Текст книги "Михайлик"

Автор книги: Мария Дмитренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Вчера разведка донесла, что широкое вражеское кольцо вокруг отряда замкнулось и, в лучшем случае, через несколько дней, несмотря на ловкие маневры, враг сможет навязать отряду безнадежный бой.

Вечером отряд получил приказ разделиться и роями продираться сквозь вражеское кольцо к назначенному месту. Печально прощались стрелки, по-военному вытягивались перед своим командиром. Они хорошо знали, что этот и тот, второй и десятый, и весь рой, может, не дойдет до указанной цели. Но отряд – отряд там будет! Кто сможет дышать, там будет!

XI

Командир отступает вместе с роем дядьки Андрея. Сначала присутствие командира смущает малого Мишу. Ему раз за разом кажется, что командир смотрит на него, и что надо делать все иначе и лучше, чем он делает. Ему страшно: а вдруг командир прикажет идти очень быстро. Миша со страхом смотрит на его длинные ноги. В таком случае Миша потеряется и пропадет.

После двух дней марша командир выслал дядьку Андрея с роем к старым хижинам, чтобы они принесли закопанные там продукты. У костра остались только командир с Мишей и в стороне от них стрелок-постовой. Солнце заходило, везде было тихо-тихо.

Вдруг донесся резкий голос постового: "Стой, кто идет?" – и зазвучали выстрелы. Миша упал. Думал, что он убит, но командир дернул его, и они побежали по тропинке. Пули жужжали, ударялись и застревали в коре деревьев. Командир оборачивался и стрелял, Миша едва за ним поспевал. Затем они свернули с протоптанной тропинки и побежали по замерзшей снежной скорлупе, ежеминутно проваливаясь.

Выстрелы затихли, никого не было видно. Миша и командир оперлись о деревья. Командир почему-то держал руку на боку.

Прошло десять, пятнадцать минут. Миша навострил уши: услышал хруст снега. Командир тоже услышал. Двинулись дальше. Миша впереди, а командир за ним. Опять остановились. Командир посмотрел на небо – вечер близко. Опять хруст. Миша побежал, а командир за ним, с трудом переставляя ноги. Вышли на тропинку, соединяющую их стоянку с ручьем, из которого они брали воду. Тропа круто спускалась вниз.

– Вы, друг командир, ранены! – с испугом заметил Миша.

– Ничего! В воду, Миша, направо... Чтобы не оставлять следа. Только запомни, водой иди!

Миша вскочил с тропинки в воду и оглянулся. Командир, какой-то не свой, стоял на берегу. Миша вернулся.

– Я пойду с вами, друг командир!

Не оглядываясь, бредут они ручьем падают, путаются среди гнилых поваленных бревен и камней, мокрые, с исцарапанными до крови руками и лицами. Но ни на минуту не забывают, что прикоснуться рукой или ногой к снежной поверхности, значит оставить след – значит умереть. И они не оставляют за собой никакого следа.

Идут каждый раз медленнее. Сил нет... Там, наверху, светятся уже звезды – ночь. Миша все чаще должен подавать командиру руку. Почти падает, но тянет его за собой. Оторваться надо как можно дальше – это знают оба!

Миша берет у командира "финку", вешает ее себе на шею, чтобы иметь свободные руки. Тяжелая "финка" тянет Мишу то влево, то вправо, выбивает из равновесия. Он падает еще чаще. Командир приседает, пьет воду. Миша тоже приседает – сил нет...

– Мишенька, тебе трудно тянуть меня. Иди сам по ручью в реку, а я... тут подожду.

– Нет, друг командир! Я уже отдохнул. Пройдем еще хоть немного! – просит Миша.

Запеченными устами припадает командир к Мишиной походной бутылке. Затем повязывает свой бок полотенцем и медленно трогается. Звезды моргают ровно, равнодушно.

Сжалилась над ними длинная дорога: дает им медленное, нерешительное, а потом щедрой рукой пышное зимнее утро. Они уже не идут ручьем. Они вышли на горный хребет. Здесь дует неистовый вихрь, моментально заметающий их следы. Это хорошо!

