Текст книги "Сент-Женевьев-де-Буа"

Автор книги: Марина Юденич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Она болтала, легко и непринужденно, втягивая его в какой-то порхающий разговор ни о чем, и лишь изредка и как бы невзначай подбрасывая один-два вопроса о его прошлом, родителях, детстве, бабушке с дедушкой, более даже далеких предках, которых он, как выяснилось не знает вовсе. "Зачем ей это? "

– так же мельком подумал он и сразу же забыл свой вопрос в плену ее светлого очарования Болтая, она внимательно, но весьма искусно то есть практически незаметно для окружающих, оглядывала огромный зал ресторана и посетителей за соседними столами Впрочем так поступают многие женщины, оценивая публику, а более – то внимание которое вызывает или не вызывает у окружающих их собственная персона Что-то, а скорее кто-то за дальним от них и почти скрытом в мягком полумраке столом, привлек ее внимание и она несколько раз бросала в туда короткие быстрые взгляды, упуская при этом тонкую нить беседы Наконец, почувствовав легкую тревогу и даже некое смутное предчувствие, что чудный вечер будет испорчен, он решился спросить ее – Ты кого-то знаешь здесь?

– Ты тоже, – легко и слегка таинственно сообщила она, нисколько не раздосадованная вопросом, к чему он внутренне был готов – посмотри, за тем столиком, ну дальним… Видишь? С блондинкой. Ну же! Ты должен его знать, он ведь очень знаменит теперь! Видишь?

Ему пришлось неловко весьма развернуться едва ли не всем корпусом, но он разглядел того, на кого так настойчиво указывала Ирэн и конечно же узнал его Это был действительно очень известный голливудский актер, без участия которого не обходился вот уже несколько лет кряду ни один нашумевший боевик – Послушай, – ее глаза лихорадочно заблестели, яркий румянец проступил на скулах сквозь смуглую кожу, и вся она была сейчас – сгусток кипучей лихорадочной энергии, – давай пригласим его к нам Это же будет ужасно забавно! Ну что ты сидишь? Зови метрдотеля и отправь его к нему! Ну же!

– Ирэн, я не думаю, что это будет удобно… И потом, он наверняка не согласиться В конце концов, он звезда – мировой величины и…

– Вот именно. Он звезда мировой величины, и поэтому я хочу, чтобы сегодня он ужинал с нами Зачем бы иначе он нужен был здесь, как ты думаешь?

– Но с чего ты взяла, что он примет наше предложение? – он был настолько обескуражен ее самоуверенностью, что осмелился даже возражать Бесспорно, власть его над ним была абсолютной, но тот – кинозвезда и герой светских хроник, он – то почему станет исполнять капризы безвестной, пусть и очень красивой женщины?

