Текст книги "Кино, вино и домино"

Автор книги: Мария Арбатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Третий день экологического кинофестиваля «Чистая вода»

Просмотры игровых и документальных фильмов. Ворк-шоп народной артистки, лауреата Государственной премии СССР Татьяны Печориной.

Из расписания фестиваля

Проснулась от стука в дверь. Было светло.

– Кто там? – спросила Ольга, не открывая глаз.

– Это я. Борис…

– Какого черта?

– Бабушкин с вами?

– У вас белая горячка?

– Извините… Я его ищу методом исключения. Надо ехать в Рим – машина ждет! Где посоветуете искать?

– Не знаю. Попробуйте у Инги…

– А ее разве не забрали?

– Куда забрали?

– Да я не помню ничего, что вчера было… Все как в тумане. Еще раз извините.

Ольга снова заснула. Приснилось, что мужчины в черных костюмах заталкивают Ингу и Олесю в длинный старый автомобиль из фильмов про мафию. Инга в белом халате и брыкается белыми сапогами. Олеся, как всегда, в коже и цепях и особо не сопротивляется. А Ольга с Диной и Лизой прыгают в джип и пытаются догнать машину. Джип показался похожим на машину дочки, за которую она выплачивала кредит. Только значительно новее и дороже.

Завтрак снова проспала, а когда спустилась в бар первого этажа, увидела, как парень с рецепшена что-то оживленно рассказывает бармену. Хватает себя за волосы, потом, зажимая себе рот рукой, поддает ногой, словно подбрасывает футбольный мяч. Увидев Ольгу, оба заржали, сверкнув глазами.

Она села на диван и гаркнула на бармена:

– Теа неро кальде!

Лера вчера научила их этим волшебным словам, гарантирующим нормальный чай.

Пока несли чай, появилась мокрая Вета в полотенце, жмурящаяся от удовольствия:

– Водичка прелесть! Ты вчера когда ушла отсюда?

– Я не помню время…

– Значит, ты совсем ничего не знаешь! Слушай! Инга бычила, бычила и в конце концов подралась с Лерой! Помнишь, она еще в автобусе орала, что уволит ее?! Схватила за волосы, зажала ей рукой рот, подвела к лифту, дала коленом под зад и нажала кнопку ее этажа! – Глаза у Веты искрились: – А Лера приехала на свой этаж, вызвала психушку и карабинеров! И Дина с Лизой всю ночь с ними разбирались!

– Какой ужас. А где Инга?

– Этого никто не знает…

– Но ее не забрали?

– Хотели забрать, но позвонили Джакопо и он вроде все уладил!

– Какой позор!

– Оль, ты не поверишь, я вчера склеила хозяина гостиницы, – похвасталась Вета. – Он сказал, что я – копия Мэрилин Монро! Въезжаешь? А сам он из рода Медичи.

Вета была похожа на Мэрилин Монро примерно как Ольга на китайского императора, но фамилия Медичи уравновесила это. Значит, не все так плохо и культурная непрерывность не покинула великую Италию. И бог с ней, с мафией, если даже отелями здесь управляют наследники подобных фамилий.

В холл вошла красавица Татьяна Печорина:

– Девочки, мой ворк-шоп сразу после обеда. Не забудьте! В Белом зале! Как вы думаете, под Белый зал лучше надеть оранжевое платье или голубое?

– Оранжевое! – закричали Ольга с Ветой в один голос.

– А я не буду в нем как дорожный рабочий? Впрочем, я так и собиралась, – улыбнулась Печорина, села на диван, немного помолчала. – Совершенно конфиденциальная информация. Говорю вам исключительно как близким людям.

Ольга с Ветой переглянулись.

– Ночью здесь, в холле, прямо у рояля произошло ЧП! Переводчица Лера не поделила с нашей Ингой этого длинноносого продюсера – Бориса! – Печорина говорила шепотом, оглядываясь. – Они подрались! Представляете, какой скандал! И Лера, а говорят, она бывшая спортсменка, чуть ли не чемпионка какая-то, швырнула Ингу за волосы в лифт, разбила ей голову и устроила сотрясение мозга! Кто-то увидел залитый кровью ковер и вызвал «скорую помощь» и полицию!

