Текст книги "Выдающийся ум. Мыслить как Шерлок Холмс"
Автор книги: Мария Конникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Избирательность, вдумчивая, осмысленная, разумная избирательность, – ключевой первый шаг к овладению искусством проявлять внимание и оптимально использовать свои ограниченные ресурсы. Начните с малого и достижимого, начните с сосредоточенности. Для того чтобы придать системе Ватсона сходство с системой Холмса, могут понадобиться годы, и даже в этом случае сходство останется неполным, но благодаря вдумчивой сосредоточенности к этой цели можно приблизиться. Помогите системе Ватсона, наделите ее хотя бы некоторыми инструментами системы Холмса. Своими силами система Ватсона не справится.
Единственное предупреждение: можно ставить перед собой цели, чтобы фильтровать информацию, поступающую из внешнего мира, но не стоит пользоваться этими целями как шорами. Ваши цели, ваши приоритеты, ваш ответ на вопрос «чего я хочу добиться» должны быть достаточно гибкими, чтобы приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. Если меняется доступная информация, так же следует поступать и вам. Не бойтесь отклониться от намеченного плана ради более значительной цели. В этом отчасти и заключается процесс наблюдения.
Разрешите своему внутреннему Холмсу показать вашему внутреннему Ватсону, куда смотреть. И не уподобляйтесь инспектору Алеку Макдоналду, или Маку, как зовет его Холмс. Прислушивайтесь ко всем предложениям Холмса, будь то изменение маршрута или прогулка в тот момент, когда вам не до нее.2. Проявляйте объективность
В рассказе «Случай в интернате» (The Adventure of the Priory School) из закрытой школы пропадает высокопоставленный ученик. Кроме того, исчезает преподаватель немецкого языка. Как такое могло случиться в столь известной и престижной школе – «несомненно, самом лучшем и самом привилегированном учебном заведении в Англии»? [8] Доктор Торникрофт Хакстейбл, основатель и директор школы, в крайнем замешательстве. К тому времени, как он добирается с севера Англии до Лондона, чтобы обратиться к мистеру Холмсу, беспокойство лишает его последних сил: директор растягивается «во весь свой могучий рост» на медвежьей шкуре перед камином в доме номер 221В по Бейкер-стрит.
Бесследно исчез не один человек, а сразу двое, притом один из них – ученик школы, сын герцога Холдернесса, бывшего министра и одного из самых богатых людей в Англии. Хакстейбл уверяет Холмса, что преподаватель немецкого Хайдеггер наверняка как-то причастен к исчезновению ученика. Велосипеда преподавателя нет на прежнем месте, в сарае, в комнате остались следы поспешных сборов. Похититель? Сообщник похитителя? Хакстейбл не знает точно, но уверен, что преподавателя есть за что винить. Двойное исчезновение совсем не похоже на случайное совпадение.
Полиция сразу же узнала о случившемся, и, когда молодого человека и мальчика увидели вместе в раннем поезде на ближайшей станции, полицейские, казалось бы, с честью выполнили свой долг. Расследование завершилось надлежащим образом. Но, к огорчению Хакстейбла, вскоре стало ясно, что замеченная пара никак не причастна к исчезновению. И вот через три дня после описанных таинственных событий директор явился с просьбой к мистеру Холмсу. Нет, не слишком рано, считает сыщик, пожалуй, даже поздновато. Драгоценное время уже потеряно. Удастся ли найти беглецов, прежде чем разразится трагедия?
Что придает ситуации такой драматизм? Ответ на этот вопрос – не просто констатация ряда фактов (пропавший мальчик, пропавший преподаватель, пропавший велосипед и т. п.) или даже перечисление сопутствующих подробностей (состояние комнаты мальчика, состояние комнаты преподавателя, одежда, окна, плющ за окнами и т. п.). Подразумевается также понимание одного очень характерного момента: ситуация в самом широком смысле слова – ментальном, физическом, даже включая такую, строго говоря, не относящуюся к ситуации деталь, как пустая комната, – по своей сути динамична. И самим фактом приобщения к ней мы вызываем сдвиг, ситуация меняется, перестает быть такой, как была до нас.
