Текст книги "Низушка айсберга"
Автор книги: Мария Фомальгаут
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
ХХI век – DLV век
– …дорога… до-ро-га…
– Да, да, вы шли по дороге.
– Дорога… машина…
– Да, вы чуть не попали под машину.
– Машина… нельзя…
– Ну конечно, нельзя людей сбивать… водителя судить надо…
Жека вздрагивает. Оглядывает людей, не похожих на людей.
– А вы…
– Вы Чекин?
– Ага… только… я Евгений Чекин, Евгений…
– Правда? У нас записано как Олег…
Жека смотрит на свою фотографию на стене, на подпись внизу – Олег Чекин, начинает понимать все…
– Видите ли, Олег… вы должны были умереть…
Жека готовится слушать. Пусть человек знает, что Жека всего этого не знает. Пусть говорит…
Запчасти
– На какую зарплату вы рассчитываете?
– Ну… у вас тут в объявлении написано тыщ двадцать, меня устроит.
– Оч-чень хорошо… Модель у вас какая?
– М-м-м… семерка.
– К-как семерка, их год назад с потока сняли… Ну-ка дайте я гляну… Ну что вы говорите, восьмая у вас… Выдумали, семерка.
– А-а, значит, восьмая.
– И так спокойно говорите… Таймер новый стоит?
– Старенький.
– Что ж вы так… сколько скоростей?
– Три.
– М-м-м… ночное видение?
– Есть.
– Инфракрасное?
– А… такое бывает?
– Бывает… Ну что же… большое спасибо, с вами все понятно… мы вам позвоним…
…девятая модель – это не только плавное переключение скоростей с первой до пятой, это не только ночное видение и рентгеновское излучение. Прежде всего это умопомрачительный, совершенно новый дизайн, которому нет аналогов в мире, экстерьер, разработанный ведущими модельерами Европы, это съемные панели, переключатель тембра в широчайшем диапазоне. Будущее создается уже сегодня, и вы можете в этом участвовать.
Антропостар. Переходи на новый уровень.
– Слушай, не в службу, а в дружбу, у тебя запчасти есть?
– Я вам что, магазин запчастей, или как?
– Ну-у… Я же не насовсем, я верну потом.
– Верну… платы до сих пор не вернул. Ска-а-азочник…
– Да ну тебя совсем…
– Что надо-то?
– Видеокамеры есть?
– Вот так… две осталось, вынь да положь…
– Ну а ты как хочешь, мне домой переться, не вижу ни хрена.
– На уж…
– Черт, не вставляется…
– А ты как хотел… у тебя модель какая?
– Десятая.
– Тьфу на тебя. Еще камеру из одиннадцатой модели в свою десятку запихнуть хотел. Новую моделькой-то не судьба разжиться?
– Да ну тебя, я вам чего, Рокфеллер, каждые полгода новую модель…
– А ты как хотел… Да тут не на полгода затянул, вообще на многонько… десятку свою вообще можешь на свалку выкинуть…
– А сам на чем буду?
– На чем, на одиннадцатой… у них там сейчас кредит хороший, ноль, ноль, ноль, ноль первоначальный взнос, ноль переплаты, ноль процентов… Ладно, пошел я, мне еще добрых людей искать… сцепление полетело, позавчера только менял…
Двенадцатая модель – это больше чем просто модель, это больше, чем просто уровень, это новый уровень жизни, новый взгляд на мир, новая философия бытия. Расширение до… пикселей, дальность видения до пяти километров, это диапазон волн от у-ка-вэ до самых отдаленных радиостанций, это тысяча мегабит в секунду, скорости до трехсот километров в час. Плавный рывок с места, мгновенный набор скорости, широчайшие вариации интерфейса. Шагни в будущее уже сейчас с двенадцатой моделью Антропостар.
Антропостар – завтра зависит от тебя.
– А меня, девчонки, можете поздравить.
– И поздравим. А с чем?
– Пятнадчик купила.
– Что, опять кассирша эти пятнадцатитысячные выдает? Задолбала, овца пуховая…
– Да ну тебя, Танька, не поняла, что ли, про какой пятнадчик я говорю?
– Ты чего, уже в продажу вышел?
– Да давно уже… слушайте, мне Антоха этот пятнадчик взял…
– Везет же некоторым… это он так предложение сделал?
