Текст книги "Проклятье (СИ)"

Автор книги: Мария Чурсина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава 3. Чистейшая ложь

Великие дела стоят того, чтобы пожертвовать жизнью.

Желательно, чужой.

Никто не заметил, как она город налетела промозглая злая осень. Просто однажды утром все поняли, что солнце больше не взойдёт. В тумане, серо-розовом от уличных фонарей и автомобильных огней, оно не поднимется, и небо навсегда окажется закованным в панцирь стальных туч.

Рыдали птицы, убираясь из холодного города.

– Скажи, почему они называют тебя Мифом? Почему-почему-почему?

Она была невысокая, просто одетая и очень улыбчивая. Даже если она не хотела улыбаться, у неё на щеках всё равно рисовались ямочки.

– Глупый вопрос. – Миф сунул руки в карманы. Она зацепилась за его локоть кукольными пальцами, наряжёнными в вязаные перчатки. Как будто опасалась, что может потеряться в серо-розовом тумане и больше никогда не найтись. – Как же ещё им меня называть? Иван Иванович?

– Нет, – хитро улыбнулась она. – Я знаю, они называют тебя Мифом, потому что ты такой. Мифический. Как будто вышел из легенды, понимаешь?

– Мифический. – Он покатал слово на языке, пробуя его приторный сок.

Туман поглощал их шаги, глотал фасады домов и целиком съедал подворотни. В таком тумане можно было не бояться, что их увидят вместе. Миф болезненно улыбнулся, глядя, как делаются глубже и значительнее ямочки на её щеках.

– А тебя они называют Этта. Знаешь, почему? Сначала кто-то пренебрежительно кинул «эта». А они решили, это такое красивое иностранное имя. Этта. Звучит, да?

Она засмеялась, и туман сожрал её смех.

– Не приходи больше к институту, – сказал Миф, отворачиваясь. – Мало ли. Не приходи.

По трассе сновали плохо различимые машины. Мигал вдалеке переменчивый глаз светофора. Мимо проплывали призраки людей. Всё медленно, как на старой заедающей плёнке.

В голосе Этты зазвучала истеричная весенняя капель.

– Почему ты не хочешь? Раньше ты не говорил мне такого. Всё из-за неё, да? Теперь ты боишься, что она увидит нас вместе?

– Не говори глупости, – отдёрнул её Миф и запоздало понял, что резкость ничуть не поможет оправдаться. Ему захотелось оказаться дома, и чтобы Этта – в другом конце города, и чтобы отправить ей только одно сообщение. Всё равно она не рискнёт позвонить ему домой.

Она вцепилась в его рукав – острые кукольные коготки, бесцветно-блестящие. Как колючий снег под красную ветровку.

– У тебя с ней что-то было, да? Говори честно, я ведь всё равно узнаю.

– Прекрати. Что у меня могло с ней быть? Она маленькая.

– Третий курс. Ей уже девятнадцать. – Когда ситуация того требовала, Этта проявляла чудеса в познаниях математики.

– Всего девятнадцать. Всего, – поправил её Миф и аккуратно освободился из плена кукольных когтей.

– Посмотри мне в глаза! Посмотри. – Этта смотрела на него из-под накрашенных ресниц. Каблуком смешно вступила в лужу.

– Прекрати.

Она отстала на полшага, но быстро нагнала и снова вцепилась в его руку.

– Ты любишь меня?

– Конечно.

«Конечно» – это совсем не то, что «да». «Конечно» – это просто слово, которым можно отгородиться, как фанерным щитом. Миф поймал себя на том, что всё ускоряет шаг, и Этта уже не успевает за ним, уже почти бежит, каждый раз вступая тонким каблучком в лужу. Город рассыпал лужи по тротуарам, как ловушки для неверных. Не захочешь, а вступишь.

– Давай уедем отсюда, – несчастным голосом попросила она. – Ты же можешь всё бросить. Я так устала, давай просто всё бросим и уедем?

Миф усмехнулся, и расплывшиеся в тумане фонари усмехнулись ему в ответ. Город стоял рядом и как старый друг кивал – понимающе. К нему, словно к старому другу, можно было обернуться и бросить многозначительный взгляд: «нет, ты видел такую дуру?».

– У меня работа, – сказал он привычное.

