Текст книги "Спелое яблоко раздора"

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 5

На следующее утро мы с Григорьевым на взятой напрокат машине поехали в маленький городишко, расположенный на территории нашей области. Критик был неприлично весел, предчувствуя свою победу в споре, а я была почти до такого же неприличия рассеянна. Рассеянность моя объяснялась тем, что я до полуночи читала биографию Маяковского. Мне просто хотелось понять, что привело его к решению покончить с собой. Благодаря последней экспертизе никто не сомневался – смерть поэта была самоубийством. Мой вывод был прост: любовная лодка действительно разбилась о быт, причем в тот самый момент, когда у поэта начался кризис среднего возраста.

– Ну что, Танечка, – вывел меня из задумчивости скрипучий голос спутника, – вы все еще надеетесь выиграть пари?

– Знаете, Иван Иванович, как это ни странно, но надеюсь, – ответила я с очаровательной улыбкой, вовремя вспомнив, что с ним я играю роль этакой эмансипированной лентяйки, которая от нечего делать интересуется поэзией и поэтами.

– Что же, боюсь вас разочаровывать, но меньше чем через полчаса, – проговорил он при въезде в городишко, – вы поймете всю тщетность ваших надежд.

– Откуда такая уверенность? – лениво поинтересовалась я.

– О, Танечка, я не первый год общаюсь с поэтами и очень хорошо знаю, на что способны эти, – он злобненько хохотнул, – моральные уродцы. Знаете ли вы, например, что слишком многие пииты завистливы до неприличия? Измельчали они, мало среди них колоссов, а те, что есть, все на глиняных ногах, вот как Высотин, царствие ему небесное!

– За что ж вы их этак безжалостно? – протянула я тем же равнодушным тоном.

– За тщеславие, Танечка. Тщеславие – вот их ахиллесова пята. Вот уж кто ради красного словца не пожалеет и отца, да и себя, кстати, тоже. Все напоказ, все на публику – и жизнь, как говорится, и слезы, и любовь. И даже смерть.

– Странно, – заметила я, – а я всегда думала, что так можно отозваться только о бульварных журналистах, но о поэтах… Мне кажется, вы несправедливы, Иван Иванович.

– Полагаете? – хитро глянул на меня Григорьев. – Что же, nulla regula sine exception, или, как говорится, нет правила без исключения.

– Благодарю за перевод, – не без язвительности ответила я.

Григорьев хитро улыбнулся и продолжил:

– Однако если вернуться к Высотину, то, надеюсь, вы не думаете, что он и есть то самое exception?

– Вот уж хватит! – отрезала я, устав от его болтовни. – Разве вы не знаете, что de mortus aut bene, aut nihil? Или, как говорится, – продолжила я саркастично, – о мертвых или хорошо, или ничего?

– А вы язва, Танечка, – ласково пожурил меня Григорьев, прежде чем рассмеяться неприятным скрипучим смехом.

– А вы циник, Иван Иванович, – в том же тоне ответила я.

Однако мне подумалось, что о смерти Высотина критик наверняка знает больше остальных. Или уж, по крайней мере, что-то он точно знает, иначе к чему бы все эти намеки? Впрочем, я не торопилась с выяснением, полагая, что не за горами то время, когда Иван Иванович сам с удовольствием мне все расскажет. Ведь потащил же он меня к этому Антону Бондаренко. И потом, у господина критика, судя по всему, была та же ахиллесова пята, что и у поэтов, если исходить из его версии. Тщеславие, тщеславие…

Мы подъехали к кирпичному домику, скрытому зеленым забором. Иван Иванович притормозил и, жутко скалясь, а это, как я уже заметила, являлось не чем иным, как дружеской улыбкой, заявил, что нам сюда. Я вышла из машины после того, как он галантно открыл передо мной дверцу, и последовала за своим гидом к дому. Калитка оказалась открытой, а двор был непривычно для частных домов пуст: ни курочки, ни даже собачки. Мы поднялись по крутым ступенькам крыльца, и Григорьев постучал кулаком в крашенную ядовито-коричневой краской дверь. Не дожидаясь ответа, он распахнул ее и поманил меня за собой. Складывалось впечатление, что Иван Иванович здесь бывал и раньше. Тогда зачем нужно было стучать? Я пожала плечами и шагнула в темные сени, а затем и в комнату, обставленную скудно и совсем по-деревенски – с печью, железной кроватью, столом и умывальником.

