Текст книги "Против Сентября"

Автор книги: Мария Фомальгаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Против Сентября
Мария Фомальгаут

Иллюстратор Мария Фомальгаут

© Мария Фомальгаут, 2019

© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-0050-9930-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жгущий реальность

– А вам страшно было?

– Ну, знаете, когда переходил – нет, не было… я же еще не знал, что меня ждет…

– А когда переместились… что чувствовали?

– Знаете, эйфорию. Восторг. Вот вроде и понимал, что надо что-то делать, искать работу какую-то, жилье… а вместо этого как дурак ходил по городу, наслаждался, смотрел, насмотреться не мог…

– …под машину не попали?

– Ну что вы, я понимал, что времена изменились, что надо быть осторожными… стыдно сказать, я к шоссе вообще подойти боялся, мимо проносятся машины, а у меня внутри сжимается все…

– И когда вы поняли, что этот город… не ваш?

– Знаете, до последнего не хотел верить, до последнего говорил себе, что я счастлив, что это просто я не привык к бешеному темпу города… что я слишком медленный, потому что оттуда, – показывает куда-то назад, – и надо привыкнуть… вы же понимаете, я оттуда сбежал, потому что город был слишком… медленным… еле плелся вперед, все плавно, размеренно… в семь часов открывают ставни, в половине восьмого садятся завтракать, в восемь открываются лавочки, мастерские… в полдень звонит колокол на ратуше, люди обедают… в пять часов садятся за вечерний чай…

– И вам все это так надоело, что вы решили…

– …да нет, тогда я еще ничего не решил… А вот когда я приделал к своему дому мотор…

– Мотор сами собирали?

– Да, мотор сам собирал… ну и вот, я понимаю, что город остается где-то там, сзади, а я на своем доме скачу вперед…

– …и вы решили…

– …да, немного изменить мотор… чтобы проехать вперед, – последнее слово произносит с нажимом, – кто же знал, что там будет такое… Все время приходилось бежать во весь дух, чтобы успеть за городом… пару раз я даже падал, город чуть не затоптал меня копытами…

– …да, понимаю, я тоже побаиваюсь этого города… современный, стремительный… перемелет, сожрет, не подавится… И вы задумались о том, чтобы вернуться обратно?

– Нет, об этом даже мысли не было… чай в пять вечера, в шесть закрываются лавочки, в восемь садятся ужинать, в девять зажигаются фонари, в десять вечера идут спать…

– А почему вы не пробовали перебраться в другой город?

– Вы понимаете, я люблю Таймбург… но тот Таймбург был для меня слишком медленным, а этот слишком стремительным… Я люблю какой-то средний Таймбург между этими двумя… понимаете… – смеется, – ну никак я не ожидал, что через триста лет Таймбург станет столицей…

– И вы решили…

– …ну, сразу я ничего не решил, сначала я вообще не понимал, что делать… а потом додумался, если чуть-чуть перенести город, он не станет столицей… например, сделать не в развилке двух рек, а чуть севернее… или подальше от больших дорог…

– И у вас получилось?

– Ну, не с первого раза… пару раз вообще я приходил вперед и не видел города… город умирал… Вы не представляете, сколько пришлось высчитывать, прежде чем получился город, как я хотел…

– Ну… в чем вам обвиняют, я думаю, вы понимаете?

– Думаю, что да. Вы мне только одно объясните, будьте добры…

– Что же?

– Как вы меня поймали?

– Ну, это просто… вы сами посудите, у вас город какой получился?

– А… какой?

– Не слишком медленный, не слишком быстрый.

– А у нас какой город?

– У… у вас?

– Вот именно. У нас. Скорый, стремительный, который в два счета догнал ваш городиш… э-э-э… вашу версию города.

– То есть… я правильно понимаю, что есть ваша версия города, версия изначальная?

– Ну… разумеется.

– А если ваша версия осталась в целости и сохранности, то в чем вы меня обвиняете?

– Ну… э….