– А не знаю… да что предложение, антохи эти приходят и уходят, а пятнадчик со мной останется…
– Ой, гляди, Ирка, он тебе какой-нибудь чип туда встроил, договоришься сейчас…
– И договорюсь, а пятнадчик со мной останется…
– Люська, чего опаздываешь-то? О-ох, дома, что ли, не ночевала, в той же блузке пришла?
– Да ну вас…
– Что да ну, давай, колись, где, с кем… Слышала, Ирка-то у нас счастли-и-и-вая ходит…
– Конопли обкурилась, что ли?
– Да ну тебя, пятнадчик купила…
– Охренела? Четырнадцатая у тебя осталась?
– Осталась, я ее уже Максику обещала, так что опоздала, Люсинда.
– Выбрось этот пятнадчик на хрен.
– Рехнулась?
– Да не рехнулась… что-то про него нехорошее говорят.
– Говорят… говорят, что кур доят…
– Да нет, правда, намудрили там с ним что-то япошки…
– Ну да, инструкцию читала, вообще мозги себе взорвала… Да ничего, разберусь, что ж я, совсем долбанутая… не все же блондинки дуры…
– Щ-щас получишь у меня, Ируха…
…переходим к хорошим новостям, стартовала в продаже Семнадцатая модель. С самого утра перед магазинами Антропостар можно видеть километровые очереди, в некоторых городах, например, Нью-Йорке или в Токио люди занимали очередь с вечера…
– Да, я ночевала в своей машине… (смеется). Да, для меня это такое знаменательное событие… Ну… я даже не знаю, как сказать… (смеется).
Уже за первые полдня в городе было продано более сорока тысяч эземпляров, эксперты прогнозируют, что к вечеру количество проданных экземпляров может перейти за миллион.
– Можно поздравить вас с покупкой, не так ли?
– Так ли… вот, решил с утречка пораньше обновиться, пришел, тут очередь до хренища, как при Горбачеве… ну ничего, выстоял, я такой человек, уж если что хочу, от своего не отступлюсь… вот, модельку себе поменял…
– Страшно было?
– Да что страшно… Не в первый раз. Ну, знаете, когда тебя в это кресло усаживают… как в стоматологии… вот тогда страшно бывает, так и кажется, сейчас тебе зубы сверлить начнут… или мозги. Потом маску эту надевают, чувство такое…
– Вырваться хочется?
– Ну… Я и рвался пару раз, меня за руки держали… а потом сладко так в душе… И просыпаешься, и ты уже семнадцатый… Прикольно так, я скоростей семнадцатого не знаю, на максимум включил, а он же над землей летать может… из окна выпорхнул…
– Бесплатная реклама Антопостар…
– Ну…
– В следующем выпуске новостей вы услышите официальное обращение генерального директора Антропостар Томото Токавы в связи с…
– Ну что ты такая стеснительная… Дай хоть посмотрю на тебя…
– Да не на что смотреть…
– Как это не на что смотреть, очень даже есть на что… это эти все девки в конторе, ни рожи, ни кожи… ух, грудочка у тебя…
– Сама выбирала… индивидуальный заказ…
– А модель какая?
– Хорошая.
– Нет, правда?
– Восемнадчик. На хрена спросил, сама стесняюсь, что на девятнадцатую поменять до сих пор не могу.
– И не меняй… Проклята эта девятнадцатая.
– Как понять проклятая?
– Так понять… Ну… говорят про нее что-то нехорошее. В продажу выпустили, в Америке полтора человека купили, в Японии вообще никто… китаезы туда же… это мы тут фанатеем, а-а-а, новая модель, побежали брать…
– А что с ней так?
– Да не знаю… с Кирюхой разговаривал, ну ты его знаешь, отдел доставки… он говорит, производителей этих к стенке бы ставил, расстреливал.
– Тьфу на тебя, напугал так… романтический вечер… А ты свет-то совсем не гаси, а то я боюсь…
– А не бойся, я с тобой… Нда-а, с талией ты что-то переборщила, тоже заказ индивидуальный?
– Ну… гордость моя.
– Го-ордость… Пополам-то не сломаешься, гордая?
– Там титановый каркас в позвоночнике… и еще много чего.
