Текст книги "...И белые тени в лесу"

Автор книги: Мария Грипе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Я заметила, что постепенно меняюсь. Каждый раз, когда приходило письмо от домашних, меня посещало странное чувство. Мне становилось жутко. Все вокруг изменилось. Читая мамины письма, я понимала, что жизнь дома, та жизнь, которая прежде была для меня такой знакомой и привычной, теперь стала совершенно чужой.

В письмах рассказывалось о том, что происходит у нас дома, где «дни идут своим чередом», как говорила мама. Она писала о нижней юбке, которую сшила мне из белой вышитой ткани, о том, что крыжовник в этом году не поспеет из-за мучнистой росы, о Ловисе и новой горничной Эстер, которой все очень довольны, о папином сочинении про Сведен-борга, которое мало-помалу двигается вперед, о предстоящей конфирмации Роланда, о новых подружках Нади.

Несмотря на небольшие вариации, от письма к письму содержание не менялось. В конце следовали вопросы о практической стороне жизни. Надеюсь, ты следишь за своими чулками? Тщательно ли ты их штопаешь? Не вздумай разгуливать с дырками на мысках! А стирка, как насчет стирки?

И под конец небольшие доброжелательные наставления. Когда купаешься в озере, не задерживайся подолгу в холодной воде. Слишком далеко не заплывай! Не купайся сразу после еды! Надо подождать по крайней мере час. Затем следовало напоминание о том, чтобы я не забывала надевать мою белую матерчатую шляпку, когда бываю на солнце. И самое главное – тебе необходим здоровый сон. Ведь ты не читаешь по ночам? Как же глупо было писать о том, сколько книг в Замке Роз, теперь мама переживает, что я круглые сутки сижу, уткнувшись в книги. Но вроде это единственное, что ее беспокоит, – и это отрадно.

Мамины письма были сигналами из другого мира, такого далекого и чужого, что мне почти становилось страшно. И как я смогу туда вернуться? Неужели этот мир снова станет для меня родным?

Я начала понимать Каролину. Она хотела остаться в Замке Роз навсегда. Такого желания у меня не было, но я и представить себе не могла, что скоро придется уехать. Когда мама в одном из писем напомнила о том, что я должна вернуться ко дню конфирмации Роланда, я стала нервничать. Совершенно об этом забыла. И хотя оставалось еще несколько недель, время бежало неумолимо быстро. Мне было тягостно думать об этом, и я не ответила.

По большей части мои письма были приветливыми и поверхностными. Я пыталась сделать вид, будто в замке скучновато и писать особо не о чем. Разумеется, чтобы домашние не проявляли ненужного любопытства. Арильда и Розильду я описывала как хорошо воспитанных, но немного не от мира сего. Напрямую я этого не говорила, но намекала, что интересными людьми их не назовешь. При этом я не забывала повторять, какие все здесь милые и доброжелательные.

Письма мои были скупыми и, насколько это было возможно, бессодержательными, чтобы не давать повода для расспросов.

С равными промежутками я писала о том, как нуждаемся мы в небольших прогулках в поселок за почтой. За весь день это единственный момент, когда мы чувствуем себя беспечными и свободными, – чтобы маме вдруг не вздумалось присылать письма прямиком в Замок Роз.

Да, не очень-то приятно писать такие письма, расчетливые и немного лживые. Все-таки мне было противно, что я способна так быстро измениться. Никогда не подозревала, что могу с легкостью обманывать своих близких. Если так пойдет и дальше, скоро я буду состязаться в притворстве с Каролиной.

Впрочем, в тот момент наши отношения складывались не лучшим образом. Теперь у нее никогда не было времени ходить со мной на почту, и чаще всего мне приходилось идти в поселок одной. Она постоянно была занята то Арильдом, то Розильдой. И тянулись они к ней, а не ко мне. Иногда мне казалось, что я нужна Розильде, только если Каролина занята Арильдом. Но все было не настолько плохо. Я преувеличивала, потому что мне было грустно и жалко себя. Розильда, как и прежде, любила со мной поговорить, но предпочитала проводить время с Каролиной.

