Текст книги "Нюх потеряла. Хроники одного карантина"
Автор книги: Марина Тайсина
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Мама стала думать, как возвращать в рабочий режим детский сад. В этих мыслях она подошла к своему дню рождения.
***
День рождения мамы 19 мая. Настроения праздновать у нее не было. Она в принципе не любит этот день. Говорит, её отец (мой дед) хотел сына, а тут вдруг родилась снова дочь.
Мама женщина невысокого роста, всю жизнь была очень спортивной и подтянутой, но в последние годы стала поправляться. Она не следит за своей внешностью. Отказывается краситься, регулярно ходить в парикмахерскую, на маникюр, педикюр. Уверяет, что у нее аллергия на косметику. Максимум, что она делает – это красит губы. У нее очень красивые карие глаза с чернющими ресницами. Много лет у мамы не было ни одной морщинки, за исключением межбровной складки.
Она всегда хмурится и собирает брови к носу. Впечатление, что она всегда чем-то озабочена или недовольна. Всегда плотно сжатые губы, прям как у ее бабушки, моей прабабки, которую я страшно боялась. На свои 60 она не выглядит. Мама шутит, что «хорошо сохранилась», потому что «не мазала лицо всякой химией и не красилась». В одежде она непритязательна. Отследить по гардеробу мамы, что сейчас в моде, невозможно. Она считает, что много вещей – это излишество, вещи не должны быть красивыми, они должны быть функциональными.
***
Дед воспитывал маму, как мальчика. Всегда короткая стрижка. Занятия спортом. Мама занималась бегом на лыжах. В эту секцию она ходила вместе с нашим папой (правда, тогда и предположить не могла, что это ее будущий муж). По рассказам мамы, спорт воспитал в ней стойкость, выносливость и целеустремлённость. Но мне кажется, в этом поучаствовал и её отец. Он был жёстким человеком. А еще алкоголиком. Бил бабушку, тушил об неё бычки и как-то отрезал часть носа. Обзывал своих дочерей, унижал их, утверждал, что они никчемные, никогда ничего не достигнут и закончат жизнь под забором. И вот мама словно всю жизнь пыталась доказать отцу, что она чего-то стоит. Она рано вышла замуж, чтобы сбежать из семьи. Но не за своего возлюбленного.
Своего потенциального жениха, первую любовь, мама ждала из армии и собиралась за него замуж. Жених вернулся, увидел у мамы письма от одноклассника, обвинил ее в измене и закрепил все это оплеухой. Мама такого отношения к себе вообще не терпит и несостоявшегося жениха быстро отправила в отставку. При этом друг этого ее жениха все к маме «подбивал клинья» и, недолго думая, она решила выйти замуж за него. Так сказать, «назло» своей первой любови. В этом союзе родилась я, но мне ещё и двух лет не исполнилось, как мама развелась. Муж ей изменил. Мама нашла, где жила его любовница, пришла к ней в гости, разгромила квартиру и с чувством удовлетворения гордо бросила изменника, подав документы на развод.
Сняла комнату в общежитии и стала воспитывать меня одна. На самом деле, мужа она толком и не видела, он постоянно был в разъездах. Нянчилась со мной мамина свекровь, моя бабушка. Но мама разорвала отношения со всем семейством уже бывшего мужа. Так что я до подросткового возраста вообще не знала, что мой папа, который воспитывал меня всю жизнь, не мой родной.
У мамы было много ухажеров. Но она всем давала от ворот поворот. Говорит, ей было важно, чтобы мужчина любил не только ее, но и меня. Таким оказался ее второй муж, мой папа. Тот самый одноклассник, который писал маме письма и к которому так приревновал маму ее несостоявшийся жених – «первая любовь».
Этот «одноклассник», оказывается, был влюблен в маму со школы, восхищался ею во время лыжных тренировок, но она не обращала на него внимания, а он боялся рассказать о своих чувствах. После школы он поступил в военное училище, уехал в Тюмень, писал ей письма. Потом по распределению уехал на службу в ГДР, во время отпуска встретился с уже разведенной мамой с маленьким прицепиком в виде меня.
Они поженились в каком-то селе. Так было нужно, чтобы быстро оформить документы и уехать в Германию.
