Текст книги "Тысяча забытых звёзд (СИ)"

Автор книги: Мария Чурсина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Поползли одинаковые, как вестовые столбы, станции. Такой-то километр, ещё один и ещё. Заходили люди, садились где-нибудь или просто проходили по вагону. В окна хлестал дождь.

Проплыл мимо недавно отстроенный вокзал Лисичек. Электронное табло над дверями показывало четыре тридцать, двадцать восьмое сентября. Цифры мигнули и продемонстрировали температуру – плюс десять по Цельсию, и стрелочку вниз. Кир отвернулся.

Сумерки накрыли степь, когда бесстрастный женский голос объявил их станцию. Влада сонно вздрогнула у Кира на плече. Кроме них в вагоне никого не осталось. Они вышли в плохо освещённый тамбур, и Влада прижалась к стеклу руками и носом. Станция Вая светилась единственным окошком билетной кассы.

За ажурной изгородью стояла грузная чёрная машина – она была хорошо знакома Киру. Её владелец стоял рядом, вполоборота к электричке.

– Подожди, – сказал Кир Владе, когда она спрыгнула на платформу.

Она посмотрела в ту же сторону, куда смотрел он, и съёжилась от холода, обхватила себя за плечи.

Кир оставил её рядом со светящимся окошком кассы. В луже фонарного света сидела тощая собака с голодными глазами. Она проводила Кира взглядом, а когда он вышел к тонкой ограде, чёрной машины за ней уже не было. По вокзальной площади ветер таскал пустой пакет.

Влада подошла сзади и коснулась его локтя.

– Снова?

Над этим вокзалом не было электронного табло, только обычное, потёртое временем и с десятком исправлений, а ещё рядом на приколотом листе значилось число – третье октября.

Память больше не поддавалась. Кир хотел вспомнить, как они оказались в эпицентре осенней ночи без тёплой одежды и вещей, зачем вообще приехали к родителям в разгар рабочего месяца, но вспомнить он ничего не мог. Кроме одного – чувства опасности, исходящего от мужчины с чёрной машиной.

Он ломал шоколадку прямо в фольге и не ел. Ломал и не ел. Откуда эта подробность?

– Ты знаешь его?

Влада нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

– Кажется, я его знаю, только не могу вспомнить имени. Его телефонный номер заканчивается на три ноля.

Она взяла его под руку и потянула прочь от вокзала. Она выбирала странную дорогу: вместо того, чтобы идти через площадь, обошла её по самому краю, по корочке тени у домов. Мимо всех замёрзших луж. К дому родителей вела широкая асфальтовая дорога – это была единственная асфальтовая дорога в селе, но рядом вилась старая тропинка, заросшая малиной и бурьяном. Тёмными пятнами на тропинке лежали опавшие и растоптанные ягоды.

Звёзд в небе не нашлось, и окна домов оказались тёмными. За строем тополей светились железнодорожные фонари.

– Ты знаешь его номер?

– Кажется, он есть у меня во входящих. – Влада остановилась. Она дрожала от холода, но уже не замечала собственной дрожи. Мобильный зажёгся голубым огоньком. – Вот. А нет, не сохранился. Странно, недавно вроде бы разговаривали.

Кир вынул из её рук телефон. Ему не почудилось: на экране светилась дата – двадцатое августа. Двенадцать ночи.

– Какого демона, – выдохнул он сквозь зубы. Память вернулась – отвратительное ощущение беспомощности.

– Слушай, – сказала Влада, когда они минуту простояли в тишине. Она по-прежнему дрожала, хотя было очень тепло – теперь Кир это ощущал. – Я поняла, почему так всё получилось. Нас что-то держит здесь. И когда мы пытаемся бежать, реальность сходит с ума.

– Что нас тут может держать?

– Я не знаю. Доживём до утра, а завтра посмотрим. Ты попробуй уехать без меня. Скорее всего, оно держит только меня, а тебя отпустит. Давай попробуем, а?

Кир проглотил замечание о том, что если они разойдутся, реальность может искорёжить так, что больше они не встретятся. А ещё был мужчина с шоколадкой в бардачке. Нет, расходиться утром было ещё хуже, чем проснуться в вывернутом наизнанку сентябре.