Она вдруг замолчала и долго смотрела на него, не выражая никаких эмоций, а как бы размышляя Взгляд был недобрым и слегка насмешливым, словно ей было известно нечто такое, что никак не мог понять он, и тем самым смешил и раздражал ее одновременно Потом она заговорила, вопреки его ожиданиям без раздражения и злости, напротив очень спокойно и в своей манере странно растягивать слова, выговаривая их на какой-то особый лад – А это, друг мой, уже не твоя печаль. Изволь делать то, что я тебе говорю и немедленно Он жестом подозвал метрдотеля и тот, весьма обескураженный и вероятнее всего недовольный странной просьбой отправился тем не менее к дальнему столику, сохраняя невозмутимость и торжественность Он сохранил их и в дальнейшем, хотя в глубине души – и в том Поляков был абсолютно уверен – был так же как он сметен и потрясен, тем, что произошло далее Актер не просто предложение принял, но прежде довольно беспардонно избавился от блондинки, коротавшей с ним вечер Он проводил ее до выхода из ресторана, откровенно весьма преодолевая сопротивление женщины, которая все то время пока они шли, а точнее будет сказать – он теснил ее к огромным стеклянным дверям, пыталась остановиться и эмоционально весьма разобраться в ситуации, в которой явно ничего не понимала, но была ею шокирована и возмущена Когда с блондинкой было покончено, звездный ковбой, прямиком направился к их столику, сияя улыбкой, растиражированной многократно не только его фильмами, но и не менее знаменитыми рекламными кампаниями с его участием Впечатление было такое, что весь вечер он только и ждал этого момента, да и в Довиль, собственно, приехал исключительно ради него Не иначе. Через полчаса они были уже на ты и обсуждали, где будут обедать и ужинать по меньшей мере в ближайшие несколько дней Полякову мировая звезда откровенно не понравился Причем неприязнь эта имела основание совершенно объективное – актер был беспросветно глуп и потрясающе самоуверен В последнем, он мог бы составить серьезную конкуренцию самой Ирэн. Сейчас, однако, она была – само почитание, восторг и обожание в одном флаконе Причем, по мнению Полякова, иногда, впрочем вероятнее всего – сознательно она переигрывала и тогда лесть и восхищение становились откровенно издевательскими, но кумир миллионов этого не замечал – ему Ирэн нравилась все больше и больше Причем, красоту ее он вряд ли в состоянии был оценить – вкусы его формировались явно по голливудским стандартам, а скорее всего по стандартам популярных за океаном комиксов – внешность недавней его спутницы была тому подтверждением и свидетельством. Но зато Ирэн умела восхищаться О, как она, оказывается, умела восхищаться! Звезда плавилась на глазах, словно восковая ее копия, елочная, с фитильком внутри, который запалили изрядное уже время тому назад Ирэн как-то сразу так повела беседу, словно они с американцем знакомы были до этого лет сто, не меньше и просто случайно и счастливо для обоих вдруг встретились в добром старом Довиле. Полякова она представила следующим образом: " Господин Поляков из России Он как раз тот самый «новый русский», о которых так много пишут теперь здесь, в Европе У вас в Америке, наверное тоже, Джон? ", отмежевавшись одной фразой и от России, и от Полякова, и разумеется от « новых русских», популяции для большинства европейцев забавной, но скорее пугающей, чем располагающей к близким неделовым контактам Джон оживился, разговор на эту тему он мог некоторым образом поддержать – О, разумеется Я слышал, в России, про «новых русских» рассказывают какие-то специальные анекдоты Это правда, господин Поляков? Расскажите! Я люблю анекдоты Без особого энтузиазма Поляков рассказал один из самых смешных, на его взгляд, анекдотов, разумеется с неизменным шестисотым « Мерседесом» в качестве главного атрибута Реакции не последовало Он рассказал еще одни, тоже довольно смешной. Американец смотрел на него без тени улыбки, скорее настороженно Поляков рассказал третий, старый, один из первых, над которым долго смеялась вся Россия Шестисотый «Мерседес» в нем тоже присутствовал Американец, наконец, заговорил – Но это совсем не смешные истории, Дмитрий – они дружески обращались друг к другу по именам, однако это не изменило отношения актера к услышанному – Почему Джон? – Поляков был искренне удивлен, в своем английском он не сомневался и то, что суть анекдотов, совершенно простых и незамысловатых. доведена им до собеседника без искажений и им схвачена, был уверен – Потому что нет ничего смешного в том, что разбиваются такие дорогие машины, – сурово отчеканил кумир и гордо добавил, – я люблю « Мерседес», у меня их три, в том числе самый последний Поляков не нашел, что на это можно было ответить Ирэн нежно улыбалась американцу, и, смеясь глазами, незаметно подмигивала Полякову Вечер продолжался Они спросили русской водки и черной икры, но потребовали, чтобы ее подали по-русски – в большой хрустальной вазе, заполнив ее до краев Вазу выбирала Ирэн Официант споро и без малейших эмоций демонстрировал ей поочередно все имеющиеся в арсенале ресторана хрустальные ( на этом она настаивала категорически) емкости – пока она не остановила выбор на одной из них – круглой, глубокой, на массивной бронзовой ножке Вообще-то это был ваза для фруктов, но Ирэн уверено и безапеляционно, как делала это всегда, утверждала, что в России икру подают именно так. Полякову было все равно, в американец приходил от всего происходящего все в больший восторг Шампанское они отправились пить в их апартаменты, американец, разумеется был взят с собою Ресторан к тому времени уже совершенно опустел, но метрдотель, бесстрастный как и прежде, но внутренне натянутый как струна, ( Поляков почему-то очень остро чувствовал состояние этого постороннего и безразличного ему человека), провожая их безупречно радушной улыбкой, про себя вздохнул с облегчением – скандал, призрак которого буквально витал в воздухе с того момента, как американец поволок свою блондинку к выходу, не случился – это было большой удачей для ресторана.