– Да что вы?

– В наше время таких людей делали невыездными, чтобы они не позорили страну, – поджала губы Печорина. – Имейте в виду, это строго между нами! Я вам ничего не говорила…

В холле нарисовался сияющий Шиковский:

– Какое очаровательное общество! Шарман! Оля, где ты взяла человеческий чай? В баре? Как называется? Теа нера… нет, я не запомню. Эй, парнишка, принеси вот такой! Понял?

– Кто на пляже? – светски спросила Печорина.

– Да никого! Говорят, запретили продолжать фестиваль, часть людей уже отправили в Москву, – хитровато ответил Шиковский, он был мастер розыгрышей. – Могу поклясться своим здоровьем, что сам видел, как Даша, Бабушкин с продюсером, Картонов с охранником и вчерашний певучий итальяшка садились в машину. Причем Бабушкин был в виде тела… его волокли, подметая рыжими кудрями дорожку. Говорят, его вчера избили…

– Режиссера Бабушкина? – хором воскликнули Ольга, Вета и Печорина.

– Это для вас он Бабушкин, а для мафиозников – пьяное быдло за роялем! Он с ними что-то не поделил. Бабу, кажется. Какую – непонятно… и началась драка! С нашей стороны дрались он с продюсером, Картонов с охранником и певец-итальяшка! Но тех было больше! – прихлебывал чай Шиковский.

– Это не охранник, это начальник русского дворянства! – уточнила Ольга.

– Тем более, тренированный подраться!

– Певец Массимо дрался на нашей стороне? Держите меня семеро! – закричала Вета.

– Да я ж своими глазами не видел, мне рассказали. Мы в это время с Ашотом Квирикяном и его Куколкой сидели в ресторане и говорили об Армении! Короче, пора укладывать вещички… Финита ля комедия. Никакого недельного праздника, никакого итальянского карнавала! Ямбись оно все хореем! – деланно сокрушался Шиковский.

– Финита отменяется! После обеда мой ворк-шоп! – строго напомнила Печорина.

– Какой еще жоп? – прикололся Шиковский.

– Ворк-шоп – так называется теперь мастер-класс! – В голосе Печориной зазвенела обида. – И я прошу всех быть.

– Я что? Я разве против? Я за любой жоп, особенно женский, лишь бы еще поваляться на солнышке на халяву! – не возражал Шиковский.

Из лифта вышла Олеся в коротком черном халатике, разрисованном зловещими рокерскими черепами, пряди красно-фиолетовых волос стояли дыбом. Подошла и рухнула на диван:

– Люди, я сейчас сдохну, как меня ломает от вчерашнего. Зачем мы столько выжрали? Мальчик! Пиво, быстро!

Все терпеливо ждали, когда она присосется к пиву и отвалится от него, оживая и яснея глазами.

– Чего вы на меня так уставились? – спросила Олеся, выдув стакан пива. – Ко мне возвращаются звуки и запахи мира! Я чувствую, что еще немного поживу!

– Рассказывай! – заорали на нее всей компанией.

– Блин, у меня и так состояние «удариться головой напоследок»… Что я еще должна рассказывать?

– Все!

– О господи! Ну ладно… Сами попросили. Рассказываю, раз коллектив просит! Короче, я привела Бабушкина чинить мне окно. Представляете, у этих блядей все в номерах сломано! Они думают, что это и есть четыре звезды, подготовленные к сезону! – сказала Олеся. – Окно починил. Получилось. Остальное – хуже. Уж я и так, и так… Как вы все знаете к своему возрасту, мужики в постели бывают харизматики и отделочники… Здесь ни того ни другого… как говорят доминошники, «пусто-пусто»… Ушел из большого секса. Так что, девки, этого вычеркиваем из списка… Отряд не заметил потери бойца. Но самое неприятное – утром в номер ломится Борюсик. Открываю. На мне, как вы понимаете, ничего, кроме цепочки и спермы. А он чего-то требует! То ли моей любви, то ли дружбы Бабушкина. Но мы оба… не в силах… ответить ему взаимностью!