– И семья, – всхлипнула Этта. – Я всё уже слышала. Просто давай уедем, а? Плевать на всех.

– Дай мне ещё неделю, – сказал он вдруг. Тембр голоса нервно запрыгал. – Через неделю я закончу одно дело, и тогда сделаем всё, что только пожелаешь.

Этта захлебнулась в заготовленных наперёд словах. Она собиралась утонуть в жалости к себе, а утонуть не дали. Её вдруг наградили призом, которого она добивалась много лет, и от ужаса и удивления Этта с минуту ничего не могла сказать. Она молча семенила рядом, пытаясь заглянуть ему в лицо. Миф наслаждался тишиной.

– Правда? – прошептала она наконец. Насмешливо каркнула ворона.

– Чистейшая.

Очки запотели от тумана, но Миф не останавливался, чтобы их протереть.

– Всего неделя? Правда-правда-правда?

– Ну да, всего-то. Потерпишь неделю?

Они замерли на перекрёстке, где сквозь туман проступили каменные демоны у крыльца старинного дома. Облупившаяся побелка на мордах зло топорщилась. Глазами, лишёнными зрачков, демоны смотрели сквозь людей.

На этом перекрёстке они обычно расставались. Этта коснулась плеч Мифа, сползла ладонями ниже.

– Ты только не болей больше, а то знаешь, как я за тебя испугалась? Ничего ты не знаешь.

– Ещё неделю, – повторил Миф, как заведённая игрушка.

– Тогда заканчивай быстрее, а я не буду тебя тревожить. Честно. Я тебя люблю-люблю-люблю. – Двумя пальцами Этта ткнула его в уголки губ и заставила игрушечно улыбнуться.

Никто больше не открывал окна. Никто больше не выключал в институтских аудиториях свет, и здание с раннего утра до глубокого вечера светилось из тумана жёлтыми прямоугольниками окон, как будто множеством глаз.

В перерывы больше никто не выходил в коридор, как будто боялись, что остынут нагретые места. В аудитории скучал даже заметно погрустневший философ, и рубашка его была застёгнута не на те пуговицы, так что правый край воротника топорщился вверх. Замечаний ему не делали: философ он всё-таки или кто? Ему позволительно.

– Тьфу ты, кажется, я подхватила простуду. – Маша полезла в сумку за платком. – Вчера до ночи лазали по какой-то недостройке. Сыро, холодно, я промокла насквозь.

– Я больше не разговариваю с тобой про Мифа, – уныло напомнила ей Сабрина и поправила сползшую с плеча куртку. Чуть тёплые батареи не прогревали даже самые крошечные комнаты института.

– Я Ляле рассказываю.

Замершая у подоконника Ляля подняла голову от чахлой аудиторской фиалки и сделала заинтересованное лицо.

– И что в этой вашей в недостройке? Призраки воют?

– Живёт какая-то ерунда. Даже не знаю, как называть. На призывы не откликается, данные по приборам колеблются еле-еле. Зато по всему периметру – куча собачьих трупов разной степени свежести. Вот как это называется?

– Отстрел бездомных животных? – предположила Ляля, заводя глаза под потолок.

– Я бы даже поверила, если бы у них у всех головы не были откушены. Да уж, и запах там…

Философ натужно кашлянул и дёрнул плохо застёгнутый ворот рубашки.

– Эй, вы могли бы ради разнообразия поговорить на другие темы? О косметике там, о колготках? – Рауль хлопнул тетрадью по краю стола. Из тетради на пол посыпались бумажные квадраты, исписанные мелким почерком.

Никто больше не улыбался. Маша думала, сколько же пройдёт времени, прежде чем снова выйдет солнце. Она скучала на занятиях и почти не разговаривала с Сабриной. Почти не писала записок, а те, что были написаны раньше – вытряхнула из сумки, скомкала и выбросила в мусорную корзину.

Машу тянуло прочь от надоевших бежевых стен, от выскобленных парт и преподавателей с промозглыми голосами. В комнате общежития ей тоже не сиделось, всё раздражало, даже стук дождя в окна. Ей хотелось туда: в подвалы, на чердаки, в грязные недостроенные и брошенные дома.