Он взял её за руку, чтобы не исчезла, и повёл к дому. Молчали во дворах собаки, и только Командор радостно тявкнул, почуяв их приближение. Его голова показалась над забором.

Кухонные окна тепло светились.

– Родители ещё не спят, – заметил Кир.

Во дворе дома, под навесом, как и полагается, стояла его машина. В винограднике умиротворённо стрекотали цикады – обычный августовский вечер. Командор вилял хвостом всё время, пока они шли до крыльца.

– Мне плохо, – сказала Влада и села прямо на деревянную ступеньку.

Кир даже не сразу узнал её голос – секунду он думал, что слышал кого-то другого. Потом обернулся: она сидела, вцепившись пальцами в правую голень. Лица не было видно из-под свесившихся волос – она склонялась ниже и ниже, и плечи тряслись.

– Судорога? – Он опустился рядом, провёл по её ноге, добираясь в полумраке до середины икры. Кожа там была ледяной, мышцы – словно каменными, они совсем не поддавались прикосновениям.

Влада застонала сквозь зубы. Какой же она была холодной – холод кусал его за пальцы – и неподвижной. Даже если бы он попытался отнести её в дом, ничего бы не вышло – только ещё больше боли. Влада не могла сменить позу, нога не сгибалась.

– Пусть это кончится, пусть это скорее кончится, – зашептала она, вцепляясь ногтями в ладонь Кира.

Вдруг всё кончилось. Влада ещё вздрагивала, но её кожа стала теплее, почти как у живого человека. Прошло секунд десять, и она смогла осторожно вытянуть ногу.

– Не похоже на судорогу, – произнесла она наконец.

Командор стоял между крыльцом и будкой и озадаченно смотрел на них.

Дверь открылась, и на пороге появилась мама в домашнем халате. Она близоруко сощурилась, глядя на них.

– Чего вы здесь сидите? Ночь на дворе. Заходите уже, сколько раз можно греть еду?

На ужин был вчерашний плов, но Влада отказалась. Она сидела у открытого окна и всё потирала ногу. Налитый чай успел остыть и подёрнуться плёночкой. На припасённый вафельный торт она даже не взглянула.

Как удачно вышло, что в прихожей перегорела лампа, и Влада успела вытереть слёзы, прежде чем её рассмотрели. А Кир всё ещё ощущал влагу на своей шее.

– Поешь хоть чего-нибудь, – заворчала мама, – ты такая худая, одни кости остались. Ешь, кому говорю.

Влада не любила конфликтов и споров – положила кусок торта себе на блюдце и тут же о нём забыла.

Оказалось, что они никуда не уезжали. Они вышли пройтись и задержались чуть дольше обычного, а когда мама забеспокоилась и почти решила идти на поиски, она нашла их на крыльце. Машина весь день простояла на своём законном месте под навесом. На неё даже успели налететь мушки из виноградника – и подохнуть на лобовом стекле, а на капот упало яблоко. Не верите – идите посмотреть.

Влада сидела неподвижно, тяжело глядя мимо пространства. Когда все засобирались спать, она поднялась, так и не коснувшись чая, и ушла наверх.

Теперь не спал он. А Влада спала, не раздеваясь, отвернувшись к стене, на его нерасправленной кровати. Наверное, она всё-таки спала, нельзя же так долго притворяться. Она иногда вздрагивала во сне. В комнате было душно, и слышно – как билась муха в коридорном бра.

Кир ложился рядом, потом вставал, ходил на кухню пить воду, садился в кресло, пытаясь читать, но всё оказывалось бесполезно. В половине третьего ночи Влада села на кровати.

Она не выглядела сонной, скорее – замученной и погружённой в себя. Футболка с жёлтым зайцем измялась.

– Сущность больше не ходила вокруг дома? – спросила Влада.

Кир обернулся к открытому окну. В него дышала летняя ночь. Вдалеке затихал очередной поезд, и звёзды – о, сколько же было звёзд, целая россыпь – безразлично смотрели на тёмную землю.

– Нет, ничего не слышно.

– Значит, я надёжно заперла её.

Кир не выдержал – поднялся и закрыл окно. Безмолвные взгляды звёзд начинали действовать ему на нервы.