– И что?

– Мальчик! Еще пива! – заорала Олеся. – Ну, дружбы ему хотелось больше. Он стянул Бабушкина на пол и поволок из моего номера за ноги… по полу…

– Режиссера Бабушкина? За ноги? По полу? – ахнула Вета.

– Не куда-то, а в Рим, смотреть натуру для нового фильма! – уточнила Ольга.

– Никогда не думала, что голова Бабушкина падает на пол с таким громким стуком. Видимо, там внутри золото… – задумчиво вспомнила Олеся, задрав ноги на стол. – Главное, очки с него слетели и в мелкие дребезги на моем полу… Я потом чуть ступни не изрезала!

– Как же он без очков будет смотреть в Риме натуру? – охнула Ольга.

– Оль, да он совсем плохой поехал. Там очки уже проблемы не решали, – успокоила Олеся.

– Олесь, а ты где такой панковский прикид берешь? – спросила Вета, ощупывая ткань халатика с черепушками.

– Где-где? У дочки!

– Так ты ж вроде собралась ее за принца Уэльского замуж пристроить? – не унималась Вета. – Думаешь, он спит и видит невесту в халатике с такими черепушками?

– Да я ж ей то же самое каждый день говорю! – пожаловалась Олеся. – Мать вкалывает, как папа Карло, а эта сучка – прыг в кожаные шорты и на свой гребаный мотоцикл! Или со своим обкуренным дружком на яхте кататься! Дети, Вета, неблагодарные сволочи! Вот хамскую эсэмэску утром прислала: «мать много не пей»! Можно подумать, что я пью! Да я, блядь, сама сдержанность!

Мимо них проплыла Наташа, вся в просвечивающих лимонных кружевах, с лимонным зонтом от солнца, лимонным полотенцем на плече и укоризненным выражением лица.

– Как вам не стыдно? Устроили целый клуб, чтобы обсуждать человека! А человек просто сорвался! – сказала она обиженно, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Кто сорвался? – заорали все хором вслед Наташе, но она даже не обернулась.

Ольга допила чай, добежала до пляжа, поплавала подальше от фестивальных и побежала на предобеденный просмотр документальных фильмов. Как и предполагала, в зале сидели всего три человека: она, народный кинокритик Сулейманов и художник Руслан Адамов. Обсуждать с ними вчерашнюю вампуку было бессмысленно. Они были не про это.

Фильм был на модную тему – вода видит, слышит и помнит. О том, как ученые говорили ей и писали на бутылках добрые и злые слова и при замораживании бутылок вода кристаллизовалась в зависимости от услышанного. Либо гармонично, либо хаотично. О том, что водопроводы городов калечат поле воды и пить можно только то, что хоть немного отстоялось в емкости или отлежалось в заморозке. И о том, что растения, политые водой, названной добрыми именами, растут значительно быстрее.

– Что вы думаете про это? – спросил ее Руслан Адамов.

– Я думаю, что на фестиваль приехала группа захвата Тирренского моря, способная целиком изменить структуру его воды, – ответила Ольга.

– Значит, на нас с вами лежит особая ответственность, и мы должны особенно часто нашептывать ему нежные слова, – улыбнулся художник.

– Вы вчера и с открытия тоже сбежали?

– Я секунд тридцать постоял в дверях. Когда появился мэр, я ретировался… Правда, потом зашел на ужин, но там стал пленником Инги. Знаете, я давно прячусь от таких тусовок, это не снобизм. В какой-то период жизни понял, что пересмешничество часто заменяет созидание. Сидит человек и пересмешничает, год, два, всю жизнь… и вроде он в зоне внимания, а потом смотришь, от него ничего не остается, кроме пары ловких фразочек в воспоминаниях родственников. Замечали? Но главное, он еще и сам не успевает ничего прожить, кроме наблюдения за успехом своих шуточек…

– Замечала… Идемте обедать?