Ниже, в долине, Миша видит старую пихту, ее густые облепленные снегом ветви припадают к земле, образуя широкую палатку. Здесь будет хорошо... Миша оглядывается на командира. Командир остался сзади. Миша видит, как он обо что-то спотыкается и падает. Миша стряхивает снег с ветвей пихты и расстилает на земле одеяло. Миша снова оглядывается и видит, что командир ползет, оставляя за собой узкий кровавый след. Мишино сердце словно кто-то схватил в ладони: он не даст, не даст командиру погибнуть! Повстанцы, Украина ждут его. В нем нуждаются тысячи и миллионы. Нет, он не даст погибнуть командиру! Подбегает к нему и тянет за руку

– Друг командир! Под пихту, там хорошо, там отдохнем! Я разожгу огонь. Я перевязку вам сделаю, друг командир!

Командир смотрел на Мишу растроганными, влажными глазами.

– Ты настоящий партизан, Мишенька!

Миша польщен этой похвалой. Он достает из кармана повлажневшие спички. Но курить нельзя – он забыл! Собственно, он не спички искал, а повязки. Вытягивая из кармана повязку, Миша вдруг чувствует, что замерз. Одежда его промокла, а в сапогах неприятно хлюпает. Руки дрожат от холода и истощения. Как он приступит к той ране?

Командир помогает. Оба накладывают повязку, как умеют, и падают, смертельно уставшие.

XII

Мишу разбудил холод. Солнце стояло уже высоко на небе. Командир лежал с закрытыми глазами и что-то вполголоса говорил. Михайлику сделалось страшно. А если командир сейчас умрет? Всматривался в дорогие ему черты. Нет, он не допустит этого. Он не хочет жить без командира! Миша почувствовал, что этот бледный неподвижный человек со строгими чертами лица, от которых когда-то шел на него такой страх, стал родным, стал братом, отцом, другом, которого надо вырвать из объятий смерти... Стал второй Украиной, которую надо спасать любой ценой.

Миша попытался пошевелить под одеялом руками. Они очень болели. Они набухли, кожа на них сделалась красной и тоненькой, словно вот-вот треснет. Но тут дали о себе знать и ноги. Парню показалось, будто ноги у него такие большие, что совсем не вмещаются в сапоги. Вот одна даже распорола голенище и вылезла, как перекисшее тесто из бочки. Мишу обуял ужас. Он же не уйдет такими ногами никуда! Неужели это уже смерть, неужели теперь, после того, как убежали из-под пуль, они должны умереть? Надо любой ценой выйти отсюда! Миша не знает этой окрестности, не знает, как далеко еще до деревни. Но командир знает наверняка! Рой искать нечего, бесполезно! Но, если бы прийти в село, их приютили бы. Как сладкая мечта, мерещится Михайлику село. Нет, он не погибнет и командиру не даст погибнуть.

Парень смотрит в бледное лицо командира. Они оба уйдут. Может, командир встанет. Только где это село? – мучает нетерпеливая мысль.

Плотнее укрывается одеялом и ждет, пока командир проснется. До ночи еще много времени. Михайлику снова мерещится село – дом, постель, еда. Миша чувствует, что он очень голоден. В котомке есть большой кусок хлеба. Жаль, что командир свою котомку потерял.

Миша уже хотел добраться до котомки, как в кустах что-то зашелестело. Он притих и положил руку на "финку", готовый стрелять, когда совсем близко раздвинулись кусты и среди ветвей показалась, моргая одной бровью, добрая морда Бровко.

Собака скулит, бросается к Мише, а он прижимает его к себе и позволяет вволю себя лизать. Вот, Бровко, его забыли! Если есть еще Бровко, то уже не погибнут!

Собака понюхал командира и, затих, сел неподалеку.

– Да, Бровко, имеем большую печаль, – грустно сказал Миша, и ему от этого стало немного легче. Но большой кусок хлеба надо было делить натрое: Бровко тоже голодный...