Да и что в этом удивительного. Она относилась к Каролине как к юноше и теперь стала называть ее Карлосом – наверно, ей казалось, что в этом есть что-то романтичное. Ведь одна из первых ее фраз при встрече с нами была о том, что жизнь в замке лишена любви и романтики, по которой она так стосковалась.

Арильд, напротив, не интересовался девушками, как сказала мне Вера Торсон, и это обстоятельство ее немного огорчало. Но если Вера в этом смысле возлагала какие-то надежды на меня, к сожалению, это было напрасно. Арильд меня не замечал.

Он был поглощен великой «Дружбой» и хотел общаться лишь со своим другом и приятелем, моим несравненным «братом».

Все это начинало походить на чистое безумие.

Оба они жаждали быть с Каролиной. С моей сестрой Каролиной.

Я чувствовала себя чужой и в то же время бесповоротно замешанной в происходящем, потому что была единственным человеком, знавшим, кем является Каролина на самом деле. Ситуация незавидная.

Вопреки всему, я не хотела бы быть на ее месте. И как ей это удавалось! Она металась между всеми этими ролями: Дон Карлос. Преданный друг. И наконец, мой «брат»! Нелегко ей жилось.

И кроме того, когда мы ходили гулять вдвоем, ей приходилось быть той Каролиной, которой я ее знала, моей старшей сестрой, а это было не по силам даже ей. Дело не в том, что ей не хватало времени. Она едва ли помнила себя прежнюю. Поэтому ей было тяжело оставаться со мной наедине. Ее можно понять.

В моем присутствии она наверняка чувствовала себя ужасно неловко. Даже если я молчала, я всегда была для нее напоминанием о том, что она совсем не та, за кого себя выдает. Наверно, все то время, которое мы проводили вместе с Арильдом и Розильдой, я была для нее обузой. И поэтому она охотнее оставалась с ними наедине.

Мы почти никогда не бывали все вместе. Между нами появилась какая-то натянутость. Чаще всего мы общались парами: я и Розильда, Розильда и Каролина, Каролина и Арильд. С Арильдом же мы разговаривали очень редко. Если вообще разговаривали.

После долгих размышлений я пришла к выводу, что нам с Каролиной надо какое-то время побыть порознь. Не только я была ей в тягость. Я сама все больше и больше страдала от наших отношений.

Пока мы не сможем искренне смотреть друг другу в глаза, нам лучше не встречаться.

Я решила сказать ей об этом прямо. Однажды утром, зная, что Каролина одна в своей комнате, я постучалась к ней. Увидев, что это я, она немного помрачнела, решив, что я пришла уговаривать ее прогуляться на почту, и тут же сказала, что не может пойти со мной.

– Я знаю. Я совсем не за этим пришла. Хотела с тобой поговорить.

– Что случилось? – она взглянула на меня неуверенно.

– Знаешь, я решила, что какое-то время нам с тобой лучше не встречаться.

Она посмотрела на меня с недоумением.

– Почему?

– По-моему, нам обеим от этого будет легче.

– Я тебя чем-то обидела?

– Да нет, ты меня не обижала… Но, по-моему, так в любом случае будет лучше.

– Разве мы не подруги?

– Конечно, подруги, но ты ведь сама заметила, что вместе нам тяжело.

Она промолчала и, нетерпеливо вздохнув, отвела глаза.

– Послушай, Каролина! Тебе не кажется, что Арильда и Розильды тебе достаточно? По-моему, я здесь лишняя.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что так и есть.

– Ты злишься на меня? Ты ревнуешь!

– А что в этом странного?

– Ты же знаешь, что мы подруги.

– Но я не хочу тебе мешать.

– Чушь какая! Ты что, мне угрожаешь?

Ударив кулаком по столу, она зашагала кругами но комнате.

– Успокойся! Я просто хочу, чтобы нам обеим стало легче. Так больше продолжаться не может.

– Ты хочешь от меня отделаться, скажи честно!