– Нет, я лучше в номере покурю трубку на балконе. Нигде ведь не разрешают курить.

Забежавшая в ресторан во время обеда Дина уклончиво ответила на вопросы:

– Были мелкие проблемы, мы их решили.

– «Прибежали санитары, зафиксировали нас!» Ну хоть скажи, кто кого избил? – взмолился Шиковский. – Ты обязана ответить народу как преставитель власти! А то мы тут уже делаем домашний тотализатор!

– Единой версии нет, все участники мизансцены находились примерно… в одинаковом состоянии… тела и духа, – тактично ответила Дина. – Не будем на этом застревать. В конце концов, открытие – это праздник! А теперь начинаются рабочие будни! Всех ждем на ворк-шоп несравненной Татьяны Печориной после обеда.

– История мидян темна и непонятна… – пробурчал Ашот Квирикян.

– Дина, а правда, хозяин гостиницы – потомок Медичи? – спросила Ольга.

– Конечно! У него еще дедушка купил этот титул! – кивнула Дина, и тут ее прорвало вопреки обычной сдержанности: – Нет, но ты только подумай, я этим недотраханным дурам пригнала толпу мафиозников! Шведский стол, выбирай на любой вкус! И что они сделали? Инга с Олесей распугали их, как две волчицы стадо овец! Не поверите, итальянцы перенесли продолжение политической конференции в другой отель! Зачем им карабинеры во время партконференции? Медичи в ярости! У него убытки! Кроме конференции, выехали остальные постояльцы! Со словами, что не готовы проводить отдых в русском борделе! А потом мне Инга и Олеся будут рассказывать, что они – элита страны, а я – их фестивальная обслуга!

– Успокойся, – погладил ее по руке Шиковский. – Я всегда говорю студентам, когда они делают этюды: «Итальянский карнавал прославился тем, что вытаскивает из людей то, что они десятилетиями прячут даже от самих себя…» Кто бы мог подумать, что южная мафия такая сыкливая? И что сразу две Коломбины – это многовато для итальянского менталитета!

Ольга подошла к десертному столу, утонула в сладком запахе нарезанных фруктов и остром запахе моря из окна. Возле блюда с папайей Лиза Золотова спорила с мужем и Андреем Николаевым.

– Может, эта Лера, конечно, и спортсменка… Но сам подумай, Инга только с виду хрупкая, у нее руки как железо! Пооперируй по восемь часов! – сказала Лиза.

– Ты не понимаешь в драках! Все зависит от того, кто больше выпил и кто первый ударил! – возразил Андрей Николаев усталым трезвым голосом. – Говорят, Инга бросилась бить полицейских!

– Андрюша, это были карабинеры! Тут у силовиков другая структура. Полицейские – это нанятые на работу граждане. Ты можешь безнаказанно плюнуть в полицейского, но если косо посмотришь на карабинера, он тебя сразу пристрелит! – объяснил Егор Золотов.

– Оль, сегодня не напиваемся! – подмигнула Лиза. – Сегодня на фестивале объявлен национальный траур по вчерашнему! Спасибо тебе за совет, Дашку я сбагрила с ними в Рим! Когда сестрички рядом, у меня сплошной «День донора»! А крови-то в человеке всего пять литров! Дай сюда ухо! Землю ешь, что не проболтаешься? Я, конечно, знаю, что хирурги пьют, но… Короче, медицинская бригада сказала, что Инга – запойная алкоголичка! Что у нее просто короткий двухдневный запой! Представляешь? Так что береги, Сеня, руку! А то сковырнешься с сердцем, а у Инги в это время запой по расписанию…

На ворк-шоп пришло много народу. Ольга даже не всех знала. Каждый раз на фестиваль ездил один и тот же ближний круг. Вокруг него пытался обернуться следующий, но первый круг не желал смешиваться. Так что желающие попасть в местное селебрити – начинающие режиссеры, артисты и новые русские – разнообразными способами пытались вдруживаться в «основных».