– Ты знаешь, кто это такая? Ты всё время говоришь об этом в женском роде.

Влада упёрлась локтями в колени, запуталась пальцами в растрёпанных волосах. Кир знал: она не любит открывать такие вещи. Всё равно что выносить на обсуждение корявые наброски доклада. Ощущение, построенное на интуитивных догадках, не может быть стройным, не может звучать выверено и красиво. Спросишь её о таком: отмалчивается, обещает – потом, а «потом» не наступает никогда. И она носит в себе десятки наивно-страшных историй. Но теперь она ответила:

– Знаю, это девочка. Она чувствует себя очень слабой. Она хочет кричать и не может. У неё что-то с голосом, я не пойму, что. Она в отчаянии.

– То есть, эта девочка, которая училась в этой школе, а потом умерла там, в столовой? Не слышал ничего подобного. Нужно спросить у родителей.

Они помолчали. Разговоры о сущности чуть отдалили неприятную тему и покрасили будущее в не такой безнадёжный цвет. Всё же по сравнению с мёртвой девочкой у них было чуть больше шансов.

– Кир, я серьёзно. – Влада проводила рукой по ноге. Может, неосознанно, но всё проводила и проводила. – Езжай завтра в город. Я дам тебе все адреса и телефоны. Со мной здесь ничего не случится. И у нас нет другого выхода.

Она взяла со стола блокнот, вырвала из него лист и принялась писать, не дожидаясь ни согласия, ни отказа. Кир застыл посреди комнаты, прямо под лампой, и лампа нагрела ему макушку.

– Как я, по-твоему, должен тебя бросить? С этой школой, с этим ненормальным на машине?

Влада замолчала, глядя на него. Её глаза сделались большими.

– Кир, пожалуйста, – она повысила голос. – Я устала. Я хочу отсюда выбраться. Пожалуйста, ты не мог бы не спорить? Мне страшно!

Она вскочила вдруг с кровати. Кир только сейчас заметил, что её трясёт, поймал за руки – Влада дёрнулась, ещё и ещё – безрезультатно. Сжала зубы, как будто силилась не закричать.

– Перестань, – враз севшим голосом сказал Кир. – Что с тобой? Ну что?

Она бессильно опустилась на край мятой постели, закрылась от него руками.

– У меня такое чувство… я вижу другую реальность. Иногда я так явно и чётко вижу её, что почти схожу с ума. Ты не поймёшь. Эти ошмётки той, другой реальности меня пугают.

Слова оборвались. Влада сложила руки на коленях и замерла, глядя в угол. Лампа почему-то закачалась под потолком, отбрасывая на стены узорчатые лепестки теней.

– И что ты видишь? – сказал Кир чьим-то чужим голосом и сел рядом.

– Вижу, что я связана с девочкой из школы. И не могу разорвать связь.

Она чего-то не договаривала, Кир видел это, но её трясло – и он не стал задавать вопросы. Ложиться спать было страшно, он всё думал, что утро не наступит.

Но утро снова наступило – хмурое и прохладное. Кир обнаружил Владу на крыльце. Было не похоже, чтобы она бегала по дороге к кладбищу, просто сидела, накинув на плечи отцовскую рабочую куртку. Неестественно выпрямленной правой ноги Влада касалась пальцами, дотрагивалась – и одёргивала руку. В будке мирно дремал Командор.

Кир сел рядом, но Влада отвернулась, не давая ему увидеть своё лицо.

– Я потеряла иголку, – сказала она как будто между прочим, но губы нервно дрогнули. – Вчера она точно лежала у меня в кармане, а сегодня её нет. Я весь дом обыскала, и двор, и траву перед воротами, и прошла по улице.

Он представил, как Влада в рассветном мареве бредёт по колдобинам и смотрит под ноги – вдруг свершится чудо и найдётся маленький пластиковый футляр, – и стало жутко. Так мало надежды.

Ночью он решил, что спросит у родителей ещё раз – вдруг вспомнят о несчастной девочке, умершей в школьной столовой. Вдруг хоть что-нибудь проясниться. Но сейчас сделалось понятно, что ехать в город всё равно придётся одному.

– Не бойся, – сказал Кир.

Влада ничего не ответила.

Глава 4

«Пыльная лестница. Старая половая тряпка под рукой. Запах брошенного дома».