– Тьфу, зачем сказала… вот так, обнимаешь, ласкаешь, как подумаешь, что у тебя там… внутри…
– А не думай… слушай, подзарядиться от тебя можно? Зарядник сдох…
– Вот ты какая… коварная…
Мы ждали этот день!
Мы ждали этот час!
И он пришел!
Двадцать первый век – двадцать первая модель! Забудьте все, что вы до этого знали об Антропостар! То, что вы видите на экране – это не компьютерная графика, это реальные возможности новой модели! Скорость до пятисот километров в час, прыжки – до четырех метров, объем памяти – до полутора миллиардов терабайт, сто тысяч мегабит в секунду. Все радиостанции мира, удивительная четкость звучания. Сила руки – до…
Кирюху я пережил не намного. Еще пытался что-то сделать, когда он умер, еще тащил его на себе – по бездорожью, по захолустью, еще искал этот долбанный сервисный центр, как будто можно найти в нашем захолустье этот долбанный сервисный центр. Уже понял, что ничего не сделаю – когда стали попадаться какие-то поселушечки, улицы, усеянные трупами. И не поймешь, живы, мертвы, можно еще спасти, поменять детальку-другую, или все уже, полетело что-то жизненно нужное, важное, и осталось похоронить все вместе взятое, с какими-то микросхемами, микроплатами, микрочипами, в которых по инструкции записана память, а по слухам – душа.
Я умер на бездорожье, свалился в мартовскую слякоть – подмял под себя Кирюху. Еще пытался выкарабкаться, руки не слушались, будто были не мои, ноги подрагивали, жили сами по себе, пытался ползти на этих живущих самих по себе ногах, не смог.
Запчасти… знать бы, где эти чертовы запчасти, да что запчасти, знать бы еще, что менять, где менять, как менять… Смотрел на людей – неподвижных, лежащих в слякоти, проклятая мыслишка, слишком поздно пришла в голову, вскрыть какого-нибудь бедолагу одного роста со мной, поменяться с ним платами, чипами, видеокартами, рычагами, суставами, сцеплениями, где-нибудь да и найду эту проклятую поломку… только чтобы вскрыть, нужно самому двигаться, что не дано, то не дано…
Вешняя слякоть.
Первый дождь падает на неподвижные лица, запрокинутые к небу.
И проклятый мотивчик не уходит из памяти – в-двад-цать-два-на-чи-на-ет-ся-кош-мар…
Я увидел его слишком поздно – когда он уже проходил мимо, в побитой жизнью куртешке, весь какой-то озябший, нахохленный, орал что-то в сотовый, да, здесь, да, в Антоновском, да, все лежмя лежат, да я откуда знаю, что с ними… Я окликнул его – даже не надеялся, что он услышит, просто окликнул в пустоту…
Он обернулся – высохший, поджарый, морщинистый, я еще подумал, интересный у него экстерьер, я таких в каталогах не видел. Да и то правда, кто эти каталоги смотрит, сейчас все на индивидуальный заказ…
Я снова окликнул его – он подошел, легко, плавно, сел на корточки, от него пахло табаком.
– Что надо-то?
– По… помоги…
– Чем? Я-то откуда знаю, как вас всех чинить, не мастер, чай…
– До… до сервисного… це… центра…
– Ага, там сейчас знаешь таких сколько…
– По… пожа…
– Ну, пошли, пошли… о-ох, тяжелый, собака…
– Ки… кирю…
– И за Кирей твоим потом вернемся… вообще дурдом, в скорую звоню, там автоответчик… как вся страна повымерла…
Он шел, тащил меня за собой по слякоти, прощайте, брюки, прощай все, то и дело останавливался перевести дух, я все гадал, когда он свалится, когда откажет у него что-нибудь…
– А мо… модель у те… бя… какая?
– Хорошая.
И не говори, больно надо… сила захвата больше походила на двадцать первую, но экстерьер… нет, это только двадцать вторая…
– А где двадцать вторая, там и запчасти, кторые дохнут через полмесяца…
Гарантия полгода…
Гарантийный ремонт не распространяется на поломки, произошедшие по вине пользователя…
– На тебе твой сервисный центр… вповалку все лежат…
– Вот черт…
– Он самый.
