Текст книги "Бегство к себе. Жизнь подростка (сборник)"

Автор книги: Мария Гиппенрейтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Однажды Нина сообщила по рации, что на кордон собирается очередная компания и с ними Зырин.

– Мужайся, – хихикнула Нина в рацию.

Пережив короткую паническую атаку и смирившись с неизбежным, я замесила тесто для оладьев. Компания прибыла. Меня, как обычно, посадили на берегу распутывать сетку. Карлуша смотался в лес, он не любил посторонних. К вечеру начался обычный «гудёж». Зырин, прежде чем сесть за стол, вытащил из кармана чистую тряпочку и протер свою тарелку, вилку, стакан, стол вокруг себя и руки. После нескольких стопок он раскраснелся, в глазах появилось выражение, и он вдруг заулыбался, начал что-то рассказывать и отпускать шуточки. Даже похвалил мои оладушки. Улыбка у него была какая-то неловкая, как будто мышцы лица пытались восстановить давно утраченную функцию.

Я наблюдала эту метаморфозу, и мне вдруг стало ужасно его жалко. Страх прошел, и за этой холодной непроницаемой личиной я увидела несчастного, закомплексованного и, наверное, очень одинокого человека. Оказалось, что у него есть имя (кроме как по фамилии, его никто и не называл) и любимая собака, что он любит рыбачить и просто ходить в лес. Потом он порасспрашивал меня, как мне здесь живется, чем я занимаюсь. Мы даже немножко подружились. В конце концов, он улегся спать на свой матрас, даже забыв протереть тряпочкой место, и заснул с улыбкой на губах. Утром он, как обычно, был сух и неразговорчив, но я-то знала…

Проводя много времени в одиночестве, я пристрастилась к чтению. До этого я читать не очень любила. Учась в школе, прочитывала только программные произведения, и то по диагонали. Читала в основном книги на природно-зоологические темы. На кордоне обнаружился большой запас книг. Целые собрания сочинений. Я перечитала всего Мопассана, Золя, Стендаля и Голсуорси, Бальзака, Джека Лондона. Когда Владик бывал дома, он часто читал мне вслух. Мне открылся новый мир. Во мне стала пробуждаться тяга к знаниям, вдруг захотелось учиться. Тогда-то я и решила, что, когда вернусь в Москву, обязательно буду поступать на биологический факультет.

Браконьеры

Рыбное браконьерство было большой проблемой для заповедника и озера в целом. Браконьеры заплывали в заповедные воды на маленьких и больших судах, тоннами вылавливая омуля.

Однажды я в очередной раз осталась на кордоне одна. Владик ушел на несколько дней в обход с приехавшим из Давши лесником. На берегу остался катер лесника. Выйдя на берег, я увидела, что в направлении кордона плывет большой рыболовный бот. Я пошла домой, надела свой форменный китель и фуражку и вернулась на берег. Подплыв к берегу, насколько позволяла посадка, бот сел на мель. На борту оказались два пьяных и злых мужика. Увидев на берегу катер лесника, они стали кричать, чтобы я сказала им номер катера. Я отказалась. Тогда один мужик говорит другому:

– Дай-ка мне ружье, я ее сейчас шлепну.

Взяв ружье, он стал в меня целиться. Бот качало волнами, и мужик тоже качался, так как был пьяный. Он никак не мог взять меня на мушку. Все это время я стояла на открытом берегу и наблюдала за направленным на меня и мотающимся из стороны в сторону дулом ружья. Страха почему-то не было. В конце концов, сматерившись, мужик бросил ружье и сказал:

– Черт с ней, пусть живет, она не виновата.

Потом прямо в одежде спрыгнул в воду, доплыл до берега, посмотрел на номер катера, вернулся обратно, и они отчалили. Позже выяснилось, что они поставили сети в водах заповедника, лесник нашел эти сети и их снял. Теперь они пытались найти этого лесника, чтобы с ним расквитаться. По рации я сразу сообщила в поселок о случившемся, и нарушителей быстро взяли. Через несколько дней ко мне приехал следователь брать показания. Кажется, их посадили.

