Текст книги "Собственник"

Автор книги: Марина Алиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Да, лафа, – согласился я, прожевывая сочный финский бутерброд. – Только скучно, наверное.

– Это дуракам скучно, а я не дурак. У меня в дружках, знаешь кто? Начальник продсклада и старший по вещёвке. Мы с ними такую коммерцию развели – закачаешься! Тебе, кстати, берцы хорошие не нужны? Могу достать. В поход там, или на рыбалку – милое дело.

– Да нет, зачем мне? – покачал я головой. – В походы не хожу, на рыбалку, тем более.

– Да, да, помню, – засмеялся Генка. – Ты со школы все в своем буржуйском гнездышке отсиживался. Сейчас, небось, сменил обстановочку?

– Нет, все там же.

Я подцепил вилкой салат и вдруг подумал, что Генка идеальная кандидатура для проверки эликсира. Судя по всему, во времени он не стеснен и на предложение отметить встречу, как положено, откликнется всей душой, особенно, если учитывать, что в кафе, кроме пива, ничего больше не подавали. «А ведь это ещё один знак, – подумалось мне. – Целый день искать, отчаяться и, вдруг, неожиданно найти именно того, кто и был нужен!».

– Так ты не женат? – спросил я на всякий случай.

– Разведен, – буркнул Генка.

– Тогда, может, зайдем ко мне? Выпьем за встречу…

Сипухин радостно вскинулся.

– Пошли… Не ожидал, что ты предложишь… А твои как? Ничего, что я явлюсь на ночь глядя?

– Кто мои, Гена? – насмешливо спросил я. – Если имеешь в виду семью, то у меня её нет и не было никогда. Вобщем-то, это имеет свои преимущества, но, боюсь, в скором времени все переменится, так что, давай, воспользуемся остатками свободы.

В Генкиных глазах мелькнуло кратковременное сочувствие, но расспрашивать он не стал, а позвал одну из девушек-официанток и попросил принести нам «какую-нибудь тару», чтобы забрать с собой то, что мы ещё не съели.

На улице почти совсем стемнело.

Под тусклыми желтыми фонарями, как летняя мошкара, уже собирались группками подростки. В сторону кинотеатра шли высокомерные студентки, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Им вслед, скорее по привычке, полетели короткие взгляды деловитых молодых людей восточной внешности. Все в кожаных куртках, как в униформе, они топтались перед строящимся на первом этаже дома магазином и озабоченно переговаривались на своем языке. Генка скосил на них недобрый взгляд и прошипел:

– Понаехали уроды. Житья не стало.

– Что, армия сделал тебя националистом? – весело спросил я.

– А ты, можно подумать, их любишь? – зло спросил Генка.

– Все люди, все человеки.

Сипухин сплюнул, но тут впереди замаячил продуктовый павильон, и всю его национальную непримиримость, как ветром сдуло.

Затарившись, мы повернули, наконец, к моему дому.

– Что ж ты новую квартиру не купил? – спросил Генка. – Или за книжки мало платят?

– Да нет, нормально, – пожал я плечами. – Просто мне тут нравится.

– А я бы купил, – вздохнул Генка. – Две квартиры – не одна.

– Господи, куда ж мне две!

Я покосился на Генку и, собравшись с духом, задал вопрос, ответ на который мне хотелось и не хотелось услышать.

– Ген, а ты мои книги читал?