Все так и сжалось внутри, только не уходи, только не бросай нас здесь, только не… Он как будто и сам понял, открыл мою грудь, заглянул в сплетение микросхем…
– Счас, инструкцию найду… О-ох, сам черт ногу сломит… счас, буду платы менять…
– Ага, меняй…
– Черт тебя дери, какая ты модель… неладно скроен, да крепко сшит… больше похоже на самые первые, седьмую или восьмую… А что, в таком захолустье могла сохраниться и семерка, тут нет строгих людей в строгих офисах, которые смотрят на номер модели и показывают на дверь…
– А все-таки… модель какая?
– Не боись, про твою читаю, двадцать вторую… счас, платочку отвинчу…
– Да нет… у тебя.
– Говорю, хорошая.
Хотел сказать – ну тебя, не успел, что-то шевельнулось в груди, так и подскочил на месте, есть в жизни счастье, когда твое тело принадлежит тебе…
– Чш, не дергайся, дай хоть крышку на место ткну, опять счас посыплется все…
– Спасибо…
– Не во что.
– И будет во что, я сейчас… я мигом… до магазина, тебя чем порадовать?
– Ничем меня не порадовать, давай этих чинить… О-ох, кто ж эту инструкцию-то писал, хоть бы микроскоп к ней приставили… Ну что ты на меня смотришь, гляди, я за смотр деньги беру…
Я смотрел на него – не понимал, посадка головы выдавала какую-то совсем раннюю модель, шестую или пятую, порезы на руках могли остаться вообще у каких-нибудь допотопных четверок…
Ближе к вечеру оживили Кирюху и еще двоих в сервисном центре, работа пошла быстрее, еще бы не думать, что еще воскрешать и воскрешать, шесть миллиардов, или сколько нас там сейчас…
Понять бы еще, что за модель, нет, зря я его к старичкам причислял, что-то из новых, у старичков такое не видел. Когда ближе к вечеру расселись заряжаться, выпотрошил из сумки что-то белое, рассыпчатое, хватал губами, ртом, проталкивал в горло, так я и не понял, что это было, подзарядка или прочистка двигателей. Ближе к ночи он куда-то пропал, появился только к утру, потягивался, щурился, широко раскрывал рот. Я снова спросил его про модель, он ляпнул – пятидесятая, так я и не понял, шутки он со мной шутил, или правда… а кто знает, это у нас двадцать вторая, а где-нибудь в столице уже и тридцатая, чего доброго, есть… А в Европе и сороковая, а в каких-нибудь секретных лабораториях и пятидесятую сварганили…
Хранить вечно
Знать бы, кто тебя убил…
Знать бы, кто это сделал – я бы не пощадил его.
Я бы нашел его на дне океана. И на вершине самой высокой горы я бы нашел его. И там, на самом краю земли, куда уходит солнце – я бы нашел его, я бы пронзил его грудь мечом, как он пронзил твою грудь, и он лежал бы бездыханный у моих ног, как ты лежишь сейчас в холодной гробнице…
Элл моя.
Все, что было у меня – моя Элл.
Все еще не верю, что ты умерла, все еще не понимаю, как так может быть, что тебя нет. Ты лежишь передо мной в прозрачной усыпальнице – не могу сказать, гробу – и не верится, что ты не живая, я так и жду, что ты сейчас встанешь, сладко потянешься с твоей неповторимой грацией, посмотришь на меня сонными глазами, а что, уже утро?
Утро, Элл… вставай, дорогая, вставай…
Не встанешь, не проснешься – никогда, никогда, никогда, рваная рана на твоей груди зияет черной бездной. Почему ты не смотришь на меня, я пришел к тебе, Элл, я прихожу каждый день, я приношу тебе цветы – видишь, какие, тронутые ночной росой, белые, как звезды над твоей гробницей, Элл.
Вру – последние годы прихожу не каждый день, все время что-то мешает, какие-то повседневные дела – не имеющие без тебя никакого смысла. Смысл для меня остался только в двух вещах – найти, как вернуть тебя, Элл, хоть я и знаю, что это невозможно, и найти того, кто убил тебя, Элл, чтобы он страдал так же, как страдаю я сейчас.
Элл моя.
Все, что было у меня – Элл.
Кланяюсь, выхожу из гробницы – спускаюсь в город, один из тысячи моих городов. Я называю их своими, потому что кроме меня в них никого нет – все эти дворцы, проспекты, улицы, бульвары, храмы и высотки построены для одного меня, интересно, кем. Не помню, не знаю, кто и кому молился раньше в этих храмах – я молюсь в них своей Элл.