– …тогда я ни в чем не виноват.

– Но… вы уничтожили вариант города, который…

– …а если я уничтожил город, то вы не могли меня догнать, значит, я на свободе.

– Но мы догнали вас!

– А если догнали, то я ни в чем не виноват! Так что шах и мат, господа, шах и мат… всего хорошего… – прыгает верхом на город, дергает за поводья, – поше-о-о-ол!

Памкин-холл

…больше всего маленький особнячок на Квин-стрит мечтал перебраться куда-нибудь в маленький городок или паче того, в уютную деревушку, жить на лоне природы, по утрам выходить в сад и срезать розы, а потом пить чай на веранде и смотреть на бескрайние зеленые холмы. Стоять на оживленном перекрестке в окружении бесконечного потока машин нашему герою нравилось меньше всего. Особнячок (кстати, его звали Памкин-Холл) не раз и не два просил хозяина перебраться поближе к природе – но хозяин (кстати, его звали Шеридан) снова и снова объяснял, что с его скромными доходами о переезде за город не может быть и речи – даже ради своего дома Шеридан не собирается ездить каждое утро из пригородов на работу на электричке, и вставать для этого в пять утра.

Стоит ли говорить, что Памкин-холл был счастлив, когда однажды хозяин объявил, что берет отпуск на месяц…

– …ты поедешь отдыхать на месяц? – спросил Памкин-холл, – но это же так далеко! А на чем ты полетишь – ведь космический корабль стоит так дорого!

– Ну что ты, я не собираюсь никуда лететь, мы поедем в деревню…

– Так на месяц… или в деревню?

– В деревню. На месяц.

…итак, Памкин-холл был счастлив, что поедет в деревню – правда, так и не понял, как можно поехать на месяц на поезде, и немало удивился, когда вечером над трубой увидел месяц – месяц, на который они должны были ехать. Впрочем, Памкин-холл быстро забыл об этом, ведь в деревне за городом было так замечательно. Можно было выходить поутру в сад и срезать свежие розы, можно было пить чай на веранде, можно было болтать о том, о сем с другими домиками – маленькими, уютными, в два-три этажа, а не с исполинскими городскими громадинами, которые даже не кивнут в ответ на вежливое «Добрый день».

Время шло, месяц неумолимо подходил к концу, и чем больше приближался день, когда нужно было возвращаться в город, тем больше Памкин-холл думал о том, как можно остаться в деревне насовсем.

– Если бы ты мог не работать, – говорил он хозяину.

– Если бы, – вдыхал Шеридан.

– Если бы ты, например, нашел клад…

– Если бы, – кивал Шеридан и добавлял, – слушай, а у тебя на чердаке или в подвале нигде не завалялся сундук с сокровищами?

Памкин-холл терпеливо оглядывал свои комнаты, но никакого намека на сокровища не находил.

– А если бы ты получил наследство… – продолжал Памкин-холл.

– Если бы, – Шеридан шел на кухню, заваривал кофе, – но тетушка Вайолет, похоже, собирается жить вечно… да и кто сказал, что она непременно что-то мне оставит?

Памкин-холл задумался.

– Говоришь, у тебя есть тетушка?

– Да, Вайолет… правда, живет далековато…

– …и ты ни разу не навестил её все это время? Хороший же ты племянничек, ничего не скажешь…

Шеридану стало неловко, что он ни разу не навестил тетушку, и он сказал:

– Ну… если тебя не смущает долгий путь целую ночь… то к утру мы будем на месте, в Трик-холле.

– Все в порядке, – ответил Памкин-холл, – я включу фонари.

И он действительно включил фонари – два возле входа, два у калитки и один под самой крышей – и отправился в путь…

– …так вы признаете, что тем вечером говорили о наследстве?

– Ну да, был разговор, – Шеридан кивает, – ну и что теперь, если я про наследство говорил, я, что ли, убил тетушку?

Следователь хмурится.

– А почему вы считаете… что её именно убили?