Но не для всего отеля « Рояль» Потому, что все еще было впереди.

Когда генералу Беслану Шахсаидову доложили о страшной необъяснимой гибели его друга и названного брата Ахмета, несколько дней назад отправленного им самим в сопредельную с Ичкериией русскую губернию для проведения летучей разведки перед серьезной акцией, которую он готовился осуществить, он отреагировал так, как должен был отреагировать мужчина – ни один мускул не дрогнул на его смуглом красивом лице, большую часть которого покрывала густая жесткая борода, и не затуманился взгляд, как не изменилось и его выражение – холодного отчужденного презрения ко всему окружающему миру Впрочем, если оказался бы в эту минуту рядом с молодым генералом человек наблюдательный, он наверняка отметил бы странную метаморфозу, происходившую с его глазами, направленными обыкновенно в одну точку и в ней как бы застывшими. Чаще всего – это были глаза собеседника, от чего большинство людей, коим доводилось беседовать с генералом, испытывали сильное неудобство и некую необъяснимую порой тревогу, и свой взгляд спешили отвести в сторону. В тот самый момент, когда сообщили Беслану скорбную весть, неподвижные зрачки его глаз начали медленно менять цвет, темнея и словно наливаясь мраком, проступающим откуда-то изнутри, из глубин души.