Все были разряжены, почти как на открытии, и увешаны фотоаппаратами, чтобы, приехав, показывать знакомым: «Ну, это мы вместе с Печориной в Италии! Красивая женщина! Годы над ней не властны! А вот мы на пляже с самим Шиковским!»

В первом ряду сидели наглаженные супруги Голубевы. Она с фотоаппаратом, он – с видеокамерой. За столом перед экраном появились обаятельный народный кинокритик Сулейманов и Печорина в оранжевом. Сулейманов взял микрофон:

– Сегодня у нас первый ворк-шоп, он задаст интонацию нашему фестивалю не только потому, что вести его будет «морская богиня», но и потому, что он поможет нам заглянуть в историю нашего кино.

– Вы что этим хотите сказать? – подняла выщипанные брови Печорина. – Что я – уже прошлое нашего кино?

– Нет-нет! Я хочу сказать, что мы будем говорить не только о вашем таланте, обаянии и молодости, но и о трудных годах для нашего кинематографа, – вышел Сулейманов из положения. – Наш сегодняшний ворк-шоп я бы назвал «Красота как работа»!

Печорина вышла в центр зала, улыбнулась ослепительной фирменной улыбкой и сказала:

– Я совсем не понимаю, что такое ворк-шоп. В наше время такого слова не было, я так понимаю, что у меня обычная встреча со зрителями, за которую раньше в Советском Союзе платили, кажется, двенадцать рублей…

– Это звездам платили по двенадцать рублей, а остальным значительно меньше! – заметил Сулейманов и трогательно сморщил свой пожилой нос.

Он выглядел добрым гномом, которого все обожали. И совсем не понимали, зачем он на каждый фестиваль тащит за собой новую молодую бабу, потому что его хотелось видеть в окружении стайки щебечущих внуков.

– Ах, ну какая я звезда? – повела плечиками в оранжевом платье Печорина. – Я – рабочая лошадь. Были годы, когда меня вообще не снимали. Как вы знаете, я родилась в деревне, но мой папа был сельским интеллигентом, учителем, и у нас была прекрасная библиотека. Нашей семьи не коснулись репрессии, папа был коммунистом. Я пела в хоре в Доме культуры, и было решено отправить меня учиться в областной центр… тоже на учительницу младших классов. Но я была очень красивой девочкой… Так считалось. И в городе меня увидел известный режиссер. Ему нужна была именно такая. Для съемок, естественно. Он поехал к отцу и спросил разрешения снимать меня в кино. Мама плакала, а отец сомневался. Но режиссер процитировал Ленина про то, что «важнейшим из всех видов искусств для нас является кино». Отец был коммунист, он не мог спорить с Владимиром Ильичем. А после этой картины, как вы знаете, я стала женой этого режиссера…

Девушки с задних рядов дурашливо зааплодировали. Печорина добродушно улыбнулась:

– Да, у нас была огромная разница в возрасте, но этот человек буквально вылепил меня. Буквально вытесал меня из дерева!

История кинозолушки продолжалась дальше. Ольга уже несколько раз все это слышала, так что отключилась, сидя в первом ряду и вовремя аплодируя. Если бы не подобный навык, давно бы состарилась и умерла, ведь на наших и западных экологических конференциях приходилось выслушивать такое количество галиматьи, что если организм не научался защищаться, то быстро погибал.

В экологическом движении было столько психически пограничных людей, что, кажется, приди туда хоть половина нормальных, планету очистят за несколько месяцев. Но нормальные почему-то совершенствовались и конкурировали в том, что уничтожало планету. Или просто пришло время пересмотреть норму?

Конечно, в общественном движении прошла целая эпоха с тех пор, как Ольгу попросили переводить людям, привозившим гуманитарную помощь в лохматом году.