Она подбежала, обняла меня за шею и зарылась лицом в мое плечо. Мне стало противно, я решила, что она просто не хочет смотреть в глаза. Но ей действительно было тяжело, она и вправду боялась меня потерять.

На самом деле я знала, что она мне доверяет. И хотя Каролина прекрасно понимала, как я отношусь к ее искусному притворству, она знала, что я никогда ее не выдам. Она нуждалась во мне.

– Не забывай, что мы сестры, – прошептала она.

– Что ты говоришь!

Отодвинувшись, я попыталась поймать ее взгляд.

– Посмотри мне в глаза, Каролина! Зачем ты так часто повторяешь, что мы сестры?

Но она упрямо смотрела в сторону.

– Неужели это до сих пор для тебя что-то значит? – спросила она.

– Да, но ты же понимаешь, что теперь все сложнее, потому что одновременно ты должна быть моим братом. Поэтому-то мне и кажется, что лучше всего нам с тобой побыть порознь.

– И сколько это продлится?

– Посмотрим… Подождем, пока мы обе немного остынем. Это же не значит, что мы перестанем быть друзьями.

– Правда?

– Конечно да.

– Ты больше на меня не сердишься?

– Наверно, все-таки сержусь. Но ведь это не значит, что теперь мы враги.

Мгновение мы помолчали, и Каролина сказала жалобным голосом:

– Тебе совсем не в радость быть моей сестрой. Я знаю, тебе хотелось бы, чтобы это было не так.

Почему она все время это повторяет? Снова и снова, и каждый раз я раздражаюсь, потом меня мучает совесть.

Иногда я продолжала сомневаться в том, что мы сестры. Мне становилось стыдно, и я пыталась не думать плохо, но эта мысль то и дело возвращалась ко мне. Может быть, она это чувствовала? Вполне возможно. Строго говоря, никто не доказал, что мы действительно можем быть сестрами, она это знала не хуже, чем я. Но чтобы убедить себя и меня в том, что это правда, она должна была постоянно об этом напоминать. Мне было жаль ее.

– Ты не хочешь быть моей сестрой, – печально сказала она.

Я обняла ее за плечи и посмотрела в глаза.

– Конечно, хочу, Каролина, и ты это знаешь. Но я не уверена в том, что мы действительно сестры. Я ведь никогда не спрашивала папу об этом, ты же сама этого не хотела.

– Нет, но это правда! Моего слова тебе недостаточно? Что мне еще сделать, чтобы ты мне поверила? – спросила она умоляющим тоном.

Я смотрела на нее в упор.

– Тогда скажи мне, разве тебе недостаточно, что Арильд и Розильда верят тебе? Они считают тебя своим братом. И эту роль ты играешь виртуозно. Подумай об этом, если тебе непонятно, почему я не верю.

Я посмотрела ей прямо в глаза, и она не отвела взгляд. Мои веки пылали, щеки горели, но после этой фразы мне стало легче.

– Я надеюсь, что когда-нибудь правда станет известна, – прошептала она.

– Я тоже.

Мы отвернулись друг от друга, и я вышла из комнаты.

Не успела я отойти, как она оказалась рядом. Она взяла меня под руку и нежно шепнула:

– Скажи, что мы все равно остались друзьями.

– Конечно.

– Даже если не будем общаться?

– Да.

– Значит, договорились? Только бы знать наверняка… Может, ты и права. Побудем врозь.

Она сжала мою руку и легкими шагами побежала прочь.

На обратном пути из поселка моим глазам открылась удивительная картина.

В том самом месте сада, где парк переходил в лес, росло несколько старинных дубов. Говорят, Замок Роз был построен на остатках средневекового монастыря. Аксель Торсон считал, что раньше здесь, скорее всего, была защитная башня. Точнее говоря, эта башня обороняла замок во время нашествия врагов. Но трудно вообразить, что когда-то здешняя тишина нарушалась оружейным грохотом. Тут всегда царит такой покой, скорее представляешь себе монахов или монахинь, тихо шествующих по траве в лучах заката.

Но на этот раз я обнаружила здесь Розильду.