– Конечно. А как же! Обязательно читал. Ты молодец, старик, хорошо пишешь. Главное, без философствований всяких. В наряде читать – милое дело. А то другие, сам знаешь, начнут рассусоливать, зачем, да почему, да с какой стати. Нуднятина одна. Мне, Санек, знать не надо, что там у кого в душе. Со своей бы разобраться. А у тебя все без затей – пошел, сделал, кому надо в морду дал… Я вот читал твое, и все думал, жаль сам писать не умею. Ох, мне бы такой талант, уж я бы понаписал! Веришь, нет, но в прошлом месяце ждали мы генерала из управы, так в части такой дурдом начался… Офицеры озверели – дальше некуда. Жопы от стульев поотрывали и давай бегать, недочеты искать. Добро бы по делу искали, а то мусорные баки, видишь ли, неприглядно смотрятся. А они у черта на рогах, в таком углу, куда начальство сроду нос не совало. Но, вдруг этот сунет, вдруг заметит. Тут же приказ – немедля покрасить баки в цвета российского флага! У казармы «подошва» облупилась – несильно, на углах, почти не видно – тут же приказ: замазать гуталином! И целая рота, с утра до ночи, раком… Годовой запас гуталина извели. А генерал заскочил на двадцать минут и по другим объектам почесал. На «подошву» ту даже взор свой начальственный не опустил. Цирк! Хотя, нет, в цирке я, как в той поговорке, уже давно не смеюсь. Клоунов жалко. Пыжатся, пыжатся, а мне не смешно. Я каждый день таких придурков вижу, что клоунам до них ещё расти и расти. Взять хоть мой теле-радио узел. Техника времен Крымской войны. В усилке одном лампа как-то сгорела, так мне начальство велело её немедленно заменить, чтобы «можно было работать». Ну, про «работать» – это отдельный разговор, а вот с лампой смешно вышло. Как её заменишь, если таких сейчас уже днем с огнем не сыскать? Говорю им – эти лампы только в музее остались. Прикалываюсь, конечно. А они мне на полном серьезе: иди в музей, договорись, может они нам её в порядке шефской помощи отпишут? Дурдом, да?

– Да, рассеянно кивнул я, думая о своем.

Генкины слова про то, что пишу я «без затей» разбередили утреннюю рану, нанесенную Гольданцевым. «Вот ведь, – думал я, – даже Генка Сипухин – не бог весть какого ума человек, и тот мечтает написать о чем-то наболевшем, что „колет“ ему глаза и, наверное, мешает жить нормально. А я-то что? Столько лет пустопорожней писанины! Так вот же тебе ещё один знак, или, скорее, пинок, что все надо менять. „Чтение для армейских нарядов“ – это же надо, а!».

Мы свернули во двор, подошли к подъезду.

Как ни был я расстроен Генкиными словами, а все же не терпелось скорее войти и проверить эликсир. Почему-то именно с началом его действия я упорно связывал и начало своей новой жизни. Будет действовать эликсир, и жизнь счастливо переменится.

Однако, Генка, как нарочно, замер на пороге и обвел взглядом двор.

– Да, обветшало здесь все, – вздохнул он. – Помню, в школе, мы с ребятами частенько к вам сюда захаживали. Вон там лавочки были, кино летом показывали. А здесь – клумба… Ох, сколько же я с неё цветов надрал в свое время! Всё Ирке Стрельцовой. Ты её помнишь?

Я нетерпеливо кивнул и потряс пакет, в котором многозначительно звякнули бутылки.

– Хватит Ирку вспоминать. Пошли уже.

Генка ещё раз вздохнул и забрел в подъезд, бормоча про себя: «и чего я на ней не женился…».

Уже на лестнице мне почему-то подумалось, что перед моей дверью обнаружится толпа соседей с верхних этажей, которые не могут пройти дальше. Но площадка была пуста, и облегчение быстро сменилось сомнением – а действует ли ещё эликсир?

Обогнав Генку на несколько ступеней, я быстро отпер дверь и распахнул её широким жестом.

– Заходи!

Генка уже поднялся, но дальше никак не шел. На его лице появилось странное, недоуменное выражение, как будто человек направлялся в одно место, а оказался совсем в другом и теперь не поймет, как такое могло получиться?

– Слышь, Санек, я что-то… Как-то мне неловко. Может я того.., пойду домой, а?

– Заходи, заходи, – чувствуя в душе нарастающее ликование, настаивал я. – Неловко ему! А выпить за встречу? А поболтать? Вон, хоть про Ирку Стрельцову. Нам с тобой есть что вспомнить.

На Генкином лице ясно читалась тяжелая внутренняя борьба. Вроде и хочется войти – очень хочется – но, черт подери, войти-то как раз совершенно невозможно.