Командир проснулся, когда солнце уже изрядно повернуло с полудня. Он бессознательно осмотрелся и хотел сесть, но со стоном только приподнялся на локтях.

– Что с нами, Миша? Где мы, скажи! – удивленно завращал глазами.

Миша поспешно рассказал обо всем, что было.

– Друг командир, мы можем спастись, только надо добраться до села! Вы знаете, куда надо идти и как далеко?

– Около двенадцати километров, дитя. Ты, может, туда доберешься... ты должен добраться, ты молодой! Я тебе расскажу, как идти. А я, видишь, не могу... Да ты не беспокойся. Пусть хоть один дойдет – так лучше, чем обоим погибнуть.

Миша задеревенел. Он хотел было возразить, но командир перебил:

– Не бойся, так должно быть. Что твоя мама сказала бы, если бы я тебя, малого, потянул за собой в могилу?

Миши не выдержал:

– А если я вас оставлю, друг командир, то меня мама похвалит?

Командир улыбнулся:

– Не бойся, я не погибну. Может... найдет кто-то. Или – ты пойдешь и приведешь людей.

– Нет, друг командир, – перебил Миша. – Я не ребенок, я хорошо знаю, что вы можете умереть до того времени. Нет, я вас не брошу, я...

Он расплакался. Командир видел, что парень не отойдет от него. Ему, стойкому воину, сделалось как-то мягко и нежно. Украдкой вытер что-то у глаз. Решил идти из последних сил, чтобы спасти этого ребенка.

– Пойдем вечером, Миша, – сказал наконец.

Миша радостно вскочил, не слыша даже несчастных рук и ног. Бровко тоже забегал, размахивая хвостом, и это еще больше подняло настроение Миши. Он посмотрел на солнце: не пора. Накрыл плотнее командира, сам лучше укутался одеялом, притянул за шею Бровко, прижался, съежился и заснул.

XIII

Когда весь окостеневший Миша проснулся, солнце уже заходило. Он беспокойно посмотрел на командира. Командир лежал с широко открытыми, будто дикими глазами и вполголоса шептал что-то непонятное. Его щеки и уши пылали. Миша смотрел на него с ужасом. Он сам не мог подняться, и прикусывал от боли губы, чтобы не кричать. Наконец встал на четвереньки, медленно протянул левую, правую ногу, два раза сказал себе, что он партизан, он должен, что он воин и имеет твердый долг – и встал. В ногах пекло, кололо шпильками, рвало, в глазах летали разноцветные мушки. Он упал бы, но ухватился за пихту. Сделал шаг, другой, третий. Назло вражьим ногам! Пусть знают! Еще один, еще – и уже немного легче.

– Друг командир, – прошептал Миша, легонько касаясь рукой больного, – вечер поступает, пойдем.

– Куда пойдем? Кто пойдет? – спросил командир и счастливо улыбнулся.

Миша вздрогнул. Видел, что командир ничего не понимает. Тронул его сильнее.

– Мы с вами пойдем. В село. Уже недалеко. Вставайте, вставайте!

На слово "вставайте" командир широко открыл глаза.

– Болит, Миша, ни двигай! Я бы сказал тебе, как болит, но не умею, и течет, не перестает течь, ты не знаешь ничего... А там мокро, полно крови. Мама твоя ничего не знает... Я труп понесу на тот свет. Я не хочу. Ты сам иди!.. Иди, Миша... Ко мне придет река, я напьюсь и стану здоровым.

– Друг командир, не говорите так! Вы должны встать, – и Миша с отчаянием начал тянуть командира за рукава.

Командир беспомощно защищался, шипел и кривился от боли, а то снова странно улыбался.

– Друг командир, хоть убейте меня, а я не отступлю! – закричал Миша и наконец бросился на грудь командира с громким рыданием.

Через минуту командир посмотрел удивленно.

– Что случилось? – прошептал как-то иначе.

– Друг командир, надо идти, вставайте!

– Я не могу.