Во второй половине июня начался массовый вылет ручейников. Их личинки живут в воде, строя себе домики из подсобного материала – мелких камушков, листиков и палочек. Вытащив такую личинку из домика, на нее хорошо ловить рыбу. Взрослая особь выглядит как крупная черная муха с длинными крыльями. Во время массового вылета ручейники покрывают сплошным шевелящимся ковром всю береговую полосу и частично линию воды в метр шириной. Для птиц, животных и рыб начинается пиршество. В это время к нам на берег приходили из леса черные медведи и паслись как коровы, слизывая ручейников с камней. Я могла стоять невдалеке и наблюдать за ними. Медведи не обращали на меня никакого внимания. Наши собаки тоже с удовольствием кормились ручейниками. Это была богатая белками пища. Возле берега кишела рыба. Лёт продолжался примерно неделю. Потом ручейники как-то быстро все исчезли, часть погибла, а остатки волнами смыло в озеро.

Умный

В июле выяснилось, что мы должны заготавливать сено для лошадей, которых держали в заповеднике. Заготовка сена входила в обязанности лесника, и норма на одного человека была четыре тонны. Нам сообщили, что на период сенокоса в подмогу нам будут посланы еще двое. Таким образом, мы должны будем заготовить шестнадцать тонн. Еще сказали, что нам выделяют лошадь, чтобы возить сено, и надо за ней приехать и ее забрать. Для меня это было радостное известие. У нас будет своя лошадь!

С утра Владик отвез меня в поселок, а сам вернулся домой, погрузив в лодку всю сбрую. Я вызвалась привести лошадь на кордон. Конь оказался полным доходягой – скелет, обтянутый кожей, торчащие ребра, тусклый взгляд, понурый вид. Было впечатление, что он с трудом держится на ногах. Звали его Умный. Мы отправились в путь. Тропа шла вдоль берега и была еле заметна – по ней, видно, давно никто не ходил. Местами она была завалена буреломом. Приходилось идти в обход, а потом снова искать тропу. Конь послушно плелся за мной на поводу, спотыкаясь и переступая через стволы упавших деревьев. Я шла и радовалась, и мечтала о том, как конь отъестся на кордоне, мы подружимся, и я буду ездить на нем верхом в лес. Переход в двадцать километров занял у нас часов шесть-семь.

Когда мы к вечеру добрались домой, оба еле держались на ногах. Я сняла с коня уздечку и пустила его пастись. Он жадно набросился на траву.

До покоса было еще далеко, и я надеялась, что конь за это время поправится и наберется сил. Вообще у меня всегда была мечта иметь свою лошадь. И вот эта мечта сбылась по крайней мере на какое-то время. На следующее утро я радостно отправилась пообщаться с конем. У него на этот счет, видимо, было другое мнение.

Завидев меня, он насторожился, прижал уши и оскалился. Когда я попыталась подойти поближе, он развернулся задом и взбрыкнул в воздух задними ногами, ясно давая мне понять – «не подходи!» Тогда я вернулась домой, взяла кусок хлеба и стала медленно к нему приближаться, держа хлеб на вытянутой руке. Он выпрямил шею, вобрал носом воздух и, прижав уши и взвившись на дыбы, вышиб передним копытом хлеб у меня из руки. Потом быстро развернулся задом и попытался меня лягнуть. Трудно представить, как с ним до этого обращались люди, но результат был налицо. Владик, пронаблюдав всю эту сцену, сказал, что не желает иметь дела с бешеной лошадью, и чтобы я сама разбиралась. К покосу нам нужен рабочий конь.

У меня были некоторые теоретические знания о том, как надо приручать диких лошадей, но на практике мне с этим сталкиваться не приходилось. Я решила продолжить попытки с хлебом. С каждым разом дистанция между нами сокращалась, и каждый раз он по-прежнему пытался выбить хлеб у меня из руки. Наконец, подношение было принято, но вслед опять прилетело копыто. Я уже была натренирована и вовремя уворачивалась. Через несколько дней Умный уже брал у меня из руки хлеб, его передняя нога вздрагивала, но удара не следовало.