– Ну а что же вы тут, в таком случае, делаете?

– Ну, это обычная процедура, когда кто-то умирает… В конце концов… ради такого наследства…

– Какого наследства?

– Вы что, не в курсе, что вам оставила тетушка?

– Фамильный сервиз? Старинные часы?

– Отнюдь… речь идет о миллионах фунтов…

– Ничего себе! Слушайте, я этого не знал…

– Вот это да! – дом подскакивает на месте, – значит… значит, мы можем остаться в деревне?

– Да чему ты радуешься, глупый ты дом! Как ты не понимаешь, тетушка умерла, моя драгоценная тетя Вайолет!

– И часто ты её навещал? Хорош же племянничек, ничего не скажешь!

– Спокойно, спокойно, – следователь начинает сердиться, – скажите… вы ночевали в своем доме или в тетушкином?

– В тетушкином… в комнате для гостей.

– Так-так… это вы нашли тетушку мертвой?

– Нет, Элизабет.

– Элизабет?

– Моя двоюродная сестра… Она утром вошла в спальню тетушки, и увидела…

– …вы утром вошли в спальню тетушки, и увидели…

– …тетя лежала на кровати… мертвая…

– Насколько я понимаю, вы живете у тети?

– Да… в Трик-холле.

– И, насколько мне известно… вы и Трик-холл влюблены друг в друга?

Элизабет вспыхивает.

– Вы… откуда вы…

– …Трик-холл уже рассказал мне… Дома не умеют хранить секреты, знаете ли… Так вы подтверждаете сказанное?

– Но послушайте, это же наше личное с Трик-холлом дело…

– …речь идет о следствии… и мы подозреваем, что вашу тетушку убили…

– …да… да, мы с Трик-холлом любили друг друга…

– И вы знали, что в случае смерти тетушки дом отойдет вам?

– Нет… честное слово, я этого не знала… Силы небесные… дом… дом, в который я влюблена… очаровательный замок… Трик-холл…

– Кроме того он сказал, у вас с тетушкой были натянутые отношения?

– Ну… у неё был скверный характер… но неужели вы думаете, что я убила её?

– Пока я еще ничего не думаю… я собираю данные…

– …да что вы вообще привязались к моим племянникам? Оставьте их, наконец, в покое!

– Вы… вы…

Следователь смотрит, следователь не понимает, что он видит, что происходит вообще, что за призрачный силуэт мерцает на фоне тусклого ночного света, почему сквозь старческое лицо проступают кости черепа, пустые глазницы, то ли платье, то ли саван спадает на плечи…

– Вы… вы….

– …да, это я…

– Но… как?

– Обыкновенно… Или вы первый раз видите привидение в замке?

– Да знаете, как-то…

– Удивительно, дожить до таких лет… и ни разу не увидеть…

– Да, я и сам поражаюсь, как это я… – соглашается следователь…

– Да, я что хотела сказать… оставьте в покое моих племянников, они ни в чем не виноваты.

– Вы… вы уверены?

– Ну а как я могу быть не уверена? Сердечный приступ, это, знаете ли, дело такое…

– Но вы уверены, что это был сердечный приступ, а не… скажем… кто-то мог подсыпать вам в кофе…

– …я не пью кофе, только чай.

– …ну, в чай…

– Дорогой мой, в вашем возрасте пора бы уже знать, что призракам известно гораздо больше, чем людям!

– Да, да, разумеется… уже пора знать… я непременно извинюсь перед вашими племянниками…

– Да-да, обязательно, не забудьте!

Вечереет.

Над крышами поднимается месяц. Памкин-холл снова думает, как это хозяин собирался ехать на месяц, ведь туда не проложены рельсы.

Призрак тетушки желает Шеридану спокойной ночи.

Шеридан идет спать.