– Санек, я не могу! – прошептал он, глядя на меня глазами полными ужаса и отчаяния. – Ты не поверишь, но мне почему-то страшно и как-то.., как-то стыдно…

Я был потрясен! Несколько дней назад, пытаясь взять портмоне Гольданцева, я ничего не ощутил, просто не мог взять и все. А Генке и страшно, и стыдно. Может, тут все дело в размерах объекта и в количестве эликсира?

– Ну, что за ерунда, в самом деле!

Я подошел, обнял Генку за плечи и подтолкнул к двери.

– Пошли, пошли, все нормально.

Генка сделал несколько шагов, переступил порог и нервно провел рукой по лбу.

– Фу ты, черт! Бесовщина какая-то! Веришь, ноги поднять не мог…

– Верю, Генка, очень даже верю…

…Уже глубокой ночью, сыто захмелев, я вывалил пьяненькому Сипухину всю распиравшую меня правду о том, почему он не мог войти в квартиру.

Конечно, ни о дядином странном предостережении, ни о Галене ничего не говорил. Ограничился рассказом про публикацию в журнале «Мой дом», а приход Гольданцева представил, как желание ученого-одиночки проверить, с моей помощью, свое открытие.

Генка слушал раскрыв рот. Потом, покачиваясь, выскочил на лестничную площадку и теперь уже долго хохотал над собственным бессилием, пока я за руку не завел его обратно.

– Черт возьми! – восторгался он. – Кому другому – нипочем бы не поверил, но тебе, Санек, тебе… Ты молодец! Все у тебя всегда как-то складно…

За успех эксперимента мы допили все оставшееся спиртное, обсудили перспективы использования эликсира в масштабе страны, и на этой созидательной ноте мирно вырубились.

А утром, уже стоя за порогом и перебарывая резь в глазах, Генка предостерегающе-сипло произнес:

– Ты все же смотри, как бы этот хмырь ученый сам тебя не того… Небось оставил себе чего-нибудь из пузырька…

– Чушь! – мотнул я тяжелой головой. – Ты его не видел. Весь в своих колбах.

– На колбы тоже деньги нужны, – каркнул Генка и стал спускаться.

А я закрыл дверь, уверенно повторил про себя: «чушь, ерунда», и пошел в ванную. Но мыслишка хмельного приятеля, покружив инородным телом в моем сознании, все же осела где-то в его глубинах.

Глава пятая. О природе человека, будь она неладна!

Наверное, кто-то может с похмелья разбираться в мудреных научных формулах, но только не я.

Дядина тетрадь укоризненно смотрела с письменного стола, но из-за мути в глазах я не взялся её даже просто полистать. Внутренний голос упрямо твердил: не отдавай её Гольданцеву, не узнав, что в ней. Однако совесть тоже не молчала и, взывая к порядочности, требовала выполнить обещанное, особенно упирая на то, что свое обещание Гольданцев выполнил. Поэтому, поразмыслив немного, я принял, как мне показалось, Соломоново решение. Позвонил Гольданцеву, в двух словах описал ему вчерашнюю «проверку» и пообещал привезти тетрадь во второй половине дня. А потом включил компьютер и, не торопясь, отсканировал каждый её разворот. После этого времени осталось как раз на то, чтобы выпить аспирин, принять душ и побриться.

Гольданцев встретил меня с распростертыми объятиями.

Надо отдать ему должное – при всем нетерпении, тетрадку сразу листать не начал, а, схватив, только нервно теребил в руках все то время, пока вытягивал из меня мельчайшие подробности вчерашнего Генкиного замешательства перед квартирой.

– Замечательно! Замечательно! – то и дело восклицал Гольданцев. – Сходится даже в мелочах! Боже мой, как я вам признателен! Это невероятное везение, что вы встретили человека не своего круга… То есть, я хотел сказать, что этот ваш приятель несколько иного склада… Я так и предполагал, что на людей с различным воспитанием и образом жизни эликсир действует не одинаково!

– Интересно, как же? – полюбопытствовал я.