Отношения явно налаживались. Трогать себя он еще не позволял. На протянутую к нему руку прижимал уши, скалился и норовил укусить.Начался сезон мошки. Тучи серых облаков со звоном кружились в воздухе, облепляя все живое.

Умный катался по траве или носился по двору, неистово мотая головой и хлеща себя хвостом. Однажды, подходя к дому, я увидела торчащий из входной двери зад лошади. Спасаясь от мошки и преодолев страх, Умный буквально влез в дом. Положение казалось безвыходным. Единственный вход был забаррикадирован, окна – заперты изнутри. Рискуя получить удар задних копыт, я подала голос, чтобы его не испугать, и стала медленно протискиваться внутрь между конем и стеной дома. Мы оказались лицом к лицу. Все его тело и голова были покрыты серой шевелящейся массой. Мошка лезла ему в глаза, уши и нос, глаза выражали ужас и отчаяние. Медленно протянув руку, я стала счищать мошку с его глаз, морды, шеи. Конь стоял, не шевелясь. Потом я кое-как вытолкала его на улицу, сходила за мазью от комаров и намазала его всего.

Этот случай стал переломным моментом в наших отношениях. Умный совершенно перестал меня бояться, ходил за мной по двору и попыток лягнуть или укусить больше не делал. Он отъелся, бока его округлились, шерсть стала лосниться, в глазах появился блеск. Из полудохлой клячи он превратился в стройного красивого коня. Однажды поздно вечером я вышла во двор и чуть не споткнулась в темноте о что-то большое. Умный лежал в траве, вытянувшись во весь рост, и крепко спал. На его боку сидел Карлуша и тоже спал, засунув голову под крыло. Оба не обратили на меня никакого внимания. С тех пор Карлуша каждую ночь устраивался спать на спине у коня.

Настало время приучения Умного к сбруе. По ходу дела выяснилось, что сбрую он прекрасно знал, но запрягаться в нее совершенно не желал. Стоило мне приблизиться к нему с уздечкой или хомутом, он высоко задирал голову и вставал на дыбы. После нескольких дней уговоров, сдобренных хлебом и сахаром, мы решили и эту проблему.

Конечно же, моей заветной мечтой было сесть на него верхом. Я представляла, как мы будем ездить на длинные прогулки в лес, и все внутри у меня замирало от восторга. Я не знала, был ли он когда-нибудь объезжен, поэтому решила начать с азов. Когда-то я прочитала в одной книжке, что, чтобы сесть верхом на необъезженного коня, нужно нагрузить ему на спину два мешка с песком, как следует его погонять с этими мешками, потом их снять и запрыгнуть ему на спину. После тяжелых мешков конь и не почувствует веса наездника. Все это звучало довольно логично, и я решила испробовать этот метод. Взяла два мешка, наполнила их песком, крепко завязала и связала их между собой. Следующим встал вопрос, как закинуть эти мешки на спину коню, – я даже не могла оторвать их от земли. Как сподручное средство я решила использовать забор. По очереди втащила мешки на забор, подсаживая их снизу коленом и переваливая с одной перекладины на другую (благо забор был сделан из горизонтальных жердей). Водрузив оба мешка на верхнюю перекладину, опять связала их между собой и расположила должным образом. Все было готово. Осталось привести коня. План был таков: я подведу коня к забору, а когда он поравняется с мешками, залезу на забор и столкну мешки ему на спину. Поймав коня в поле и надев на него уздечку, я повела его вдоль забора.Дойдя до мешков, Умный остановился, понюхал их и, не обнаружив ничего страшного, остановился. Протолкнув его немного вперед до нужной позиции, я полезла на забор. Конь стоял спокойно, искоса на меня поглядывая. Наступил решающий момент. Поднатужившись, я столкнула мешки ему на спину. Умный сделал шаг в сторону и, оправдывая свое имя, развернулся и встал перпендикулярно к забору. Мешки шлепнулись на землю. Это был неожиданный для меня поворот. Пришлось развязать мешки и опять повторить процесс затаскивания их на забор. Во второй раз все произошло в точности так же. Умный отошел, мешки упали. Проклиная все на свете – и коня, и мешки, и того, кто все это придумал, я проделала процедуру в третий раз – с тем же результатом. К этому времени я уже была вся взмыленная и вконец вымоталась. Мешки-то весили килограммов по семьдесят каждый. Для лошади это может и пустяк… Не то чтобы я была очень слабой, но, по моим подсчетам, за последние полтора часа я затащила на довольно высокий забор почти полтонны песка. В голове саркастически крутился вопрос: кто, собственно, кого объезжает? План явно не работал. Хорошо, что хоть Владика не было дома. Я старалась даже не представлять себе его комментариев, если бы он наблюдал эту картину. Но сдаваться я не собиралась. Нужно было придумать что-то еще. На следующий день созрел новый план.