И когда переводила, у нее от негодования дрожали руки, потому что взятки надо было платить чиновникам, в том числе и церковным, только за то, чтобы иметь возможность раздать людям гуманитарную помощь! И эта помощь все равно исчезала по дороге и загадочным образом оказывалась на рынках.

А приезжающему из Брюсселя куратору это было по фигу, он с первого дня сматывался к своему русскому любовнику в Подмосковье. И Ольге приходилось врать, снимая трубку в офисе, что куратор с гуманитарной миссией колесит по провинции…

Вынырнула из раздумий в момент, когда Печорина и Сулейманов заспорили о Фурцевой.

– Вы защищаете Фурцеву потому, что она вас обожала и давала вам зеленую улицу! А Фурцева – это Сталин советской культуры! – неожиданно твердо сказал добрый гном Сулейманов. – Она передушила половину кинематографического поколения. А как она уничтожала Михаила Ромма, Ростроповича?

– Да перестаньте! – капризно махнула на него рукой Печорина. – Вам, кинокритикам, лишь бы кого полить грязью! И не любила меня Фурцева, просто видела во мне такую же несчастную, невезучую бабу, которой мужчины пользовались и обманывали. А между прочим, честно о Фурцевой даже еще никто не написал. Скольких она защитила от власти? Скольким помогла и дала квартиры и звания?

– Проблема как раз в том, что она давала не тем! – воскликнул Сулейманов и не обратил внимания, что зал прыснул. – Фурцева сама писала в анкетах, что она «ткачиха из крестьян». Что она понимала в культуре? Она запросто подарила Хаммеру «Черный квадрат» Малевича из запасников Русского музея! Он в ее глазах не представлял особой ценности! А помните, как она требовала у мхатовских стариков, чтобы они включили в спектакли артистов народных театров? Что ей тогда сказал великий Ливанов? Он сказал: «Екатерина Алексеевна, а если бы у вас была внематочная беременность, вы бы пошли к гинекологу-любителю?»

– Во-первых, я тоже из деревни и не стыжусь этого! И как вы помните, играла аристократок. И неплохо играла, судя по премиям и званиям! – выкрикнула обиженная Печорина. – Отнимать у людей право судить о культуре только потому, что они из деревни, – это…

– Дискриминация, – подсказали ей из зала.

– Это даже еще хуже, чем дискриминация! – задохнулась Печорина. – Да что вы знаете о Фурцевой? А как она велела пригнать вагон водки в Париж для актеров Большого театра, гастролировавших во Франции? Да она женщин сделала женщинами! Вы хоть знаете, что ГОСТ модели бюстгальтера в сороковые годы позволял всего одну модель? А вы знаете, что в этой модели не было вытачки? Вы сможете надеть на приличную грудь бюстгальтер без вытачки? И только жены номенклатуры шили себе на заказ или носили трофейное! Раз в пятилетку в Министерстве легкой промышленности утверждались новые детали в бюстгальтерах! Вплоть до числа пуговиц на застежке бюстгальтера! Их чуть не Политбюро утверждало!

Дамы сзади оживленно зашептались.

– Ну, я, конечно, уже имел в те годы отношения с пуговицами на этом изделии, но… – мило улыбнулся Сулейманов.

– Не ерничайте! Это Екатерина Алексеевна на заседании Политбюро сказала: «Каждая советская женщина имеет право на качественный бюстгальтер!»

Аудитория бурно зааплодировала словам Печориной.

– Именно благодаря Екатерине Алексеевне Фурцевой была открыта фабрика в Черемушках, где начали шить качественное женское белье! – Печорина махала кулаком так, словно вспомнила это жест из какой-то своей советской роли.

– Извините, в те годы ходила неприличная частушка. Я позволю себе ее процитировать, чтобы снизить пафос вокруг количества вытачек и пуговиц, – мягко сказал Сулейманов. – «Прощай, скука, прощай, грусть, я на Фурцевой женюсь, буду тискать сиськи я самые марксистския!»