Памкин-холл осторожно убирает кинопроектор и динамик, где записан голос тетушки и лицо тетушки. Прячет в тайник, где лежит яд, так, на всякий случай, остался после тетушки, может, еще пригодится, а то вроде как хозяин в город перебраться хочет, зима в деревне ему, видите ли, не нравится…

Уинчестер

– …у меня плохие новости… и в то же время хорошие.

Лондон смотрит на меня с надеждой, и в то же время с отчаянием.

– Вы… вы нашли, кто его убил?

Собираюсь с духом.

– Это сделали вы… и в то же время не вы…

Лондон бледнеет.

– Я… не…

– …все улики указывают на вас… и свидетели тоже…

– Хотите сказать… я пропал?

– И да, и нет…

– Да перестаньте же вы говорить загадками! Что… что происходит?

– Понимаете… мистера Дублина убили не вы… а какая-то часть вас…

– В смысле… часть меня? – Лондон усмехается, – рука, голова, левое ухо?

– Да нет… вспомните прошлое… нет, не события того рокового вечера, а совсем далекое прошлое… посмотрите-ка на этого каменного дракона!

– Хотите сказать… в прошлом водились драконы?

– Отнюдь… вы же помните, что эти драконы стоят тут не просто так?

– Ну да… охраняют границы… то есть, тьфу, что я говорю, обозначают границы старого города…

– То есть… когда-то вы были вот таким? От Чансери-Лейн до Алгейт-Ист-Стейшен? От Тауэр-Гейтуэй до Лондон-Бридж?

– Ну да… к чему вы клоните, дорогой Эдинбург?

– Все очень просто… а скажите мне, что в те стародавние времена было за воротами Лондинуума, там, куда смотрели драконы в туманную даль?

– Аббатство… другие города… стойте… я все равно не понимаю, к чему вы клоните…

– …к тем временам, когда вас не было, когда вы еще были не вы, а множество маленьких деревушек… Тауэр, Вестминстер, Холборн, Кенсингтон, Финсбери…

– И… и что?

– И то… кто-то из них точил зубы на Дублин, точил зубы много веков… кто-то из них заставил вас сделать это…

– Убить Дублин?

– Ну да… осталось выяснить, кто это сделал… не волнуйтесь, я помогу вам…

– …и мы… будем допрашивать по очереди всех подозреваемых?

– Разумеется.

– Но я так понимаю… что пока мы будем искать виновного, кто-то будет методично убивать другие города? – Лондон вопросительно смотрит на меня.

– П-почему?

– Очень просто, по законам жанра. Пока мы ищем виновного, будут новые и новые жертвы… Это же детектив, как вы хотели… Вот это меня и беспокоит, что пока мы найдем убийцу, погибнет множество городов…

– Да… вы правы… боюсь… что я не смогу это изменить…

– Вот именно…

– …но знаете… я сделаю все возможное…

Лондон смотрит на меня с недоверием и надеждой:

– Вы… вы полагаете… что возможно что-то изменить?

– Я думаю… – хочу ответить Да, тут же спохватываюсь, – я не знаю… не знаю…

Лондон вопросительно смотрит на меня. И на Уинчестер. Хочет сказать, что сегодня не ждал гостей, но тут же спохватывается, ничего не говорит. Вежливо встречает нас в прихожей, накрывает на стол, подбрасывает дрова в камин. Говорим о погоде, как ни в чем не бывало, обсуждаем последние новости, футбол…

– …вы убили Дублин?

От моего внезапного вопроса вздрагивают оба – и Лондон, и Уинчестер. Вопросительно смотрят на меня, Лондон недовольно морщится.

– Уинчестер… – продолжаю я, – вы… вы это сделали?

– Что… что вы несете…. Эдинбург… в своем ли вы уме…

– …но мы же знаем, что последними словами Дублина были – Винчестер, винчетсер?

– Он был застрелен… из винчес…

– …с чего вы взяли?

– Но это же… очевид…

– …отнюдь.

– Послушайте, Эдинбург… я что-то не понимаю… вы сказали мне, что мы идем арестовывать Лондон, как убийцу Дублина… а вместо этого вы…

– …восстановил справедливость. Потому что это вы убили Дублин.