И потихоньку, разумно начал обдумывать положение. В итоге они пошли-таки. Собственно, нельзя сказать, что пошли. Они тащились, почти ползли. Мальчишка едва держался на своих опухших ногах, да одна только тяжесть оружия, его и командира, была для него непосильным грузом. Одеялом, котомкой и непромокаемым плащом нагрузил Бровка, но это мало помогало. Главным грузом был раненый командир, которому все геройские усилия воли не могли заменить сил и здоровья. Он стиснул зубы и тащил, тащил свое тело. Казалось, он уже не в силах соревноваться со смертью. Каждый шаг был такой мукой, что единственным желанием было лечь и в конце концов отдохнуть, не чувствовать ничего, не мучиться так страшно. Только Михайликовы блестящие глаза, устремленные на него умоляюще, с любовью, с выражением твердого приказа, смущали его. Шел, садился, спотыкался, цеплялся за стволы и ветви и лез, а когда уже катился в бездну без сил, тогда появлялась маленькая горячая ладонь и тянула его – тянула в жизни, в борьбу.

Но и Михайликовы силы исчерпывались.

В глубоком овраге, который пересекал их путь, парень, поднимая командира, упал, сам повалился на его тело. От усталости и боли уже не мог подняться. Его опухшие ноги сделались тяжелыми, и на глаза падал какой-то сладкий сон.

Миша не знает, как долго он лежал.

Где-то недалеко забрехал собака, в отдалении отозвался второй, третий. Миша вздрогнул и улыбнулся. Неужели село?

– Село, деревня... – шептал и дергал командира за одежды.

Но командира это совсем не интересовало. Он был безучастен, без сознания. Миша взял его под руки и поволок. Полз на руках и ногах, останавливался, снова полз и влек большое безвольное тело, как влечет маленькая муравей куда большую от него былинку на строительство своего дома.

Черный туман, пеленающий все вокруг, медленно серел. В селе пели петухи. За излучиной дороги виднелись дома...

У тетки Докии что-то слегка царапнулось в окно. Светало, и тетка уже не спала, она стояла посреди комнаты и вполголоса молилась, часто крестясь и слегка кланяясь.

"Может солдаты уходят из засады?" – мелькнуло у нее в голове.

– Кто там? – спросила, не подходя к окну.

– Свои... Пустите, пустите, тетя...

– А ты чей будешь? – начала тетка Докия, взглянув в окно, и не кончила. – Свят, а это что?

– Мы из отряда, тетя, – опершись о стену, с трудом произнес Миша. Командира он положил на снег.

Тетка открыла настежь двери. Под ногами шмыгнул Бровко и по-хозяйски сел посреди дома, твердо убежден, что путешествию конец. Тетка потянула Мишу в дом.

– Спрячься здесь, потому что еще кто-то увидит. Что вы за люди?

– Да из отряда, с гор, тетя. Мы знаем вашего станичного Хмару, – с трудом говорит Миша. У него кружится голова, он упал бы здесь сразу...

"Тетя не верит нам..." – думает парень и продолжает:

– Мы бились в Сокольниках, не слышали? Там станичный Крук... – Миша видит перед глазами снова много красочных мушек. Его ноги гнутся, он чувствует, что падает...

Когда Миша проснулся, ему было очень тепло на подушке и под периной, только в груди хрипело и ноги и руки очень болели. Парень не проснулся бы, но кто-то положил ему на голову холодную руку. Он увидел над собой заплаканные глаза.

– Это вы, мама? – шепнул он.

– Он в сознании, Боже мой! – воскликнула радостно женщина, и Миша вздрогнул. – Нет, детка, я не твоя мама. Ты у меня, у тети Докии, но лежи спокойно, как в доме возле мамы своей, лежи.

Миша смотрит перед собой и хочет что-то вспомнить. Он рассматривается вокруг. В углу сидит какая-то небольшая девочка, устремив на него большие глаза. Она насупилась, но не отзывается. Миша вспомнил сову, которую однажды видел. Его окутывает отвращение. Такая девочка! Миша еще что-то хотел вспомнить...