Я решила запрячь Умного, прицепив к оглоблям два тяжелых бревна, и погонять его с этими бревнами по двору часа два. Когда он окончательно вымотается, я на него и запрыгну. На приготовления потребовалось некоторое время, так как нужно было связать бревна цепью между собой и потом прикрепить их к оглоблям. Умный дал себя запрячь и послушно таскал бревна волоком по двору. Часа через два он покрылся пеной, его пошатывало, и он уже не мог сдвинуться с места. Момент был самый подходящий. Не распрягая, я быстро запрыгнула ему на спину. Что было потом, помню смутно. Каким-то образом я очень быстро оказалась на земле, а у меня над головой в воздухе просвистели два бревна. Умный бешено носился по двору, разметывая бревна, оглобли, седёлку, вожжи. Освободившись от всего, он встал как вкопанный посреди двора, раздувая ноздри и дико кося глазами. Мы оба так и не поняли, что произошло.

Проверив, целы ли кости, и собрав по кустам сбрую, я решила, что мы с ним просто будем ходить гулять в лес, и мне вовсе не обязательно при этом сидеть у него на спине.

«Зэки»

Приближалось начало покоса, и в середине июля нам прислали подмогу. Подмогой оказалась семейная пара лет пятидесяти. Выяснилось, что это бывшие заключенные, отсидевшие по десять лет, она – за крупную растрату, он – за убийство. Так как жить в крупных городах им не разрешалось, они приехали в заповедник. Женщину звали Таисия. Она была наполовину якуткой, с черными как смоль прямыми волосами, черными пронзительными глазами, в которых иногда загорался дикий и злой огонек. Голос у нее был низкий, она курила трубку. Ее муж Юра выглядел вполне миролюбиво, не считая щетины и нескольких шрамов на лице.

Поселиться они должны были во втором доме, и даже остаться в нем зимовать, поэтому мы бросили все силы на его утепление и благоустройство. Стены дома не были проконопачены, между бревнами светились щели. Никто не хотел браться за это, потому что работа эта муторная и однообразная. Меня спросили, не хочу ли я подзаработать? Я согласилась. Мне выдали тюк пакли, деревянную лопаточку и колотушку и показали, как это делается: нужно свернуть из пакли длинный жгут, засунуть его в щель между бревнами и при помощи лопатки и колотушки плотно забить туда паклю. Конопатить нужно было снаружи и изнутри дома. Платили мне три копейки за погонный метр. Первые два часа было очень интересно. Когда оба конца у лопаточки расплющивались, нужно было выстрогать себе новую. Закончила я через неделю, получив за работу пятнадцать рублей, из чего следовало, что я законопатила пол погонных километра стен.

Юра с Таисией освоились на новом месте и иногда приходили к нам «в гости». По ходу дела выяснилось, что оба они хорошо выпивают. В трезвом виде они были благожелательны, занимались хозяйством и тоже учили меня жизни. Таисия научила меня всем тонкостям выпечки хлеба. Надо сказать, что хлеб у нее получался удивительный – мягкий, пышный и очень вкусный.