Она качалась на качелях под кронами древних дубов. В тусклом солнечном свете между деревьями двигались тени. Небо покрывала легкая пелена облаков. Качели плавно переходили из света в тень и обратно. Впереди светило солнце, а позади лежали тени. На Розильде были белые туфли. Когда она вытягивала ноги, чтобы раскачаться, солнце падало ей на мыски.

Я остановилась в надежде, что она меня не заметит.

Мне показалось, что она одна. Но немного поодаль в тени стояла Каролина. Розильда увидела меня и помахала, а Каролина позвала меня. В руках у нее был фотоаппарат.

– Розильда хочет, чтобы ты нас сфотографировала!

Я не собиралась подходить к ним, но теперь было поздно. Фотоаппарат принадлежал Розильде, она сама придумала, что должно быть в кадре. Остановив качели, она красиво откинулась назад, а мой «брат» – Карлос – склонился к ее лицу. Потом они долго позировали вместе, а я их снимала.

Затем Каролина сфотографировала нас с Розильдой, обе мы смотрели прямо в камеру, получился всего один снимок.

Когда мы закончили, я ушла, и никто не попросил меня остаться. Усевшись на качели, Розильда снова откинулась назад, Каролина стала ее раскачивать. Их смех раздавался у меня за спиной.

Я вошла в дом.

По дороге к себе я увидела Арильда, смотревшего в окно. Он не обернулся в мою сторону, и я думала проскользнуть мимо. У меня не было не малейшего желания с ним разговаривать, но тут он оглянулся и подозвал меня.

В воздухе громко жужжало какое-то насекомое.

Я медленно подошла к Арильду, украдкой проведя рукой по волосам. Надо бы зайти к себе, немного привести в порядок одежду и прическу. Мне стало неловко.

Но Арильд ничего не заметил. Он пристально рассматривал бедную пчелу, бившуюся о стекло, хотя соседнее окно было раскрыто настежь, и она могла запросто вылететь наружу.

Окно выходило на лесную опушку, где на качелях качались Розильда и Каролина, были слышны их смех и жужжание пчелы. Видел ли их Арильд – не знаю. Во всяком случае, он не обращал на них внимания, всецело погрузившись в изучение назойливо гудевшей пчелы.

Вот уж чего я просто не переношу, так это насекомых, случайно попавших в дом, которые не могут понять, как им выбраться на волю. Особенно невыносимы осы и пчелы. Шмели и бабочки гораздо умнее. Эти изучают местность, они не атакуют одно и то же окно, а летят дальше и ищут другой выход. Обычно они справляются без помощи человека.

Но пчела упрямо метила в одну и ту же точку. И даже если бы все окна в доме были открыты, она до самой смерти билась бы об это стекло. Зрелище удручающее, я всегда спешу выпустить осу или пчелу в окно.

– Подождите, я принесу во что ее поймать, – сказала я.

Но Арильд меня остановил.

– Нет, оставьте. Я потом сам выпущу. Хочу немного за ней понаблюдать.

Он поднял руку и попытался смахнуть пчелу в сторону раскрытого окна. На секунду она отлетела, но тут же злобно устремилась к своему прежнему месту. Он повторил попытку несколько раз, но с тем же результатом. Пчела, как одержимая, билась в одно и то же место.

Арильд смотрел на нее, не отрываясь. Он кивнул на вьющуюся розу за окном – растение чуть подрагивало на ветру, совсем рядом со стеклом.

Он рассмеялся низким, недобрым смехом.

– Эта пчела совсем как я, – сказал Арильд. – Никак не поймет, что мир состоит из невидимых стен. Увидела розу за окном и никак не возьмет в толк, почему не чувствует ее аромата.

Он повернулся и пристально посмотрел на меня своим пытливыми детскими глазами. И вдруг я увидела того Арильда, которого встретила тогда возле телефона.

– Ну да, на самом деле я эту пчелу понимаю. Я тоже все вижу так отчетливо, так кристально ясно – вы никогда не поверите. Да ведь это и есть – жизнь! Вот он, мир! Ну почему это вижу только я? Не понимаю.