XIV

Уже весна. Миша впервые встал с кровати. Он перенес тяжелое воспаление легких и чуть не потерял отмороженные ноги. Также и с руками была беда. Но молодость и тетя Докия победили-таки болезнь. Миша, хоть еще бледный, почти прозрачный, живет и будет жить.

Теперь он имеет другую проблему. Он совсем отбился от отряда, о котором ничего не знают ни в станице, ни в «кусте». Миша знает только, что раненого командира немедленно взяли какие-то курьеры и повезли в санях.

Что было дальше, жив ли он, здоров ли, никто не может узнать.

Тетка Докия очень к Мише добра. Она обращается с ним, как с родным.

– Бог за то вознаградит моего ребенка! – говорит она, и тогда долго думает о своем сыне, который тоже в УПА. Только эта ее девочка не благоволит к Мише, она его боится и всегда смотрит исподлобья, как сова.

Тетя Докия часто вспоминает Мишина маму, которая там бедная сокрушается. Миша в горячке часто звал ее. Теперь он хотел бы как-то дать ей о себе знать.

Как-то в воскресенье тетка пошла в церковь. В доме было чисто и тихо, сквозь окна потоком лилось весеннее солнце. На окне, лениво растянувшись, мурлыкал кот. Белая бабочка, думая, что уже лето, пытался вырваться сквозь стекло на улицу.

Миша вытащил из сундука бумагу, перо и чернила, разложил все это перед собой и, склонив голову набок, принялся писать письма:

"Дорогая Мама! Прежде всего доношу вам, что я цел и здоров. А должность у меня такая, как у Полкового Ивана покойника была или у покойника стрийкового{6} Василия. Очень мне на ней понравилось, а больше всего потому, что я знаю, что делаю так, как лучшие работники. Иногда было мне тяжело, Мамунцю. Если бы вы были со мной, то плакал бы, а так, где там! Был я страшно больной, но хуже, что лишился своего директора. Потерял его и не знаю, найду ли, а такой хороший был, как отец родной. Не знаю, что я на свете буду без него делать. Теперь я нанялся здесь у одной хозяйки. Когда я болел, то она ходила за мной так, как вы, Мамунцю.

Напишите мне еще, Мамунцю, о тех непрошеных гостях, что к нам понаехали, не обижают ли они вас из-за меня, и кто из наших ребят жив еще, а кто неожиданной смертью умер, как дядя Мирон или Стефко с лугов. Больше писать нечего, только прошу, ждите, когда приду к вам с директором и всеми нашими чиновниками. А если не приду, то не плачьте, ибо еще не такие не возвращаются.

С этими словами будьте здоровы и благословите меня.

Ваш сын".

XV

На третье воскресенье прилетели ласточки и пришло Мише письмо:

"Мой сын сладкий! Когда я услышала тогда, что в селе был этот твой директор, сразу подумала, что ты полетел за ними, но не могла ничего узнать. Ой, сыночек мой, ты такой маленький и один-одинокий. Не знаю, как ты там теми ножки за ними успеваешь и как теми ручками свою тяжелую чернильницу носишь. Все это твое письмо я выкупала в слезах, а больше всего место, где о болезни какой-то говоришь. Что это за болезнь, детка? И остались ли у тебя последствия от нее? А той тете своей, что тебя взяла, ты скажи, что даже поблагодарить ее не умею. Пусть ей Господь Бог на детишках вознаградит. А за того твоего директора, если он придет, ты мне сейчас напиши. И я буду знать, где за тобой своими мыслями, своими молитвами летать. Береги себя, сын мой, береги свое здоровье и держись достойно между ними. Пусть слова злого о тебе не услышу. А ту минуточку, когда ты придешь, жду и глазами своими высматриваю.

У нас ничего такого нового. Ребята живут, только Федь Долишный, бедненький, один на тот свет себя отправил, когда уже эти черти из ада очень его приперли, а с ним вместе мальчишка Онуферковый. Иван из-за дороги вот такие убытки гостям доставляет, не могут обгонять. У нас все забрали – и лошадей, и коров, и нетелей – но ты ни о чем не горюй, только бы жил и здоров был, сын мой.