Сначала родители уехали без меня. Я осталась с бабушкой. Через несколько месяцев мама вернулась и забрала меня: говорит, «душа была не на месте». Провезли меня, по рассказам родителей, в чемодане (он, кстати, до сих пор хранится в доме): огромный такой, из светло-коричневой кожи. В Советском Союзе таких не было. На самом деле, конечно, в чемодан меня никто не засовывал, спрятали за чемоданом, из-за него меня было не видно, так и провезли через границу.
В эту историю никто не верит и говорит, что это невозможно, я тоже думала, что это такая легенда, потому что родители рассказывали ее всегда с юмором. Но это было на самом деле, и тогда маме было не до смеха. Ведь она повела себя как контрабандистка.
Мама уехала к папе в середине августа, в военный гарнизон Бернау. Но в середине декабря вернулась на родину, чтобы забрать меня. Поехать с ней он не мог: у военных на службе отпуск строго по расписанию.
И вот по дороге в Германию, на границе в Бресте мама предъявляет документы, а в моем свидетельстве о рождении указана фамилия моего биологического отца. В паспорте у мамы я тоже вписана, но без разрешения отца вывезти меня мама не может. От безысходности в ее голове созрел план пересечь границу незаконно. Говорит, у нее был путь только вперед. Она тщательно все продумала. Провела мне четкий инструктаж и сказала вести себя как мышка и молчать, иначе к папе не доедем (я считала его своим настоящим папой). Мой биологический отец – дальнобойщик, я толком его и не видела, и не помнила. Собственно, потому и документы переоформить родители не могли, так как он постоянно был в разъездах. «Выцепить папашу было сложно», – укоризненно и с презрением отзывается мама о нем до сих пор.
В общем, мама дождалась, когда все пассажиры пройдут таможенный и пограничный контроль. Зашла в кабинку. До груди пограничник ничего не видит из своего окошка. Напротив него висит специальное зеркало, чтобы был обзор вещей, которые перевозят с собой. Мама поставила перед собой этот чемоданище, родители называли его «гроссовским», за него – меня, и закрыла меня собой с другой стороны. На мне была такого же цвета как чемодан шубка (знаете, такие советские тяжелющие шубейки из мутона).
Мама до сих пор не понимает, как пограничник не увидел меня в зеркале, которое висит за ним и отражает все, что в кабинке. Может, и правда, я просто слилась с этим чемоданом по цветовой гамме. Проверяющий спросил у мамы, почему она без ребенка, мама даже не помнит, что она ответила. Но что-то соврала, хотя раньше была уверена, что не умеет лгать. В голове у нее крутилась одна мысль: пробежать по перрону до поезда, успеть сесть в вагон, чтобы никто не остановил. И мы добежали, поезд нас дождался, мы успели сесть. По ходу движения маму больше никто не проверял, поляки документы не смотрели.
Настоящий скандал разразился в гарнизоне, все стояли на ушах, когда узнали, что контрабандой, без документов к ним перевезли ребенка. Но папа каким-то образом все порешал: сумел договориться и уладить этот вопрос. Он ведь может дойти до кого угодно, если ему это нужно (меня вписали в мамин загранпаспорт). В итоге в отпуск мы ехали без каких-либо препятствий. Это при том, что документы на меня так и не были оформлены. Так я и жила, нигде не зафиксированная девочка, но передвигалась между странами без вопросов.
Документы на меня переоформили уже в Казахстане, когда я пошла во второй класс. В первый я пошла по фамилии папы, но по устной договоренности – официальных документов не было. Лишь однажды мой биологический отец приехал к маминой маме, когда мы были еще в отпуске, поздравить с началом учебного года, и тогда же написал, что отказывается от меня. Уже в Казахстане мне оформили официальные документы: дали фамилию и отчество, как у моей сестры и брата. Кстати, бабушка потом написала маме письмо, спрашивала, почему она не получила деньги, и ей они вернулись. Но, видимо, так было нужно. Странное стечение обстоятельств. Для мамы эта история с контрабандой стала настоящим боевым крещением. Она решила, что теперь ей ничего не страшно.
Мама – настоящий боец. Парадокс вот в чем. Её любимое слово «невозможно». При этом всеми своими действиями она доказывает обратное. Кажется, для неё все «невозможное» – возможно. Она долго запрягает и быстро едет. Вот и с частным садиком: мама долго думала, открывать ли ей его. Почти десять лет у неё ушло на обдумывание.