– Добрый день! – жизнерадостно просипел Григорьев кому-то, скрытому в другой комнате, отделенной от нас цветастой занавеской. – Антон, ты дома?

– Иду, – ответил тот как-то уж чересчур неохотно и появился в дверном проеме.

На первый взгляд ему можно было дать и двадцать, и тридцать лет. Этакий приятно-пухлый Илюша Обломов со смазливой бледной физиономией, на которой ярко выделялись детские губы и синие глаза. Пепельные волосы и трехдневная густая щетина на кругленьких щеках дополняли его образ. Он посмотрел на нас равнодушно, потом выдавил из себя:

– Здрасьте, проходите, – и показал на кровать.

– Вот, – суетливо засипел Григорьев, – приехал, как и обещал. По поводу стишка.

– Я понял, – поджал губы Антон и присел на табурет у стола.

Я осторожно опустилась на край кровати и впервые, пожалуй, ощутила, что происходящее как-то странно напоминает спектакль, в котором я выступаю в роли зрителя. Да, тогда эта мысль мелькнула впервые. Впрочем, я ее тут же прогнала и сосредоточилась на наблюдении. А понаблюдать было за чем. В том, что Григорьев здесь не впервые, я уже не сомневалась.

– Ну, Антон, давай рассказывай, – подсказал Григорьев.

– А что рассказывать? – вяло поинтересовался тот. – Вы же…

– Как все было, – сверкнул глазами Иван Иванович, не давая Антону высказаться.

– Хорошо, – вздохнул парень тяжело и обреченно. Потом посмотрел на меня и начал: – С полгода назад я отправил Высотину дюжины две стихотворений. Хотел узнать его мнение, ну и вообще… Высотин ответил мне, что стихи сырые, что я и сам, в общем-то, знал, потому что пишу всего-то какой-нибудь год… – Снова пауза. – В общем, посоветовал не бросать это занятие и пожелал успехов. Потом знакомые предложили выбрать троечку стихов в их газету. Я выбрал, их напечатали… – Антон опять замолчал. – А потом выяснилось, что Высотин одно из моих стихотворений напечатал в своем сборнике, поменяв только последнюю строку. Вот и все.

– Вот видите, Танечка? – как-то злорадно заявил Григорьев.

Я, честно говоря, ничего не видела, кроме парня, которого заставили рассказать всю эту чушь. Не поверила я ни на грамм, и снова вернулось неприятное ощущение, что все это какой-то фарс. Однако я кивнула Ивану Ивановичу, а потом спросила у Антона:

– У вас сохранилось письмо Высотина?

Антон как-то странно на меня посмотрел, потом глянул на Григорьева и пожал плечами:

– Ну, сохранилось…

– А можно на него взглянуть? – попросила я.

Антон получил слабый кивок от Ивана Ивановича и тяжело поднялся с табуретки. Через пару минут он принес мне из второй комнаты конверт. Я достала из него лист бумаги, исписанный мелким почерком. Антон не обманывал: Высотин, если, конечно, письмо было написано им, советовал не бросать поэзию, но при этом говорил, что стихи еще слишком слабы для напечатания, называя их дневниковыми записями. Я пробежала письмо глазами и отметила, что текст как-то странно обрывается на фразе: «Вот все, что могу сейчас сказать». Ни тебе «до свидания», ни тебе «с уважением»… В общем, у меня появилось подозрение, что было в этом письме что-то еще. Однако я промолчала, предположив, что вряд ли Антон откроет мне эту маленькую тайну в присутствии Григорьева. Я посмотрела на дату отправления и сделала вид, что осталась совершенно удовлетворена: иногда полезно изобразить дурочку.