Близко знавшие его люди эту странную особенность знали хорошо – глаза Беслана меняли цвет в зависимости от его настроения и душевного состояния в данную минуту Обычно они были зелеными с примесью карего цвета, такие глаза часто встречаются у представителей некоторых народов Северного Кавказа Однако в минуты раздражения, злости и гнева – они темнели, причем в зависимости от силы и остроты эмоции – цвет их делался более насыщенным – случалось, они становились почти черными, зрачок сливался с радужной оболочкой. Глазницы его тогда становились бездонными омутами-провалами и судьба тех, на кого устремлен был такой взгляд была, как правило, незавидной Напротив, в минуты душевного отдохновения, радости и счастливого покоя глаза генерала светлели, наливаясь изумрудным сиянием и приобретали совершенно необычный мягкий теплый оттенок Но эта особенность известна была лишь очень близким генералу людям, а таковых теперь, со смертью Ахмета, практически не осталось на этой земле От наблюдательного человека, окажись он в ту минуту рядом с Шахсаидовым, не скрылось бы и то, что мускулы на его бесстрастном лице действительно остались неподвижны, но внутренне сильно напряглись, отчего внешне не изменившее выражения лицо, словно окаменело изнутри, превратившись в сплошную жесткую маску Однако такого человека в эти минуты не было рядом, а те кто, пришел к генералу с докладом, спешили выполнить эту тяжелую миссию как можно быстрее и избегали встречаться с ним глазами Эти люди были не робкого десятка, но сейчас они боялись и имели для этого все основания – реакция Беслана могла быть непредсказуемой Однако им повезло. Выслушав доклад и задав несколько уточняющих вопросов, он отпустил всех без комментариев и даже без указаний, что и как делать дальше Они восприняли это так, что командиру просто надо как следует подумать, прежде чем принять решение и приступить к дальнейшим действиям В том, что они незамедлительно последуют, сомнений не было ни у кого Когда за его людьми закрылась дверь, генерал не смог более сдерживать себя – удар его тяжелой, сжатой в кулак руки о гладкую поверхность стола был страшен – тяжелый золотой браслет массивного « Ролекса» рассыпался на мелкие кусочки, которые со звоном разлетелись по комнате, а сами часы тяжело стукнув об пол, отлетели в дальний угол. Он не заметил этого и не почувствовал боли. Собственно, физическая боль никогда не тревожила его всерьез – болевой порог был, видимо, очень высоким. Несколько иначе обстояло дело с болью душевной Беслану Шахсаидову шел тридцать третий год К этому возрасту он был уже очень известен, но слава его была многолика. По крайней мере, разные люди отзывались о нем совершенно по-разному, причем чаще всего это были диаметрально противоположные суждения. Его называли и национальным героем, пламенным борцом за свободу своего маленького народа, и крупным международным террористом, идеологом исламского террора в самых массовых и кровавых его формах, мужественным и бесстрашным полевым командиром, наносившим федеральным войскам самые сокрушительные удары в минувшей войне, и хитрым политиканом, любителем и знатоком подковерных интриг, и бессеребреником, аскетом, довольствующимся в своей земной жизни самым малым, и одним из самых богатых людей диаспоры, нажившим на войне сотни миллионов долларов. Все это было отчасти правдой, и, столь же отчасти-не правдой. Те же, кто постоянно был с ним рядом, давно уже не называли его иначе, как Бес, и за глаза, и обращаясь в лицо. Это имя было простым и удобным, оно вполне устраивало его. О более глубокой мистической подоплеке он никогда не задумывался Мистика была явлением, которое он не понимал и посему отрицал начисто То же было и с религией – ислам был для него лишь образом жизни, которого он, особенно последние годы, придерживался неукоснительно Потому что это был образ жизни его отца, деда, прадеда и всех предыдущих поколений предков, сколько их было на этой земле Нравственные и философские аспекты ислама никогда не занимали его, так же как и мифологические составляющие религии – их он просто не понимал и не желал брать в расчет.

Именно с этих позиций будет рассматривать он потом факты гибели передового отряда, посланного им на разведку в Россию Однако это произойдет несколько позже, когда к нему вернется способность спокойно рассуждать и анализировать Сейчас же Бес не испытывал ничего, кроме боли, раскаленной огнедышащей, кипящей как расплавленная лава, которую исторгает из своего чрева разбушевавшийся исполни – вулкан Она заполнила его всего изнутри, растекаясь по самым отдаленным и труднодоступным уголкам его души и сознания, испепеляя их своим раскаленным потоком Когда боль немного отступит, он хорошо знал это, ее место займет ярость – столь же нестерпимая, заполняющая собой все его существо, и ему потребуются огромные волевые усилия, чтобы удержать свое тело на месте и не дать ярости выплеснуться наружу. Тогда могло произойти страшное, как случилось это однажды, когда мучимый столь же сильным приступом ярости, он собственноручно расстрелял пятерых пленных русских солдат, которых уже собирались обменять на его бойцов, захваченных федералами. Тогда от дальнейшего безумия и позора его остановил Ахмет – больше никто не посмел встать на пути. Теперь Ахмета на стало.

Что такое был для него Ахмет? Людям он говорил просто – «брат», и всем было понятно. Они не были родными братьями, и даже родственниками не были, но еще в раннем детстве исполнили обряд братания, высокочтимый их народом – оба сделали глубокие надрезы на кистях рук и когда из ран полилась кровь, переплели руки так чтобы рана соприкоснулась с раной и кровь таким образом смешалась Поэтому, говоря « брат», он нисколько не грешил против истины Но это громкое и гордое имя, на самом деле, не отражало и сотой доли того, чем по-настоящему был для него Ахмет. Сам он никогда не смог бы объяснить этого словами. Ахмет же как-то рассказал забавную сказку, которую называл по – научному-теорией, об «андрогенах», людях разделенных Богом или какой-то еще неведомой силой на две половинки, разбросанные потом по свету и обреченные всю отмеренную жизнь искать друг друга Повезет-найдут и объединятся в счастливый союз, брачный или любовный, если это мужчина и женщина, дружеский – если половинки оказались существами однополыми. И обретут счастье Не повезет – половинка не отыщется – и всю свою жизнь человек мается, не понимая даже, что с ним происходит. В сказку эту Бес поверил сразу и безоговорочно – Ахмет конечно же был его половинкой, но людям этого не объяснить и он говорил коротко и понятно – «брат»