Тут проявилась ее педантичность во всем: она долго искала подходящее помещение, решала вопросы по аренде земли для прогулочной площадки, организации пожбезопасности, кухонной зоны и прочих премудростей. Так получился привычный детский сад только в миниатюре. Раздевалка, просторные групповые, кухня, буфет-раздаточная, комфортные кроватки для дневного сна, туалетная комната, оснащенная маленькими раковинами, индивидуальными горшками, а также поддоном для подмывания детей, была оборудована площадка для прогулок, специально отведенное место для колясок, помещение для персонала. Мама лично замеряла высоту, на которой должны быть установлены эти маленькие раковинки.
А еще, мама чудесно рисует. И в каком бы саду мы не были, и она не работала, она разрисовывала стены мультяшными героями в коридорах и в группах. Вот и в своем собственном саду у нее была стена, где она рисовала разные времена года. К 8 марта у нее была нарисована девушка Весна, например.
Работу в саду мама выбрала из-за нас. Такова версия мамы. С первым ребенком, со мной, она была медсестрой в муниципальных яслях, со вторым, моей средней сестрой, – уже работала воспитателем, с третьим, моим братом, – физруком, с четвертым ребенком, нашей младшей сестрой Верой, – заняла должность психолога, замещала заведующую.
Когда я была маленькой, мама получила специальное медицинское образование. Высшее образование она решила получить, когда мы уже подросли и жили в Казахстане. Я помню, как мама ночами вырисовывала препарированную лягушку – так она писала конспекты по биологии. Тогда на меня произвело сильное впечатление мамино хладнокровие – ей не жалко лягушку! Днем мама вела привычный образ жизни жены военнослужащего: работала в детском саду воспитателем, занималась нами, домом, разводила огород – огурцы, перцы и помидоры росли у нас на подоконниках и балконах в квартире. А ночами мама сидела и училась.
Сейчас я просто поражаюсь, как она могла все это «вывезти». И думаю, секрет в том, что ей помог папа. Когда мама уезжала на сессии в Талды-Курган, нами занимался именно он. Папа всегда поддерживал маму во всех ее начинаниях. Жизнь налаживалась. Однако вскоре к решению семейных задач присоединились политические трудности, которые коснулись всех.
***
После официального распада Советского Союза начались серьезные пертурбации. Папа по распределению попал на службу в Казахстан в 1986 году. Официально Казахстан провозгласил независимость последней из всех республик СССР – 16 декабря 1991 года. Мама же рассказывает, что в реальности Казахстан стал первой республикой, провозгласившей свою независимость. Это случилось, после того как произошел Желтоксан: так казахи называют декабрьское восстание молодежи против коммунистической власти.
Желтоксан произошел в декабре 1986 года в Алма-Ате, за пять лет до распада Советского Союза. Мирный митинг быстро перерос в массовые беспорядки и побоища. Молодежь требовала, чтобы руководителем республики стал представитель коренного населения. Это был один из первых массовых протестов против диктата центра. Эти события сильно повлияли на нашу повседневную жизнь.
Например, мы и раньше учили казахский язык в школе, дружили с казахами, бегали к ним в аулы играть в футбол. Но с новой властью казахский стал основным языком, все песни стали петь на казахском. Русские песни стало петь как-то … неуместно. Борьба за независимость начала приобретать националистический оттенок. Мама решила, что все это не к добру, могут начаться конфликты. Летом она собрала нас к бабушкам, а папе заявила, что с детьми в Казахстан больше не вернется. На тот момент папе как раз было предложено поступить в Военную академию в Москве, и мама с готовностью отправила его туда сдавать экзамены. В общем, папе ничего не оставалось, кроме как поступить в эту Академию и вновь стать студентом.
***
Так мы оказались в Москве. Папа получил жилье в общежитии. Мы поселились в историческом центре столицы, в «сталинке», – мечта любого приезжего. В сентябре все трое детей пошли в московскую школу.
Мама же перевелась из казахстанского вуза в Московский педуниверситет на специальность «Дошкольное образование». Там она заинтересовалась психологией и позже получила второе высшее психологическое образование, правда, уже в Перми. В Москве мама разработала собственную программу оздоровления детей, позже программу формирования психологической культуры семьи, алгоритм работы с детьми и родителями в адаптационный период. Все эти свои наработки она впоследствии применила в своем частном детском саду. Ей было 52 года, когда открылся ее садик. Можно сказать, что сад стал маминым пятым ребёнком. Это мамино детище мы все трепетно любили. И всячески старались маме помочь.