– Что же, Иван Иванович, вы, пожалуй, правы… Но, – я улыбнулась. – Антон, не сочтите меня назойливой, если я еще поинтересуюсь и подборкой, которую вы отправляли Высотину.

– Конечно, – пожал плечами Антон и снова исчез в другой комнате.

Через минуту он вернулся с папкой перепечатанных на машинке стихов. Я пролистала их, обнаружила знакомое стихотворение, под которым стояла дата, свидетельствующая о том, что было оно написано аж восемь месяцев назад. Затем просмотрела остальные, пару даже прочла, решив, что Высотин был прав – стишки страшно похожи на дневниковые записи, и вернула папку хозяину.

– У вас пишущая машинка? – уточнила я.

– Да, – ответил Антон.

– И что вы намерены делать? Доказывать свое авторство?

– Ну… – Антон беспомощно посмотрел на Григорьева.

– Ну, конечно, Танечка! – ответил за поэта критик. – Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы доказать авторство этого стихотворения.

– Конечно, конечно, – проговорила я, сделав вид, что совершенно убеждена в его правоте. – А вы, Иван Иванович, стало быть, видели все это? И письмо, и папку?

– Конечно, видел! – всплеснул критик сухонькими ручками. – Неужели вы думаете, я приехал сюда, чтобы только посмотреть на это?

– Тогда зачем?

– Ну, у меня как раз дело к Антону насчет процесса… – многозначительно проговорил Григорьев.

– Что ж, не буду мешать. Пойду покурю на улице. Спасибо, Антон. – Я поднялась с кровати и протянула ему руку: – Надеюсь, справедливость восторжествует.

– Да, да, – растерянно пробормотал молодой поэт.

Я вышла на крыльцо и закурила. Требовалось подвести итоги и сделать выводы. Итак, ощущение, что меня притащили сюда специально, только окрепло. Но кому и зачем это понадобилось? В этом следовало разобраться. Я не привыкла, когда меня используют в своих целях, да еще втемную. Но сейчас важнее другое – письмо, в котором явно недостает страницы. Что на этой странице было написано? Стихотворение, вложенное в папку среди прочих, меня, конечно, ничуть не убедило. Я не видела причины, по которой Антон не мог напечатать его позже и вложить в эту папку. И потом, как-то уж оно особенно выделялось среди прочих сусально-слезливых стишков. Почему Антон скрытничает? Уж наверняка не обошлось тут без критика Григорьева. А зачем это критику? Уж наверняка кто-то платит за эту фальсификацию. Кто? Уж наверняка тот, кто платил ему и раньше и, вполне возможно, довел Высотина до самоубийства и теперь зачем-то срежиссировал сцену, зрителем которой я стала. Кто же этот таинственный «кто-то»? И какая ему от всего этого выгода? Вывод – отыскать этого таинственного «кого-то» для того, чтобы навестить Антона без провожатых и поговорить с родственниками и знакомыми Высотина. Я докурила сигарету, и тут из дома вышел Григорьев.

– Ну что, кто выиграл пари? – хитро прищурился он.

– Полагаю, ясно без слов, – ответила я, задаваясь только одним вопросом: неужели я произвожу впечатление человека, которого так легко провести? – Едем в город?

– Конечно, – ухмыльнулся Григорьев. – Надеюсь, вы помните об условиях нашего спора?

– Помню, Иван Иванович, – заверила я, улыбнувшись. – Только прошу вас об отсрочке всего лишь на двадцать четыре часа. У меня сейчас срочные дела.

Григорьев поморщился.

– И почему это женщины никогда не хотят держать данного слова? – капризно просипел он.

– Я не отказываюсь от своего слова, – холодней, чем следовало бы, парировала я, – а всего лишь прошу об отсрочке. Завтра в это же время, то есть в тринадцать часов, я буду у вас.

– Ловлю на слове, – двусмысленно проговорил Григорьев.

– В этом нет нужды, – откликнулась я.