Народ бухнулся в истерику.

– Зачем же так пошло? – поморщилась Печорина. – Да, у нее был непростой характер. Да, она выпивала. Но ведь все мужчины поступали по отношению к ней подло. Даже Хрущев, с которым у нее был роман и которого она спасла от отставки…

– Знаменитая туалетная история? – хмыкнул Сулейманов.

– Расскажите! Расскажите туалетную историю! – завопили молодые девушки с задних рядов, так и не понявшие, кто такая Фурцева.

– Опять какая-то гадость? Я ничего такого не знаю… – пожала плечами Печорина. – И вообще, мы уже должны смотреть отрывки из фильмов, которые я должна комментировать.

– Ну расскажите про туалетную историю! Ну пожалуйста! – кричали с задних рядов.

– Хорошо, в двух словах. Только для того, чтобы молодые знали, как мы жили! Правда, меня там не было, но мне рассказывали самые приближенные люди, – поднял бровь Сулейманов и сел в позу сказочника перед компанией детей. – Как известно, рядом с комнатой, где заседал Президиум ЦК, был только мужской туалет. Фурцевой нужно было идти в другой отсек, в женский. Так что если она уходила, то отсутствовала очень долго. После смерти Сталина на узком заседании членов Президиума ЦК Маленков, Каганович и Молотов решили выпереть Хрущева. Когда стало ясно, что решение подготовлено и присутствующие члены ЦК проголосуют его, Фурцева выскользнула в туалет. И бегом побежала в кабинет и обзвонила кого надо. В Кремль примчались, как теперь говорят, «силовики» и сказали, что поддерживают Хрущева… Так она спасла ему трон!

– А потом в благодарность он снял ее с должности, а когда она порезала из-за этого вены, сказал: «У нее просто климакс!» – грустно добавила Печорина. – Все, теперь будем смотреть отрывки из фильмов!

Ворк-шоп удался. Ольга даже зашла в интернетный зал и открыла в поисковике фотографию Фурцевой, которую прежде представляла грубым каменным истуканом. С монитора на нее смотрела красивая, грустная и очень собранная женщина.

На пляже почти никого не было. И только вернувшись к ужину, Ольга застала в холле у рояля Шиковского, травившего байки молодым фестивальцам.

– Тоска, Оля! После вчерашнего «замерло все до рассвета»! Комедия дель арте взяла выходной! Мы ездили по окрестностям. Диво дивное! Ты была на ворк-жопе Печориной? Наслушалась, что она самая великая артистка эпохи, а мы все – греческий хор при ней? – подмигнул Шиковский; он сидел в расстегнутой пестрой рубашке и шортах, пузатый, довольный, загорелый, брызжущий энергией.

– Да нет, все сосредоточилось на фигуре Фурцевой, – возразила Ольга.

– Фурцевой? Этой гнусной бляди, сначала закатавшей в могилы тысячи людей, а потом покончившей собой? – грозно спросил Шиковский, видно, у него были свои счеты.

– Мне ее лицо в Интернете понравилось… – ответила Ольга.

– Там и с лицом, и с фигуркой удалось. И походочка была ловкая. Но боже ж ты мой, сколько же она закрыла спектаклей и фильмов!.. Мика Таривердиев называл Катьку человеком трогательной безграмотности в области культуры. А Печорина ее небось хвалила. Печорину при Фурцевой снимали круглые сутки! Это ж были ее звездные часы. – Шиковский наклонился к Ольге, изображая, что может войти Печорина и услышать. – Печорина после смерти муженька тащила в постель все подряд, как снегоуборочная машина. А потом плакала на плече у Фурцевой, что на ней никто не женится. Изображала из себя пизду-сиротку! И при всей своей актерской неталантливости оказывалась убедительной!