Ей нравилось думать, что она устала от людей. Что говорить с сущностями города куда проще, чем с Сабриной. Маше нравилось так думать, но стоило хоть изредка, хоть время от времени признаваться самой себе, что дело вовсе не в людях. Дело в человеке. В одном единственном человеке.

Она вспоминала, как недели две назад в аудиторию ещё до звонка вбежал Максим.

– Скоро срезовая контрольная. Должники, я жду от вас отработки, иначе не допущу. Я предупредил, потом не обижайтесь.

Прямо на ходу он развернул журнал и едва не налетел впопыхах на кафедру. Притаившаяся тут же Ляля заботливо отодвинула Максима от опасного угла. Он покопался в прозрачных страницах. Маша со своего места безразлично различила галочки и плюсики напротив чьих-то фамилий.

…– Так, Калашников – один семинар, Орлова – два. А, нет, извините, вам не надо. Вот. – Он со значением захлопнул журнал и говорил ещё что-то, о датах, темах, времени.

Маша не слушала – Сабрина обернулась на неё и смотрела долго и выразительно. Маша всё ждала, когда она заговорит, но этого не случилось. Сабрина моргнула и отвернулась. Словно бы её очень интересовали подробности отработки.

Потом было что-то ещё… что же? Туман с улицы проникает в память, наполняет её собой, затыкая призрачной ватой все щели. Ах да.

Как и было положено по расписанию, с восьмой недели начались лекции Мифа. Первый раз он вошёл – шлёпнул конспекты на кафедру – привычный полосатый свитер и волосы, собранные в хвост. Девушки из второй группы захихикали за Машиной спиной. Есть неписаное правило – если видишь симпатичного преподавателя, нужно немедленно захихикать.

Миф поправил очки, разглядывая аудиторию, которая амфитеатром поднималась вверх. Курсанты рассыпались по ней, как редкие звёзды над городом, – их было слишком мало, чтобы заполнить аудиторию полностью.

– Приветствую. Это все, или ещё явятся опоздавшие?

– Все, – мяукнула староста второй группы, и взрыв хихиканья повторился.

– Отлично. Тогда опустите жалюзи везде. Опустите, вы ничего не будете писать.

Те, кто ближе всех сидели к окнам, несмело поднялись и дёрнули вниз пластиковые шторки. Следом за ними Миф выключил лампы. Сероватый дневной свет ложился тонкими полосками на пол. Его хватило ровно настолько, чтобы Маша различила, как Миф вышел перед кафедрой и как опёрся на неё поясницей, привычно складывая руки на груди.

Потом прошла бездна времени, и вверху аудитории, у той самой двери запасного выхода, которая всегда была заперта, чуть слышно скрипнула половица. Призрачно-невесомые шаги зачастили вниз и замерли примерно на первой четверти спуска. По аудитории прошёлся шёпот. Даже нет. Маше показалось, что так могли бы звучать мысли, очень громкие мысли, и если бы у всех они совпали.

Она сидела за первой партой, но всё равно отчётливо слышала эти шаги в тишине и полумраке застывшей аудитории. Слышала и боялась обернуться. Она видела, как расцепляет руки Миф и поворачивает их ладонями вперёд. Или не видела, а просто её воображение и память, сливаясь в страхе, выдавали эту странную картину?

– Выходи ко мне. Ну! – сказал Миф, или опять показалось.

И шаги зачастили снова, нечеловеческие, больше похожие на кошачьи, но только если бы кошка имела шесть ног и отбивала бы ими чечётку.

– А! – не выдержал кто-то из девушек, сидевших в середине аудитории. Крик вышел рваным и хриплым.

– Тихо, – скомандовал Миф и на грани слышимости прошипел что-то нечеловеческое.

Всё стихло. Теперь уже зазвучали шаги Мифа. Он щёлкнул выключателем, и дрожащий свет ламп выбелил всю аудиторию разом.

– О боги, – выдохнула рядом Сабрина. Её сбившееся дыхание медленно восстанавливало ритм.

Все оглядывались, как потерянные дети, все заглядывали в проход между двумя рядами парт. Маша не выдержала и тоже заглянула туда. Она чуть не упала, хорошо хоть вцепилась мёртвой хваткой в край парты.

Никого там, конечно, не было. На тусклом паркете ступеней валялась чья-то потерянная ручка.