Гольданцев взглянул на меня с удивлением. Что ж, его можно понять – впервые несговорчивый клиент проявил хоть какой-то интерес. Однако, в руках находилась вожделенная тетрадка, которую безумно хотелось скорее просмотреть… Я же мысленно, со злорадством, усмехался. Неприязнь к Гольданцеву подсказала мне коварный ход. Ещё в маршрутке, по дороге сюда, вдруг подумалось: «А пусть– ка он мне все, наконец, расскажет. Я вооружен дядиным предостережением, собственным здравым смыслом, да и вообще, начинаю новую жизнь. Гольданцев сколько угодно может превозносить свою тайну, считая её немыслимо важной. Для меня же сейчас ничего главнее нового романа нет и быть не может. И, кстати, заодно посмотрим, как этот фанатик от науки отреагирует на мою капитуляцию? Если согласится все рассказать, то торжество его будет неполным – все-таки разбор тетрадки отложится на какое-то время, а она его, ох как занимает! А если откажется, то, ха-ха, тут уж я поторжествую…».

– Неужели вы захотели, наконец, все узнать? – тускло спросил Гольданцев.

– А почему нет? Я увидел эликсир в действии, понял, что это не шарлатанство, не фокус, и, почему же мне, после всего этого, не загореться вполне естественным любопытством? Вот вы, к примеру, сейчас сказали, что эликсир на людей действует по-разному. Это очень интересно, и я хочу знать, в чем причина. Вдруг кому-то он позволит войти? Сочтет, что его воспитание и образ жизни не опасны, и позволит…

Гольданцев колебался всего одно мгновение. Потом быстро пролистнул тетрадь, задержал взгляд на какой-то странице, наспех прочел пару формул на ней, хмыкнул и, захлопнув обложку, весело произнес:

– Что ж, «орешек знаний тверд, но мы не привыкли отступать», да? Раз уж созрели для серьезного разговора, то милости прошу в комнату. Я сейчас буду рассказывать вам удивительнейшие вещи! Разуваться, кстати, не обязательно.

Я снял куртку и вошел. С видом великосветского льва, случайно заехавшего в провинциальную кунсткамеру, расселся на знакомом табурете-столовой. Закинул ногу на ногу, скрестил на груди руки, (говорят, это помогает от чужого воздействия), и принялся наблюдать за Гольданцевым, мечущимся в поисках чистого листа бумаги и ручки.

– Объяснить различное действие эликсира не так уж и сложно, – говорил он, по ходу дела. – Объясняя примитивно, тот состав, что я сделал для вас, взывает к человеческой совести. Это все равно, как если бы вы стояли перед своей дверью и объясняли всем и каждому, что вторгаться в чужое жилище, без согласия его хозяина, нехорошо. Но, согласитесь, те, кто и без вас это знают, по чужим квартирам и так не полезут. Те же, кто не связан нормами морали, воспримут ваши слова, как пустой звук. Причем, звук скорее раздражающий, чем сдерживающий. И воздействие его направлено, в первую очередь, на слуховой аппарат. Эликсир же взывает к подсознанию. Он, словно зонд, прощупывает всю систему ценностей конкретного человека, выискивая в ней уязвимое место… Ага, нашел!

Гольданцев выудил, наконец, листок и ручку и уселся за стол напротив меня.

– Вы, например, что почувствовали, когда не смогли взять мое портмоне?

– Ничего. Просто не бралось.

– Правильно. Это оттого, что вы и так знаете – чужое не берут. Эликсир лишь многократно усилил ваше знание, не задействуя помощь каких-то иных сдерживающих факторов. А закоренелый вор испытал бы такие угрызения совести, какие нам с вами и не снились. Только представьте себе, сквозь какую толщу наносной дряни должны пробиться пары эликсира, чтобы отыскать задыхающуюся совесть.

– А если совести совсем не осталось, как тогда? – спросил я.

– Такого не бывает, – уверенно заявил Гольданцев. – В человеке изначально заложен определенный набор чувств. Я не слишком религиозен, но, занимаясь этим вопросом, не мог не признать очевидного – все градации любви, стыда и страха соответствуют десяти библейским заповедям. Забавно, да? Они тоже смешиваются в различных пропорциях и порождают зависть, трусость, ненависть… Но все это уже внутри сферы. А сейчас – главное!