– Тесто руки любит, – говорила Таисия. – Месить его надо до тех пор, пока тесто от рук само не отстанет. Прежде чем ставить хлеб в печку, надо проверить температуру. Выгреби все угли, вымети чисто золу и потом сунь руку в глубь печки по плечо. Если руке горячо, значит, и хлебу будет горячо. Он не подойдет как надо и может подгореть. Если рука терпит, значит, температура правильная. Есть еще и другой способ: брось в печку горсть муки. Если она сразу ярко вспыхивает, значит, горячо, если слегка мерцает и переливается искорками, – как раз.

Когда они напивались, события могли развиваться по двум сценариям. Юра впадал в сентиментальное настроение и начинал вспоминать разные истории из лагерной жизни. Или рассказывал, как он строил Беломорканал и там пырнул кого-то ножом в живот в ответ на словесное оскорбление. За это его, собственно, и посадили. Иногда они просили попеть под гитару и учили меня лагерным песням. Поговорив и попев, мы мирно расходились.

Но бывало и по-другому. Во время беседы глаза у Таисии вдруг загорались злобным огнем, она начинала пристально на меня смотреть и тихо говорить:

– Что, девка, глаз на моего мужика положила? Я ведь все вижу. Смотри у меня, я ведь церемониться с тобой не стану.

В этом у меня не возникало никаких сомнений.

Иногда за меня вступался Юра:

– Оставь девку в покое, что она тебе сделала? Зачем я ей, старый, нужен?

Это только подливало масла в огонь, начиналась свара, дело доходило и до драки. Я убегала в лес и там пряталась, пока страсти не утихнут.

Покос

Начался покос. В тайге травы мало. Растет она в основном по поймам речек и ручьев. Такой ручей вытекал из леса недалеко от кордона, вдоль него мы и должны были косить. Трава была сочная, густая, высотой два метра. Чтобы увидеть друг друга в этой траве, приходилось подпрыгивать и махать руками. Косить я не умела, но пришлось быстро научиться. Вставали мы в пять утра, когда только начинало светать, и косили до полудня. Всю вторую половину дня до заката ворошили и сушили скошенное сено, сгребали в небольшие копешки, чтобы ночная роса его не намочила. В первый же день я натерла себе кровавые мозоли, все тело ломило от непривычной работы. Так продолжалось месяц. С рассвета до заката мы работали на покосе.

В высокой траве иногда скрывались большие осиные гнезда. Некоторые были величиной с футбольный мяч. Однажды, махнув в очередной раз косой, я услышала странный гул. Казалось, что где-то летит самолет, но звук шел откуда-то из-под земли. Как потом выяснилось, я скосила осиное гнездо. Первые несколько мгновений потревоженные осы вьются около гнезда, потом поднимаются вверх и атакуют противника. Я этого ничего еще не знала и стояла и прислушивалась, пытаясь понять, откуда идет звук. Вдруг прямо передо мной из травы поднялся рой ос и ринулся на меня. Отшвырнув косу, я бросилась бежать. Осы гнались за мной и пикировали как торпеды. Причем одна и та же оса могла жалить несколько раз. Казалось, что спасения нет. Добежав до мелкого ручья, я плашмя легла в него так, чтобы вода закрыла все мое тело. Только тогда осы отстали. После этого случая я несколько дней лежала дома в бреду и с высокой температурой. Все тело распухло и болело от многочисленных укусов, в голове гудело, мысли путались, без конца мерещились осы.

Это научило меня осторожности. В следующий раз, когда я вдруг скашивала осиное гнездо и слышала зловещий гул, то, не дожидаясь, пока осы поднимутся и меня обнаружат, бросала косу и опрометью с визгом неслась напролом. Наверное, я установила скоростной рекорд по бегу в тайге. С тех пор у меня развился панический страх перед осами, от которого я не могла избавиться потом много лет.