– Ну что, вы прошли две полевых практики, сдали четыре сессии. Кто расскажет мне, что это было?

Миф ждал, отсвечивали стёкла очков, и по паркету скакали солнечные зайчики, больше похожие на волчьи глаза. Миф ждал. Маша несмело потянула руку вверх.

– Итак? – он улыбнулся ей, едва заметным жестом требуя подняться.

Маша выбралась из-за парты, как улитка из домика. Впервые за кучу времени ей было неудобно стоять одной под взглядами однокурсников. Хотя, казалось бы, чего уж там, все свои. Видели всякое.

– Обычная сущность шестого порядка, созданная из энергетики живых. Ну, его ещё домовым иногда называют. Вероятно, очень молодая. Живёт почти во всех обитаемых помещениях, только если её не прогнала более сильная сущность. Ещё она очень редко показывается, если не вызывать специально. – Маша смотрела в парту. Сказанное вполголоса разнеслось по всей аудитории.

Мгновение Миф молчал, сея в Маше панику, а потом кивнул, спуская очки на кончик носа. Так было привычнее. Так он мог смотреть поверх.

– Абсолютно верно. Садись. – А потом обратился ко всем сразу. – У Маши талант, она управляется с сущностями, как с дрессированными хомяками. Опасайтесь её.

Он усмехнулся, давая понять, что шутит, но сказанное уже обсуждали, уже потянулась позёмка шёпота от парты к парте, от ряда к ряду.

– И что это? – одними губами спросила Сабрина, красноречиво выгибая бровь.

Что она хотела получить в ответ, интересно?

Маша зашуршала страницами тетради, надеясь, что Сабрина не выдержит долго. И она, наконец, не выдержала. Она отвернулась.

…На одном из семинаров к ней подсела Ляля. Миф изучал журнал, и гроздь его брелоков лежала тут же, на краю стола. Отвечал Мартимер – рисовал на доске странные схемы зелёным мелом, крошки летели на пол. Ляля щурилась, пытаясь разобрать его каракули, остальные притихли.

– Да, – выдохнула Ляля наконец. – Всё-таки самое главное в мужчине – это ум.

– Правда, – кивнула Маша, глядя, как Миф поджимает губы, рассматривая зелёные письмена.

– Ум – это всегда сексуально, – со знанием дела продолжила Ляля полушёпотом.

Они посмотрели друг на друга, как близнецы, которым только что случилось впервые увидеться. Маша растянула губы в улыбке.

– Ты меня понимаешь.

…Так всё и было. Грянул звонок, философ оставил в покое торчащий ворот, Сабрина нехотя отложила в сторону лекции по демонологии. Маша спрятала в сумку блокнот. Философия, Миф, философия. Что-то было общее, что-то знакомое было во всём этом. Философия, Миф… ах, да. Любовь.

– Я покажу тебе что-то интересное, – сказал Миф, захлопывая за собой дверцу машины.

Он улыбнулся – а улыбался он теперь так редко, что Маша ловила каждую дрожь его губ. Она чувствовала себя уютно в тёплом салоне автомобиля, отгороженная от осени прочным стеклом и улыбкой Мифа.

– Как дела с учёбой?

– Хорошо, – отозвалась Маша. Она скучала на занятиях, но делала всё, что требуется: ей не хотелось, чтобы Миф снова кого-то просил за неё. Это было даже не унизительно. Это было так, словно он растрачивал на пустяки весь запас драгоценного внимания к ней. Маша знала, что запас внимания не бесконечен, и ей не хотелось тратить его на ерунду.

Куда они ехали, Маша не очень понимала – видела только, что к окраинам. Улицы становились всё тише, небо опустилось на крыши девятиэтажек и нанизалось на антенны. Жемчужные бусы фонарей растянулись вдоль дороги, так что от одного до другого приходилось ехать в тумане. Изредка навстречу им из тумана выныривали машины, приветственно сигналили фарами и исчезали снова. Они плыли в тумане, словно призрачные корабли.

Маша не смогла бы вернуться обратно сама. Ей казалось, что вокруг был уже не город – другой мир. Призрачная девятиэтажка проплыла справа, и Миф остановил машину в просторном кармане дороги. Толстый провод повис совсем низко над её крышей. Маша задела его, когда выбралась наружу.