Гольданцев придвинул лист бумаги и изобразил на нем весьма условную человеческую фигуру. Потом обвел её кривоватой окружностью и разделил эту окружность вертикальными линиями так, как обычно на картинках делят земной шар, изображая меридианы.

– Похоже на человека в арбузе, – усмехнулся я.

– Неплохое сравнение, – пробормотал Гольданцев, проводя последнюю линию. – И, раз уж вы сами его выбрали, то представьте, что все мы находимся внутри арбуза, а каждая из его долек имеет свое название. Скажем, «здоровье», или «карьера», «дом», «деньги», «способности», «любовь» – короче, все то, из чего состоит наша повседневная жизнь. Если в человеке, как пишет Гален, сбалансированы все четыре стихии, а реки жизненных соков чисты и полноводны, то и сфера, образованная мировой пневмой, идеально кругла и гармонична, а все поступающее извне просеивается сквозь неё, как сквозь фильтр. Такой человек всегда всем доволен, здоров, удачлив, не испытывает ни в чем недостатка, потому, что его потребности не выходят за рамки возможностей.

А теперь представьте, что какая-то одна стихия преобладает. Ну, к примеру, «земля». Иначе говоря, «сухость», по Гиппократу. И пневматическая сфера уже не кругла. На ней появляются «шишки» и целые «опухоли» в местах, наиболее уязвимых. Это все равно, как, сидя в своем арбузе, вы бы вдруг начали выпихивать руками и ногами одну какую-то дольку. И, чем упорнее вы в неё толкаетесь, тем вернее она выпадет, и образуется дыра, в которую, без разбора, рванет извне все то, от чего станут портиться и соседние дольки.

Как пример: вы чем-то серьезно заболели и ни о чем другом уже думать не можете. Долька с надписью «здоровье» пробита. А за ней начинает портиться сектор «деньги», потому что надо оплачивать лечение и поездки по лучшим докторам, и сектор «карьера», потому что вряд ли в такой ситуации вы сможете полноценно работать, отдавая всего себя любимому делу. Неизбежно снижаются доходы, что создает новую проблему, а от постоянных забот и невеселых мыслей расшатываются нервы. В результате, болезнь только прогрессирует.

Но это лишь физическая сторона окружающей нас сферы. Представьте, что над ней существует другая, более тонкая.

Гольданцев обвел свой рисунок новой окружностью.

– Это сфера едва уловимых чувств. Именно она нас теперь интересует, потому что именно там, в этом большем «арбузе» клубятся и перемешиваются составляющие наших душ.

Чтобы было понятнее, приведу ещё один пример – ваше недавнее состояние. Страх! Вы боялись, что воры, привлеченные сокровищами вашего дяди, залезут в квартиру и случится что-то плохое. Одна из стихий пришла в возмущение. Полагаю, это «вода», потому что страх холодит, а свойство воды, как стихии, именно холод. Вы, условно говоря, пробили дыру в секторе «спокойствие» и получили новые проблемы – бессонницу и творческий кризис. Я, кстати, сразу заметил темные круги у вас под глазами… Но и это ещё не самое страшное. Более тонкая сфера тоже нарушается. Пробив своим страхом дыру и в ней, вы выпускаете в мировую пневму саму идею о том, что вас можно ограбить! Понимаете?

– Не совсем.

– Господи, да что же тут непонятного? Есть базовая идея – идея об ограблении, которую мы, люди, давным-давно внесли в общую мировую идею, ту самую, что вывел Платон. Вы «уловили» её, пробили «дыру» в своем спокойствии, а затем, через эту дыру, базовая идея об ограблении вернулась в мировое сознание, но уже, хе-хе, как бы «творчески обработанная» вами.

Гольданцев с надеждой посмотрел в мое притупевшее лицо, но понимания в нем, похоже, не заметил.