Впрочем, если бы и не существовало на свете красивой но малообоснованной теории об андрогенах, в отношении их двоих ее следовало бы придумать, поскольку в определенном смысле они действительно как бы являли собой две половины одного гармоничного целого. Причем то, чем в избытке наделена была одна, напрочь отсутствовало в другой – обходиться друг без друга поэтому им было крайне трудно. Возможно, в силу именно этого обстоятельства они практически никогда не расставались, но по этой же причине трудно было представить себе более непохожих людей, трогательная привязанность которых искренне удивляла многих.

Они родились в один год, в одном горном селении. Причем обоим повезло со временем рождения, поскольку они появились на свет уже после смерти вождя всех народов, когда их семьи были возвращены из холодных неприветливых степей Казахстана в родные горные ущелья Поэтому они выжили, в отличие от старших братьев и сестер рожденных в ссылке и там же похороненных. Впрочем, на этом формальное сходство между ними заканчивалось. Ахмет был единственным, оставшимся в живых ребенком немолодых сельских учителей, людей в селе очень уважаемых, к тому же принадлежащих к хорошей древней фамилии.

Несколько позже чувства односельчан разделили и местные власти – отец его постоянно заседал в каких-то комиссиях и президиумах, мать фотографировали для центральных газет. В семье был относительный достаток, но главной ценностью всегда был и оставался он – единственный сын.

Беслану судьба уготовила роль девятого и отнюдь не младшего ребенка в большой семье, принадлежащей не к самому почитаемому и богатому роду – тейпу. Сколько он помнил себя – они всегда откровенно бедствовали, и самым памятным детским ощущением осталось на всю жизнь чувство голода.

Исключительность Ахмета, к великой радости его родителей не осталась лишь формальной исключительностью единственного ребенка в семье – он рос мальчиком на удивление талантливым, очень скоро в этом убедились не только родители – на всех местных торжествах маленький Ахмет читал неплохие стихи собственного сочинения, легко мог воспроизвести и творения классиков, которые без больших усилий запоминал наизусть. Местные газеты с удовольствием и не без пользы для своих скудных весьма с литературной точки зрения страниц, публиковали его заметки, короткие рассказы, а позже – подобие философских эссе, которым он начал баловаться уже в старших классах школы, окончание которой принесло ему, разумеется, золотую медаль и направление в один из престижных московских вузов В этом смысле у Беслана все складывалось с точностью до наоборот В школу он с возрастом старался ходить как можно реже, потому что уже в младших классах его появление в школьных стенах ознаменовывалось грандиозными драками и показательными наказаниями тех, кто в его глазах запятнал себя недостойным мужчины и чеченца поведением. Он никогда не дерзил учителям откровенно – они были старшими и в соответствии с национальными традициями – это было недопустимо, но прямой немигающий взгляд его каре-зеленых глаз выводил из себя педагогов сильнее, чем самая отчаянная дерзость Смотреть таким образом – практически не мигая и не отводя глаз ни на минуту он мог на протяжении всего урока. Это выдерживали не все – с криком его выставляли за дверь Посему, со временем, когда он сократил время своего пребывания в школе до минимума – это никого особенно не огорчило Семья никогда всерьез не занималась его проблемами, если не поступало очень уж настойчивых жалоб извне, учителя же его откровенно почти ненавидели и были отсутствию в школе только рады. Исключение составляли родители Ахмета, с которым он удивительным для всех образом подружился буквально с младенческих лет и, как оказалось потом, на всю жизнь. Для них любое устремление сына было сродни воле провидения, странной дружбе столь разных детей они не препятствовали Напротив, в доме Ахмета, Беслан находил зачастую и еду, и ночлег, и некоторое даже понимание со стороны взрослых, которые, по крайней мере замечали, что он существует на свете и этот факт их не раздражал.