Он снова рассмеялся, провел рукой по волосам и помотал головой, словно пытаясь что-то стряхнуть с себя. Затем серьезно посмотрел на меня.

– Я всегда вижу мир через одно и то же стекло. Так же, как эта пчела. Разница только в том, что пчела побывала снаружи и знает, как пахнет роза. А я – нет.

На секунду он задумался, в глазах заиграла искорка, как будто он про себя смеялся над собственными мыслями; понизив голос, он сказал:

– Но ведь через это окно я вижу гораздо больше, чем вы можете предположить. Я вижу звезды, хотя они от нас совсем далеко. И поэтому аромат роз меня не прельщает.

Он молчал, глядя прямо перед собой, пчела его больше не интересовала, он смотрел вдаль, на лесную опушку, где только что рука об руку исчезли Каролина с Розильдой. Оставив качели, они пошли в лес.

Арильд снова принялся рассматривать пчелу; вздохнув, он сказал ей:

– Бедняжка, ты видишь розу и не можешь ощутить ее запаха… Ты и не догадываешься, что соседнее окно открыто. Да и как тут разберешься, если стекло перед тобой чище, чем прозрачный воздух? Пора выпустить тебя на волю!

Ловким движением он быстро схватил злобно жужжавшую пчелу и выкинул ее за окно. Затем обернулся и, улыбаясь, неожиданно сказал:

– Ведь на самом деле я никогда ни о чем не тосковал и не томился. Иногда я думаю, а может, так происходит потому, что я почти никак не связан с тем, что творится вокруг. Как вы считаете?

Я вздрогнула: он все-таки интересуется моим мнением. Все это время говорил он один, я не сказала ни слова. Но теперь он пытливо смотрел на меня в ожидании ответа.

– Может, и так. Не знаю… То есть… я же совсем не знаю, что творилось в вашей жизни все эти годы.

Я покраснела, прикусив губу. Как я могла такое сказать! Ведь он может не так меня понять. А вдруг он подумает, что я любопытная, что я напрашиваюсь на доверие. У меня внутри все похолодело. Но Арильд ничего не заметил. Он продолжал как ни в чем не бывало:

– Нет, я даже не догадывался, что такое тоска и томление… По-моему, об этом только в книжках пишут. Но когда у тебя есть настоящий друг, все становится по-другому… тогда начинаешь думать, и в голову приходят мысли, которые раньше казались детскими.

Он замолчал, погрузившись в свои размышления.

Вдруг он очнулся и, повернувшись, легонько сжал мою руку:

– У вас удивительный брат, Берта, вы ведь и сами об этом знаете? Карл – это самый замечательный человек из всех, кого я знаю.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Судя по всему, Амалия испытывала ко мне какое-то необъяснимое доверие. После нашей первой долгой беседы она куда-то исчезла, не показывалась за столом и ни во что не вмешивалась. Думаю, она решила предоставить нас самим себе.

И все-таки у меня было такое чувство, будто она где-то рядом, будто она все время за нами присматривает. Часто она приходила, когда я оставалась одна. Она вдруг появлялась откуда-то сбоку, не спереди и не из-за спины, а именно сбоку, это мне особенно запомнилось. Разумеется, это было неслучайно. Амалия всегда знала, что делает.

Она понимала, что окажись она внезапно прямо передо мной – именно сейчас, когда мне так легко потерять уверенность в себе, – я почувствую, что она хочет застигнуть меня врасплох, призвать к ответу, даже если это вовсе не входило в ее намерения.

А подойди она из-за спины – я подумаю, что за мной следят и шпионят, словно я что-то скрываю.

Но она появлялась где-то сбоку, и я чувствовала себя совершенно спокойно и безмятежно. Будто рядом со мной человек, который желает мне добра.

Не то чтобы у нас было много общих тем для разговора – мы не рассказывали друг другу о тайнах, не задавали вопросов, – но Амалии удавалось развеять мое беспокойство и тоску по чему-то далекому и непонятному, которые то и дело обуревали меня. Она говорила о своей жизни, понемногу делилась опытом – ничего особенного, но в ее рассказах я узнавала себя, и после этих бесед мне становилось гораздо легче.