Ветки берёзы за окном были засижены птицами, запорошены первым снегом и ослепительно блестели на солнце. Маленькая комната, отгороженная шкафами от учебной аудитории, пахла старыми книгами.

Птицы садились на ветку и взлетали.

Прогремел звонок – из аудитории вымело студентов, вышел степенный Максим Игоревич и, не заметив Владу, запер дверь снаружи. Через минуту в замке снова повернулся ключ.

«Заперли. Как же выбраться, как? Половая тряпка. Кафельный пол. Пахнет плесенью. Темно».

– Эй! – Стук каблуков по паркетным доскам. – Эй, есть кто живой? А, привет!

Явившаяся Альбина ткнула Владу в плечо, и та очнулась. Она увидела своё отражение в стеклянных дверцах, и отражение приборных лент, горой сваленных на столе, чёрного микроскопа и зажженной лампы рядом. Жёлтая точка лампы отражалась дважды – в стеклянной дверце шкафа и в откидном зеркале микроскопа.

Рваные воспоминания отступили. Влада натянула рукава свитера на замёрзшие руки.

– Привет.

Альбина рухнула на свой стул, вывалив на рабочий стол образцы – тонкие белёсые мазки на хрустальных пластинках.

– Эй, – повторила Альбина. – Ты что, заболела?

– Кажется. – Влада с трудом разлепила запёкшиеся губы. Рядом с микроскопом остывал стаканчик кофе из автомата. Специально взяла с тремя ложками сахара, чтобы хоть что-то съесть за сегодня. Но так и не заставила себя выпить.

– Эх ты. Иди домой, тебя же здесь никто не держит. Расшифруешь свои ленты потом.

Аудитория снова наполнялась галдящими студентами – слишком громкими, от них мысли путались ещё сильнее. Вот зашёл преподаватель, и они притихли.

– У меня работы полно, – вполголоса пожаловалась Альбина. Этим летом она ездила в Мёртвую долину и привезла оттуда кучу материала. Альбина радовалась: теперь она точно успеет к сроку, но для проформы ворчала: столько работы. Диссертация, три статьи в институтский журнал, всё как у людей.

«Кафельный пол. Как выбраться, как выбраться, как…»

– А ты похудела, – сказала Альбина задумчиво. – На какой диете сидишь? Мне тоже надо бы.

Свитер болтался на Владе, как на вешалке. Она заставила себя подняться, допила кофе. Горячая жидкость прокатилась вниз по пищеводу. Она должна была согреть, но только обожгла язык, а холод внутри остался.

– И правда, пойду. Схожу в больницу, – сказала Влада, и вышла из аудитории, уронив стул. Преподаватель и студенты – все разом – смотрели ей в спину, пока не хлопнула дверь.

Она выбрала такую больницу, где не было шанса встретить кого-то из знакомых, взяла талончик в регистратуру. Очередь тянулась медленно: мужчина долго выяснял на повышенных тонах, как работает окулист, потом бабушка искала в сумке очки. Когда на электронном табло регистратуры высветился её номер, Влада вздрогнула.

– Запишите меня к психотерапевту.

Регистраторша со всепрощающими глазами застучала пальцами по клавиатуре.

– Поднимайтесь, он будет свободен через полчаса.

Так скоро? Её ладони взмокли. Влада думала явиться сюда через неделю. К тому времени ещё остался бы шанс, что станет лучше. Что пройдёт само, и ей не придётся снова идти через мраморный холл, где все до единого как будто видят, к какому именно врачу она берёт направление.

Лифт был весь в зеркалах, и ей пришлось смотреть в пол. Зеркал Влада не любила, она их даже у себя дома отвернула к стенам. Эта холодная гладкость…

«Кафельные стены пахнут больницей. Пол пахнет плесенью и больницей. Выпустите меня отсюда, выпустите, выпустите!»

– Девушка! – сердито повторили у неё за спиной.

Влада очнулась – и вышла на этаже. Кабинет врача оказался в самом конце разветвлённого коридора. Здесь же заботливо поставили ряд пластиковых кресел, но сидеть она не могла и встала – у окна, за которым был тихий морозный город. Хоть бы немного отвлечься.