Справедливости ради следует заметить, что к моменту окончания школы авторитет Беслана у односельчан был вполне сопоставим с авторитетом Ахмета Однако это был авторитет совершенно иного рода Будучи чрезвычайно ловким, сильным и безрассудно смелым ребенком от рождения, Беслан, поставленный в условия, в которых ему довелось расти, к этому добавил еще изрядную долю дерзости, хитрости, жестокости и удивительное умение стремительно принимать самые невероятные, но впоследствии оказывающиеся единственно верными решения В силу этих качеств, он был рано примечен теми жителями села, чей промысел уже в ту пору был далек от идиллического мирного труда сельских тружеников Его стали привлекать к участию в разного рода преступлениях – он ни разу никого не подвел и даже не вызвал нареканий – дальнейшая его карьера угадывалась легко Однако все сложилось несколько иначе и в определенном смысле – именно Ахмет в ту пору спас друга Он уезжал в Москву, поступать в институт, Беслан неожиданно для всех и быть может для себя самого решил следовать за ним. Не случись этого, он неизбежно и скоро попался бы на угоне машин или скота, краже бензина, торговле анашой или каком другом преступном промысле, в который был активно вовлечен и быстро очутился бы, повторяя судьбу многих соотечественников, за тюремной решеткой Впрочем это был еще не самый худший исход – многие на этом пути встречали свою скорую и страшную порой смерть. Теперь же, уважая принятое им решение, его « передали» в Москву, на попечение людей занятых делами куда более серьезными, а значит и более осмотрительными, обладающими в столице уже в те времена немалыми связями и влиянием. Работа на них была менее рискованной и безусловно гораздо более перспективной Так начался их московский период. Ахмет учился в институте, читал Маркеса и Кастанеду, слушал Галича и Окуджаву, выпрашивал «лишний билетик» в «Ленком» и на «Таганку», по-прежнему писал стихи и философские эссе, которые теперь, правда, негде было печатать – московские издания в подобном творчестве дефицита не испытывали. Беслан числился рабочим АЗЛК, в действительности работал на одной из полу подпольных станций технического обслуживания автомобилей, осваивая бизнес, позже ставший едва ли национальным – в основе его лежал угон автомобилей, их документальное и техническое преобразование для продажи в союзные и братские тогда еще республики советской империи. Они снимали убогую двухкомнатную квартирку с ободранными обоями, ржавой сантехникой и целым стадом не правдоподобно огромных и наглых тараканов, на первом этаже хмурого многоэтажного дома в отдаленном районе Москвы, еще недавно бывшем просто деревенькой, примыкающей к столице и в конце концов ею поглощенной. Между одинаковых грязно-белых блочных громадин еще ютились кое-где покосившиеся деревянные избушки и зеленели чудом уцелевшие островки деревенских огородов. На большее им пока рассчитывать не приходилось – заносчивая русская столица к «лицам кавказской национальности» уже тогда особой симпатии не испытывала, а средствами достаточными чтобы их происхождение перестали замечать, они еще на располагали Однако по прошествии времени все начало меняться. Ахмет продолжал учиться, совершенствуясь интеллектуально и духовно. Беслан довольно быстро поднимался по иерархической лестнице в своей области Похоже, как и названный брат, он оказался человеком талантливым, но это был очень своеобразный талант Когда Ахмет перешел на третий курс, хозяева Беслана благословили и организовали его поступление в институт, правда не очень престижный – автодорожный и на заочное отделение, но этого было вполне достаточно В восемьдесят восьмом Ахмет защищал диплом, Беслан к тому времени тоже подбирался к окончанию учебы, правда это обходилось ему недешево, но деньги к тому моменту уже не были для него проблемой. Он давно не работал на станции технического обслуживания – таких станций в его ведении теперь было больше десятка, «под ним» числились и несколько больших современных автоцентров, а также три автосалона, торгующих машинами самых различных марок Определить точно его должность в каждой из этих разрозненных на первый взгляд структур и структурочек было весьма затруднительно, однако ответ как-то совершенно случайно сорвался у него с языка и был по сути точен.

