях, растворяться в касаниях. Запереть боль – неужели вам такое чуждо?
– Вовсе нет. Я думаю, что любовь для того и дана, чтобы утихомирить беспокойный разум крепкими любящими объятьями, потушить адское пламя трепетными касаниями, утопить боль навсегда. Попробовать, вдруг получится. Другое дело, что у многих существует естественная потребность в такой боли. Тогда все их взаимоотношения превращаются в насилие. Над собой или над кем-то. А зачастую и над собой, и над кем-то. Так вот парадоксально.
– Понимаю, да. Я могу быть источником боли, но мне это отвратительно. Думаю, часто в последнее время, когда уже можно остановиться в этой безумной, бессмысленно-разрушительной гонке, так сильно сокращающей жизнь. С вами у меня получается. Вот такие лавины мысли перекрываются одной единственной: я там, где я должен быть.
– Почему вы так решили?
– Я слишком долго смотрел на страдания рядом с собой, иррациональные, невиданной разрушительной силы. Так долго, что хочу покоя. Не хочу вспоминать о боли, хватает того что я слишком отчётливо помню о смерти. Боль там, она придёт за тем, кто уйдёт вторым.
– Что ж, согласна с вами. Иногда, если представить, как бы ты жил без другого человека, если бы его внезапно не стало. Что бы ты чувствовал, насколько глубокой была бы образовавшаяся пропасть, становится очевидно, что боль – она поджидает, а кажущаяся такой длинной жизнь, подбрасывает неприятные сюрпризы. Поэтому можно попытаться не искать боль там, где её ничтожно мало, готовясь к большой и всеобъемлющей пустоте, а быть все-таки там, где ощущается наполненность.
– Да, но как вы распознали, что вы там, где должны быть? Мы виделись до этого единожды.
– А вот здесь речь идет о сакральном свете, которым ни с кем не хочется делиться. Я увидел его, исходящим от вас. А теперь – Листа. «Le mal du pays». Под него и думается легче, и дышится. И тем более мечтается.
Вообще с детства Фелицию могли растрогать звуки классической музыки. До слез. Так уж повелось. На каждого человека какое-либо воздействие оказывает определённый вид искусства. Для Фел одним из самых прекрасных действ была фортепианная музыка. В ней можно было забыться и мысленно путешествовать. А можно было и вовсе прикрыть глаза – и ты где-то в ином пространстве. Радость, печаль, одухотворение – все смешивалось. В ее семье за рояль садились почти все – мама, бабушка, дядя, брат. Да и она сама, пусть и на любительском уровне. Музыка их объединяла.
Вот и сейчас она едва дышала, слушая игру Роба и тихие слезы очищения стали одним из самых важных индикаторов ее зарождающегося чувства. Роберт боковым зрением заметил ее реакцию. Собственно, этот концерт весь был для нее. Безусловно, его искренне растрогало ее непосредственное и чистое восприятие искусства. Так началось их неизбежное погружение в тайные миры друг друга.
Дома Фелиция оказалась только в половине второго ночи, преисполненная по-настоящему амбивалентными чувствами: ощущением чуда и вместе с тем – какого-то тревожного смятения. Уже тогда она поняла, что в этом человеке есть дихотомия, оппозиция, два начала. Как свет и тьма, Луна и Солнце, любовь и ненависть.
Почему она так была уверена в его противоречивой природе? Ведь, в сущности, в каждом из нас есть борьба. Так или иначе, ипостаси удава или кролика зачастую могут проявляться у одного и того же человека.
Но его внутренняя борьба казалась внушительной и достойной, как это обычно бывает у сложносочиненной личности. Эти два дня казались наваждением. Вспышкой.
Она продолжала мысленно соотносить элементы его личности с чем-то двойственным, а в это время Роб в своем доме в прибрежной зоне размышлял о том, что вся его прежняя жизнь – фарс, неискренний и, пожалуй, до смешного лицемерный; что два последних дня дали ему неведомое ощущение трансцендентности, которая раскалывала, надламывала все его предыдущие устои. Он думал о том, как же это фальшиво – обманывать самого себя, и как же до жути это затягивает. Ему от самого стало противно, так, как обычно бывает, когда пытаешься оправдать собственную слабость и не находишь никакой причины. И сразу возникает противная жалость к себе, похожая на кислую капусту, которую уже никто не хочет есть.
Четыре последних года Роб встречался с певицей, глянцевой и кукольно-бесстрастной. То есть не совсем так. Конечно, первоначально она казалась ему ослепительной и яркой. Скажем, как все блестящее. Но теперь он точно знал, как она пуста внутри.
Он был композитором, но ее голос не ложился ни на одно его произведение. Ни разу в жизни он не хотел по-настоящему окунуться в ее мир, а был все время поодаль. Ни разу в жизни он не испытал к ней трепета или благоговения, или даже чего-то похожего. Выходит, он ее не любил.