Она выбралась и мгновенно продрогла. Она тут же увидела: рядом с высоткой, приткнувшись, как ребёнок ко взрослому, стоял двухэтажный деревянный дом. В пустые окна не рисковал забираться даже туман.

– Это? – Не церемонясь, она ткнула пальцем в ту сторону. Миф неопределённо качнул головой.

У него были ключи от висячего замка на дверях, хотя вообще странно, зачем потребовался замок, если окна всё равно щерились наружу давно разбитыми стёклами. Наверное, у Мифа были ключи от всего города.

Они вошли. Внутри пахло обычным заброшенным домом, было тепло и сыро. Под ногами хрустели битые стёкла и мусор, нанесённый ветром. В углу валялась размокшая школьная тетрадка, Маша видела, как сквозняк тревожит её листы, пытается перевернуть и затихает, ощущая полное бессилие. В проходе валялся стул без ножки, и Миф пинком отправил его в сторону.

– Ребёнок, – сказал Миф, обращаясь к Маше, – ты же можешь. Почувствуй здесь хоть что-нибудь. Я ничего не могу здесь найти.

Маша замерла в дверном проёме, растерянно оглядывая размокшие оторванные обои. Когда-то они были в игровых розовых цветочках, теперь на стенах расцветали только пятна плесени и грязи. Она переступила на месте, прислушиваясь к скрипу половиц. Ничего. Совершенно ничего. Дом не отзывался на призывы.

Она заглянула за поворот и нашла там всего лишь прогнившую лестницу. Столбик перил врос в половицу, и только это спасло его от краха. Столбик перил – единственное целое, что осталось от всей лестницы.

Маша вернулась в общий коридор – Миф стоял там, сложив на груди руки. Сузив глаза, он смотрел в угол, обычный угол с куцым огрызком обоев у самого пола.

– Какой автобус сюда ходит? – сказала Маша просто.

Он обернулся, и очки сами собой поползли на кончик носа.

– Тебе не нужен автобус, я сам буду тебя отвозить.

Маше стало не по себе. Если Миф снизошёл до того, чтобы каждый день отвозить её на окраину города, насколько же всё это важно?

– Я могу долго… я же не знаю. Вы думаете, я смогу, если не смогли вы?

Миф медленно покачал головой.

– Просто попробуй. Они сами к тебе выходят сами, я же видел. Они к тебе тянутся.

Она разглядывала его профиль и не могла понять, что же с ним не так. Почему вечно поджатые губы поджимаются сегодня чуть по-другому. Почему цепкий взгляд поверх очков сегодня особенно цепок.

– Это вроде как контрольная, да? – произнесла она с надеждой.

– Вроде как. Пусть это будет так называться, если хочешь.

Маша нервно заправила за ухо прядь волос и снова пошла бродить по короткому коридору – две квартиры вправо, две квартиры влево, рухнувшая лестница между ними. Осторожно ступая по гнилым половицам, она взялась за столбик перил и заглянула на второй этаж. Там, подхваченная ветром, струилась грязная капроновая лента.

Под окном большой комнаты росло дерево. С него давно облетели листья, а туман пожрал его основание. Маша попробовала сесть на узкий подоконник, но только испачкала джинсы и соскользнула. На ладони осталась серая влажно-прилипчивая труха.

Маша позвала ещё раз – молчание в ответ. В отчаянии она достала из кармана кольцо, которым не пользовалась уже очень давно: Миф почти отучил её прибегать к помощи вещей.

Серебро поблекло, и у самого замочка затянулся узел. Пока Маша распутывала его, замёрзшие пальцы онемели вконец. Кольцо закачалось на цепочке – медленнее, медленнее, и затихло совсем.

Сквозняк принёс едва различимый запах табачного дыма. Маша сунула кольцо в карман и пошла к Мифу. Она ожидала застать его на том же самом месте, и ждала, что остекленевший взгляд всё так же будет упираться в облезлый угол. Но Мифа не было в комнате.

Она заглянула в каждую комнату, пока не дошла до последней, тупиковой. Здесь, вероятно, прорву времени назад была чья-то гостиная: на дюбелях повисли остатки книжных полок. До неузнаваемости грязная игрушка валялась в углу – синий искусственный мех перепачкался землёй.