Папа выполнял функции генерального менеджера: решал хозяйственные и административные вопросы, общался с арендодателем, представителями власти. Бывший военный с большим опытом управленческой работы, с тремя высшими образованиями, в том числе экономическим, он прекрасно управляется с финансовыми вопросами и умеет вести переговоры. Кроме того у него колоссальный родительский опыт, он знает, что такое быть отцом четверых детей (учил управлять велосипедом, играть в футбол, помогал с математикой и много-много чего еще). К слову, он всегда находил общий язык и с дочерьми и с сыном.
За безопасность помещения отвечала семья средней дочери. Надя вместе мужем следили за тем, чтобы в центре всегда были исправны краны, водонагреватель, был вовремя и качественно сделан ремонт. Материалы поставлял сын, мой брат Миша, благо у него строительная фирма. Я и моя младшая сестра поддерживали сад информационно: я писала тексты, младшая сестра и мой старший сын учились вести соцсети, публиковали различные материалы. Даже наша бабушка Люся, мамина мама, пока была жива, помогала! Она отвечала за хозяйство. С любовью гладила каждое детское «полотенечко», каждую наволочку, простынь, пеленку. Переживала, чтобы каждый уголок на белье был проглажен, и малышу было комфортно отдыхать в кроватке. Вот так четыре поколения нашей семьи с трепетом и любовью развивали мамин центр «Малыш».
***
Пандемия маму сломила. Накануне ее дня рождения пришел не радостный ответ от губернатора – субсидий она не получит. При этом сад можно было открывать, но никаких официальных документов на региональном уровне не было. Мама вообще долго металась: оставить ли открытым сад, или сделать дежурную группу, или все же закрыться. Дело в том, что в ее садик ходили дети врачей, которые работали с ковидными больными, некоторые в «красной» зоне. И этим родителям не с кем было оставлять детей. С другой стороны, мама переживала, что родители «не врачебных» детей вполне обоснованно могут бояться приводить своих малышей в сад, зная, что туда ходят те, кто опосредованно контактирует с заболевшими.
Какой-то точной информации о том, что за вирус на нас обрушился, не было. Сначала по ТВ и в интернете транслировали пугающие картинки, как людей с подозрением на ковид транспортируют в боксах. Казалось, это какой-то сюрреализм, и тебе просто случайно включили кадры из «Эпидемии». На самом деле то, во что упаковывали людей, называлось «биобэг». Это такая каталка, на ней длинный герметичный надувной купол с четырьмя окошками, ремнями и прорезями для рук. Внутри к отверстиям прикреплены рукава с медицинскими перчатками. Перчатки там для того, чтобы при необходимости перевернуть больного на другой бок или поставить ему капельницу и при этом не заразиться. Действительно, выглядит устрашающе.
Такую «упаковку» обычно используют для больных, например, вирусом Эбола, чумы или сибирской язвы. Представляете, сибирской язвы!? От самого этого сравнения холодела кровь, и уровень страха начинал зашкаливать всего лишь от вида биобэгов. Кроме этих конструкций, фигурировали врачи в противочумных костюмах, экипированные, словно в космос, и заторможенно передвигающиеся, как будто они уже оказались в невесомости. В общем, жуть.
***
Какой бы то ни было точной поясняющей информации о том, что это за болезнь такая – корона, так и не было. Информация постоянно менялась, что, конечно, порождало, с одной стороны, панику, с другой – полное отрицание существования этого вируса и какой-то его опасности.
В результате мама предложила своим воспитателям работать в саду только с детьми врачей, но потом передумала, так как прогулки на детской площадке садика могли вызвать вопросы и штрафы. Тогда ее воспитатели стали работать с этими детьми у себя на дому. В мае мама решила, что сад открывать не будет. В таких условиях «проще не работать». Она понимала, что детей будет мало, и денег оплачивать аренду, платить зарплату не соберется: придется вновь залезть в долги. Еще одним аргументом было то, что начинался дачный сезон, многие дети могли уехать с бабушками и дедушками за город.
На фоне всех этих рабочих проблем свой день рождения прошел у нее без настроения, как бы мы ни пытались ее развеселить. Мы просто вышли на задний дворик и посидели всей семьей. Конечно, я не так представляла себе мамин день рождения. Тем более праздновался юбилей: ей исполнилось 60 лет. Но невозможно сделать праздник тому, кто этому празднику не рад.