Поздравляют тебя тетя Лена, жена дяди Палагна, стрий Максим и Иван, и я тебе желаю здоровья и благословляю своими материнскими руками. Пусть Бог тебя хранит.

Твоя мама".

Положил Миша прочитанное второй и в третий раз письмо на коленях и смотрит на ласточек, что шныряют под крышу. Хорошо бы ему было и легко, если бы... Уже не только ходить, но и бегать может, и руки уже берутся за любую работу у тетки. Мама ему такое письмо написала – он спрячет его в своей котомке. Хорошая какая! Но все это не радует Мишу.

Что ему от здоровья, от весны, от доброй тетки и всего? В прошлом году он еще меньше был и с партизанами ходил. А в этом году неужели он так останется, а не доберется к ним всем?

Печальная для Миши весна, и ласточек не хочется, и здоровым быть не хочется, и смотреть на ту теткину девчонку он уже не способен. Не любит Миша баб.

Когда стемнело, Миша пошел принести воды. Еще от колодца увидел, будто в сени кто-то вошел. Приблизился с ведром к двери и остолбенел: в доме послышался совсем вроде бы голос... дяди Андрея.

– На станице говорили, что у вас мальчишка... про отряд спрашивал...

Миша не слушает дальше. Он, как вихрь, ворвалась в двери, что они даже закачались в косяках.

– Дядя, дядя! – только мог сказать... Дядя Андрей прижал его, как сына.

XVI

Двадцатого апреля. Была чудесная ранняя весна. В лесу уже зеленел орешник и с земли повылезло много мелких цветков. А птички так радовались, что голосов им не хватало для этой радости. Сухие прошлогодние листья, полинялые и перегнившие, здесь и там уже побежденные свежей молодой зеленью, зашелестели под ногами бледного еще, но уже зарумянившегося первым весенним румянцем парня с итальянским "эмпи" на плече. За ним бежал большой собака.

– Стой, кто идет? – остановил его вдруг часовой, стоявший за деревом.

– Журавель с юга! – сказал парень.

– Иди, зубр, из лесу! – ответил постовой.

Постовой и мальчишка посмотрели друг на друга. Постовой был молодой, может семнадцатилетний парень, большой, неловкий и веснушчатый. Он взглянул свысока на малую Мишину фигуру.

– А ты что будешь делать в лагере?

– То, что и ты! – ответил Миша и ушел, не оглядываясь.

Миша стоит в стрелковом ряду на большой лесной поляне, где собрался повстанческий курень на праздник весны. Посередине на мачте развевается сине-желтый флаг, под ним – сложений из хвои большой трезубец, вокруг которого венком лежит оружие молодых юношей, которые будут принимать присягу.

Командир Серый, старый командир Михайлика, проводит присягу. Миша еще не присягал – он еще слишком мал. Да он и так партизан, телом и душой, и чувствовал это так же хорошо, как его друзья, вытянувшиеся слева и справа от него.

Командир читает приказ. Раздаются имена и имена.

– ...за мужественное поведение в самых тяжелых условиях, за храбрость в боевых акциях, за спасение жизни своего командира – наградить Бронзовым Крестом Боевой Заслуги куренного разведчика Михаила.

У Михайлика кровь ударила в голову. Он выступил вперед и выпрямился, как натянутая струна. Минутку командир и Миша смотрели друг другу в глаза. В Мишиных глазах блестели слезы, у командира тоже светилась теплая влажная искорка. Флаг в синем небе развевался на ветру...

Миша посмотрел еще на большого веснушчатого мальчишку. Его грудь выпрямились, как у всех, и как во всех блестели глаза. Он, как и все, – друг и товарищ.

comments

Комментарии

1

Клетчатый плед.

2

Керат – механическое устройство, приводимое в действие живой силой, например, лошадьми. Еще одним примером кераты может быть «шахматный автомат»

3

Противника.

4

Петь, употребляется только относительно петухов.

5

Крещение.

6

От «стрий» – родной брат отца или муж отцовой сестры.