Она закрыла глаза всего на секунду, а в сознание уже хлынула темнота и запах сырого брошенного подвала. Невыносимо болела нога. Влада лежала на полу и не могла подняться, и тихо стонала. В голос закричать не могла – голос не подчинялся.

– Вы по записи?

Она вздрогнула и обернулась: из-за двери на неё смотрел мужчина в спортивном костюме. В пустом отростке коридора они были одни, а значит – это врач. Надень он крахмальный халат, и Влада соврала бы, что нет, она не к нему и вообще заблудилась. Но пришлось кивнуть.

– Проходите.

Стул находился чересчур близко. Вот бы передвинуть его назад. Так она оказалась лицом к лицу с врачом. Он взял из её рук направление, раскрыл журнал и принялся писать. Спросил, не отрываясь:

– Рассказывайте, что вас беспокоит.

Раз уж пришла, нужно говорить. Влада отвела взгляд.

– Я вспоминаю то, чего не было.

– К примеру? – Он посмотрел внимательно и сочувственно, так, словно ему и вправду было дело до её воспоминаний. Серьёзный мужчина в очках, и ручка покачивалась в его пальцах, как будто раздумывала, клюнуть ли станицу в большой клетчатый бок, или не клюнуть.

– К примеру, я всё время вспоминаю какой-то подвал, там сыро, пахнет плесенью, темно. И меня заперли в нём. Я не могу найти выход.

Ручка всё-таки ткнулась в журнальную страницу, ещё пару слов он написал и замер. Влада не могла разобрать, что это за слова, хоть и сидела довольно близко.

– Почему вы думаете, что этого не было? Может, в детстве или в какой-нибудь книжке?

Влада втянула воздух, как будто собиралась нырять. Воздух пах шоколадом.

– Я точно знаю, что не в детстве. В этих воспоминаниях я уже взрослая, я даже помню, как я одета. Но это не всё, есть ещё и другие воспоминания. Например, дом на самом краю деревни, рядом с железной дорогой. Ночью там так темно, что видно целую россыпь звёзд. Помню собаку в будке, и имя её такое странное, Генерал что ли. А я выросла в городе. Я в жизни не бывала в деревне, спросите хоть у моих родителей.

Врач свёл руки под подбородком.

– Давно это у вас?

– Давно. С пятнадцатого сентября. Я запомнила.

Даже если он не присвистнул, Влада почувствовала, что ему очень хочется присвистнуть.

– Почему вы пришли сейчас? Вы же сами пришли?

Она кивнула: сама. В голом отростке коридора её никто не ждал.

– Просто я больше так не могу. Раньше это было редко и не так ярко. А сейчас – постоянно, без конца. Иногда я просыпаюсь ночью и не могу понять, где я: у себя дома или в том подвале.

– Хорошо. – Ручка опять заплясала по журнальному листу. – Расслабьтесь, вы уже пришли, значит, сделали первый шаг. Вы – храбрый заяц, но нельзя бороться с этим в одиночестве.

Он писал, а Влада молчала, нервно сжимая и разжимая пальцы. Тяжело шевелился за окнами город. С десятого этажа он казался приземистым и промёрзшим, по сизым венам дорог ползли сизые машины.

– Что у вас с руками?

Она уставилась на свои ладони, исполосованные запёкшимися шрамами. Как ему объяснить?

– Это для работы. Я пишу диссертацию по сущностям пятого порядка, и иногда мне приходится вызывать их. Понимаю, способ странный, но у нас в институте многие таким пользуются.

– М-да, – вздохнул врач. Откинувшись на спинку стула, завёл руки за голову. Он был высокий, с пучком рыжих волос на затылке, с уверенным взглядом, и ему хотелось доверять. – Можно поподробнее про тему вашей диссертации?

– Сущности пятого порядка. Они встречаются в заброшенных домах, стройках, везде, где раньше жили люди, а потом… – Влада запнулась. Врач смотрел на неё с тем же выражением сдержанной жалости. – Что?

– Вы же понимаете, что привидений не существует?

Влада усмехнулась. Ещё один, как же много их было. Пора бы придумать убойные аргументы для убеждения, но всё как-то не досуг.

– Как раз от этого лечить меня не надо. Или, в таком случае, лечите весь институт, и моего научного руководителя заодно.