– Вы сами подумайте, зачем мне его убивать?

– Очень просто. Чтобы подставить Лондон.

– Подставить…

– …разумеется!

– Вы бредите, Эдинбург… просто бредите… вы… вы… сами-то подумайте, зачем, ну зачем мне подставлять Лондон?

– Взгляните, что я нашел, – наконец-то разворачиваю пожелтевшие от времени бумаги, древние рукописи, – в стародавние времена вы были столицей здешних земель, а потом это почетное звание перешло к Лондону… и вы не смогли ему простить этого… проще всего было, конечно, убить Лондон, но это было не так-то легко, поэтому вы решили подставить Лондон…

…я не успеваю договорить, Уинчестер бросается прочь, прочь в темноту осенней ночи…

– Мы поймаем его… обязательно поймаем, – Лондон благодарно смотрит на меня.

– Надо быть осторожными, – киваю я, – он будет стрелять… все-таки он Уинчестер…

Дождь прячется от дождя

– Не обращайте внимания, – шепчу я дождю, – гроза просто завидует вам… просто завидует…

На всякий случай убегаем от грозы, а то мало ли, рассердилась гроза не на шутку. Понимаю, что и сам сержусь на дождь (на самом деле его зовут осенний дождь после полуночи), что мы все сердимся на дождь – но ничего не можем поделать…

– Вы не обращайте внимания, – продолжаю я, когда мы прячемся под навесом от самих себя, – в конце концов… вы снимались в кино… а они все нет.

Да, в этом-то и было все дело, что Дождь (осенний дождь после полуночи) снимался в кино, а мы даже не могли об этом мечтать.

Итак, мы прячемся под навесом от самих себя – как я уже сказал. Знать не знаю, откуда пошел этот странный обычай, что дожди прячутся под навесом, чтобы укрыться от дождей – и не могут.

Дождь кивает, кажется, он благодарен мне – весеннему дождю поутру.

– И все-таки это несправедливо, – я не хочу говорить, но слова говорятся сами собой, – вы снимались в кино, а мы нет…

Дождь молчит.

Наконец, говорит задумчиво:

– Нет, странное дело… я понимаю, если бы мне завидовал такой же дождь, как я, маленький дождичек… но чтобы гроза… целая гроза? Да эту грозу еще много лет вспоминали, она же сорвала крышу с дома… повалила кучу деревьев… что ей еще надо?

Молчу.

Чуть погодя отвечаю:

– Но она же не снималась в кино.

Молчим.

Слушаем стук собственных капель.

Прячемся под навесом от самих себя.

– …понимаете… должен быть какой-то выбор, кастинг какой-то, чтобы мы все стояли в очереди, показывали себя, чтобы режиссер посмотрел, какой дождь ему больше нравится… а не так вот, какой пошел, такой пошел…

Дождь неожиданно кивает:

– Да… это несправедливо.

Оживляюсь:

– Вы… вы тоже так считаете?

– Ну, разумеется.

Молчим. Слушаем стук собственных капель.

Дождь осторожно добавляет:

– Если бы я мог что-то изменить… я бы это сделал.

Хочу добавить, что изменить ничего нельзя – не добавляю. И так уже все понятно, что дожди, которые уже прошли, никогда не будут сниматься в кино.

Думаю, почему мы еще есть, хотя нас не должно быть.

Думаю, куда деваются дожди после того, как они прошли.

Расходимся по домам. Думаю, как дожди могут жить в доме.

Думаю, может ли один дождь убить другой дождь – например, из зависти.

Думаю, что на это скажут другие дожди.

И что они будут делать.

И найдут ли они убийцу – что-то подсказывает мне, что не найдут, потому что дожди не оставляют отпечатки пальцев…

Я говорю – дом

Человек боится меня.

Человек не понимает.

Я сам боюсь.

Боюсь, что не получится.