Когда одни из преподавателей Ахмета, которому при содействии Беслана быстро и за чисто символическую плату починили попавший в аварию старенький "

Мерседес", поинтересовался кем же работает столь всемогущий и щедрый человек, Ахмет неожиданно замялся, а Беслан не думая и секунды, спокойно ответил: начальником службы безопасности В те времена это звучало внушительно и немного таинственно. Доцент одного из самых престижных институтов империи долго и с некоторой долей подобострастия жал ему руку С тех пор они оба отвечали именно так, и мало чем грешили против истины Уже вовсю дули ветры перемен и оба, каждый на своем поприще и каждый по-своему ощутили их бодрящее дыхание – решение остаться в Москве был принято солидарно и на малой родине встречено с пониманием.

Он очнулся, когда за окном забрезжил рассвет. Солнце еще не взошло, но небосклон уже насыщен был его невидимыми лучами – ночной сумрак уступил место темной синеве предрассветных часов, а возможно уже и минут. Все это бросилось ему в глаза сразу, потому что большое окно в гостиной вопреки обыкновению, не было задернуто тяжелой портьерой темно бордового бархата и, к тому же, широко распахнуто – по комнате гулял свежий прохладный ветер Атлантики. Возможно он и разбудил его, а возможно – Дмитрий Поляков проснулся сам. Одетым и даже в ботинках, полулежал он а глубоком вольтеровском кресле, где очевидно и заснул Голова раскалывалась, словно изнутри кто-то беспощадный и жестокий ритмично бил тяжелым молотом в область затылка, а снаружи при этом медленно и неумолимо затягивали жесткий железный обруч Все эти признаки говорили о том, что вчера он тяжело до беспамятства напился, что случалось с ним крайне редко ( пить он не любил, но умел), но все же случалось – потому симптомы были знакомы и легко узнаваемы.

В темно-синем предрассветном полумраке предметы в комнате только угадывались, но он разглядел низкий столик заставленный пустыми бокалами, пепельницами, полными окурков, грязными тарелками с остатками десерта и полупустой фруктовой вазой – теперь в ней валялась банановая кожура и огрызки каких-то фруктов.

Мысли, которые в эти минуты тяжело и медленно ворочались в его воспаленной и мучимой тяжелыми спазмами боли голове, были почти осязаемы.