Ведь Амалия говорила, что если мы захотим о чем-то спросить, то можем прийти к ней, она ответит, как она тогда сказала: «Без лишних наговоров и прикрас, но насколько позволит мне совесть».

Я так и не воспользовалась этим приглашением. Оно мне не понадобилось. Амалия приходила сама. Когда я нуждалась в утешении, она вдруг появлялась рядом, совершенно неожиданно, и это мгновенно меня успокаивало.

Внешне она не походила на человека, который творит чудеса, но именно таким человеком на самом деле и была. Я все больше и больше привязывалась к ней.

По-моему, она каким-то непостижимым образом догадывалась о том, что я переживаю из-за Каролины, но не могу об этом говорить. Насколько глубоки были ее догадки, я не знаю. Я ничего не рассказывала, а она не спрашивала, но по мере своих сил пыталась сгладить те неровности, что омрачали нашу дружбу. Она знала, что мы с Каролиной нужны друг другу, даже при том, что вместе нам тяжело.

Если Амалия почти не показывалась, то Веру Торсон мы видели с утра до вечера, всегда готовую к общению. Эти две женщины были совершенно не похожи. В противоположность Амалии, Вера говорила много лишнего, охотно приукрашивала и часто заходила дальше, чем позволяла ей совесть. Она была чересчур смешлива. Постоянно проговаривалась, и пытаясь загладить промах, оправдывалась. Но тут же жалела об этом, думая, что переборщила с оправданиями, и не знала, какой линии придерживаться. Разумеется, она не хотела отвечать за свои слова, но при этом не желала отказываться от произведенного этими словами эффекта, и в результате все заканчивалось намеками.

Поначалу Вера была с нами немногословна, но чем ближе мы узнавали друг друга, тем труднее ей было держать что-то в себе. Казалось, она вот-вот лопнет от переполнявших ее сведений о том о сем, она явно мучилась оттого, что приходится себя сдерживать. Ее любимым выражением было «Нет дыма без огня». Она повторяла это, когда хотела дать понять, что за событиями и вещами стоит гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

Вера Торсон очень полюбила моего «брата» Карла. Она буквально порхала вокруг него, приговаривая, что я могу гордиться моим «братом», она считала его очень благородным юношей. Каждый раз я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Она произносила это, когда Каролина находилась поблизости, подчеркнуто театральным шепотом, притворяясь, будто не хочет, чтобы мой «брат» услышал ее, хотя именно этого она и добивалась. Затем в ожидании реакции смотрела на Каролину, кокетливо покручивая локоны на виске.

– Надеюсь, вы не слышали, что я сказала?

Каролина, которая все прекрасно видела и слышала, многозначительно улыбалась, но молчала. Думая, что Каролина польщена, Вера грозила ей пальцем:

– Вот незадача. Мои слова предназначались вовсе не для вас!

Да, смешная она, эта Вера, но ничего плохого в этом нет.

В Замке Роз мы жили, как господа, – подумать только, как непохоже это было на наше намерение «устроиться служанками». Иногда меня немного мучила совесть. От изначального замысла мы отказались. Когда этим летом мы решили поработать вместе, подразумевалось, что мы с Каролиной получше узнаем друг друга. Но теперь об этом не было и речи. Если бы мы подрядились на заработки в какую-нибудь крестьянскую усадьбу, то наверняка все было бы по-другому. Замок Роз вряд ли подходил для этих целей: здесь мы никак не могли сблизиться, это уж точно.

И все-таки я не расстраивалась, что попала сюда. Жизнь в замке была необыкновенным опытом, который вряд ли когда-нибудь повторится. Если б вдруг, откуда ни возьмись, появилась фея и предложила вернуть все, как было, я бы не согласилась. Совсем скоро я, как и Каролина, уже ни за что не хотела покидать Замок Роз.