Миф стоял у окна, как будто в середине комнаты ему не хватило бы света, и листал блокнот, щурясь поверх очков. Он не сразу её заметил. Потом заметил всё-таки – Маша поняла это по тому, как напряглись его плечи, – и ещё несколько мгновений не шевелился, словно надеялся, что Маша уйдёт или растворится. Она осталась, и Миф нехотя закрыл блокнот.

– Вы уверены, что здесь вообще что-то есть? – спросила она, осмелев. В другой раз она никогда бы не поставила под сомнение слова Мифа, но кольцо, повисшее на цепочке мёртвым грузом, выбора не оставило.

Миф смерил её взглядом, утвердительно кивнул.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. – От удивления Маша развела руками. Подхваченный насморк, конечно, был не в счёт. Вряд ли о нём стоило сообщать Мифу.

– Ну ладно. – Он тяжело вздохнул и зашагал к выходу.

Маша бросилась следом, именно – бросилась, потому что, оцепенев в нерешительности, успела потерять его из виду. Оставаться одной в мёртвом доме она не хотела, хоть и заблудиться тут было невозможно.

– Сегодня понедельник? – Миф стоял у двери, покачивая в руке ржавый навесной замок. – Хорошо. Значит, до пятницы ещё есть время.

Маша хотела спросить, зачем дожидаться пятницы, но не успела: Миф загремел ключами, отчаянно застонали дверные петли. Утроба дома отгородилась дверью, и разом исчез запах истлевающего прошлого. Маша прошла к самому ближнему окну, глянула внутрь.

Ничего там не изменилось: стул с отломанной ножкой валялся у стены, и клок обоев свисал в том же самом месте. Но она поразилась, как разительно было отличие – смотреть изнутри или же снаружи.

– Эй, – тихонько позвала она ещё раз, напоследок, и дом вдруг отозвался.

Тяжёлый, трупно пахнущий сквозняк лизнул её лицо и тут же растворился в осеннем ветре. Маше стало не по себе, она отпрянула от окна и побежала к Мифу, прямо через размякший от дождя газон, наискосок, по щиколотку утопая в грязи. Мёртвая коричневая трава налипала на кроссовки.

Ей больше не хотелось спрашивать, уверен ли он, что кто-то живёт в доме. Теперь она и сама знала это наверняка. И не знала только, хочет ли она встретиться с ним лицом к лицу.

– Ещё есть время, – снова произнёс Миф. Говорил он с таким видом, будто пока Маши не было рядом, он всё равно повторял эту фразу. Повторял и повторял одним и тем же тоном.

Маша молча зашагала позади него. Она ждала, что Миф отдаст ей ключи, как он всегда делал, но он не глядя сунул их в карман ветровки. Может, он просто задумался и забыл – какая, простите, мелочь, – но Маше она запала в память. Что же, ключи от этого дома он не доверит ей? Не заслужила, выходит?

Стоило им отойти от дома шагов на десять, как в мир, парализованный тишиной, хлынули звуки. Поднимая фонтаны брызг, неслись по трассе машины, и утробно, на одной ноте, завывала музыка из чьей-то открытой форточки.

– Мифодий Кириллович, а почему вы спрашивали меня…

Поймав его взгляд, Маша замолчала и молчала долго – до машины, и в машине. Наверняка он был разочарован. Об этом думала Маша, наблюдая, как тянутся вдоль дороги жемчужины фонарей, нанизанные на провода. Фонари никто не выключал даже в полдень, и это впервые показалось ей разумным. Следующий раз, когда придётся сюда ехать, она возьмёт фонарь посильнее. В памяти дом предстал сумрачным, хоть на деле он был почти прозрачным от ветхости и весь в дырах окон.

Только за квартал до общежития Миф как будто оттаял. Или притворился, что оттаял, и криво улыбнулся, поймав Машин взгляд в зеркале заднего вида.

– Завтра мы не увидимся. Я позвоню.

Маша ощутила резкий прилив радости. Завтра она не вернётся в мрачный дом на окраине города! Можно даже отложить на потом поиски фонаря.

Она даже не заметила, как из переулка они вывернули к общежитию.

– До встречи, – сказал ей Миф в зеркало, не глядя поймал за руку и несильно сжал.