Через две недели покоса я почувствовала, что истощена до предела. Несмотря на все мои страдания, наши «зэки» выдергивали меня на рассвете из постели и волокли на работу. Жизнь утратила краски, я стала ко всему безразлична. Единственным моим желанием было, чтобы меня оставили в покое и дали тихо умереть. Но умереть мне не дали. Покос продолжался. Пришла пора свозить вместе копны и метать большой стог. Тут-то и пригодились Умный и наша с ним дружба. Когда несколько стогов были поставлены, приехал Зырин и стал замерять объем и вес сена. Шестнадцати тонн, по его подсчетам, не набиралось. Пришлось докашивать. Пройдя критический момент, я втянулась в работу. Мозоли затвердели, мышцы перестали болеть, тело окрепло, и я стала получать удовольствие от всего этого процесса.

Начинали косить по утренней прохладе. Занимался рассвет, небо розовело, от земли поднимался туман. Хорошо отбитая и наточенная коса с хрустом срезала мокрую от росы траву, укладывая ее в ровные валки. Ритм и гармоничность движения, воздух, напоенный запахами утренней тайги, щебет просыпающихся птиц – все это заполняло восторгом до краев, превращая косьбу в песнь тела и души.

Потом жаркое солнце высушивало росу, заводили свою трескотню кузнечики, и запах свежескошенной травы сменялся сладким ароматом подсушенного сена.

Отравляли жизнь только осы. Однажды я обнаружила на нашем дворе небольшое гнездо. Во мне возгорелась жажда мести. Наполнив керосином консервную банку и взяв спички, я на пузе, по-пластунски стала подбираться к гнезду. Когда расстояние позволило, я плеснула керосин в гнездо и кинула туда спичку. Гнездо вспыхнуло. Не могу передать, какое чувство удовлетворения я при этом испытала. Мои страдания были отомщены.Через месяц норма по заготовкам сена была выполнена, и мы, наконец, смогли отдохнуть.

Иногда я уходила с книжкой подальше вдоль берега и устраивалась там на теплых камнях. Если на озере не было лодок, увидеть меня никто не мог. Там я загорала, читала или мечтала. О том, что где-то должен быть мой лесной принц, мой Маугли – сильный, загорелый, отважный… В один прекрасный день он вдруг выйдет из тайги или приплывет за мной на лодке:

– Наконец-то я нашел тебя.

У него обязательно будут карие глаза с искорками. Сердце сладостно замирало от всех этих мыслей и образов.В очередной раз, забравшись на свои камни, сняв с себя всю одежду и устроившись загорать, я задремала и не услышала приближающихся шагов. Очнувшись, вместо Маугли я увидела большую группу туристов с рюкзаками, изумленно глядящих на совершенно голую девицу посреди непролазной тайги. Как эти туристы попали в заповедник, было непонятно. Проходов и троп никаких не было, да и не разрешалось никому проникать на территорию. По их словам, они спустились откуда-то с гор, запутались в карте и вообще не понимали, где находятся. Поспешно натянув на себя одежду, я отвела их на кордон и по рации передала, что у меня тут «богатый улов». За туристами прислали пару катеров и отвезли в Давшу. Там, к обоюдной радости туристов и сотрудников заповедника, им разрешили остаться в поселке на неделю и определили их на покос. Потом дирекция заповедника вынесла мне благодарность за поставку трудовой силы в горячий сезон.

Шторм

В сентябре начались шторма. Когда поднимался сильный ветер, из-за большой глубины Байкал раскачивало так, что из безмятежной зеркально-голубой глади он быстро превращался в серую бушующую стихию. Огромные волны с ревом обрушивались на берег, швыряя, как соломинки, огромные бревна и ворочая валуны.