– Ладно, – вздохнул он, – зайдем с другой стороны. Идеально круглой сферой не располагает ни один человек. Если бы такое могло быть, все бы стали одинаково счастливыми, или абсолютно безразличными ко всему. А, между тем, все мы разные, все за что-то переживаем, чего-то хотим. Есть счастливые и несчастные, злые и добрые, любящие и ненавидящие, гении и злодей, наконец. Откуда все это берется? Да все оттуда же, из мировой пневмы!

В идеале она чиста и заполнена, как сверкающими точками, идеями вселенского мироздания. Почему святые отшельники забивались в самые глухие чащобы и жили там, вдали от людской суеты? Потому что только так можно провести в относительное равновесие все свои четыре стихии и принимать мировую пневму, как высшее откровение. Но отшельников единицы, а мы, большинство, живем в мире проблем, которые сами же и создаем.

Счастливые люди счастливы, потому что умеют не зацикливаться на одной своей проблеме. Их сферы тоже не идеальны, но они хотя бы близки к этому. А вот несчастные, наоборот, все в «дырах» и пробоинах от собственных переживаний. Добрые и любящие умеют свои «дыры» латать самопожертвованием и альтруизмом. Но тут другая беда – добровольно распахивая свои «доброту» и «любовь», они рискуют не совладать со всем тем злым и недобрым, что может туда залететь. Зато никто лучше не умеет «чистить» мировое сознание ото всего недоброго, что «выпускают» люди злые. Гении – те особый случай – в отличие от простых смертных, могут различать золотистые искорки вселенского мироздания, и дарят нам величайшие открытия, шедевры, откровения. Злодеи их оборотная сторона. Они концентрируют в себе сгустки самого плохого и реализуют их в войнах, революциях, диктатурах…

Мы ловим из мировой пневмы идеи, и, в зависимости от того, какие стихии в нас преобладают, как они перемешаны и, как распределены внутри сферы, что-то «вбираем», осмысливаем и строим на этом этапы своей жизни, а что-то «исторгаем», или просто не замечаем. Но любая идея, которую мы в себя приняли, должна вернуться, как воздух, который мы вдыхаем и выдыхаем. И это уже не просто идея, а нечто конкретное, что мы, именно мы, прочувствовали, осознали, создали всеми своими стихиями, и теперь предлагаем всему человечеству через мировое сознание. Проще говоря, если вы ощутили в себе страх быть обворованным и выпустили его за пределы своей сферы, то кто-то этот страх обязательно уловит. И может быть даже, таких «кто-то» будет несколько. Один «исторгнет» за ненадобностью, другой ещё раз переработает в себе и выпустит в виде желания обворовать, ну а третий это желание реализует. И совсем не обязательно, что обворуют именно вас. Главное – идея! Она появилась, выпущена, и просто так в воздухе не зависнет. Теперь понятно?

– В общем, да, но я не вижу, какая связь…

– Да погодите вы!

Гольданцев нетерпеливо махнул рукой.

– Гален тоже не с бухты-барахты начал составлять свои эликсиры. В первую очередь он задумался над этим.

Кончиком ручки Гольданцев несколько раз стукнул по рисунку.

– Вероятно, отправной точкой для Галена стал процесс самолечения. Исцеляя гладиаторов, он не мог не заметить, что легче всего выздоравливали, да и вообще, переносили страдания, именно те, кто не придавал особого значения своим ранам. Между прочим, известен факт, когда сын императора Комод – большой любитель выйти на арену с мечом в руке – получил однажды серьезное ранение, но сразу его даже не заметил, так был увлечен боем. Почему такое происходит? Что позволяет обычному человеку из плоти и крови ходить по раскаленным углям, не получая ожоги? Сидеть на гвоздях, протыкать себе кожу и не ощущать при этом боли? Легче легкого сказать, мол задействованы скрытые возможности организма, а в сознании что-то отключается и переключается. Но, что именно? Кто-нибудь задавался этим вопросом вплотную? Или нет, спрошу иначе, кто-нибудь получил приемлемый ответ? Думаю, только Гален, но об этом по сей день никто ничего не знает!