Глядя в стол, он постучал ручкой по вздыбившейся странице журнала.

– Хорошо. Вы могли бы показать мне свою диссертацию?

– Это легко.

– Тогда приходите… ну хотя бы завтра, и поговорим предметно. А пока что я выпишу вам успокоительные, чтобы ночью не просыпаться в подвале.

Он черкнул пару слов не жёлтом квадрате рецепта. Влада взяла рецепт из его рук и, не глядя, затолкала в сумку. Всё равно она не собирается пить всякую дрянь: похоже, врач посчитал её совершенно чокнутой, да и выписал что-нибудь соответствующее. Похоже, сюда она больше не вернётся.

Влада поднялась, подхватывая куртку с вешалки.

– Всего доброго.

Он смотрел ей вслед, сведя руки под подбородком.

И соваться туда не стоило. Влада возвращалась к институту пешком: кипучая злость на себя требовала выхода. Она давила каблуками сапог тонкую наледь на тротуарах, и мысленно ругалась, поминая самый обидные слова. Попавшийся навстречу парень удивился выражению её лица.

Успокоительные! Всё, что ей на самом деле нужно – перестать маяться ерундой и приступить уже к работе. Альбина закончит анализировать отпечатки сущностей на хрустальных стёклах – и опубликует очередную статью, а Влада так и останется с горой не разобранных плёнок и целым диском недописанных кусков диссертации.

Она совершенно точно не сумасшедшая – ведь нельзя допустить, что пять лет специалитета и ещё два года соискательства – её собственная выдумка. Можно придумать подвал с кафельным полом, но нельзя – всю жизнь от начала до конца. Этим утром были шумные студенты, степенный Максим Игоревич и Альбина с грудой хрустальных стёкол. Они-то уж точно ей не померещились.

Влада остановилась у пешеходного перехода, чтобы перевести дыхание. С той стороны дороги на неё глазело здание института, облепленное строительными лесами. Одно крыло стало нежно-зелёного цвета. Второе докрасить не успели, и бросили до весны.

Она выдохнула и забыла вдохнуть. Здание по ту сторону дороги было облезшим и старым. То, что она принимала за строительные леса, давно переломалось и кое-где рухнуло. За высоким глухим забором был спрятан первый этаж, но выше она видела – окна зияли чёрными дырами.

Влада потопталась на месте, потом всё-таки перешла дорогу. Взвизгнувший тормозами чёрный джип злобно просигналил. Влада замерла у глухого забора.

«Внимание, опасность обрушения», – большие красные буквы на потемневших досках. Под ногами хрустел лёд: здесь его, кажется, и не пытались убирать, крутые наледи не давали подойти ближе.

– Девушка, не стойте там! Кирпич ещё на голову свалится, – крикнула сердобольная женщина с другой стороны улицы.

Влада дёрнулась – но тут же снова обернулась к институту. «Аварийное состояние. Опасность обрушения».

Она развернулась и пошла, понятия не имея, куда направляется. Мимо пустой автобусной остановки, мимо наглухо закрытого цветочного ларька. За институтом дорога тянулась через сквер и выходила к большой автомобильной развязке. Влада бесцельно шла от перехода к переходу. То тут, то там её подхватывала суетливая толпа и несла за собой. Переходы и развязки тем и хороши, что имеют направление.

На улицах продавали зимние яблоки. «Выращено без спецметодов», – красовалась табличка на каждом лотке. И, хоть все понимали, что враньё, и что без спецметодов яблок зимой не вырастишь, всё равно покупали.

Влада очнулась возле длинного двухэтажного здания из красного кирпича. Оно пряталось за скелетами деревьев, так что с развязки было почти не заметно и не портило облик большого города.

Она помедлила и пошла – по крошащимся листьям и хрустящему льду – к дыре обрушенных дверей. Если верить табличке у входа, здесь когда-то располагался архив, но сейчас внутри были листья, и лёд, и небо в провалах крыши.

Влада забралась подальше, нашла лестницу вниз. Подвальные двери оказались заперты на висячий замок, но и на лестнице было достаточно темно. На последних ступеньках она опустилась на корточки.