Маленькие поводы для радости все-таки нашлись. Мама очень хотела посадить четыре туи в саду. Вот эти туи и привез мой брат. Настроение улучшилось. Хотя, мне кажется, в большей мере улучшилось оно из-за того, что все дети и внуки снова были в их с папой родительском доме.
Кроме садика, была еще одна «больная» для мамы тема: поступление младшей дочери в лицей, где я когда-то училась. Вера заканчивала девятый класс. Было совершенно непонятно, каким образом будет проводиться аттестация в новых, пандемийных условиях. Сколько экзаменов нужно сдавать, будет ли это ОГЭ55
ОГЭ – основной государственный экзамен, итоговый экзамен за курс основного общего образования в России
[Закрыть] или контрольные.
Еще до пандемии начало основного этапа ОГЭ было назначено на 22 мая. Однако в конце марта Минпросвещения из-за угрозы COVID-19 объявило о переносе экзаменов на 9 июня. В мае и вовсе заявили, что сдавать ОГЭ будет не нужно. Но родители все равно переживали, как их младшенькая будет поступать в лицей, какие предметы и как она будет сдавать.
Сама Вера постоянно металась: то ли пойти на биологию и заняться в будущем биотехнологиями, то ли на географию и дальше изучать экономику регионов. У нее неплохо получалось рассуждать про финансовое положение территорий и взаимосвязь с их географическим положением. Бывали метания и в совершенно другую сторону. Например, пойти в «кулек» (так называют Институт Культуры в Перми), продолжить занятия вокалом или стать воспитателем в детском саду. В общем, это было время каких-то малопонятных мне телодвижений, что родителей, что моей младшей сестры.
Младшая сестра заканчивала музыкалку – у мамы ведь пунктик, что у всех ее детей должно быть музыкальное образование. Каждый день Вера сидела за фортепиано просто с ненавистью (как я ее понимала в такие моменты) и разучивала сонаты, прелюдии. Выхода у нее не было: мама лишала ее телефона, если та не позанимается.
К концу мая, сестра сдала все экзамены на «отлично», единственная из выпускников музыкалки 2020 года. Поступать в лицей она передумала и решила остаться в школе. Но родители считали выбор Веры неверным: она должна пойти по пути старших детей и все-таки отправиться в лицей. Родители постоянно «пилили» сестру за то, что та ленивая: «ох уж это современное поколение», – и ничего не хочет добиться в этой жизни. Вера дерзила в ответ, но противостоять напору мамы нереально: она как стена, потому их разговоры зачастую заканчивались Вериными слезами в подушку.
В таких ситуациях в моей голове всегда прокручивается песня обожаемого мною с юношеских лет Бутусова «Наша семья – это странное нечто». Правда, когда я начинаю напевать:
«В нашей семье каждый делает что-то,
Но никто не знает, что же делает рядом.
Такое ощущение, словно мы собираем
Машину, которая всех нас раздавит»
– родные крутят пальцем у виска. Они никакого сходства нашей семьи с персонажами песни «Наутилуса Помпилиуса» не находят. Я же считаю:
«Наша семья – это странное нечто,
Которое вечно стоит за спиной.
Я просто хочу быть свободным и точка,
Но это означает расстаться с семьею».
***
Чтобы разрядить обстановку в доме, а именно «словесные махачи» Веры с мамой, я поехала с двумя старшими детьми в Екатеринбург.
У меня как раз были съемки. Мы приехали, пошли в парк и устроили пикник с «вредной» едой: заказали бургеры с газировкой, картошку фри, разложили плед и сели обедать. Радости детей не было предела. Вот она, свобода. Ведь оба они сидели в родительском доме с марта и никуда не выходили дальше заднего дворика. Оба закончили школу. Старший сын был переведен в 9 класс (с какими оценками, я даже не узнавала), младшая сестра, как оказалась, вообще не будет сдавать ОГЭ, что ее очень порадовало.
У меня тоже был повод для праздника – я завершила работу в двух крупных проектах. В большом федеральном я согласовывала съемки в разных городах страны, договаривалась с героями, находила съемочные бригады, локации, составляла тайминг и ТЗ, потом отсматривала исходники, писала тексты к роликам для монтажа – в общем, такая продюсерская и сценарная работа. И внезапно из-за одного моего текста произошел конфликт.