Это принцип неопределенности Гейзенберга в действии: сам факт наблюдения вызывает изменения наблюдаемого объекта. Даже пустая комната перестает быть пустой, как только мы входим в нее. Невозможно и дальше действовать так, будто ничто не изменилось. На первый взгляд это утверждение кажется само собой разумеющимся, но на практике осознать его гораздо труднее.
Возьмем, к примеру, такое сравнительно изученное явление, как «эффект белого халата». Допустим, у вас возникли какие-то боли или кашель, с которыми вы хотели бы обратиться к врачу. Или вы просто слишком долго откладывали очередной визит к нему. Вздохнув, вы беретесь за телефон и записываетесь на прием. На следующий день вы отправляетесь к врачу. Потом сидите возле кабинета в ожидании. Наконец вас вызывают. И вы заходите в кабинет.
Логично будет предположить, что вы входите туда, уже зная, что идете обследоваться по той причине, о которой сообщили, когда записывались на прием, верно? А вот и нет. Исследования неоднократно подтверждали: многим людям достаточно самого факта нахождения во врачебном кабинете врача и присутствия самого врача (отсюда и название «эффект белого халата»), чтобы их жизненные показатели значительно изменились. Меняются пульс, давление, даже реакции и работа системы кровообращения, – только потому, что мы видим врача. Возможно, мы даже не ощущаем особого беспокойства или стресса. Но показатели и результаты обследования все-таки меняются. Ситуация изменилась из-за присутствия и наблюдения.
Вспомним отношение доктора Хакстейбла к событиям, которыми сопровождалось исчезновение: есть беглец (мальчик), сообщник (преподаватель) и велосипед, похищенный с целью бегства или обмана. Не больше и не меньше. То, что директор интерната сообщает Холмсу, – факт (по крайней мере, сам директор в это верит).
Но так ли это? В своей теории, согласно которой мы верим тому, что видим, психолог Дэниел Гилберт развивает следующую мысль: мы верим в то, что хотим видеть, и в то, что наш «мозговой чердак» решает видеть, эта вера записывается у нас в мозге вместо фактов, и мы считаем, что перед нами объективный факт, тогда как на самом деле то увиденное, что нам помнится, – всего лишь наше ограниченное восприятие в тот момент времени. Мы забываем отделить фактическую ситуацию от нашей субъективной интерпретации этой ситуации. (Достаточно только взглянуть на неточности в свидетельских показаниях экспертов, чтобы понять, насколько скверно мы оцениваем и запоминаем.) Поскольку директор интерната сразу заподозрил похищение, он заметил лишь те детали, которые подкрепляли эту мысль, и сообщил о них, но не удосужился понять происходящее в целом. Однако сам директор не отдает себе отчета в том, как именно он действует. С его точки зрения, он сохраняет полную объективность. Как сказал философ Фрэнсис Бэкон, «как только человеческий разум приходит к некоему мнению (либо сам составляет его, либо получает извне), он приводит все остальное в соответствие с этим мнением и находит ему подтверждение». Достигнуть истинной объективности невозможно, даже научная объективность Холмса несовершенна, но нам необходимо понимать, как мы сбиваемся с пути в попытке приблизиться к целостному представлению о любой конкретной ситуации.