В сумке лежал перочинный нож – короткое чистое лезвие поймало солнечный луч. Он так привычно и удобно лёг в руку, что ей сделалось лучше, ведь должно же оставаться в мире что-то привычное.

Она разрезала замёрзшую ладонь наискось. Кровь едва выступила из пореза, но для вызова и этого было достаточно. Влада закрыла глаза и позвала. Она повторяла и повторяла заученные слова, пока во рту не сделалось горько.

Дом молчал. Он молчал мёртво, как только может пустой дом, далёкий от людей. Сунулся в окна пушистый от снежинок ветер, побродил по комнатам и тут же вылетел. Дом не издавал ни звука. Но хуже того – Влада сама ничего не ощущала, протягивая невидимые руки к покосившимся дверям и глухим коридорам. Затекали уставшие ноги.

Часы бессовестно врали: они показывали, что истёкло минут двадцать, хотя в доме она пробыла часов пять, не меньше, и очнулась на ступеньках, дрожа от холода.

Влада выбралась на людную улицу, купила в автомате горячий чай и остановилась в стороне, пытаясь согреться и собраться с мыслями.

Возможно, в этом доме на самом деле нет сущности, хотя и странно: идеальное же место. Возможно, это исключение из правил. Нужно найти верный вариант – место, где она бывала раньше, где сущности знают её и выйдут по первому же зову. Тогда…

И что тогда? Она сможет что-то доказать психотерапевту? Доказать всему миру, что не сошла с ума?

Идти никуда не хотелось. Залпом допив чай, Влада села в автобус и поехала домой. Где-то в сумке лежали перчатки. Неплохо было бы надеть их, чтобы не пугать людей вокруг изрезанными руками, но ей было так безразлично.

Дома она, не раздеваясь, прошла к компьютеру. Стемнело, и комнату через окно освещала красная эмблема супермаркета. Понемногу отогревая пальцы дыханием, она смотрела в экран. Невозможно медленно открылась папка с частями диссертации.

Она помнила, как писала её, и как выравнивала графики по левой стороне, и много раз пересчитывала статистику, чтобы не было пререканий с руководителем. Документы открылись. Продолжая дышать на пальцы, она смотрела на бессмысленно корчащиеся линии. Весь текст от абзаца к абзацу был полнейшей чушью, собранием слов, которые все вместе не имели никакого смысла, а по отдельности – рассыпались, как бисер между пальцев.

Влада закрыла документы, посидела ещё немного, собираясь с мыслями. Было что-то, что поможет ей. Было что-то – тонкая сосенка на крутом обрыве – за неё следовало уцепиться, чтобы не сойти с ума от отчаяния, одной, посреди чужого незнакомого города, в тёмной и холодной квартире.

Она подтянула к себе брошенную сумку. В дальнем кармашке лежал жёлтый квадрат бумаги – и вычурным почерком по нему тянулось название лекарства. В соседнем доме была аптека.

– Понимаете ли, Влада. – Он поднялся из-за журнала и вышел к стене, где висела белая доска. Алым маркером начертил изогнутую линию. – Так устроена наша психика: раздражение – реакция. Иногда раздражение бывает слишком сильным, и организм не может на него ответить, тогда и начинаются все эти фокусы сознания.

Влада, съёжившись, сидела на стуле перед ним. Она сама себе казалась маленькой и гадкой, как двоечница перед директором школы.

– Вы принимаете препарат?

– Да.

Виктор Юрьевич вернулся за стол. У него там были разбросаны бланки – много бланков, в каждом из которых он что-то подчёркивал и писал, и расписывался, и ставил печать. Влада опять не могла рассмотреть ни слова.

– А едите хоть что-нибудь?

– Я не могу.

– Нужно есть. Иначе придётся положить вас в клинику. В подвале больше не просыпались?

– Нет. – Она закрыла глаза. Как объяснить ему, что всю ночь она проспала как мёртвая, и проспала бы ещё столько же, лишь бы не возвращаться в реальный мир, где всё оказалось ложью.

– Хорошо. Понимаете ли, Влада, мир – это в самом деле то, что нам кажется. Ко мне приходят люди, мир которых мрачен и безысходен, они страдают, и я объясняю им, что их мир – всего лишь химические реакции в мозге. Исправьте свой мир, исправьте свой мир сами, вы ведь храбрый заяц. Вам нужно вернуться в реальность.