Они почему-то напоминали ему толстые жирные мидии, плавающие в темном, почти черном густом маслянистом соусе-супе, который подавали в местных рыбачьих тавернах. Так же как те самые мидии – мысли его сейчас были скользкими, и ему никак не удавалось их ухватить и прочитать. Мидии также обычно не желали ложиться в ложку, соскальзывая с нее и тяжело сваливаясь в тягучую черную жидкость. Нечто похожее, как представилось вдруг ему плескалось сейчас в его голове и в этом густом тошнотворном горячем вареве медленно переворачиваясь с одного жирного бока на другой плавали, ускользая от сознания толстые и скользкие его мысли. Такая вот возникла у него аллегория. Но как бы параллельно с ней в сознании Дмитрия Полякова происходило еще нечто В рамках этого нечто кто-то невидимый и неумолимый словно прокручивал быстро-быстро обрывочные кадры любительской видео записи Причем именно любительской – камера в руках оператора подпрыгивала и качалась, от чего картинка на экране дергалась, норовила сползти куда-то в сторону, изображение то и дело прерывалось, и о содержании тех событий, которые запечатлел безвестный оператор, можно было скорее догадываться, напрягая воображение, чем знать наверняка. Полякову, однако догадываться и напрягать воображение не было никакой нужды, он был участником тех самых событий и даже обрывочных кадров, мелькающих на невидимом экране, доступном только его восприятию, было достаточно, чтобы немедленно восстановить всю картину в целом. И это была очень неприятная для него картина. Более того, созерцание ее оказалось столь невыносимо, что даже боль раскалывающая его череп изнутри, отступила на второй план. Он видел Ирэн, волосы которой были растрепаны и некрасиво болтались вокруг лица, глаза подернуты какой-то странной пеленой, которая не скрывала их и нисколько не преумаляла фиалкового сияния, но придавала взгляду какое-то странное безумное выражение. Подол тонкого платья задрался и взгляду открыты бесстыдно и безобразно, не смотря на отточенную свою красоту, разбросанные ноги Вот она сидит напротив него в низком кресле, в вызывающей позе – локти рук уперты в обнаженные круглые коленки широко разведенных ног, а сжатые в кулачки ладони подпирают острый подбородок Она пьяно болтает головой и громко говорит, почти кричит что-то вызывающее, дерзкое, грязное, от чего красивые губы ее уродливо пляшут на смуглом лице Еще один человек в кресле напротив него и рядом с Ирэн У него красивое загорелое лицо, подбородок, правда, несколько тяжеловат, а глаза, пожалуй мелки и посажены чересчур близко, но в целом, он мужчина, конечно, привлекательный. Он раскатисто смеется над тем, что говорит Ирэн, гладит ее по голове, поощряя и лаская одновременно, как маленькую девочку. Но получив его признание, она ведет себя совсем не по-детски Еще шире раскинув точеные свои ноги, она закидывает одну из них на колено мужчине, и теперь его рука неспешно поглаживает уже ее обнаженную ногу, свободно двигаясь от колена к бедру Ирэн низко сползает в своем кресле, теперь она почти лежит в нем и голова ее бессильно запрокинулась назад, спутанные волосы закрывают лицо, однако она продолжает что-то совсем уже бессвязное выкрикивать и громко вульгарно смеяться, широко раскрывая рот, в который забиваются длинные спутанные пряди волос Ее однако это нисколько не беспокоит Зрелище это Полякову невыносимо, и он пытается вмешаться Не без труда поднимаясь из своего кресла, он грубо сбрасывает ногу Ирэн с колена незнакомца, но тот реагирует жестко и стремительно. От полученного удара Поляков отлетает назад и в падении возвращается в свое глубокое кресло, благо оно оказалось на пути – в обратном случае он беспомощно растянулся бы на полу гостиной Смех Ирэн, громкий, радостный с истерическими повизгиваниями звенит в его ушах, а дальше наступает темнота, словно пленка в невидимом магнитофоне внезапно закончилась. Однако, никакая это не пленка, в своей предрассветной похмельной действительности Поляков вдруг остро ощущает боль в области левой скулы, а попытка разомкнуть запекшиеся губы и подвигать челюстью эту боль заметно усиливает Теперь он вспомнил все, что произошло накануне и это воспоминание заставило его забыть о боли физической. Он испытывал сейчас сильнейшее чувство, ранее ему неизвестное, поэтому не знал, что называется оно одним коротким и жгучим словом – ревность. И испытание это оказалось ему едва ли по силам Возможно, не страдай его телесная оболочка в эти минуты от жестокого похмелья и удара кино ковбоя, оказавшегося и в жизни крутым парнем, он бы переносил душевные муки легче. Но сейчас, лишенный способности немедленно что-то предпринять, а этого его оскорбленное « я» желало более всего, более даже немедленного возвращения Ирэн, а быть может именно в целях этого возвращения, он испытывал страдания неведомой им ранее силы и остроты Он и презирал себя, и одновременно жалел до самых натуральных и подлинных слез, которые заволакивали глаза – чего не случалось с ним с детства.