Сначала меня за него похвалили, а потом, когда один из заказчиков, согласующих материалы, не принял его, сильно «наехали». Я возмутилась новому тону общения. Человек предложил мне завершить проект, если я собираюсь перечить. Я и завершила. Второй проект я делала с этим же партнером и предупредила, что уйду, если будет допускаться общение в таком формате. Начались дешевые манипуляции: мне сказали, что я могу отменять съемки, если мне не стыдно. До конца мая полностью завершила все, что должна было сделать по плану, и партнер решил, что я продолжу работать. Но я написала письмо, в котором обозначила более комфортные для меня условия и детально перечислила виды работ и прайс под каждую задачу. В ответ получила такой же прайс, но уже на штрафы в свою сторону. Было понятно, что у каждого из нас своя правда. Я решила, что продолжать сотрудничество в таком духе не имеет смысла. Сильно переживала.
Думала, что опять что-то сделала не так. Ведь получается как? Если что-то не по-моему, я хлопаю дверью и ухожу. Но в этот раз я взяла в себя в руки и сделала все спокойно, без претензий. Ура возможностям дистанционной работы: ты не вываливаешь все человеку в лицо во время накала эмоций, а пишешь, все хорошенько обдумав.
В этой ситуации я училась отстаивать свои границы, что мне в принципе очень сложно дается.
***
О личных границах я узнала, в общем-то, под сорок. О том, что они существуют. До этого я считала, что надо быть хорошей девочкой, бороться со своей строптивостью, стараться всем угождать и тогда тебя все будут любить и хвалить и ценить. Но каждый раз я из кожи вон лезла, чтобы сделать всем хорошо, но почему-то похвалы, равноценной моим усилиям, не было. И удовлетворения тоже. Я начинала обижаться на своих родных, друзей, коллег, работодателей и на весь мир за то, что меня не ценят. От этой обиды и были все мои истерики и попытка доказать всему миру, что я молодец. Я постоянно жила в войне, как оказалось с самой собой. Я просто растворялась в других людях, как Оленька из рассказа Чехова. Но Душенькой-то я никогда не была. Я вообще не принимала себя и свою натуру: взбалмошную, сумасбродную, с одной стороны, с другой – очень покорную, покладистую и жаждующую любить и быть любимой. Только любить кого-то невозможно, если не любишь и не принимаешь себя. В любом случае любые отношения в любой сфере жизни становятся зависимостями: от человека, от обстоятельств, от чего угодно.
В моей семье есть отличный пример мамы, которая всю жизнь тащила на себе груз нелюбви из детства и непринятия себя. Она ненавидела отца, но была слишком на него похожа, и эту часть себя она категорически отвергала. Это, во-первых. Во-вторых, влияла советская система воспитания, где общество – всё, индивидуум – ничто. Эта доктрина просто как раковая опухоль поразила не одно поколение советских людей. Никакой личной свободы, никаких личных границ, все ради каких-то светлых идей будущего. Страшенная машина уничтожения личности человека, прикрытая лозунгами спасения от внешних врагов, маниакального патриотизма и стремления быть первыми, лучшими во всем без права на ошибку.
В этой парадигме мама воспитывала и нас. Каждый отреагировал по-своему. Я просто сбежала подальше от родителей. Не то чтобы сильно далеко – в соседний большой другой город, но уж сильно невмоготу мне были все ее «правила жизни», которые строились на угрозах, давлении, чувстве вины и стыда. Парадоксальным образом это были правила, которые мама отрицала в семье, где выросла сама, но каким-то неведомым способом транслировала уже на собственных детях. Мой же бунтарский дух давал о себе знать. Я просто сбежала. И даже не от родителей – а, по сути, от самой себя.
В пандемию свои категорические принципы «не нравится – ухожу» пришлось пересмотреть. Изоляция потребовала отстроить границы общения. И случилось удивительное: как только ты осознаешь свои собственные границы, ты автоматически начинаешь уважать границы других людей. И общение становится простым, спокойным, не нужны никакие истерики. Оказывается, можно спокойно выражать свои эмоции словами, без крика.
***
После пройденного опыта внутри семьи я просто уверена, что точно так же нам нужно ощутить не на словах, а на деле границы свои как народа. Для этого надо перестать перекраивать сотни раз историю. Надо просто принять нас такими, какие мы есть. И тогда противопоставлять всему миру и устраивать войны для самоопределения отпадает всякая надобность.