В один из таких дней мы – двое лесников и я – возвращались из поселка домой. Не дотянув пары километров до кордона, лодка заглохла. Лесники принялись разбирать мотор, пытаясь найти неполадку. Пока возились с мотором, ветер усилился, и озеро начало раскачиваться. Большие волны накатывались на лодку, норовя ее опрокинуть. Меня посадили на весла и велели «держать носом на волну». Это означало, что я должна была держать лодку перпендикулярно к волнам и не давать ей развернуться, иначе нас перевернет. Мы были довольно далеко от берега, и грести домой по такой погоде было невозможно. В течение трех часов лесники бились с мотором, а я с волнами. Я понимала всю ответственность, возложенную на меня, и от этого мне было страшно – выжить в холодном бушующем Байкале не было бы никаких шансов. Плечи и руки онемели от напряжения, нестерпимо болела шея – нужно было все время поворачиваться и смотреть на нос лодки и на волну. Стало темнеть. Нас неумолимо несло к берегу. Мы начали считать, какой волной лодку выбросит на берег. Было страшно еще и от того, что мы ничего не могли сделать и оставалось только ждать, сдавшись на милость стихии. Разработали план: сразу выскакиваем из лодки и быстро оттаскиваем ее вглубь, чтобы не накрыло следующей волной. Оставалось пять волн, четыре, три, две… Лодка поднялась на гребень последней волны и с грохотом и скрежетом обрушилась на камни. К счастью, ее не перевернуло. Мы были наготове и быстро выпрыгнули, оттащив лодку подальше от берега. Мне понадобилось несколько дней, чтобы отойти от физического и нервного перенапряжения.

Ожог

Я наваривала собакам кашу в большом чугунке на несколько дней. В тот день, сварив кашу, я понесла ее в сени, чтобы остудить, и споткнулась о порог. Часть почти кипящей каши выплеснулась мне на грудь и на правую руку. Быстро оттянув от себя тельняшку, я спасла кожу на груди, а вот с руки кожа снялась вместе с тельняшкой. Внутренняя поверхность руки и локтя были сильно обожжены, прямо на глазах стали вздуваться большие пузыри. Надо было ехать в поселок в медпункт. Мотор, как назло, не заводился. Я бегала по берегу, стараясь подставить руку ветру, чтобы хоть как-то унять нестерпимую боль. Наконец, провозившись с мотором часа полтора, Владик его завел, и мы отчалили. В медпункте никого не оказалось. Я узнала, где живет врачиха, и побежала к ней домой. Она сидела дома и кормила с ложки своего ребенка.

– Что там у тебя? – спросила она, едва взглянув в мою сторону.

Я показала покрасневшую вздувшуюся руку и попросила поскорее что-нибудь сделать.

– Сядь, посиди, – сказала недовольно врачиха. – Видишь, я кормлю ребенка.

Я почти теряла сознание от боли, но сделать ничего не могла. Ребенок вертелся, отворачивался, выплевывал еду и всячески продлевал процесс кормежки. В тот момент я ненавидела детей, их матерей, а заодно и врачей. Наконец мы пошли в медпункт, врачиха большой иглой проколола мне пузыри, чем-то помазала и плотно все это забинтовала. Ожоги на груди тоже очень болели. Никаких обезболивающих средств мне не дали. Я осталась в поселке. Правая рука была подвешена на шарфе, для жизнедеятельности оставалась левая. Меня поселили в той же гостевой комнате, пока не заживет ожог. Через несколько дней, когда боль уменьшилась, и я смогла думать и функционировать, мне предложили поработать, чтобы не сидеть без дела. Рядом строился новый гостевой дом. Он был почти готов, оставалась внутренняя отделка. Мне дали задание – штукатурить стены. Так как я переученная левша (в советские времена всех детей-левшей переучивали), то мне было довольно легко приспособиться все делать левой рукой. Я замешивала раствор и штукатурила стены. Работа продвигалась быстро. Придя домой после работы, надо было отмыться от штукатурки, наколоть дров, растопить печку и приготовить себе еду. Колка дров выглядела примерно так: я ставила левой рукой небольшую чурку на пень, потом брала топор и, пока им замахивалась, чурка падала. Так повторялось довольно часто. Иногда я просто промахивалась. Колоть дрова одной левой рукой пока не очень получалось.

Как оказалось, все эти дни за мной наблюдали из окна научные сотрудники, жившие в соседнем доме. Не выдержав, они вышли ко мне и сказали:

– Хватит, мы больше не можем выносить эту картину. Ты пойдешь к нам жить и будешь нашей дочкой, пока у тебя не заживет рука. Работать ты больше не будешь, мы будем тебя кормить. Возражения не принимаются. Иди и собирай свои пожитки.