Каждый день случалось что-нибудь такое, что я не совсем понимала, но угадывала, что это связано с другими, неизвестными мне событиями, в которых я, наверно, должна разобраться. У меня уже и в мыслях не было отказаться от нашей затеи. Разумеется, с Каролиной происходило то же самое, и поэтому я ее больше не упрекала.

Но мы по-прежнему избегали друг друга – такой дорогой ценой приходилось платить за жизнь в замке. Не слишком ли? Думая об этом, я готова была расплакаться. Только все равно от этого никакого толка. Мы зашли слишком далеко, обстоятельства больше от нас не зависели.

Каролина выбрала себе большую роль, главную роль в жизни Арильда и Розильды – и поэтому неизбежно, что она почти перестала участвовать в моей. Она, конечно же, сама была не рада, что так получилось, но, однажды сделав выбор, она об этом больше не задумывалась. Она сделала все, что было в ее силах.

Сама я вряд ли была в состоянии играть в их жизни большую роль, но я могла последовать примеру Каролины: не раздумывать, а делать все, на что ты способен.

Как я уже сказала, мы с Каролиной друг друга избегали. Но я часто наблюдала издалека, как она с кем-нибудь разговаривает. При этом я всегда старалась, чтобы она меня не видела.

Интересно, а может быть, она тоже следила за мной, а я не замечала? Один раз я почти окончательно в этом уверилась. Я неожиданно наткнулась на нее в парке, где читала вслух Розильде. Мы закончили книгу, и я пошла за другой. Я шла по дорожке и вдруг увидела Каролину, которая стояла возле входа в сад, – она серьезно посмотрела на меня. Схватив книгу, она взглянула на обложку. Не помню, что это была за книга, ничего особенного она собой не представляла. Каролина молча отдала ее мне и снова скрылась среди деревьев. У меня было такое чувство, что она уже давно стояла там, наблюдая за мной.

Спустя пару часов мы поменялись ролями. Теперь я украдкой смотрела на нее. Спрятавшись у окна, я наблюдала, как она прогуливается с Арильдом по розовому саду.

Они медленно шли рядом. Двое задумчивых юношей, слегка склонившие головы, оба без шляп, один блондин, другой чуть темнее. Оба стройные, элегантные. Арильд немного выше ростом.

Глядя на них, было трудно поверить, что один из них – девушка по имени Каролина. Это были два молодых человека, они гуляли, разговаривая о философии, два близких друга.

«Арильд и Карл, – думала я. – Казалось бы, так и должно быть».

Время от времени они останавливались и оживленно жестикулировали, говоря между собой, очевидно, они в чем-то расходились, но тут же приходили к согласию и двигались дальше.

Арильд и Карл – я надолго отводила взгляд, пытаясь понять и уяснить, что на самом деле это переодетая Каролина. Но когда я снова смотрела на них, все становилось по-прежнему. Двое задумчивых юношей. Один из них – мой знакомый, я хорошо знаю его и в то же время не знаю совсем.

Я поспешно отвернулась от окна и пошла искать Розильду, которую застала в лесу на холме за рисованием. Розильда сидела на небольшом табурете, мольберт стоял чуть поодаль. В одной руке она держала палитру и связку кистей, в другой – ножик, которым осторожно счищала с полотна краску. Она пробовала писать маслом. Обычно Розильда рисовала акварелью – коробка с акварельными красками тоже стояла неподалеку. К дереву была прислонена уже готовая акварель, пейзаж.

Я спросила, можно ли мне посмотреть на него, Розильда кивнула, но знаками дала понять, что поговорить мы не сможем: у нее нет с собой блокнота.

– Не буду тебе мешать, – сказала я. – Я понимаю, когда работаешь, хочется побыть одному.

Взяв акварельный пейзаж, я отыскала то самое место, с которого он был нарисован. Теперь Розильда передвинулась немного в сторону.