Заблаговременный выбор целей поможет правильно распределить и направить такой ценный ресурс, как внимание. Стремление подогнать объективные факты под то, что вы хотите или ожидаете увидеть, не должно быть оправданием для повторной интерпретации этих фактов. Наблюдения и умозаключения – два отдельных, обособленных этапа, в сущности, им даже незачем следовать друг за другом. Вспомним о пребывании Ватсона в Афганистане. В своих наблюдениях Холмс придерживается объективных, осязаемых фактов. Поначалу никакой экстраполяции не происходит, она начинается лишь позднее. Вдобавок Холмс всегда задается вопросом о том, как увязать друг с другом факты. Понимание ситуации во всей ее полноте требует нескольких шагов, но первый и самый главный из них – осознать, что наблюдения и умозаключения не одно и то же. Это важно, чтобы сохранять максимально возможную объективность.
Моя мама была довольно молодой – по современным меркам невероятно юной, а по меркам России 70-х гг. ХХ в. находилась в среднем возрасте, – когда родила мою старшую сестру. Моя сестра была довольно молодой, когда родила мою племянницу. Невозможно перечислить, сколько раз люди – от совершенно незнакомых до матерей одноклассников и официантов в ресторанах – думали, что видят одно, и действовали соответственно, тогда как на самом деле видели нечто совершенно иное. Мою маму принимали за сестру моей сестры. В те же времена маму обычно принимали за мать моей племянницы. Конечно, это простительная ошибка стороннего наблюдателя, и тем не менее ошибка, которая во многих случаях оказывала влияние на поведение, последующие суждения и реакции. Речь не просто о смешении поколений, но также о применении современных американских ценностей к поведению женщин Советской России, то есть совершенно другого мира. С американской точки зрения мама – малолетняя мать, мать-подросток. В России она вышла замуж и даже родила далеко не первой среди подруг. Просто так было принято в те времена.
Мы думаем, мы выносим суждение и больше мысленно не возвращаемся к нему.
Очень редко, описывая человека, предмет, панораму, ситуацию, разговор, мы воспринимаем названное как не значимую для нас, объективную сущность. И так же редко мы учитываем этот факт, поскольку, разумеется, он крайне редко имеет значение. Лишь некоторым умам удается приучить себя отделять объективный факт от непосредственной, подсознательной и машинальной субъективной интерпретации, следующей за ним.
Очутившись где-либо, Холмс первым делом пытается понять, что произошло. Кто к чему прикасался, что откуда взялось, чего не должно быть на этом месте, а что должно быть, но его здесь нет. Он сохраняет способность к предельной объективности даже в чрезвычайных обстоятельствах. Он помнит о своей цели, но пользуется ею лишь как фильтром, а не как источником информации. В отличие от него, Ватсон не настолько осмотрителен.
Вернемся к пропавшему мальчику и преподавателю немецкого языка. В отличие от доктора Хакстейбла Холмс понимает, что сама интерпретация директора придает ситуации определенную окраску. И предполагает, что так называемые факты могут оказаться не тем, чем кажутся, чего не делает доктор Хакстейбл. В своих поисках директор интерната сильно ограничен одной решающей деталью: как и все прочие, он ищет беглеца и сообщника. А если герр Хайдеггер тут ни при чем? Если его мнимое бегство – на самом деле нечто совершенно другое? Отец пропавшего мальчика предполагает, что преподаватель мог помочь ученику сбежать к матери во Францию. Директор – что преподаватель доставил ученика в другое место. Полиция – что оба сбежали на поезде. И никто, кроме Холмса, не понимает, что это всего лишь гипотезы. Искать следует не сбежавшего преподавателя, куда бы он ни направлялся, а некоего преподавателя (без уточнений) и мальчика, причем не обязательно в одном и том же месте. Все истолковывают пропажу взрослого человека как знак, что он причастен к исчезновению ученика, например, как сообщник или инициатор. И никто не дает себе труд задуматься о том, что единственная имеющаяся улика указывает лишь на собственно факт исчезновения.