Я говорю человеку – дом. Человек не понимает, человек видит громадину многоэтажки, я злюсь на себя, что не получилось.

Я добавляю – уютный сельский особняк. Человек оживляется при слове уютный, человек наконец-то начинает видеть, что я ему показываю. Я добавляю – старинный, понимаю – попал в точку.

Я говорю – октябрьский вечер, нанизываю еще одно слово – промозглый, человек поеживается. Удачно, говорю я себе, удачно – посреди промозглого вечера старинный дом становится еще уютнее. Свет в окнах, говорю я, янтарно-желтый свет – окна вспыхивают. Капли дождя на черных ветках, говорю я, блестящие капли дождя.

Человек понимает.

Иди к дому, говорю я, чего ты ждешь, здесь же холодно, порывы ветра пробирают до костей – иди в дом, это твой дом, особняк на окраине городка…

Я уже не говорю, какой городок, человек видит его, видит старинные шпили, маленькие церквушки, мощеные улицы, разные фонари, причудливые вывески над витринами лавочек…

Человек идет домой. Поворачивает ключ в замке, снимает пальто – спохватываюсь, что я ничего не говорил про ключ, про замок, про пальто, – он сам додумал.

Огонь в камине, шепчу я. Получается неубедительно, я говорю – отблески пламени на стенах, потрескивание дров. Перед человеком сами собой появляются почерневшие уголья, сквозь которые проступают раскаленные докрасна трещины.

Глинтвейн, говорит человек.

Яблочный пирог, говорил человек.

Ветер за окнами, говорю я.

Дождь по крыше, говорю я.

Ветви по стеклу, говорю я.

Время близится к полуночи. Мы не говорим этого – просто понимаем.

Спальня, говорит человек. Белые простыни, добавляю я. Клетчатое одеяло, говорит человек.

Шум дождя.

Темный лес, говорю я. Холод ночи, говорю я. Шорох листьев, говорю я. Тварь из леса, говорю я.

Человек не понимает, человеку кажется, что он ослышался.

Тварь из леса, повторяю я.

Запах человеческого жилья, говорю я.

Свет фонарей, говорю я.

Приближается к дому, ступает по мостовой, роняет капли горячей слюны на обледенелые капли.

Просачивается сквозь дверь, добавляю я.

Чувствую, как у человека холодеет в груди.

Сторонится остывающего камина, говорю я. Поднимается по лестнице, чует живую кровь…

Хочу добавить – что-то темное, нездешнее сковало тело – но человек уже и сам догадывается, что не сможет подняться, не сможет убежать.

Медленно поворачивается ручка двери, говорю я. Спохватываюсь, а вдруг спросит, а зачем поворачивать ручку, если можно пройти насквозь – нет, не спрашивает.

Верит.

Боится.

Первый луч солнца, говорю я.

Ускользает в лес, говорю я.

Человек верит.

Открываются лавочки, говорит человек, люди судачат в трактире, говорит человек.

Пропали четверо, говорю я.

Полиция руками разводит, говорит человек.

Жена трактирщика плачет, говорит человек, у неё две дочери пропали.

И сын часовщика, добавляю я.

Человек не соглашается, человек говорит, что должны пропадать только девушки, или только дети, или… в общем, должна быть какая-то система, должна…

…никакой системы, говорю я.

Человеку не нравится, человек не доволен, – это плохо, что не нравится, так человек может и оборвать контакт.

Но я непреклонен.

Никакой системы.

Мы пойдем в лес, говорит человек, мы будем искать, говорит человек.

Свет фонариков в тумане, говорю я.

Крики людей.

Пора назад, говорит племянник пастора, смотрит туда, где за облаками должно быть осеннее солнце.

Пора назад, говорят люди.

Кто-то кричит в лесной чаще, рассказываю я. Кто-то нашел пропавших, говорю я, в темноте чащи, в темноте пещеры…

Ночь подступает, говорю я.

Вы не успели их спасти, говорю я.