Память… вообще, странная штука – память, всякий раз, когда я пытаюсь что-то вспомнить, память разворачивается передо мной до каких-то пределов – а потом замирает, будто натыкается на какую-то препону. Моя память как будто убегает от меня, прячется по пустым залам больших домов, по темным комнатам, по переулкам, изредка показывается – не вся, чуть-чуть, только самый краешек, – и снова исчезает.
И не поймать ее, не схватить, не вспомнить, кто пронзил сердце твое, Элл. Если бы я знал, где лежит моя память – я бы пошел за ней на край света, если бы я знал, в какой бутыли хранится моя память, я бы выпил ее залпом, если бы память моя лежала в центре земли, я бы рыл землю – все глубже и глубже, пока не докопался бы до памяти своей. Но память не хранят в бутылях, и память не лежит глубоко под землей – и я не знаю, какой злодей пронзил грудь твою, Элл…
Многого не помню. Не помню, кто построил эти дворцы и храмы, не помню, кто жил в них раньше, вон у берега моря стоит парусник, я не помню, кто и когда выходил на нем в море…
Кто-то здесь был, что-то было здесь – но кто и что, я не знаю, память моя играет со мной, прячется по закоулкам, смеется чему-то, помахивает длинным хвостом…
Прощай, Элл…
Скоро мы снова встретимся, скоро я приду к тебе.
Так я думаю – а сам налегаю на весла, Элл, я знаю, тебе горько будет узнать, что я погиб, погиб в океане, где мы так любили ходить под парусом – еще когда были вместе, Элл. Я уже и не помню, как это было, память кидает мне какие-то огрызки, обрывки, помню, было что-то светлое, сладкое, безмятежное, с тобой, Элл, здесь мы забрасывали сети, здесь ловили серебристых рыб, и ты закричала, когда морская звезда ужалила тебя за ногу, и я разрубил звезду пополам, а ты почему-то рассердилась, за что, бросил бы ее так в море…
Парусник снова накренился – нет, не доплыть, не добраться до берега, буря приближается – лилово-черная, стремительная, тяжеленые тучи нависают надо мной, готовые раздавить меня. Да, плохое я выбрал время для рыбалки… и не добраться до берега – а надо добраться, грести, грести, ради тебя, моя Элл.
Элл моя…
Все, что было у меня – моя Элл…
Элл… на дне лодки лежат коралловые бусы – еще один обрывок памяти о тебе, Элл, еще один кусок нашего прошлого – прошлого, которого у нас больше нет. Кто-то разбросал его, разорвал на фрагменты – ищи-свищи теперь их по всему миру…
Новый порыв ветра чуть не опрокидывает парусник – держись, держись, ради тебя, Элл, я должен держаться. Рано еще темнеть – а черные сумерки уже навалились на землю, сковали все непроглядной темнотой.
Берег…
Нет, не берег, маленький островок – слишком маленький, чтобы укрыться на нем от непогоды. Чего ради он подвернулся мне… вообще, кажется, я не видел его раньше – может, вообще плыву не к берегу, а от берега, навстречу погибели…
Скорее…
Ради тебя, Элл…
Миную островок, что-то привлекает мое внимание – даже сначала не понимаю, что. Маленький островок, маленькая башня, почему-то не разрушенная ветрами, три красных круга на двери башни…
Три красных круга…
Знак, который ставят на архивах.
Знак памяти…
Буря приближается – как-то быстро, слишком быстро, но все-таки замираю возле башни. Много таких архивов я повидал – в каждом городе видел башню с тремя кругами, а в башне лежало прошлое. Даже не само прошлое – его отпечаток, оттиск, память о прошлом. На дверях башен висели надписи – сколько лет хранить эту память, прежде чем можно будет открыть эту память. Я не знал, зачем это делают – это похоже на игру, когда можно сделать что-то только с восходом солнца, или на праздник – когда редкое вино можно достать только в новый год. В архивах бывало много всяких чудесных вещей – старинные легенды о войнах, про которые сейчас уже никто не помнит, упоминания о победах, про которые все забыли, и о поражениях, про которые почти никто не знал. Я любил открывать архивы – моя история, моя жизнь, только что зажатая в какие-то триста лет, разворачивалась на тысячелетия…
Так в одном архиве я прочитал, что когда-то на большой земле не было городов – а потом их построили.