«А здесь – полное единение» – он подумал о Фелиции с нежностью. Вдруг захотелось написать послание, чтобы ей мирно спалось. Роб отправил сообщение и выдохнул:
Фелиция, вот вам сказка на ночь.
В городах без имени живёт «Человек Вне Времени». И тепла, и света в этом Человеке хватит ещё на несколько безымянных городов, но он хранит их для другого, возведя вокруг частокол из потерянного, разрушенного и утраченного.
Человек опустошён, запутан и разочарован. А может где-то и обесточен. Не так он себе всё представлял, теперь будет осторожнее. Человеку никто не нужен и одновременно нужен Человек. Если задать мне вопрос «Почему?», я отвечу следующее: у нас с Ней изнанка – зеркальное отражение. С Ней я говорю «так не бывает» и тут же смеюсь, потому что бывает, вот сейчас, в этот самый момент происходит.
Желаю вам ярчайших снов, облаков из звездной пыли и света. Спите крепко и безмятежно. Обнимаю вас, крошечное создание.
Тем временем Фелиция вздрогнула от неожиданной вибрации. Она уже лежала в постели и самозабвенно рассматривала стену с фотообоями в своей комнате. Там был изображен Маленький Принц. Фел всматривалась в крошечные созвездия и тут же вспоминала планетарий и его древесный запах вперемешку с лимонной отдушкой и антисептиком.
Шредингер мирно посапывал в ногах. Было уютно – свет от гирлянды заполнял комнату. Она коснулась ладонью зоны межреберья, чуть выше пупка. И подумала – «Вот. Вот это он и затронул. Это самое я. Самую сущность».
На экране виднелось сообщение. Она прочла его, затем перечитала еще несколько раз, а потом мягко сомкнула веки и так и уснула с полуулыбкой на лице. Сон был безмятежным и действительно светлым, как и пожелал ей Роб.
Все-таки между ними уже установилась незримая, но такая сильная связь, вне сомнений. Отрадно было и то, что зимние праздники заканчивались только в середине месяца, поэтому понедельник был вовсе не будничный. Приятно было осознавать, что впереди еще три дня для того, чтобы несколько поразмыслить. Выдохнуть, переварить, осмыслить.
Хорошо бы было собраться с мыслями, но у Фелиции не получалось упорядочить ни одной. Было ощущение, что огромный металлический щит, так тщательно скрывавший ее душу, вдруг упал и обнажил все потаенные страхи, чувства, опасения. И хотелось разобраться с чувствами, которые выстроились как кегли в боулинге и ожидали, когда же их соединят воедино, выбив страйк.
Вскоре на радио предстояла премьера ее авторской программы. Но это занимало голову лишь отчасти: в большинстве своем она мыслила о Робе и никак не могла этому помешать.
Программа представляла собой интервью с довольно критическим взглядом на некоторые реалии, с которым она, как правило, неплохо справлялась. Поэтому работа беспокоила ее совсем не так сильно, как этот молодой мужчина, напоминавший многокомпонентное логарифмическое уравнение. Чтобы решить такое, в технических университетах студенты исписывают все три разворота доски. А иногда и вовсе не приходят к его решению, так и продолжая терзаться. Она сама прекрасно понимала, сколь энергозатратным будет процесс постижения его сущности, но это ее не останавливало, а напротив, чрезвычайно увлекало.
Дебютный выпуск должен быть посвящен дорожной обстановке. Не самая романтичная тема, согласитесь. Однако Фел все равно увлекала возможность затронуть остросоциальную тему. Вся канва 45-минутного интервью была готова, оставалось придумать лишь финальную заставку.
Фелиция постучала карандашом по столу, взглянула на вереницу заснеженных автомобилей за окном, а затем отрывисто напечатала на компьютере:
И помните: наша программа – не панацея от дорожной безграмотности. Все зависит от вас самих.
«Что ж, по-моему, не так уж плохо» – промелькнуло у нее в голове.
Пепелище/Прыжок в неизвестность
Эти чувства из прошлого иногда ко мне возвращаются.
Вместе с тогдашним шумом дождя, тогдашним запахом ветра.
Х. Мураками
Если мы обратимся к ретроспективе, то вот уже чуть больше четырех лет в жизни Фелиции были линейные и вполне предсказуемые отношения. Для прикрытия, скажем так. Знаете, такие – довольно пресные, тусклые. Как речная рыба. То есть они никак не нарушали ход событий, да и начались еще тогда, когда сама Фел была весьма угловатым подростком. Ключевым в этих взаимоотношениях было то, что ей просто не мешали. Не было всплесков, синусоид, но между тем, не было и мотивации как таковой. Не было движения. В чертогах сознания ей хотелось чего-то более всепоглощающего и значимого, но она не жаловалась и ценила человека рядом. Он здорово нивелировал ее эмоциональные спады, возникавшие, как правило, после импульсивных вспышек отца Фел и часто становился настоящим shelter from a storm, где она могла укрыться от перманентно разрушавших родительских ссор.