Точнее, никто, кроме Шерлока Холмса. Он понимает, что ищет пропавшего мальчика. И вместе с тем ищет пропавшего преподавателя. Вот и все. Он не препятствует появлению дополнительных фактов в любой момент. Придерживаясь этого беспристрастного подхода, он случайно замечает факт, оставшийся совершенно не замеченным директором интерната и полицией: преподаватель вовсе не сбежал вместе с учеником, а найден мертвым неподалеку: «высокий бородатый человек в очках с разбитым правым стеклом. Причиной его смерти был сокрушительный удар, раскроивший ему череп».Для того чтобы обнаружить труп, Холмсу не требуются новые улики, он просто знает, как воспринимать происходящее в объективном свете, без предвзятости и предварительных теорий. В разговоре с Ватсоном он перечисляет шаги, которые привели его к находке:
...
«Восстановим картину побега до конца. Немец погибает в пяти милях от школы – и погибает, заметьте, не от пули, которую мог бы пустить в него и ребенок, а от безжалостного удара по голове, нанесенного рукой сильного человека. Значит, у мальчика был спутник, и удалялись они так быстро, что хороший велосипедист настиг их лишь на пятой миле. При осмотре места, где разыгралась трагедия, мы обнаружили отпечатки коровьих копыт – и только. Я сделал более широкий круг, шагов на пятьдесят, и не увидел ни одной тропинки. Второй велосипедист не имел никакого отношения к убийству, а человеческих следов там не было.
– Холмс! – воскликнул я. – Это невероятно!
– Браво! – сказал он. – Вывод исчерпывающий. В моем изложении события выглядят невероятно – следовательно, я допустил ошибку. Но вы все время были со мной и все видели сами. Где же я ошибаюсь?»
Ватсон не знает. Он предлагает сдаться. «Я теряюсь, Холмс», – признается он.
«Полно, полно, – упрекает Холмс, – мы разгадывали и более трудные загадки. Материала для размышлений у нас достаточно, надо только с умом использовать его».
В этом кратком разговоре Холмс показывает, что все теории директора интерната вводят в заблуждение. Участников событий было по меньшей мере трое, а не двое. Преподаватель немецкого пытался спасти мальчика, а не навредить ему и не бежать вместе с ним (наиболее вероятный сценарий, учитывая, что теперь преподаватель мертв, а также тот факт, что он ориентировался по следам чьих-то шин и пытался догнать мальчика; ясно, что он не мог быть ни похитителем, ни его сообщником). Велосипед был средством погони, а не украденной по каким-то зловещим мотивам собственностью. Мало того, имелся и другой велосипед, который помог бежать мальчику и его неизвестному спутнику или спутникам. Холмс не сделал ничего особенного, просто позволил уликам говорить за себя. И следовал по цепочке рассуждений, не позволяя себе искажать факты так, чтобы подогнать их к ситуации. Короче говоря, он вел себя хладнокровно, демонстрируя возможности системы Холмса, в то время как умозаключения Хакстейбла наглядно свидетельствовали о работе порывистой, рефлекторной, спешащей с выводами системы Ватсона.
Для того чтобы наблюдать, необходимо научиться отделять ситуацию от ее интерпретации, а себя самого – от того, что вы видите. Система Ватсона стремится в мир субъективного, гипотетического, дедуктивного. В наиболее осмысленный мир с точки зрения этой системы. Системе Холмса свойственна способность вовремя притормозить. Полезное упражнение – изложение ситуации с самого начала либо вслух, либо в письменном виде, как будто обращаешься к незнакомому человеку, не посвященному в подробности: точно так Холмс излагает свои предположения Ватсону. Когда Холмс заявляет таким способом о своих наблюдениях, на поверхность всплывают ранее не замеченные пробелы и противоречия.
Это упражнение чем-то похоже на чтение своих сочинений вслух с целью выявления грамматических, логических или стилистических ошибок. Точно так же, как ваши наблюдения настолько тесно переплетены с вашими мыслями и впечатлениями, что вам трудно, если вообще возможно, отделить объективную реальность от ее субъективной реализации в голове: при работе над сочинением, книгой, статьей и т. п. ваше знакомство с собственным текстом становится настолько тесным, что вы наверняка пропустите ошибки и станете воспринимать смысл написанного так, как считаете нужным, а не каким он является на самом деле. Произнесение текста вслух заставит вас сбавить темп и заметить ошибки, которые стали невидимыми для глаз. Ваш слух уловит их, даже если для зрения они останутся незамеченными. И хотя такое вдумчивое и внимательное чтение вслух может показаться напрасной тратой времени, при нем почти всегда удается выявить ошибку или другой изъян, который в противном случае ускользнул бы от внимания.
Легко поддаться логике обобщений Ватсона и уверенности Хакстейбла. Но приучите себя всякий раз, когда поймете, что сразу после наблюдения вынесли суждение, – и даже если не сделали этого или если суждение выглядит совершенно логичным, – останавливаться и повторять: «в том виде, в котором я изложил ситуацию, она невозможна, значит, я где-то допустил ошибку». А затем вернитесь к самому началу и действуйте уже не так, как в первый раз. Например, рассуждайте не про себя, а вслух. Не в уме, а в письменном виде. Этот способ избавит вас от множества ошибок в восприятии.
3. Стремитесь к целостности восприятия
Вернемся к «Собаке Баскервилей». В первых главах Генри Баскервиль, наследник поместья Баскервилей, сообщает, что у него пропал башмак. И не один. На следующий день после исчезновения пропавший башмак как по волшебству возвращается, а сэр Генри вдобавок обнаруживает, что бесследно исчез башмак из другой пары. С точки зрения Генри, это досадное событие, и только. Для Шерлока Холмса – ключевой элемент в расследовании, дающем обильную пищу для всевозможных паранормальных и мистических гипотез. То, что другие считают всего лишь курьезом, Холмс воспринимает как один из ключевых моментов дела: «собака», с которой они имеют дело, – существо из плоти и крови, а не призрак. Животное, которое прежде всего полагается на свое обоняние. Как позднее объясняет Холмс Ватсону, благодаря подмене одного украденного башмака другим он «сделал очень важный вывод. Мне стало ясно, что мы имеем дело с настоящей собакой, ибо только этим можно было объяснить старания Стэплтона получить старый башмак».
Но это еще не все. Помимо исчезнувшего башмака, есть еще одно недвусмысленное предостережение. Встречаясь с Холмсом в Лондоне, Генри получает анонимные письма, призывающие его держаться подальше от Баскервиль-холла. Опять-таки только Холмс замечает в этих письмах нечто большее, чем видно остальным. Для Холмса они становятся второй частью разгадки этого дела. Как он объясняет Ватсону,
...
«вы, вероятно, помните, что, разглядывая письмо, присланное сэру Генри, я заинтересовался, есть ли на нем водяные знаки. Я поднес листок к глазам и уловил легкий запах – от него пахло духами “Белый жасмин”. Есть семьдесят пять сортов духов, которые опытный сыщик должен уметь отличать один от другого. Я на собственном опыте убедился, что успешное расследование преступлений не раз зависело именно от этого. Если пахнет жасмином, значит, автор письма – женщина, а к тому времени Стэплтоны уже начинали интересовать меня. Итак, я понял, что собака существует на самом деле, и догадался, кто преступник, еще до своей поездки в Девоншир».
Уже во второй раз мы имеем дело с запахом. Холмс не только читает письмо и рассматривает его, но и нюхает. Именно запах, а не текст и не общий вид становится для него подсказкой, помогающей выявить возможного преступника. Если бы не запах, две основные улики прошли бы незамеченными, какими остались для всех, кроме сыщика. Я не предлагаю вам срочно учиться распознавать по запаху семьдесят пять видов духов. Но и пренебрегать обонянием не следует, как и всеми другими чувствами, потому что они-то никогда не пренебрегают нами.
Представьте себе, что вы приобретаете автомобиль. Вы отправляетесь к дилеру и рассматриваете сияющие образцы на стоянке. Как вы решаете, какая модель вам подходит? Если я задам этот вопрос прямо сейчас, вы, скорее всего, приметесь объяснять, как учитываете множество факторов – от стоимости до безопасности, от внешнего вида до комфортабельности, от пробега до расхода топлива. А потом выбираете автомобиль, максимально соответствующий вашим критериям.
Но в действительности дело обстоит гораздо сложнее. Представьте себе, что за время вашего пребывания на стоянке у дилера мимо проходит какой-то человек с кружкой дымящегося горячего шоколада. Возможно, самого прохожего вы даже не запомните, но аромат шоколада воскресит воспоминания о вашем дедушке: он часто готовил вам горячий шоколад, когда вы проводили время вместе. Таков был ваш маленький ритуал. Не успев опомниться, вы покидаете стоянку на машине, похожей на ту, которую водил ваш дедушка, и очень кстати забываете (или даже не вспоминаете) о том, что ее безопасность оставляет желать лучшего. Скорее всего, вы даже не понимаете, почему сделали именно такой выбор. В сущности, вы не допустили ошибки, но избирательная память побудила вас совершить выбор, о котором позднее вы пожалеете.
А теперь представим себе другую ситуацию. На этот раз в ней фигурирует навязчивый запах бензина: напротив стоянки находится автозаправка. И вы вспоминаете, как мама твердила вам, что с бензином следует обращаться осторожно, что он может загореться, и тогда можно серьезно пострадать. И вы сосредоточиваетесь на вопросах безопасности. Скорее всего, вы покинете стоянку на машине, совсем не похожей на дедушкину. Опять-таки не зная почему.
До сих пор мы вели речь о внимании как зрительном феномене. В большинстве случаев это утверждение справедливо. Но этим особенности внимания не исчерпываются. Помните, как во время гипотетической экскурсии на крышу Эмпайр-стейт-билдинга наш гипотетический Холмс прислушивался и принюхивался к самолетам, как бы странно это ни выглядело? Внимание – это работа органов всех чувств: зрения, обоняния, слуха, вкуса, осязания. Это сбор максимально возможного количества информации всеми доступными нам способами. Это умение не оставлять без внимания ничего – точнее, ничего из относящегося к поставленным целям. И наконец, умение осознавать, что все наши чувства воздействуют на нас, даже если мы этого не осознаём.
Для того чтобы быть по-настоящему наблюдательными и внимательными, мы должны проявлять целостность восприятия, ничего не упускать, а также сознавать, что наше внимание может переключаться незаметно для нас, под влиянием ощущений, которые мы считаем неуловимыми. Так и с этим жасмином: Холмс намеренно понюхал письмо. И понял, что к письму имеет отношение женщина, причем конкретная женщина. Если бы письмо взял Ватсон, можно было бы с уверенностью утверждать, что он не сделал бы ничего подобного. Но его нос вполне мог уловить запах жасмина, даже если бы Ватсон этого не осознал. И что дальше?
Улавливая какой-либо запах, мы запоминаем его. Исследования показали, что воспоминания, ассоциирующиеся с запахом, – наиболее яркие, мощные, эмоциональные из всех наших воспоминаний. То, что мы ощущаем как запах, влияет на то, что мы запоминаем, как потом чувствуем себя, к каким мыслям склоняемся в результате. Вместе с тем обоняние часто называют неуловимым чувством: мы регулярно ощущаем какие-либо запахи, не отдавая себе в этом отчет. Попадая в наш нос, запах достигает обонятельной луковицы, а затем – нашего гиппокампа, миндалевидного тела (центра обработки эмоций) и обонятельной коры головного мозга (которая не только имеет дело с запахами, но и участвует в выполнении сложных задач, связанных с запоминанием, обучением и принятием решений), провоцируя множество мыслей, чувств и воспоминаний, но в большинстве случаев мы не замечаем ни этих воспоминаний, ни запаха.