Девчонки вокруг залились хохотом. Застенчиво подошли супруги Голубевы. Им очень хотелось послушать, но было неудобно встать рядом с великим Шиковским. Они присели за столик, и Голубев подозвал официанта жестом, сильно диссонирующим с его остальной пластикой.

Основная пластика супругов Голубевых извинялась: «Ничего, что мы среди такой изысканной публики?», а щелканье пальцев официанту предупреждало: «Если ты не подбежал ко мне до сих пор – у тебя большие проблемы!» Ольгу это заинтересовало, она знала, что в имидже деталь всегда больше целого.

– Может быть, что-нибудь заказать? – неловко спросил Голубев сразу всех и никого.

– Пожалуй, апельсиновый сок! Со льдом! Переведите ему! – бросил через плечо Шиковский.

Голубев аж засиял от доверия:

– А вам, Ольга, позволите что-нибудь?

– Нет, спасибо, сейчас ведь будем ужинать.

Сонный официант встрепенулся и забегал вокруг Голубева, как заведенный ключиком. Мгновенно поднес Шиковскому сок, тот выпил его через трубочку и, даже не кивнув Голубеву, продолжил трепаться.

Иерархически Голубев ощущал себя относительно Шиковского так же, как официант ощущал себя относительно Голубева. Только чаевые были в другой валюте. В этой валюте Шиковский должен был завтра за этот сок узнать Голубева в толпе фестивальцев и поздороваться с ним.

– Но лучше я вам расскажу, чем Печорина стала по-настоящему знаменита. – Краткость не была сестрой таланта Шиковского. – На одной съемке у нее был… легкий… перепих с артистом Строгановым. Помните его? Красавец мужик, донской казак, косая сажень в плечах. Съемка закончилась, все разошлись по своим домашним постелям. Сами понимаете, дело актерское!

Он подкрутил виртуальные усы, мол, мы много успеваем внутри задач, поставленных служением системе Станиславского.

– А через несколько лет опять попадают в один фильм. Он уже начал пить, а Печорина пошла в гору как симпатизантка Фурцевой. Приезжает Строганов на съемочную площадку, а Печорину гримируют… волосы делают. А жарко, гример прямо под открытым небом работает. Строганов подходит и нагло так: «Танька, привет! Сколько лет, сколько зим!» Печорина сдержанно кивает. Он говорит: «Ты чего, зазналась? Забыла, как мы с тобой на том фильме ночки сладкие проводили?» Печорина покраснела, молчит. Тут народ подтягивается, понимает, разборкой пахнет. Артисты драматургию спинным мозгом чуют! Строганов: «Да я тебя тогда и так, и эдак! И туда, и сюда! Чего ты теперь из себя королеву строишь?» Печорина молчит. А тут уже вся съемочная группа собралась, ждет кульминации. Строганов: «Да если бы я тогда захотел, ты б за мной бегала как девочка!» Печорина оборачивается к собравшейся толпе, показывает свой мизинчик и говорит: «Хуек-то во, а разговоров…» Ну и все! Убила наповал! Народ так ржал, что просто в кустах катался. Съемку на полдня задержали. И с тех пор, куда бы Строганов ни приходил, все за спиной шептали: «Хуек-то во, а разговоров…» Он и спился быстро… Вот какая змея!

– А нечего унижать женщину при людях! Молодец, Печорина! – солидарно закричали слушательницы, задыхаясь от хохота.

– Вы ничего не понимаете в жизни… Мужик – тонкое существо. Его гаубицей не расшибешь, а точным словом превратишь в пыль! – продолжал разглагольствовать Шиковский. – И почему желание женщины – закон, а желание мужчины – статья?

Ольга посмеялась со всеми и ушла в номер. Она уставала от актерского нон-стопа. Хотелось в одиночку посидеть на балконе и помолчать, вдыхая итальянскую ночь. Написала эсэмэс: «оказывается у фурцевой был роман с хрущевым». Муж ответил: «кто же этого не знает». Дочь ответила: «кто такая фурцева?» Сын ответил: «я в клубе, мы тут тоже квасим».