Настроение, царившее на картине, было совсем иное, чем то, что создавалось от реального пейзажа. То ли поменялось освещение, то ли Розильда видела все так, как это не удавалось никому. Она нарисовала отлогий лесной холм, каким он представал с того места, где я стояла сейчас. Стволы деревьев, кроны – все как есть. Себя она изобразила сидящей за мольбертом примерно там, где она находилась теперь. Рядом с ней на картине стоял юноша, прислонившийся к дереву. На нем был белый костюм. Сама Розильда носила простые белые платья с широкими рукавами, она всегда рисовала в таких платьях. Ее рыжие волосы светились на фоне белой одежды и зеленой листвы.

Как я поняла, юноша на картине представлял собой Каролину, или Карлоса. Обе фигуры были схвачены очень точно, хотя мой «брат» выписан слишком тщательно. Казалось, у Розильды чересчур романтичный подход к этому человеку.

Я долго изучала рисунок. В нем было нечто, чего в действительности существовать не могло.

Между деревьями бродили белые тени-призраки. В реальной жизни тени серые, но на рисунке Розильды они стали белыми, как бы прозрачными; я присмотрелась к ним, и тени превратились в образы. Этому невозможно было найти какое-либо разумное объяснение. Как я ни пыталась, у меня не получалось представить их белыми. Для меня тени по-прежнему оставались серыми. Реальный пейзаж не менялся. Но рисунок Розильды по-своему был не менее реальным. Глядя на него, невозможно было думать иначе. В этом и заключалась загадка.

Надо спросить у Розильды. Я подошла к ней и, протянув рисунок, показала на белые образы. Она послушно взглянула, но никак не прореагировала, только посмотрела на меня слегка удивленно.

– Мне казалось, что тени должны быть темными, – сказала я. – Посмотри вокруг!

Я протянула руку в сторону лесной чащи; проследив взглядом за моим пальцем, она кивнула. Затем я показала на тени, изображенные на ее рисунке.

– Но ведь у тебя они белые!

Она рассеянно посмотрела на картину и снова кивнула. Затем принялась смешивать краски в палитре, целиком погрузившись в рисунок на холсте перед собой. Я решила, что больше не стоит ей мешать, поставила акварель на землю, прислонив ее к дереву, и взглянула на картину, которой была занята Розильда. На холсте был тот же лесной холм, изображенный с противоположной стороны, то есть выше того места, где Розильда сидела сейчас.

На этой картине тени были черными!

Себя Розильда изобразила сидящей внизу, там, где сейчас стояла я; она также была одета в черное, хотя черной одежды она никогда не носила. Юноши на картине не было, разве что его черная тень.

Она еще не закончила рисунок, но в нем уже чувствовалось что-то мрачное и зловещее, он был совсем не похож на предыдущую акварель. Я собралась уходить, но не могла оторвать глаз от этой незаконченной картины. Она отталкивала и притягивала одновременно. Я смотрела на нее зачарованно и вдруг увидела, как черные тени между деревьями постепенно превращаются в образы – это были женщины, одетые в траурные платья; смутные очертания фигур при внимательном взгляде становились совершенно явственными.

Что она хотела сказать этими картинами?

В акварельном рисунке чувствовалось что-то грустное, белые тени выглядели печально, и все-таки в потоке света, проходившем через всю картину, был покой, примирявший с печалью. В этой акварели светилась прозрачная ясность, которая, несмотря ни на что, приносила чувство освобождения.

От картины, написанной маслом, напротив, леденела кровь. В ней не было жалости и милосердия. Поражало, что сама Розильда выглядела совершенно равнодушной. Внешне она казалась гармоничной, она сидела, склонив красивую голову набок, целиком поглощенная своими пейзажами; она не понимала, какие ужасы выходят из-под ее кисти.

Как только я собралась уходить, Розильда поманила меня к себе и кивнула на фотоаппарат, который всегда носила с собой. Она хотела, чтобы я сфотографировала ее за мольбертом. Она показала, с какой точки надо снимать, чтобы на фотографии была та же композиция, что на акварели. Теперь кругом стало пасмурно; странно, что предметы вокруг вообще не отбрасывали теней. Драматичного напряжения не было; наверно, то, как Розильда изобразила действительность на картине, будет резким контрастом к этому снимку.