А если бы Ватсону с его опытом общения с жительницами разных континентов довелось встречаться с любительницей жасминовых духов? Предположим, что эти отношения складывались успешно. Тогда Ватсон вдруг заметил бы, что его зрение приобрело особую четкость (вспомним, что хорошее настроение равносильно увеличению поля зрения), и вместе с тем не заметил бы некоторые детали, так как все происходящее воспринимал бы как окутанное розовой дымкой. Возможно, в письме нет ничего зловещего. Возможно, опасность, угрожающая сэру Генри, преувеличена. Пожалуй, лучше было бы пойти выпить и познакомиться с какими-нибудь милыми дамами – ведь дамы милы, не так ли? Так идем же!
Ну а если бы упомянутые выше отношения оказались кратковременными, бурными, скандальными? Включилось бы «туннельное зрение» (плохое настроение – поле зрения ограничено), в итоге от внимания ускользнула бы большая часть элементов письма. «Но какая разница? Почему я опять должен работать? Я устал, меня переполняют впечатления, я давно заслужил отдых. Зачем вообще Генри досаждает нам этой чепухой? Пес-призрак, так я и поверил! Нет уж, с меня хватит».
Стремясь к целостности восприятия, никогда не забываем: все наши чувства постоянно в игре. Мы не даем им управлять нашими эмоциями и решениями. Вместо этого мы не забываем заручиться их активной поддержкой, как поступает Холмс в случае с башмаком и письмом, и учимся искусству контроля.
В любом из описанных выше вариантов развития событий все действия с того момента, как доктор Ватсон уловит аромат жасмина, он будет совершать под влиянием этого запаха. И если точное направление этого влияния неизвестно, одно можно утверждать наверняка: Ватсон не только не проявит целостности восприятия, но и система, носящая его имя, сделает его внимание еще более субъективным, в том числе в силу ее подсознательного характера.
Может показаться, что я утрирую, но уверяю вас, сенсорное воздействие, особенно обонятельное, обладает огромной мощностью. И если мы понятия не имеем об этом воздействии, как зачастую и бывает, оно тем не менее угрожает вытеснить старательно культивируемые нами цели и объективность, к которой мы стремимся.
Возможно, запах тут – самый дерзкий, но далеко не единственный виновник. При встрече с человеком мы, скорее всего, испытываем активизацию ряда ассоциирующихся с ним стереотипов, хотя и не осознаём этого. Если мы касаемся чего-либо теплого или холодного, наше настроение тоже может стать соответственно «теплым» или «холодным», а когда до нас дотрагиваются, желая подбодрить, мы вдруг обнаруживаем в себе рост готовности идти на риск или уверенность, которой раньше не чувствовали. Держа в руках что-нибудь тяжелое, мы обычно придаем больше веса суждениям о ком-либо или о чем-либо, и высказываем эти суждения более серьезно. Все перечисленное само по себе не имеет отношения к наблюдательности и внимательности, однако может сбить нас с тщательно выбранного пути, так что мы ничего даже не заметим. А это действительно опасно.
Нам незачем, подобно Холмсу, учиться различать сотни запахов по единственному дуновению, чтобы поставить органы чувств нам на службу и дать нашему сознанию возможность представить нам более полную картину происходящего, чем имелась прежде. Надушенная записка? В сущности, нам незачем знать, что это за аромат: он и без того может стать красноречивой уликой. Если вы вообще не уловили аромата, то полностью упустили улику из виду, причем ваша объективность оказалась подорвана, а вы и не подозреваете, что произошло. Пропавший башмак? Второй пропавший башмак? Возможно, все дело не во внешнем виде, а в качестве башмака, ведь старый и стоптанный исчез навсегда. Нам незачем многое знать, чтобы понять, что здесь мы имеем еще одну сенсорную улику, которая опять-таки может быть упущена, если мы забудем о других своих органах чувств. В обоих случаях неумение пользоваться всеми чувствами равносильно неспособности замечать весь потенциал ситуации, неправильному распределению внимания, а также окрашенности этого неоптимально распределенного внимания подсознательными сигналами.