Особых пожитков у меня не оказалось, так что переезд состоялся быстро. У меня началась полная «лафа».

Владимир Николаевич и Гитанна были бездетной интеллигентной парой лет сорока. Они приехали в заповедник из Ленинграда и занимались ботаникой, в частности – изучением эндемичных видов растений. Со мной стали нянчиться, кормить, поить, укладывать спать и чуть ли не сказки на ночь рассказывать. Я с ними очень подружилась. Иногда они делали длительные вылазки на соседние болота, где проводили учет клюквы, и брали меня с собой. Учет клюквы проводился так: металлический обруч наугад закидывался на болото. Там, где он приземлялся, нужно было сосчитать внутри его все ягоды. Так повторялось много раз. Потом подсчитывалась площадь круга, среднее арифметическое количество ягод, все это перемножалось и складывалось, и результат был готов. Меня этот процесс почему-то очень веселил. Порой закинутый обруч приходилось долго искать.

Иногда мы уходили в экспедицию на несколько дней, ночевали на дальних кордонах, собирали различные растения для гербария. Все это было очень интересно. По дороге беседовали на разные темы. После долгой жизни на кордоне и общения с лесниками и «зэками» я отдыхала душой в обществе этих милых людей. Такой контраст и общение с ними еще больше укрепили мое желание учиться.

В конце сентября мы отпраздновали мое восемнадцатилетие. Гитанна и Владимир Николаевич подарили мне роскошный оранжевый шарф, о котором я мечтала, и я почувствовала себя очень взрослой.

Прощание

На кордон я вернулась один раз, чтобы забрать оставшиеся там вещи. Попрощалась с Умным.

Карлуши не было. Мне сказали, что он прилетал несколько раз, но, не найдя меня, перестал появляться.

Октябрь подходил к концу. Однажды я шла по поселку и увидела большую стаю ворон, сидящих на земле. Я подошла ближе, и все вороны взлетели, кроме одной. Эта ворона сидела на траве и пристально на меня смотрела. Я села на корточки, протянула руку ладонью вверх и сказала:

– Карлуша, это ты? Ну иди, иди сюда.

Карлуша (а это был он) сделал несколько шагов в моем направлении, постоял в нерешительности и осторожно шагнул лапой на мою ладонь. Забравшись вверх по руке на плечо, он проделал весь свой ритуал – почистил мне «перышки», пощипал за ухо, подергал за сережку, потерся головой о мою щеку, что-то тихонько приговаривая. Потом вдруг резко взлетел на ближайший столб и стал громко каркать. Он прощался. Присоединившись к остальным воронам, он улетел. Больше я его не видела. Было грустно, и в то же время я радовалась, что он одичал. Мало ли что можно ожидать от людей.

Возвращение

В середине ноября я вернулась в Москву, заработав на обратную дорогу и привезя с собой еще триста рублей. По тем временам это были большие деньги.

Я раздалась в плечах, окрепла и, как быстро выяснилось, не влезала ни в какие свои старые платья и кофты. Пришлось на скопленные деньги обновить гардероб.

Московская жизнь показалась мне какой-то искусственной, серой, суетливой и скучной. Люди создавали себе странные проблемы и ими жили. Со сверстниками было не о чем говорить.

Молодые люди были неинтересны. Было ощущение, будто я вернулась с другой планеты.

Впоследствии я много путешествовала, жила в разных местах и условиях, проходила разнообразные жизненные школы и опыты, но Байкал навсегда остался самым ярким периодом в моей жизни. Там произошло мое становление, мое первое настоящее знакомство с Жизнью.

В нашей семье всегда присутствовали и прививались определенные ценности: порядочность, скромность, самостоятельность, трудолюбие, некоторый минимализм – материальных излишеств никогда не было, и они не поощрялись. Образование также входило в список этих ценностей. Решив уехать и отказавшись учиться дальше, я пошла наперекор этому. Я очень благодарна родителям за то, что они меня не удерживали, не отговаривали, не читали нотаций. Мама только сказала: