Текст книги "Визит из преисподней"

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 6 Полосатый понедельник

Проснулась я от треска будильника. И с мыслью: какого черта?!

У меня не было сил, чтобы протянуть руку и утихомирить мою «sistem nippel» (как написал когда-то на часовом стекле один мой старый приятель); поэтому я лишь поморщилась и навалила на ухо подушку. Согласитесь: трудно обрадоваться будильнику в девять утра, когда спишь сладким сном на плече настоящего супермена?.. Ага: кажется, выдохся… Ой, это я про будильник, конечно! Что касается Грини, то он способен начисто уморить голодом всех крокодилов Африки.

Гриня… Я провела рукой по соседней подушке, но она была пуста. Ах да, он исчез уже, наверное, больше часа назад – у него сегодня своя напряженная программа. Он-то и завел, по моей просьбе, этот чертов будильник. Совсем не спал, бедняга… Ну ничего, выдержит – на то он и супермен. А я слабая женщина, мне бы теперь покайфовать денек в постели, в ванной, на кухне, за чашечкой кофе, да подождать тихо-спокойно, когда мой орел опять прилетит ко мне в гнездышко…

Все правильно. Но для этого вовсе не обязательно обзаводиться лицензией частного детектива. Ну а поскольку она у меня все-таки имеется – хочешь не хочешь, а надо осознать: понедельник уже наступил.

Ах, если б я только могла предположить, что такой восхительной ночью началась одна из самых тревожных и опасных недель в моей жизни… А собственно, что изменилось бы? Да ровным счетом ничего.

О прошедшей ночи напоминали только блаженное изнеможение во всем теле, красные розы у постели (они все еще источали тонкий страстный аромат) и записка на тумбочке: «Люблю, целую! Задание не забыл». Просто, как все гениальное. И гениально, как все простое.

Если по первым двум пунктам возражений у меня, естественно, не возникало, то с последним все было не так просто. Задания, которое он «не забыл», я Григорию не давала – он сам вызвался. А я-то как раз была против. Дело в том, что для этого ему требовалось войти в контакт кое с кем из своих прежних знакомцев по криминальному миру. А про подобные контакты никогда не знаешь, чем они кончатся: там ведь такие «кадры», что против них мой Гришка с его сто восьмой статьей – просто нашаливший бойскаут!

Однако при всем при том мой новый напарник вовсе не производил впечатление человека, которого можно взять голыми руками. Поэтому, чтобы сохранить свое реноме «старшего партнера», я скрепя сердце согласилась: иначе он все равно туда полез бы, но уже без моего согласия.

Надо признаться, что после этой ночи с моей души словно огромная скала свалилась. Остается только где-то в самой глубине маленький «камешек» – размером, может быть, с ту гальку, которая влетела субботним вечером в дачное окно… Не то чтобы я перечеркнула жирной чертой весь параграф моих рассуждений, посвященный «мистеру Икс», – нет, но только потому, что профессионально не имею права отвергать ту или иную версию, пока не получу исчерпывающих доказательств ее ошибочности. Пока же такие доказательства получила только моя женская сущность, но не детективная. А для женщины-детектива, согласитесь, это значит не так уж мало! Во всяком случае, вся моя натура противилась теперь всем пунктам обвинения против Григория, мною же выдвинутым.

Но, по крайней мере, один из этих пунктов – к моей великой радости! – можно было вымарать окончательно и бесповоротно! Я ведь все-таки вытянула из Орлова правду о той его ссоре с Натали. Пришлось пойти на всяческие ухищрения, использовать и кнут и пряник, и в конце концов он сдался: «Ладно, пусть женщина заткнет уши, а слушает только детектив!» И детектив выслушал историю о том, как молодая чужая жена однажды действительно бросилась на шею красавцу лакею, только лакей-то оказался вовсе не лакеем, снял ее ручки со своей могучей шеи и сказал: «Иди-ка ты с этим, милая, к своему мужу, а о твоей минутной слабости от меня ни одна живая душа не узнает».

Я бы, наверное, никогда не поверила в то, что герой этой истории не воспользовался «минутной слабостью», если бы речь шла о любом другом мужике. Но Гриню я знала уже достаточно хорошо, чтобы не сомневаться: так оно все и было. Не удивилась я и тому, что он ни в какую не хотел об этом говорить: мужское достоинство не позволяло болтать о своих победах, тем более – над замужней женщиной. Правда, он и не скрывал, что искушение было ну о-очень велико…

Да, я снова и снова убеждалась: мне достался прямо-таки редкостный, «реликтовый» экземпляр мужчины! Что-то среднее между Д'Артаньяном и Дон Кихотом. Я думала, что таких давно уже нет…

Но теперь я хорошо понимала праведный гнев Натали. Бедняжка! Да я б, наверное, глаза выцарапала мерзавцу, который рискнул бы отвергнуть меня! Правда, такого позора со мной еще никогда не случалось, и надеюсь, меня минет чаша сия…

В общем, повторюсь: хотя эта история и предназначалась для ушей детектива, однако ублажила она прежде всего женщину. Впрочем, в ней оказалось кое-что интересное и для сыщика.

Во-первых. Около двух месяцев назад, когда мог бы иметь место этот адюльтер, Натали не просто пыталась соблазнить водителя своего мужа, а приступила к нему со словами: «Гриша, помоги мне, я боюсь!» Чего или кого боится – она не сказала, но, по словам Григория, действительно выглядела испуганной и встревоженной. Поэтому он постарался обойтись с ней помягче. Спросил: если ей что-то угрожает, то почему она не обратится за помощью к мужу? «Нет, нет, в этом Олег не сможет помочь! Он не должен ничего знать! Только не он…» Тогда Гриша сказал, что сделает все, что может, если она ему доверится, но… только без интима. Вот тут-то Натали и взбесилась! Просто превратилась в разъяренную фурию, выпустила когти, и Григорию пришлось даже слегка скрутить ее, чтобы уберечь свои глаза. Потом, немного успокоившись, она сказала, чтобы он все забыл, никакого разговора, мол, не было. С тех пор Григорий каждую секудну «шкурой ощущал» ее ненависть. При посторонних она по-прежнему была с ним холодно-вежлива, а наедине они почти никогда не оставались.

Во-вторых. Вечером в минувшую субботу, перед тем, как финал их перебранки достиг моих ушей, Натали прямо обвинила Григория в похищении ее сына. На это он ей и ответил – «порешь чушь».

Одним словом, моя романтическая ночь оказалась далеко не бесполезной и для расследования. Что могли означать эти откровения моего напарника? (Если, конечно, принять их на веру – а я, как уже сказала, склонна была сделать именно это.) Только одно: моя полубезумная версия, смутно оформившаяся во время дачного уик-энда, подкрепляется новыми фактами – в той ее части, которая относится к «игреку». А что касается «икса», то… его мы, по-моему, уже достаточно «прояснили». Во всяком случае, я очень надеюсь, что те его тайны, которые мне еще неведомы, не имеют никакого отношения к нашему криминальному уравнению…

Так размышляла я, наскоро приводя себя в полную боевую форму. К девяти сорока пяти – рекордно короткий срок! – я была уже готова распахнуть мою скрипучую детективную дверь.

Дрожащей рукой я набрала номер городского Управления внутренних дел, который мне даже пришлось вспомнить – так давно я им не пользовалась. Если этого шалопая нет на месте – что всего вероятнее, – это может сильно замедлить дело.

Как ни странно, понедельник начался с удачи: мне ответили, что старший лейтенант Папазян, кажется, где-то здесь и сейчас его поищут. Когда в милиции не знают, что позвонившая им молодая женщина является частным детективом, они могут иногда отвечать вполне вежливо. Я услышала, как голос на том конце провода, оторвавшись от трубки, крикнул кому-то: «Миша, посмотри там Кобеляна! Кажется, он ошивался в машбюро. Скажи, что девушка с красивым голосом просит его к телефону, а то не подойдет».

В течение семи минут, пока Папазяна вытаскивали из машбюро или откуда там еще, у меня было время по достоинству оценить ментовский юмор. Дело в том, что за Гариком Папазяном давно закрепилась слава одного из самых отъявленных бабников всего многотысячного отряда городской и областной милиции. И это была главная причина, по которой он к своим двадцати девяти годам все ходил в лейтенантах. Кроме того, имелись и другие причины, по совокупности которых Гарику было скорее всего не видать капитанских погон как собственной задницы. В частности, в отношениях со своими «подопечными» лейтенант милиции Папазян был не слишком-то разборчив в средствах.

Все это до сей поры сходило ему с рук только потому, что сотрудником он действительно был незаменимым. Многие, однако, считали, что рано или поздно Гарик плохо кончит. Пока же, судя по всему, с этим у него все было в порядке, ибо прекрасный пол щедро платил Папазяну взаимностью.

Мы познакомились с ним года три назад на какой-то вечеринке, и в первые же минуты мне пришлось выдержать бешеную атаку его мужского шарма. Когда же пассивной обороны оказалось недостаточно, мне пришлось принять более крутые меры. И только после этого Гарик не без труда осознал, что ему, видимо, придется записать меня в категорию друзей-приятельниц, минуя первую – и главную! – ступеньку. Впрочем, надо отдать ему должное: на такие великодушные поступки он тоже был способен. И для своих друзей Папазян-Кобелян мог сделать очень многое. С тех пор нам случалось два-три раза оказывать друг другу мелкие профессиональные услуги и остаться при этом вполне довольными друг другом.

Наконец до моего слуха долетели характерные реплики, которыми всегда и всюду сопровождается появление Гарика, я уловила приближение тайфуна страстей, и трубка промурлыкала:

– Папазян слушает…

– Уголовному розыску – он частного сыска! – приветствовала я его. – Порядочный опер обязан узнавать собеседника с полуслова, а собеседницу – с полувздоха… Так как?

– Вай-вай-вай… Татьяна! Помнишь дни златые?.. – Это явно было сказано не столько для меня, сколько для посторонних ушей.

– Врешь, Папазянчик: «златые дни» у нас с тобой наступят не раньше чем ты дослужишься до полковника!

– Помилуй, Таня-джан! Я еще на знаю, на что я буду способен в царстве теней! Может, там и вовсе никакого секса нет, как в безвоздушном пространстве нет силы тяготения… Ты хочешь, чтобы я лишился последней надежды в моей безрадостной ментовской жизни?! Соглашайся хоть на капитана, я капитаном совсем скоро буду, слушай!

Трубка приглушенно заржала сразу несколькими мужскими голосами. Я не имела ничего против: в «безрадостной ментовской жизни» и вправду не так уж много развлечений.

– Ну ладно, в крайнем случае согласна на медаль, – отшутилась я.

После довольно продолжительного обмена витиеватыми любезностями я приступила к выяснению того, сможет ли Гарик сегодня выделить для общения со мной пятнадцать минут своего «оперативного» времени, и чем раньше, тем лучше. Он немедленно ответил, что за пятнадцать минут мы вряд ли управимся, чем вызвал новый приступ веселья в своем окружении. В общем, мне стоило немалых усилий договориться с ним, что в половине первого он будет ждать меня «под вторым зонтиком слева в третьем ряду» в летнем кафе на углу Московской и Астраханской – неподалеку от его «офиса». На мое счастье, кто-то там рявкнул на него: «Кобелян, освободи аппарат!» – а то бы я сегодня вообще ничего не успела.

Едва я положила трубку, как мне пришлось снова ее поднимать, на этот раз чтобы ответить на звонок.

– Танечка? Доброе утро. Это Бутковский. Еле пробился к вам. Уже трудитесь?

– А как же, Олег Николаевич. Чуть свет уж на ногах… – Интересно, догадывается ли он, где провел эту ночь его водитель?.. – Вы меня чудом застали дома: уже убегаю!

– Вот и хорошо, что застал! Я хотел сказать вам, что все устроил. В половине третьего мы вас ждем в офисе, если вам удобно.

Я ответила, что вполне. Мы уточнили с ним, какое печатное издание я буду представлять сегодня в «Бутоне», и порешили на том, что имя я могу оставить свое собственное: в конце концов, Татьян Ивановых на свете много, и почему бы в московском «Деловом мире» не работать одной из них?

– Вот только… – в голосе Олега появились извиняющиеся нотки, – с Семой Пфайферманом вам сегодня вряд ли удастся встретиться. Он позвонил мне только что, сказал, что приболел, и просил день-другой – отлежаться. Сердце прихватило. Надо же, какая незадача! И мне он просто ой как нужен сейчас, но что поделать…

– Вы мне вроде бы не говорили, что он сердечник.

– Да никогда он им не был, сам удивляюсь… Впрочем, что тут удивляться: у мужчин после сорока наступает критический возраст. Да и жизнь сейчас – сами знаете… Тут не то что болячки цепляются – здоровые молодые мужики мрут как мухи! Господи, тьфу-тьфу – чтоб не сглазить…

Я была откровенно раздосадована. Еще одно совпадение! Если, конечно, Сема Пфайферман во всем этом деле ни при чем. А если «при чем» – тогда его внезапная болезнь может быть очень даже легко объяснима… Но как же мне теперь, черт возьми, это выяснить?! Разумеется, я могла бы нагрянуть к болящему Семену домой, но под каким предлогом? Не могу же просто заявиться и сказать: «Здрасьте, позвольте полюбопытствовать, а не вы ли снабдили информацией подонков, похитивших сына вашего шефа?»

Ну да ладно. Мы, как говорится, предполагаем, а Бог – располагает. А пока – в полном соответствии с главным принципом профессии – надо, надеясь на Всевышнего, не оплошать и самой.

Для начала я направила свои стопы в девятую детскую поликлинику, с которой все и началось. Послонялась немного вокруг, «пристреливаясь» к местности и болтая с бесчисленными лоточниками и продавцами мороженого. На этом пятачке у детского парка с самого утра до позднего вечера толчется чертова уйма народу. Трудно было ожидать, что кто-нибудь из здешних сидельцев вспомнит что-то толковое.

Так оно и оказалось – примерно на четыре пятых. Но, наверное, сегодняшний понедельник выдался полосатым, как зебра, и после прокола с Семой Пфайферманом опять решил побаловать меня везением. Старушка мороженщица припомнила, как в пятницу под вечер высокий темноволосый молодой мужчина с маленьким мальчиком в матросском костюмчике купили у нее эскимо. Она еще заметила, что сынок совсем непохож на папу, на что малыш бойко ответил: «Это не мой папа, это дядя Гриша, мой папа на даче, и мы сейчас к нему поедем». Некоторое время спустя этот самый дядя Гриша («На нем лица не было!») снова подбежал и спросил, не видела ли она его мальчика. Но ребенка она больше не видела – ни одного, ни с кем-нибудь.

Сидящий на другой стороне тротуара торговец косметикой видел, как в тот же день и примерно в тот же час в двух шагах от него высокий парень, «накачанный неслабо», возился с мотором серебристой «Лады» последней модели. «Вот так стояла эта „Лада“, а вот так – черная „Вольво“», – показал он. Юный коммерсант запомнил это, потому что в тот момент, когда водитель закрыл капот, вытер руки и стал взбегать по ступенькам поликлиники, его лоток чуть не сшибла «скорая» – она выезжала с больничного двора на скорости, которая полностью соответствовала названию машины.

«Скорая»? Со двора?!. Нетвердым голосом я спросила у парня, не запомнил ли он, случайно, номер, но… Это было бы, конечно, уже слишком хорошо. Где ему было запоминать: он вдогонку поливал «козла» как Бог на душу положил. Но успел все же рассмотреть, что рядом с водителем «скорой» сидел мужик в белом халате.

Ни на что особенно не надеясь, я завернула за угол поликлиники, потом еще раз – и оказалась в небольшом замкнутом дворике. С трех сторон его ограничивали: само лечебное учреждение (вернее, высотный жилой дом, в котором оно занимало два первых этажа), основательный бетонный забор и торец пятиэтажки – «хрущевки». С четвертой стороны сюда примыкал зеленый тенистый дворик еще одного жилого дома, отгороженный шлагбаумом из стальной трубы. Таким образом, единственным въездом-выездом был тот, по которому я только что прошла и которым в пятницу выскочила та самая «скорая».

В самой середке дворика красовались несколько ржавых мусорных баков. В них уныло рылась большая желтая дворняга.

– Ты что тут, дочка?

Я обернулась на голос и увидела невысокого согнутого старичка, видимо, только что вышедшего на заднее крылечко поликлиники. На нем был засаленный белый халат и, невзирая на жару, серые валенки с галошами.

– Ищешь кого? – В его слезящихся добрых глазах за толстыми стеклами роговых очков явственно прочитывалось желание помочь или хоть пообщаться. Это было очень кстати.

– Ищу, дедушка. Мальчик у меня потерялся, сынок. Темненький такой, в синем костюмчике. Может, видели?

– Да ну?! Нет, дочка, такого не видал. И что это за напасть такая – ребятишки то и дело теряются… Тут вот давеча – в пятницу то есть, на той неделе – у одного парня тоже мальчонка пропал. Привел к дохтуру, оставил одного внизу на минутку, вернулся – ан мальчонки-то и нет! Уж как убивался, сердешный… Женщины наши сказывали. Я, дочка, здесь работаю в полуклинике. Сторож я… Ну так вот, значит, в пятницу. Я как раз, грешным делом, к Петровичу забежал по-соседски: супруга его, покойница, год как преставилась, Царство ей Небесное… Так вот в пятницу, почитай, годовщина-то и была Матрене Тимофевне. Сидим мы, стало быть, с Петровичем на кухоньке… Да вот оно, окошко-то, гляди. – Он махнул рукой в сторону «хрущобы». – На первом этаже, аккурат сюда глядит. Квартирки-то наши рядом: у Петровича первая, у меня – номер два…

– Так, значит, вы перед самым окошком сидели, дедушка? – осторожно вставила я. – И что же – не видели того мальчика?

– Да ты, дочка, слушай! Я ж тебе про это и толкую. Сидим, значит, и все у нас как положено: поллитра – самогонка, стало быть, – картошечка, огурчики соленые… Тут как раз и в картишки решили перекинуться. Вдруг глядь – вкатывает во двор «скорая». Батюшки, что ж это стряслось, думаю? У нас, знаешь, редко, чтоб «скорая» – полуклиника ведь, не больница. Да если и случается, так к парадному-то удобнее… Ну вот, думаю себе, не побежать ли разузнать. Да не успел: только «скорая» подкатила, как вот из нашей дверки, вот отсюдова… – дедок указал себе за спину, – выскакивает краля с ребеночком на руках – и шасть в машину! А из кабины, рядом с шофером, мужик выскочил, дохтур, стало быть, – в белом халате. А лицом навроде как татарин, плотный такой. Дверку им открыл, посадил в машину-то, захлопнул, сам на место запрыгнул – и поминай как звали… Чуть бачки не сшибли! Уж больно скоро все случилось, дочка. Честно тебе скажу: не понравилось мне все это, ой как не понравилось… Подозрительно потому! Очень уж они спешили, краля все оглядывалась, будто боялась, что гонится кто за ней. Знать, дело тут нечисто, вот что я тебе скажу!

Старичок многозначительно уставился на слушательницу, ожидая соответствующей реакции. Реакция на заставила себя ждать:

– Вот это да! А дальше-то что было, дедушка?

– А вот и дальше! Дальше, минут этак через пяток, выскакивает отсюдова же парень. Мужчина то есть, – уточнил мой собеседник. – Видный такой, все при нем. Да только на самом лица нету! Выбежал, по сторонам глянул – ищет, значит, мальчонку, – да и побег: сперва вон к сто пятьдесят шестому дому, апосля вот здеся на улицу выскочил. Видать, у старушек на лавочке расспросил, что мальчонка там не пробегал, да и дальше… Я, значит, опять подхватился, хотел побежать, обсказать ему, сердешному, что да как, – да куда там! Умчался что твой ветер, ноги-то молодые, длинные. Петрович говорит: сиди уж, старый, куды тебе… А опосля уже женщины в полуклинике сказывали: искал он, бедолага, сыночка-то, искал, да так и не нашел. А как найдешь, если краля-то – фьють… Сбежала с полюбовником! – Открыв мне эту страшную тайну, дед назидательно поднял скрюченный указательный палец.

– А как выглядела эта краля, дедушка?

– Как выглядела? Ну, как выглядела – так и выглядела… Я ее толком-то и не разглядел. Говорю ж тебе, быстро она в машину сиганула, да и ребеночек на руках… Навроде девка справная. Во, вспомнил! Волос рыжий у нее был, точно! И очки черные. И одежа тоже – платье то есть. А ты ее знаешь, что ли? – Старик заподозрил неладное.

– Может быть, может быть… – Я уже почти не скрывала свою заинтересованность. – А ребеночек – его вы разглядели?

Видя, что мой добровольный информатор в замешательстве, я достала из сумочки фотографию Антоши и показала ему:

– Этот ребенок, дедуля, родненький вы мой?..

Старик принял снимок дрожащей рукой, сдвинул очки на кончик носа и долго разглядывал, склоняя голову то на один бок, то на другой. Я уже потеряла всякую надежду.

– Ангелочек! Чистый ангелочек… Похож. Да. Похоже, он! Головка светленькая, это точно. Только… он ведь навроде как спал у нее на руках, дочка. Личико-то я, считай, и не видел.

– Дедушка! – Я почти молитвенно протянула к нему руки. – Конечно, номер машины вы не разглядели…

Мое детективное начало не верило своим ушам!

– Правда, не весь, – продолжал старик, – только цифирьки. А все Петрович, черт глазастый, – даром что восьмой десяток разменял! Смотри, говорит, Ваня – меня Иван Иванычем зовут, – у меня на руках три шестерки, и номер на «скорой» – тоже три шестерки!

Чудно, говорит. Нехороший, говорит, номерок, «диавольский»… Ой, дочка, что-то я тебя заболтал совсем, а у тебя тоже сынок убег, искать надо, поди, а?

– Иван Иваныч, миленький, спасибо вам! Найду, обязательно найду! – Я от всего сердца чмокнула старика в сморщенную щеку, пахнущую старостью, и шмыгнула мимо него в помещение, оставив наблюдательного сторожа в состоянии столбняка.

Мне понадобилось еще полчаса, чтобы осмотреть единственную достопримечательность «полуклинического» вестибюля – отгороженную тонкой металлической сеткой и утыканную неживой растительностью вольеру, в которой порхали две пары волнистых попугайчиков (слава Богу, натуральных), и убедиться, что Антошу могли отсюда вывести (или вынести) только через черный ход. И, конечно, я успела познакомиться с девушкой Светой, хозяйничающей в регистратуре.

Света оказалась полной противоположностью девушке Оле, с которой я познакомилась накануне. Мне стало это ясно с одного взгляда. Поэтому я не стала ни «наезжать» на нее, ни предлагать деньги, а просто рассказала правду… Ну, почти правду. Я сказала, что мальчика шутки ради увезли друзья семьи, а мой возлюбленный жених-водитель из-за этой «шуточки» теперь может лишиться работы. И я хочу помочь своему суженому и доказать, что он ни в чем не виноват, и только от ее, Светочкиной, правдивости зависит, удастся ли восстановить справедливость.

К концу моей прочувствованной речи в глазах Светочки стояли слезы, а губы дрожали. И она выложила мне все как на духу. Собственно, выкладывать-то было почти нечего. Что она разбилась бы в лепешку, лишь бы угодить такому парню, как Григорий, – этого она мне не сказала. Но этого ей и не надо было говорить: а какая девятнадцатилетняя девчонка не разбилась бы, спрашиваю я вас?.. Но тут как на грех ввалилась целая толпища подростков, явившихся на какой-то там медосмотр. (Мой «женишок» о них упоминал.) Галдя, они встали посреди вестибюля, загородив от Светланы малыша, который сидел возле попугайчиков. А к окошку регистратуры тем временем подошел один занудный посетитель и пристал с дурацкими разговорами.

– Какой посетитель? – насторожилась я. – Как выглядел? Что говорил?

Как будто это могло иметь какое-то значение для реабилитации моего любимого… Но Света, разумеется, об этом не думала:

– Мужчина, нестарый. Ну, я бы сказала, между тридцатью и сорока. Невысокий, худощавый – по крайней мере, мне так показалось, хотя на нем был свободный костюм, бежевый в полоску. Волосы черные, прямые. Крупная родинка на щеке… да, на левой. Он был в темных очках, так что глаз я не видела, но… Что-то было в нем неприятное, я даже не знаю, что. Может быть, тонкие губы? Большой нос, заостренный, как клюв…

– И что он говорил? Пожалуйста, Света, вспомни, это важно!

– Да я очень хорошо помню. Сначала долго «подъезжал»: девушка, извините, мол, я вас оторву на минутку, хочу спросить… и так далее. Уж давно бы за это время выложил, что надо! Потом спросил, когда принимает кардиолог. Я ответила и еще сказала, что вся информация есть на стенде. А он начал длинно рассказывать, что его маленький братишка переехал к нему из другого города, потому что умер их отец, а матери малыш совсем не нужен. Я еще подумала: странно, у такого взрослого человека – и маленький брат… У мальчика, говорит, врожденный порок сердца, и его надо срочно ставить на учет…

Мое собственное сердце при этих словах екнуло.

– …Честно говоря, я его слушала вполуха: все время старалась выглянуть – как там малыш, но этот человек мне все время мешал. Под конец мне даже жалко его стало. «Так давайте, – говорю, – сразу карточку заведем, скажите адрес». А он тут как-то стушевался: «Да нет, – говорит, – лучше я потом приду с братишкой, мне еще надо кое-что утрясти». А сам все поглядывает на улицу через стекло, будто поджидает кого-то. И вдруг говорит: «Спасибо вам, девушка, я зайду в другой раз», – и быстро так отошел…

– Он сразу вышел на улицу?

– В том-то и дело, что нет. Прошел во-он туда, к попугайчикам, и стал их рассматривать.

– Ты не заметила – к нему кто-нибудь подходил? Женщина с рыжими волосами, например?

Я задала этот вопрос только для проформы: ясно же, что этого быть не могло!

– Да нет вроде бы… Мне плохо было видно тот угол: эти пацаны все еще болтали здесь. Я даже прикрикнула на них.

– Когда вошел Гриша, этот тип все еще стоял там?

– Да, тут как раз и вошел ваш… Григорий. А дальше я уже и не видела, куда делся этот человек, потому что ваш жених… накричал на меня, и я очень расстроилась. Он побежал сразу вот по тому коридорчику к черному ходу – Григорий, я имею в виду, а я… расплакалась. Ой, вы извините меня, пожалуйста! Из-за меня у вас такие неприятности…

Она опять готова была разрыдаться. Я сказала совершенно искренне:

– Что ты, Светочка, успокойся! Это ты извини его, он у меня такой… горячий. Ты ни в чем не виновата. Сам должен был смотреть в оба, супермен хренов!

Света провожала меня удивленными глазами. Наверное, таких слов в адрес любимого жениха она не могла себе вообразить.

Я почти вприпрыжку бежала по широкой аллее в сторону Московской – на свидание к Папазяну. Моя жажда встречи с ним выросла многократно против утренней, но причиной тому было, конечно же, не мужское обаяние Гарика. Опять он, этот тип! Маленький, щуплый, остроносый, остроглазый, с родинкой на роже… И ехидный. Разночтение в цвете волос меня не смущало: нынче при желании легко сменить и форму носа, и разрез глаз, и даже, пардон, гениталии. Я почти не сомневалась, что в минувшую пятницу со Светочкой беседовал сам Артист собственной персоной. Значит, он лично контролировал операцию по похищению Антона Бутковского! И его, судя по всему, вовсе не заботило, что он выглядит странно, может вызвать подозрения… Каков наглец! Эта циничная выдумка о маленьком больном братишке… Это же просто вызов! Но кому? Милиции он не боится… Значит, мне?!.