Когда мы активно задействуем наши органы чувств, то понимаем, что мир многомерен. Происходящее мы постигаем с помощью глаз, носа, ушей, кожи. Каждый из этих органов чувств сразу же сообщает нам что-то. А если не сообщает, то и таким образом мы кое-что узнаём: некое свойство отсутствует. Выясняется, что чему-то недостает запаха, или звука, или еще чего-нибудь. Другими словами, осознанное использование всех органов чувств позволяет высветить не только имеющуюся часть общей картины, но и ту ее часть, о которой зачастую забывают: чего здесь нет, что отсутствует из того, чему следовало тут быть? Ведь отсутствие говорит нам порой не меньше, чем наличие.
Вспомним дело Серебряного, пропавшего жеребца, следов которого не мог найти никто. Когда Холмсу представился случай изучить место загадочного исчезновения, инспектор Грегори, так и не сумевший отыскать то, что практически невозможно не заметить, а именно лошадь, спрашивает: «Есть еще какие-то моменты, на которые вы посоветовали бы мне обратить внимание?» Разумеется, отвечает Холмс: «На странное поведение собаки в ночь преступления». Инспектор возражает: «Но собака никак себя не вела!» И Холмс завершает разговор кульминационной фразой: «Это-то и странно».
Для Холмса отсутствие лая – поворотный момент дела: собака наверняка знала нежданного гостя. Иначе она подняла бы шум.
Нам такую подробность, как отсутствие лая, слишком легко забыть. Зачастую мы даже не отметаем отсутствующие детали осознанно: о них вообще речи не идет с самого начала, особенно если дело касается отсутствия звука – ведь слуховые наблюдения даются нам не так естественно, как зрительные. Но нередко подобные недостающие элементы оказываются не менее значимыми, важными и способными оказать заметное влияние на ход наших мыслей, чем те, что наличествуют.
Нам незачем обращаться к детективным расследованиям, чтобы понять, какую роль играет отсутствующая информация в наших мыслительных процессах. К примеру, вы решили купить мобильный телефон. Я покажу вам два возможных варианта принятия такого решения, а вам надо определить, какой из них вы бы предпочли.
Вы уже приняли решение? Прежде чем читать дальше, сделайте пометку о том, какой телефон выбрали – А или В. А теперь – еще одно описание тех же телефонов. Информация в нем не изменилась, только слегка пополнилась.
Какой телефон вы приобрели бы теперь? Снова запишите свой ответ. А я представлю вам третий вариант описания, опять-таки с одним новым элементом.
А какой из двух телефонов вы выберете теперь?
Есть вероятность, что где-то между предоставлением второго и третьего списка данных вы переключили внимание с телефона В на телефон А. Однако сами эти телефоны ничуть не изменились. Изменился только состав известной вам информации о них. Это упущение по невнимательности. Нам не удается заметить то, чего мы не воспринимаем с самого начала, мы упускаем возможность задать дополнительные вопросы или принять во внимание недостающие детали, когда принимаем решение. Часть информации всегда легко доступна, зато другая часть безмолвна и останется таковой, если мы не расшевелим ее своими активными действиями. Здесь я воспользовалась только визуальной информацией. Когда же мы переходим от двух измерений к трем, от списка к реальности, то в игру вступают все наши органы чувств, и эта игра становится честной. Соответственно растет и потенциальное пренебрежение упущенным – как и потенциальная возможность подробнее разузнать о ситуации, если мы активно примем участие в ней, включаясь в нее по максимуму и будем стремиться к целостности восприятия.