А в другом архиве я прочитал, что когда-то на земле жили десять человек – не два, не пять, именно десять – и они делили землю, и перебили друг друга, и осталось только двое…
Я и Элл…
Моя Элл…
Все, что у меня было…
Новый порыв ветра чуть не переворачивает лодку. Надо спешить, некогда смотреть на архив, что бы там ни было – некогда. На всякий случай смотрю на дверь архива – там должно быть написано, сколько лет хранить этот архив, прежде чем можно его открыть, посмотреть, прикоснуться к прошлому… Разные есть архивы, какие-то хранятся год, какие-то двадцать лет, видел даже башню, которую нельзя открывать тысячу лет – и срок этот еще не вышел.
В сумерках бури я ничего не увидел – хотел уже отвернуться, вспышка молнии озарила башню, я прочитал что-то…
Нет, этого не могло быть.
И все-таки…
Ждать новой молнии было некогда – лодка подпрыгивала, покачивалась, готовая вот-вот перевернуться. Я снова ударил в весла, я плыл и плыл к берегу, которого не видел в темноте – может, его там и не было…
Лодка перевернулась с новой вспышкой молнии – я сам не понял, как оказался в воде, холодной, приторно-соленой, есть у моря в непогоду какой-то странный привкус – привкус бури… не помню, как ноги ударились в каменистое дно, как я выбрался на берег – он оказался совсем рядом.
Волны бешено бились в прибрежные скалы, о том, чтобы вытаскивать лодку, не могло быть и речи. Карабкаясь по камням, в который раз представил возле себя Элл – мы шли вместе, хватаясь за руки, и дождь хлестал по ее темной спине, и она смеялась, а здорово мы в бурб попали, а? а здорово нас к берегу прибило, а?
Элл моя…
Все, что было у меня – моя Элл…
И все-таки образ Элл на этот раз был какой-то смутный, расплывчатый – она и вроде бы не она, со мной и вроде бы не со мной. А может, я думал о ней недостаточно сильно, мысли мои были заняты другим…
Не мог забыть, не мог стереть из памяти то, прочитанное на двери…
Кто это мог написать…
Что за чушь – кому такое вообще могло прийти в голову…
Всего два слова… но какие два слова, я их не понимаю…
ХРАНИТЬ ВЕЧНО
Элл…
Где ты, Элл…
Просыпаюсь, по привычке оглядываю комнату, ищу Элл, где она, обычно лежит во тут, рядом, разметав руки и ноги по одеялу, или сидит на кресле, темная точеная фигурка, пьет кофе. Элл нет, и я не понимаю, как такое может быть, что Элл нет – тут же спохватываюсь, что Элл давно уже нет.
Двести пятьдесят лет без Элл.
Эта цифра кажется немыслимой.
И все-таки… каждое утро просыпаюсь, ищу Элл, долго лежу в постели, долго не могу вспомнить, что ее уже нет.
Пью кофе – в кабинете, за столом, закусываю каким-то подвернувшимся под руку хлебом, и нет сил пойти за стол на кухне – где мы когда-то завтракали вместе, и Элл смеялась, когда капли кофе падали мне на рубашку. Теперь этот стол был как будто не для меня – как и весь большой дом, и все города, сколько их было по планете…
Допил кофе.
Вспомнил, что не обнимал никого уже двести пятьдесят лет – кажется, это слишком много.
Кажется, ночью видел Элл – конечно, во сне, наяву она не приходила никогда, помню, во сне мы вышли с ней на поле, вытаскивали что-то из земли, еще говорили друг другу, какой урожай хороший в этом году, на всю зиму хватит. Я говорил ей – как хорошо, что мы снова вместе, она посмеивалась чему-то, я все спрашивал, где она была, она отвечала мне что-то, что вот, умерла, а теперь снова к тебе вернулась…
Потом проснулся, долго искал ее глазами…
Ладно, хватит сидеть, расселся, будто дел совсем нет – надо вставать, надо идти на поля, собирать зерно, кому и зачем это нужно – когда ее нет. Проще не задумываться, зачем я живу – теперь, после нее, так можно додуматься и до того, что поднимешься на гору и бросишься в пропасть.