…Длинные ноги Папазяна, вытянутые поперек тротуара, я увидела чуть ли не за квартал. В этот полуденный час в маленькой кафешке не было больше никого (здесь вам не проспект Кирова!), единственный посетитель смог выбрать зонтик по своему вкусу. Орудовал тут бармен мужского пола, именно поэтому, я думаю, Гарик не висел на стойке, а позволил себе вальяжно развалиться в пластиковом кресле.

Еще издали его характерная армянская физиономия расплылась в широчайшей улыбке, отчего утиный нос, занимающий примерно треть площади лица, стал еще шире. В белых хипповых штанах, в свободной шелковой рубахе, сочетающей цвета всех волнистых попугайчиков тропических джунглей, в крутейших черных очках, с сигаретой, небрежно зажатой между средним и указательным пальцами, – он походил скорее на колумбийского наркобарона на отдыхе, чем на непримиримого борца с российской преступностью. «Вот клоун, – подумала я. – И как его только на службу пускают…» И тут же вспомнила, что службу Папазяна этим не удивишь: там его видали еще и не такого. Спасибо, что хоть не в шортах явился! А в общем-то, должна признать: выглядел Кобелян довольно эффектно.

На столике перед ним красовались откупоренная бутылка «Киндзмараули», плитка шоколада и ваза с виноградом. Дополняли натюрморт два бокала. Что ж, для опера, не срастившегося с криминальными структурами, – совсем не плохо.

Когда я оказалась в пределах его досягаемости, Гарик оторвал свою тощую задницу от кресла и смачно приложился к моей ручке, после чего безапелляционно постучал пальцем по своей щеке. Пришлось приложиться и мне. Щека Папазяна была пока еще в полном порядке и пахла так, как и положено мужской щеке в соответствии с французскими канонами: немного хорошим табаком, немного хорошим вином и немного хорошей парфюмерией. (Курил он, кстати, исключительно «Мальборо», а пил вообще мало, отдавая предпочтение сухому вину.) Немедленно его жилистые лапы, славившиеся огромной силой, оказались за моей спиной, и поцелуй этот грозил уже перерасти рамки дружеского приветствия, так что… Мне пришлось напомнить Гарику о совести. Этих напоминаний он не любил, но они на него действовали.

Первые полчаса нашего неформального общения я могу смело опустить как совершенно не относящиеся к делу. Я только благодарила Бога, что нас не слышит Орлов: а то бы у него неминуемо возник новый конфликт с правоохранительными органами. Наконец, после второго бокала и после десятого рукопожатия, с каждым из которых пальцы Кобеляна забирались все выше, я решила, что пора.

– Друг мой Гарик, говорит ли тебе что-нибудь имя «Артист»?

Судя по тому, что он чуть не откусил кусок своего бокала, это имя ему кое-что говорило!

– Почему ты спрашиваешь про эту сволочь, Таня?

В том, как заиграли у него желваки и раздулись ноздри, мне почудилась какая-то звериная жажда крови… Думаю, если бы Артист ненароком оказался здесь в эту минуту, мои проблемы с ним были бы разом решены. Но увы…

– Папазянчик, я же не спрашиваю тебя, почему ты не пропускаешь ни одной юбки. Давай уж уважать профессиональные секреты друг друга! Мне нужен этот парень, и я прошу тебя помочь. Это все.

– Нужен? – Он криво усмехнулся. – Ну, в таком случае тебе придется отправиться за ним в ад! А мне не хотелось бы отпускать тебя туда одну.

– Как?!.

На этот раз уже я чуть не закусила своим бокалом. Моя безумная, но теперь почти осязаемая версия без Артиста рассыпалась в прах!

– Тебя это как будто даже расстроило? – Гарик продолжал усмехаться, показывая клыки. – Дорогая, если бы ты знала, что такое был Артист при жизни, думаю, ты бы специально разыскала его поганую могилу, чтобы поплясать на ней. Надеюсь, сейчас черти не жалеют для него кипящего масла.