Он не позвонил ни завтра, ни в среду, и Маша везде таскала с собой телефон, чтобы не пропустить. Сначала она делала вид, что совсем не переживает и даже рада, потом забеспокоилась всерьёз. Даже могильный образ дома отодвинулся на задний план по сравнению с пропажей Мифа.

Приходилось с содроганием ждать лекции в пятницу. Уж если бы Миф не явился и тогда, Маша дала бы волю панике. Но телефон зазвонил раньше – в четверг ночью. Нащупав мобильный и кое-как попав ногами в тапочки, Маша выскочила из комнаты, чтобы не приводить в ярость Сабрину, которая только что улеглась спать.

В комнате отдыха горела бледная лампа, и вялые листья растения, похожего на папоротник, опускались на подлокотник продавленного кресла. Маша отвела листья в сторону и села.

– Мифодий…

Договорить приветствие он ей не дал.

– Маша, как ты себя чувствуешь?

Она растерянно помолчала. С чего бы Мифу было интересно её здоровье? Или он помнил о том насморке? По утрам Маша разводила в горячей воде шипучую таблетку и пила безвкусную молочно-белую жидкость. От этого насморк проходил, и возвращался он только потом, в горячке учёбы, когда ей до него уже не было дела.

– Хорошо. А почему вы…

– Ты обдумала моё задание? Готова съездить туда ещё раз?

«Его нужно было обдумать?» – едва не ляпнула Маша. Она старалась не вспоминать мрачный дом, и что уж там обдумывать? Ей не хватило бы знаний. Ей не хватило бы даже интуиции. Но как это высказать Мифу?

– Ну да…

– Отлично. Тогда увидимся завтра. Приходи после занятий. И знаешь, что? Когда мы наедине, не называй меня по отчеству. А то чувствую себя старым нудным профессором.

Она не успела попрощаться или хоть что-то мяукнуть в ответ – Миф бросил трубку. Маша ещё посидела на подлокотнике кресла, чувствуя, как листья щекочут ей поясницу – голую полоску тела между джинсами и футболкой. На экране телефона отразилась привычная заставка – летучая мышь с раскрытой ярко-алой пастью.

Двадцать семь секунд. Миф не потратил на неё и полминуты. Но спросил, как она себя чувствует. Стоило ли ради такого будить Сабрину и нестись через всю комнату, подальше от хлопнувшей двери?

Потерев поясницу, Маша встала и с раздражением сунула телефон в карман. Ей пришла в голову мысль, что стоило бы сказаться больной. Никуда не убежит этот мерзкий дом, а она сможет оттянуть время. Но время было упущено, глупо было бы звонить Мифу снова и отпрашиваться на завтра. А завтра… завтра шарахаться от него по институту, чтобы не поймал на обмане.

Маша побродила по пустому коридору, чтобы успокоиться. Она всё равно не сумела бы заснуть. Закрывала глаза, и перед ними вставал дом с дырами окон, из которых лезли наружу щупальца тумана.

Ей хотелось поговорить, но было не с кем: Сабрина не жаждала бесед, Ляля, наверняка, уже легла спать. Не будить же её – это выглядело бы как жест отчаяния. Ещё отчаяннее было звонить Мифу. Только ему позволительно будить Машу посреди ночи. Наоборот – никак.

Не с кем поговорить, совершенно не с кем.

Маша вернулась в комнату отдыха и с ногами забралась в кресло, бросив тапочки рядом. Растение, похожее на папоротник, отгородило её от всего мира. Снова экран телефона – снова алая пасть летучей мыши.

Миф однажды спросил, как её зовут. Её звали Эми. Маша дала ей имя просто так, совсем не задумываясь, почему Эми, а не Сьюзи, например.

Она не услышала шагов – Сабрина всегда ходила бесшумно – зато Маша успела заметить движение за узорчатой перегородкой. Сабрина, как была, в спортивных брюках и футболке, непривычно – с распущенными волосами, возникла из полутёмного ответвления коридора.

– Еле нашла тебя. Ты быстро сбежала.

Белая футболка с надписью на спине – что-то многозначительное о лепестках сакуры. Сабрина села на подлокотник кресла, на тот, что был дальше от приставучих листьев.

Маша быстро, как будто её застукали за преступлением, убрала телефон в карман. Алая пасть Эми и запись о том, что ей звонил Миф, канули в темноту. Сабрина сделала вид, что не заметила.