Не думать…
Не вспоминать – тем более, что и вспоминать нечего, кто-то растерзал мою память, оставил мне жалкие обрывки, годные лишь на то, чтобы раззадорить мое любопытство…
Память…
Черт возьми, было же что-то… кто-то строил эти города, кто-то жил здесь, кто-то правил всеми этими городами – в архивах до сих пор читаю упоминания про светлейшего императора. Два раза находил на ровных горных плато отметины от чего-то, как мне казалось – от каких-то машин, может, кто-то спускался сюда с неба, со звезд, но кто и когда – я не помнил.
И, черт возьми – я не помнил, кто убил тебя, моя Элл.
Все чаще кажется – убийца тоже спустился со звезд, а когда убил мою Элл – снова поднялся к звездам. Может, он и стер мою память – потому что если бы я помнил его, я бы построил межзвездные корабли, выковал бы их в кузнице, я бы перелопалил все галактики – я бы нашел его, чтобы вонзить ему в грудь свой меч, как он вонзил меч в твою нежную грудь, моя Элл. Если бы я только помнил его…
Если бы я только помнил…
Память… снова встала перед глазами надпись – хранить вечно, я снова задумался, что может быть там, за семью печатями, за тяжелой дверью в высокой башне. Что-то… я вспомнил истории о злых джиннах, которые томились в заточении – века и века, потом кто-то выпускал их на волю – и они творили бесчисленные злодеяния…
Хранить вечно…
Чего ради вообще хранить память, если никто и никогда к ней не прикоснется…
Сам не знаю, как меня осенило – это была догадка, не более, но я додумался до нее – и уже не сомневался, что так оно и есть. Может, в этом самом архиве убийца и спрятал свою тайну – ото всех, от меня, и скрылся, оставив меня безутешным на пустой земле. Может, спустился со звезд и поднялся к звездам, может, убийцей и был тот император, о котором так много писали в старинных книгах.
Не знаю…
Я вышел в море на маленькой лодке – снова представлял рядом с собой тебя, моя Элл. Ты показывала мне на юг, говорила про тропические острова, а давай махнем туда, а давай лучше сразу на край земли, а давай в кругосветное путешествие… Ты любила меня так подзадоривать, моя Элл, давай, поплыли, что боишься-то? ну и что, что с собой ничего нет, наловим рыбы где-нибудь… проживем…
И снова вспоминал, что Элл нет – и снова сжималось сердце…
Я искал островок, я плыл, как мне казалось, к нему – но горизонт был пуст. Напрасно я вглядывался в шумящие волны – вокруг не было ничего, насколько хватало глаз…
Я вышел в море на второй день – я искал этот проклятый остров, я смотрел в мощнейший бинокль, – но он показывал мне только водную гладь. Элл подбадривала меня – Элл, которой не было, которую я представлял себе – но даже ее утешения казались жалкими.
И на третий день я вышел в море, и на третий день искал остров – но не видел ничего, кроме моря. Как будто какая-то сила специально прятала от меня этот остров – и все больше казалось, что он померещился мне тогда в темноте бури.
Элл…
Как отомстить за тебя, моя Элл…
К вечеру небо потемнело – снова приближалась буря, снова небо заволокло темными тучами. Я повернул лодку назад – лодка не поворачивалась, не хотела плыть, волны швыряли ее туда-сюда…
Назад…
До берега…
Если вообще доберусь…
Чего ради я ищу этот остров… раз написано – ХРАНИТЬ ВЕЧНО, значит, есть в этом какой-то смысл, с чего я взял, что там разгадка твоей смерти, Элл, ведь ты умерла без малого триста лет назад, а башня выглядит так, будто стояла лет тысячу… Мало ли что там – какие тайны могут быть за семью печатями, что такое – чего лучше не знать никогда….
Буря…
Черная буря…
Черная смерть…
Добраться до берега… для тебя, Элл… тебя уже нет, – все равно для тебя, Элл…
Я увидел его мельком, когда лодка завертелась на месте – даже подумал, что мне мерещится. Нет, правда – новая вспышка молнии озарила башню, высокую, кое-как притулившуюся на маленьком островке. Я еще не видел три красных круга – но я знал, что они есть, и не видя надпись – ХРАНИТЬ ВЕЧНО, я уже представлял ее…
Хранить вечно…
Открыть тяжелую дверь оказалось сложнее, чем я думал – хитроумные замки не поддавались, кто-то надежно хранил тайну, и если бы дверь не поистлела от времени, я бы не разбил ее топором. Там, за дверью, пахло прошлым – есть у прошлого особый дух, который остается в старых домах, куда долго никто не заглядывал.