Впрочем нет, есть один ответ, который известен всем и каждому, вот только понимается он превратно. Это вера. Но не та, которую проповедуют церковники, хотя, канонизировав учение Галена, они очень удачно подключили его к своей трактовке веры. Нет! Есть вера истинная, и именно её имел в виду Гален, когда говорил о необходимости воспринять мировую пневму, как высшего Творца. Осознав себя частью вселенского разума, человек уверует, что он действительно разумный, и тогда многие загадки и проблемы разрешатся сами собой! Истинная Вера не прикована земными пороками, как цепями, к условностям, ритуалам и ограничениям. Помните, в Библии, про птах небесных? «Не сеют, не жнут», а хлеб свой имеют. При этом, заметьте, они и не молятся, и в церковь не ходят. Если воспринимать смысл этих слов буквально, то ничего толкового не выйдет. Но, если рассматривать «не сеют, не жнут», как условное обозначение того, что свою жизнь эти птахи не посвящают одному лишь добыванию пищи – то есть, не замыкаются на этой проблеме – то смысл во всем этом появляется.

– Какой же тут смысл? – удивился я. – Ничего не делать и есть на халяву?

– Нет. Петь песни, вить гнезда, летать, радуясь солнцу и новому дню! Иначе говоря, жить полноценной жизнью, что бы ни случилось! Скажете, слишком просто? А я вам отвечу – не так уж и просто. Вы попробуйте объяснить страдающему человеку, что все его беды отступят, если он не сложит все мысли и чувства, как веер, в одну болевую точку, а, наоборот, раскроет их максимально! Попробуйте сказать человеку в момент самого острого горя, что его слезы и отчаяние всего лишь результат собственного эгоизма и нежелания стать Разумным. Ведь от чего мы страдаем? В основном, от незнания и страха, но незнание и страх наши же, собственные. Умрет близкий, любимый человек, и мы готовы умереть следом, потому что невозможно себе представить, что больше он никогда с нами не заговорит, не сядет рядом, не сделает что-то привычное, что делал только он… Со временем, конечно, это дикое отчаяние пройдет, но оно ведь может и не возникать совсем, и не вырывать из нашей жизни месяцы изматывающего горя! Для этого нужно всего лишь трезво взглянуть на вещи и перестать жалеть себя, осиротевшего.

Все мы живем со страхом перед смертью. Но страх этот от незнания самой сути смерти. Тот же, кто умер, уже все знает. Он ничего не боится. Обиды, унижения, голод, войны, катастрофы его больше не достанут. А если умерший ещё и тяжко, со страданиями болел, то он вообще получил своеобразное исцеление. О чем же тут скорбеть, спрошу я вас? Мы ведь точно не знаем, но, что если, там, за смертным порогом, закрыв за собой дверь, умерший человек облегченно вздохнул и шагнул в новую жизнь, не обремененную прежними страхами и заботами?

Мы-то, конечно, чувствуем себя осиротевшими, но почему? Потому что любимый человек больше не порадует своим присутствием? От этого, конечно, можно впасть в отчаяние, которое выжигает вокруг пустыню отчуждения. Вспомните, как неловко и тяжело рядом со скорбящим человеком. Утешать – только подливать масла в огонь, а помочь уже ничем нельзя. Но почему не направить столь мощный эмоциональный всплеск на что-то позитивное, созидательное? И, вместо дурных, отхожих чувств, подарить человечеству, через мировую пневму, нечто действительно великое? Моцарт, потрясенный смертью отца, создал «Дон Жуана» и «Реквием», и нет на земле более прекрасной музыки о Смерти. Безутешный восточный владыка Шах-Джахан строит мавзолей, в память об усопшей жене Мумтаз, и весь мир любуется Тадж-Махалом… А что если, смерть близких дана нам, как напоминание? Как повод лишний раз задуматься о своем уходе?

В обычной жизни, загостившись у кого-то, мы стараемся произвести наилучшее впечатление – убираем за собой, бережно относимся к вещам хозяев, оставляем какие-то подарки… В этой жизни мы тоже гости. Рано или поздно, уйти придется. Но любой гость может так «прийтись ко двору», что хозяева не захотят с ним расставаться, или позовут снова, и снова, и снова. Тут есть над чем задуматься. И, когда близкий человек уходит, вместо того, чтобы тратить время на бесполезные слезы и тупое отчаяние, стоит, наверное, подумать, насколько хорошим гостем он был. Не зря же существует поговорка: «о мертвых или хорошо, или ничего»…

– Постойте, постойте, – перебил я, слегка ошарашенный этим новым взглядом на вещи. – Но если вашего близкого убил в подворотне какой-нибудь случайный подонок, как быть? Тут уж не до умных рассуждений, согласитесь.