– Маша, ты же понимаешь, что у тебя с ним ничего быть не может?

Её волосы пощекотали Маше плечо.

– В каком смысле? – растерялась она. Впервые за много дней Сабрина заговорила с ней о Мифе. Впервые за много дней Сабрина заговорила с ней. Дежурные вопросы-ответы не в счёт, конечно.

– У него жена и, судя по всему, любовница. Все вакантные места заняты. На что ты вообще надеешься?

– Я же… – испугалась Маша и не смогла договорить. Она никогда не думала о таком – не приходило в голову. И вообразить себя претендующей на что-либо подобное было унизительно, как будто стоишь в очереди в дамскую комнату, а очередь всё не движется.

– Слушай, я понятия не имею, что он тебе наговорил и что у вас там уже было. – Сабрина смотрела сверху вниз, участливо и так всепрощающе, что унижение внутри Маши выпустило когти и угрожающе царапнулось. – Но это безнадёжные отношения. Он поиграет с тобой и бросит, как ты не можешь понять.

Чувствуя, как горячая волна захлёстывает её с головой, Маша зажмурилась посильнее, потом открыла глаза. Волна схлынула, но на щеках наверняка остались следы – вот они и горели.

– Всё не так, – сказала она механически, потому что нужно было что-то сказать.

– А как? – Сабрина сидела на подлокотнике кресла, такая прямая и правильная, что позавидовала бы Горгулья.

Она сказала совсем не то, что собиралась. Не то, что было бы правильно и разумно. Она сказала то, что диктовала рванувшая наружу обида.

– Слушай, ты не хотела говорить о Мифе, вот и не нужно. Я сама разберусь с этим. Бросит, значит, бросит. Не твоё дело.

Она ощутила, как Сабрина сползла с подлокотника. От движения воздуха шевельнулись резные листья. Маша отвернулась, чтобы не видеть. Щёки пылали по-прежнему, спрятанный в карман телефон жёг кожу через тонкую подкладку джинсов.

Сабрина всё ещё стояла рядом – и пыталась успокоиться, – это Маша знала, даже не оборачиваясь. А если бы обернулась – прочитала бы ещё раз претензионную надпись о лепестках сакуры. Почему она никак не может запомнить эту надпись…

– Я ждала, что ты это скажешь, – жёстко произнесла Сабрина, пока Маша размышляла, куда ей сбежать. – Но я всё-таки надеялась, что ты будешь вести себя разумнее. Ну теперь мне придётся идти на крайние меры. Пойми, я только хочу защитить тебя.

Маша всё-таки обернулась: Сабрина стояла к ней в полоборота, очень собранная, и сосредоточенно щурилась в угол комнаты.

– Что ещё за крайние меры?

Сабрина не ответила. Она кривила губы и размышлениями не делилась. Машу затрясло. Она повторила снова, уже не надеясь на ответ.

– Какие меры?

Что ещё ей было делать? Уронить голову на подставленные руки и расплакаться? Обещать, что больше никогда? Уйти, чтобы не видеть? Маша собиралась сделать хоть что-то, но она так устала, что просто сидела, цепляясь ногтями за облезлую обивку кресла.

Сабрина обернулась.

– Все, которые потребуются. Я добьюсь, чтобы он отстал от тебя. Я пойду на кафедру и рассажу всё. Они должны разобраться. Я, в конце концов, поговорю с его женой. Он не имеет права так себя вести. Маша, так не может продолжаться, потому что не может и всё!

Ночь, которая до того казалась неприятной, стала вдруг абсолютно невыносимой. С лестницы потянуло запахом гниющих листьев. Навязчивый, горький аромат разлился в воздухе, от него першило в горле, слезились глаза. Маша зажмурилась.

– Ну как, как он себя ведёт? Ты что, свечку держала? Ничего не было, пойми. А то, что я чувствую – мои личные проблемы. При чём здесь Миф?

– Я понимаю, – обречённо сказала Сабрина. – А вот ты не понимаешь. Если бы он вёл себя, как следует, ты бы ничего не чувствовала. Он должен был заметить и тут же провести черту. Он не имел права такое допускать. Ты что, не понимаешь, что он нарочно тебя влюбил?