Я испугался, что внутри ничего нет, что кто-то извел всю память – но нет, память была на месте, на полочках лежали маленькие хлебцы, в которые запекают память, чтобы от нее избавиться, и чтобы она не потерялась. Кто-то и правда оставил здесь свою память – сберег для каких-то поколений, для каких-то времен…
Ах да, хранить вечно…
Я осторожно взял с полки хлебец – ничего не случилось, никто не одернул меня, не схватил за руку, хватать было некому. Надкусил хлеб – еще, еще, ждал чего-то, ждал памяти, память не приходила, кажется, хлеб лежал здесь слишком долго, а может, его испекли неправильно.
Попробовал еще – второй хлебец тоже не дал мне памяти, третий даже не стал доедать. Это было странно, обычно хватало одного куска, чтобы вспомнить прошлое. Я посмотрел на хлебцы, лежащие на полках – да, кто-то пытался сохранить память, но не сохранил…
…вечно…
Сел в лодку, отчалил от берега – тут-то меня и проняло, сильно, больно, память взорвалась в голове, больно опалила сознание. Я уже не вспоминал – я видел все как наяву, видел Элл – тебя, моя Элл, видел его…
Его…
Он опустился на нашу землю со звезд – помню, как упало что-то с неба, большое, блестящее, рухнуло за холмы, и я сказал, что упала звезда, а ты, Элл, только покачала головой. Помню, как он вышел к нам – жуткий, белый, и шерсть у него была только на голове, густая и темная… Как он боялся нас, и кланялся нам, и клал перед нами блестящие предметы – чтобы задобрить меня, императора всей земли, и тебя, моя Элл.
Да, тогда я был императором – и я своими руками строил величественные города, которыми правил…
Помню, как впустил его в дом – жуткого странника, помню, как ты, Элл, показывала ему на кувшин с водой и говорила – кувшин, кувшин, и он называл этот кувшин как-то по-своему, это было смешно. Помню, как мы говорили с ним, и он все сетовал на какой-то двигатель, его бы подлатать, у вас металл есть, мне много не надо, пару деталей… да, я покажу каких… что, сможете в кузнице выковать? Вот это здорово… Да откуда… издалека… вон, видите светлое пятнышко в небе? Во-он, над холмами… а, это и есть Млечный Путь… а Солнце вы не увидите издалека, а Землю и подавно не увидите… А хорошо у вас тут. Воздух какой-то… цветами пахнет. А можно снимочек на память? Да это не больно… хоть своим покажу, какие вы здесь… темные, шерстяные, ушки на макушке…
Я помню это, Элл.
И другое я помню. Как пришел в дом, волоча за собой с мельницы мешок муки, чтобы ты замесила тесто, чтобы испекла лепешки на ужин. Как вошел в наши покои, и увидел тебя, моя Элл, и его в твоих объятиях. Это я помню… и как обнажил свой меч, и как пронзил им твою грудь, Элл – я тоже помню…
Я хотел убить и его – он оказался проворнее, он как будто ждал нападения. Понмю, как он выпрыгнул в окно, как только не разбился, как я гнался за ним по лесу – его светлые одежды мелькали в зарослях, когда я добрался до плато, его машина уже взмыла в небо и вспыхнула ярким пламенем.
Кажется, он сгорел там, в небе.
Хочется верить, что он сгорел…
Все это я вспомнил только сейчас – вернее не вспомнил, память накатила на меня, как магма раскаленного вулкана – и я не мог отбиться…
Память…
А я еще думал, что такого страшного может храниться там – вечно…
…третий месяц хожу по городам сам не свой, ищу что-то – сам не знаю, что. Нужно что-то делать – пахать и сеять, ловить рыбу и запастись хворостом на долгую зиму – и я не делаю ничего, я не знаю – зачем.
Снова вспоминаю, как в тот же вечер строил гробницу для тебя, моя Элл. Снова вспоминаю, как из муки испек хлебцы, и запек в них свою память – чтобы не вспоминать, не страдать от боли. Я хотел запечь в хлебец и память о тебе, моя элл – но не мог, без тебя я перестал бы быть собой…