– Соглашусь, – вздохнул Гольданцев. – Но повод для размышлений есть и в этом случае. Убийство, как и многое другое, выпустил в мировое Сознание сам же человек. Как только в людском обществе появилась индивидуальность, в головах более отсталых сразу же родилась и зависть. А уж она, совокупляясь с жадностью, злобностью, и прочими прелестями, которыми буквально кишит человек Неразумный, породила корысть, ненависть и иные побудительные мотивы для убийства. Так что теперь, в искристой мировой пневме плавают и эти мазутные пятна.

В идеале, истребить их, конечно, легко. Но так же невозможно, как и избавить человечество от индивидуальных страданий. Всякое зло, прежде всего учится защищаться. И нас учит защищать его через гордыню, честолюбие и ложное упорство. Тут, кстати, уместно вспомнить ещё одну Библейскую притчу о «другой щеке». Никогда прежде её не понимал, потому что читал «подставь другую щеку» буквально. Но сейчас я уже понимаю. Другая щека – это, грубо говоря, «другая сторона медали». Вас ударили, унизили и, тем самым, выплюнули в мировую пневму ещё один комок злобы. Если вы ударите в ответ, таких комков станет два. Но, если вы «повернетесь другой щекой», то есть простите обидчика, то есть поведете себя как-то неадекватно, без агрессии, то вслед за грязным комком злобы, отправите в мировую пневму искристое облачко добра. Вам это понятно?

– Да, – сказал я, вполне уверенно.

– Очень хорошо, потому что теперь я перейду непосредственно к предмету нашего разговора.

В свой первый визит я уже пытался вам рассказать, что от сочетания гомоймеров наших внутренних стихий зависит тот или иной тип личности. А это, в свою очередь, обуславливает уровень эмоциональности, уровень восприятия и, соответственно, наши поступки. Значит, если найдется способ привести в гармоническое равновесие стихии, то это позволит человеку легче справляться с проблемами и созидательно распределять энергию внутри своей сферы.

Путем многочисленных опытов Галену удалось составить несколько формул для эликсиров, и результат, я уверен, потряс его самого!

Взять, хотя бы, эликсир «третьего глаза», или «sensibilis» – воспринимаемый чувствами. Это мой отец так назвал, потому что получил его самым первым и ещё не знал тогда, что каждый эликсир, по сути, может называться «sensibilis». В пояснениях Галена к этой формуле стояла только скупая ремарка «третий глаз», и отец долго не мог сообразить, как же его надо использовать – закапывать в глаза, или просто распылять перед ними? Но распыление в воздух ничего не дало, и тогда он, проверки ради, решил распылить эликсир над домашним цветком… Отец рассказывал, что в тот момент со стола упала тетрадка. Он нагнулся за ней, а когда снова взглянул на цветок, то совершенно обалдел!

Вы когда-нибудь задумывались над тем, КАК именно мы смотрим на то, что нас окружает? Вы можете себе вообразить, что каждый, полученный нами образ, искажен? А между тем, все именно так и обстоит. Более того, мы вообще не в состоянии видеть мир таким, каков он есть на самом деле! Вот, к примеру, вы сейчас смотрите на меня, и ваш взгляд отвлекают и рассеивают предметы, находящиеся в этой комнате. На мне повсюду их отраженный свет, что уже искажает картину. А прибавьте сюда свое, немного нервозное, настроение, мое – немного взволнованное, чувство голода или, наоборот, перенасыщения, усталость, сонливость, симпатию, антипатию, и так далее…, и вы получите полный набор искажающих факторов, которые почти не оставляют места для «ordo ordinans» – организующего начала, то есть, облика истинного! Вам понятно, о чем я говорю?