К сожалению, за 30 лет с начала перестройки, мы снова вернулись от свободы слова, прав личности и принципов демократии, все к тем же советским страшилкам про происки врагов и тому подобной ереси о нашей якобы невероятной мощи страны на фоне полной разрухи внутри этой самой страны. Изоляция только обострила эти проблемы. Наши власти (собственно, детище советской пропаганды) вещают с трибун каждый раз, что мы ни на кого не нападаем, и при этом постоянно всем угрожают. Особенно, ужасно, когда наши чиновники на всех уровнях власти начинают говорить о Великой Отечественной войне – «можем повторить». У этих «ораторов» личные границы отсутствуют напрочь. Они вещают от лица сотни тысяч россиян, и у стран, где с уважением чужих и соблюдением личных границ все в порядке, такие заявления вызывают, как минимум, недоумение.
Такое ощущение, словно пандемия, поразившая весь мир, как на томографе детально высветила каждую страну, и теперь можно каждой ставить вполне точный диагноз. Так вот Россия, которая живет в окружении, условно назовем, взрослых стран (с кем ей приходится общаться, хотя она и бравирует, что ей это не нужно), ведет себя словно подросток. Знаете, как в семье, ребенок в пубертатном периоде активно отрицает родителей, заявляет, что его «буллят». При этом живет эта детина в доме родителей и продолжает пользоваться всеми благами, нажитым трудом этих самых ненавистных мам и пап. Вот и наши правители почему-то все свои сбережения хранят в этих ненавистных вражеских странах, отправляют своих детей туда учиться.
Как там у Маяковского:
«А моя
страна –
подросток, –
твори,
выдумывай,
пробуй»
Только страна делает вид, что выросла, а на самом деле так и осталась в пубертатном периоде – «творит» безумие, «придумывает» небылицы. Страна-подросток заявляет о своей взрослости и самостоятельности, но при этом ни экономической независимости (базового принципа самостоятельности) у нее толком так и не сформировалось за 30 лет новой истории, ни ответственности за собственные ошибки. С пеной у рта российские чиновники постоянно доказывают, что у них все вокруг виноваты: европейские страны – агрессоры. Совсем как родители у подростка. Собственный народ бестолковый. Ровно как головотяпы из Салтыкова-Щедрина. В этих установках есть доля правды, но лишь доля.
В большей степени взрослый человек все же самостоятельно несет ответственность за свои поступки и решения. Но для этого необходимо принять себя и осознать собственные личные границы. И не покушаться на чужие. В вопросе безответственности власть и народ «едины»: и те и другие не приемлют никакой ответственности за происходящее. Власть для народа – родитель, царь-батюшка, а у самой власти – в виноватых родителях ходят высшие силы, обстоятельства непреодолимой силы, Интернет и «тлетворное влияние Запада». И так по кругу – ответа не сыщешь.
***
Я 15 лет работала в новостях и могу сказать: на телеке личных границ не существует. Ты пашешь как проклятый, понимая, что ты – просто винтик в системе: сломался, выдохся, придет другой. Главное – успеть к дедлайну. За много лет работы я к этому привыкла. Так я думала, но, на самом деле, оказалось, что нет. Я работала на износ, без нормального режима и выходных, была фанатиком своего дела, бесконечно верила в профессию, в ее пользу для других людей, была на кураже. Потом этот кураж закончился. Я стала отказываться от тем, которые меня заставляют снимать по так называемому “госзаказу” (и про нашу власть, и про экономику, и про ситуацию в регионе, которые имели откровенно лживый характер), начала конфликтовать. Апогеем стала работа на федеральном канале, в результате которой я совершенно разочаровалась в профессии тележурналиста-новостийщика и ушла. Я поняла, что все мои нервы, вся эта гонка с языком на плече в поиске «эксклюзива», «нужного» героя приводит только к выгоранию.
В онлайн-СМИ, где я работала редактором, началась такая погоня за инфоповодами, что заниматься новостями стало откровенно невыносимо. Подобно тому, как наша страна соревнуется в гонке вооружений с Америкой и Европой, так и в информпространстве среди СМИ началась гонка под названием «трафик». Что называется, «мы за ценой не постоим». Бесконечные требования определенных циферок трафика напрочь убивали качественную журналистику. Главное – как из пулемета без остановки палить новостями по читателям и делать это быстрее, раньше, читабельнее других (что не равно «лучше»). Я стала ненавидеть то, чем я занимаюсь, в том числе новости в том виде, в котором они стали преобладать.