Но вы вернетесь сюда, говорю я. Завтра. Чтобы спасти похищенных.

Ночь, говорю я.

Тварь из темного леса, говорю я.

Чует кровь, говорю я.

Сквозь дверь.

Обходит остывающий камин.

Вверх по лестнице, говорю я.

Страх, говорит человек.

Поворачивается ручка двери, говорю я.

Рассвет, говорит человек.

Теперь надо быть осторожным.

Очень осторожным.

Может ничего не получиться.

Но – отступать уже некуда.

Я говорю – здесь днем царит нестерпимая жара, нужно прятаться в убежище, выходить можно только ночью под светом трех лун. Выходить – чтобы добраться до величественных руин мертвого города, входить в безжизненные покои, залитые лунным светом, искать святую святых – высохшие мумии, чтобы…

…человек не понимает, человек сердится, а что же маленький городок на опушке леса, а что же янтарно-желтый свет окон, а что же блестящие капли дождя на черных голых ветках…

Молчу.

Догадываюсь, что здесь лучше молчать, так молчать, чтобы человек понял: хочешь идти за мной – иди, не хочешь – всего хорошего, я тебя не держу. Есть такие люди, которых надо заманивать, убаюкивать сказками, терпеливо разжевывать каждое событие, а этот вроде не такой, – терпеливый, думающий, он уже попался на крючок, он уже не уйдет, куда бы я его ни забросил – хоть на край вселенной…

…что я и сделал.

Отчет на землю, говорит человек.

Ждать ночи, говорит человек.

Идти в город, говорит человек, искать умершие тела – он не спрашивает, зачем, он принял правила игры, если так надо – значит, так надо.

Время близится к рассвету, человек спешит в укрытие, человек принимает правило игры.

Свет солнца заливает раскаленную пустыню, поросшую чем-то неведомым, мертвый город, где в пустынных залах лежат тела…

…они оживут с восходом солнца, говорит человек.

Удивленно смотрю на человека – мне просто не верится, что человек может так понимать меня, так чувствовать…

Они подбираются к убежищу – жуткие силуэты в раскаленной пустыне, они ищут, они не находят – почему-то они не чувствуют, где убежище, не чувствуют, где спрятаны их сородичи…

Успеют они до заката, или нет – спрашивает человек, и сам же отвечает на свой вопрос – это неизвестно, это будет интрига, которая растянется надолго…

Человек ждет.

Боится.

Волнуется.

Солнце уходит.

Высохшие мумии скрываются в мертвом городе.

Человек уже понимает, что нужно делать, уже не ждет моих слов, он идет в город, он собирает высохшие мумии, все, все…

…уходит с рассветом в укрытие.

Отчет на Землю.

И спать.

Спать.

…чтобы проснуться через несколько часов, когда последняя высохшая тень войдет в убежище…

…я не даю ему договорить, я бросаю человека в промозглый осенний лес, к входу в пещеру, – он должен освободить всех, всех, он должен уничтожить то, что затаилось в темноте…

Револьвер, говорит человек. Шесть патронов, говорит человек. Всю обойму, говорит человек.

Я снова не даю ему договорить, я бросаю его на край вселенной, где к его укрытию подбирается нечто…

Оружие, просит человек, оружие. Неважно, какое, такое, чтобы убить эту тварь, ну… а давайте так, как будто я уже нашел оружие, которым их можно убить…

Снова бросаю его к пещере в лесу…

…он целится в темноту…

…спохватывается.

Опускает оружие.

Уходит.

Нет, не уходит из леса, и не уходит из пещеры – уходит от меня.

Вот так.

Просто.

Я еще не верю себе, что кто-то вот так просто раскусил мою уловку, быть того не может, чтобы вот так…

Я должен найти его, говорю я себе.

Должен.

Найти.

Забрасываю удочки.

Жду.

Ищу хоть кого-нибудь по ту сторону сознания.

Чувствую человека – через пустоту.

Начинаю.

Как всегда.

Говорю – дом…