Он открыл верхний ящик стола, пошарил там. Зашелестела шоколадная обёртка. Влада принялась бороться с подступающей тошнотой.

– Я выпишу вам ещё один препарат. Его приём нельзя пропускать или бросать. Запомните? Ну а если потребуется контроль…

– Я запомню, – нервно оборвала его Влада. Не хотелось ещё одного упоминания клиники.

– Хорошо.

Она вышла из кабинета в душную пустоту коридора, купила в аптеке упаковку таблеток по рецепту и одну тут же проглотила. Должно же ей, в конце концов, сделаться лучше.

* * *

Зарина трещала весь вечер: о новом поклоннике, о вредной начальнице и платье, которое присмотрела себе к праздникам. Давно они не собирались так – вчетвером, на старой кухне, под вой ветра за окном. В доме было натоплено, пахло травами.

Отца недавно выписали из больницы, и он сидел во главе стола, бледный, но довольный, хоть для виду и ворчал, что все обращают на него слишком много внимания. На стол мама поставила варёную курицу и сухое печенье – то, что разрешалось отцу, а ещё она опять допоздна была на работе, так что ничего не успела приготовить. Но даже скромный ужин никого не смутил. Зарина пообещала, что завтра съездит в районный центр и накупит гору вкуснятины в новом супермаркете. Ну а пока можно обойтись и курицей с печеньем.

Но когда закипел чайник, она не выдержала.

– Слушайте, ведь было же варенье.

Она заставила Кира спуститься в погреб и командовала сверху.

– Это какое-то странное. Это вообще помидоры, чего ты их вытащил. А это что? Сливовое, да? А что в нём плавает, гвоздика? Ну ладно, попробуем.

Не дожидаясь, пока Кир выберется из подпола, она утащила банку на кухню. Когда он пришёл, варенье уже разлили по вазочкам и заварили чай. Оно пряно пахло, текло искрящимися ниточками, а в ложку попадались звёзды аниса и стрелки гвоздики.

– Сосед помер в прошлом месяце, – рассказала мама, переставляя чашки с места на место. – Видно, спился окончательно. Нёс какую-то ерунду, что за ним душа жены приходит каждую ночь. А утром его нашли на лавочке во дворе. Говорили, вроде всю ночь просидел, а наутро замёрз. Морозы тогда уже начались. Допился, значит.

У варенья появился странный горьковатый привкус. Пропавшее что ли? Кир отложил ложку.

Они просидели на кухне до часа ночи, и уже собирались расходиться, когда он заметил пучок высохшей травы, прицепленный к газовой трубе под потолком. Странно, раньше мама не страдала народной медициной. Ей, как главврачу районной больницей, было бы стыдно.

Лаванда. Любопытно, куда кладут лаванду. В печенье? Но мама всю жизнь ела только покупное, сама не пекла. Кир вообще сомневался, работает ли у неё духовка.

У варенья был отчаянный горьковатый привкус. Под утро, так и не заснув, Кир вернулся на кухню и открыл банку. В сливовой глубине застыла пряная звёздочка. Глупое ощущение, будто стараешься вспомнить прошлогодний сон. Образы вроде бы и знакомые, но не поддаются. Кир поднялся наверх, надел свитер, взял ключи от машины.

Вся улица потонула в предрассветной темноте, разве что снежные валы по обе стороны дороги не давали ему заехать на обочину. На трассе горели фонари, и его уверенность росла с каждым новым мазком света на подмёрзшем асфальте. Кир возвращался в город, откуда вчера с таким трудом выбрался, постояв во всех возможных пробках.

На въезде скорость пришлось сбросить. Бледное утро восставало над многоэтажками. Кир гнал машину так, что проделал пятичасовой путь часа за три. В телефоне не было её номера, но он вспомнил, куда нужно ехать и даже почти вспомнил – как она выглядит.

Это был обычный дом и обычный двор, в груди ничего не сжалось. У подъезда мялась девочка с таксой на поводке. Натужно гудел лифт. Кир поднялся по лестнице, как будто ощупывая реальность вокруг себя. Память возвращалась медленно, каждая ступенька – ещё одно сказанное слово.