На обратном пути мы большей частью молчали, погруженные каждый в свои мысли. Я прикидывала, с кем в первую очередь следует встретиться и о чем спрашивать, да и что теперь вообще делать. Иван Иванович, должно быть, строил планы мести мне, а может, и покойному. При въезде в город я попросила его остановиться, потому что захотелось поговорить с ним по душам, то есть спросить его напрямую, кто же все-таки заказывал ему статьи. Иван Иванович, решив, видимо, что я передумала насчет нашего с ним спора, остановился и, заглушив мотор, повернулся ко мне с самым забавным видом.

– Иван Иванович, – вздохнув и закурив, сказала я, – ситуация такая… – Я даже глазки потупила, мол, вот как неудобненько получается, но ничего, мол, поделать не могу. – Понимаете, ко мне тут с просьбой одной обратились, и только вы сможете мне помочь…

– В чем дело? – подняв кустистые брови, спросил он. – Говорите, Таня, должно быть, дело немаловажное, раз вам так неприятно о нем говорить.

– Неприятно это даже не то слово, – снова вздохнула я. – Понимаете, бывший друг Высотина, знавший его еще по школе, узнал о том, что случилось. А поскольку мы с ним знакомы и поскольку он узнал от меня, что я знакома с вами… Словом, Иван Иванович, давайте уж начистоту! Скажите, вы ведь его видели одним из последних. Он что, вел себя как-то странно?

Григорьев помолчал, а потом сказал:

– В общем-то, Танечка, вел он себя действительно необычно, но я бы ни за что не решил, что он задумал покончить с собой. Мы действительно виделись с ним накануне его смерти. То есть я был у него буквально вечером, часов в восемь. Признаться, я зашел сказать о том, что у меня есть кое-какие доказательства, и честно предупредил, чтобы он готовился к моей будущей разгромной статье.

– А он? – тоскливо глянув на Ивана Ивановича, спросила я.

– А он? – Григорьев усмехнулся. – Ему это было не впервой. Плечами пожал, пошутил, сказал, мол, валяй.

– То есть получается, что на самом деле его это даже не огорчило? – уточнила я.

– Да с чего вы вообще, милая моя, взяли, что его огорчали мои статьи? – с искренним недоумением спросил Иван Иванович. – Я ведь, кажется, говорил вам уже, для Алекса это была очень выгодная реклама. Может быть, благодаря моим разгромным статьям он так хорошо и держался на плаву, – как-то по-хитрому заметил критик.

– Значит, он не мог после вашей с ним встречи расстроиться так, чтобы… – не унималась я.

– Глупости какие! – фыркнул Григорьев. – Если уж вам так интересно, почему он решил петлю на шею накинуть, так я вам скажу свое мнение. Уж если что и послужило причиной, то, поверьте, искать надо в другом месте. Скажем, в его личной жизни искать. А насчет статей, это вы бросьте! Алекс никогда не принадлежал к людям, которые из-за этого в истерики впадают. Он действительно понимал свою выгоду.

– И вам так-таки этих статей никто не заказывал? – кокетливо напомнила я.

– Ну, может, и заказывал, – улыбнулся в ответ Иван Иванович.

Он хитро сверкнул на меня глазами, завел мотор и тронул машину с места с таким видом, что, мол, теперь, милая, додумывай и догадывайся сама. И я, конечно, догадалась. Но вот только одно не давало мне покоя. Кто-то ведь же хотел из самоубийства сделать убийство и кого-то подставить. Может, этого человека и должна была найти частный детектив Таня Иванова? Но раз уж убийства не было, то что теперь делать мне? Искать? Но кого?

Я подавила тяжелый вздох и отвернулась к окну.

– Куда вам? – спросил меня Григорьев.

– В центре высадите, – попросила его я.

Григорьев, напомнив о том, что будет ожидать меня завтра, остановил машину. Я одарила его многообещающей улыбкой и вышла из салона.

* * *

По дороге домой мне пришла в голову идея. Поскольку я ничего не понимала, что случилось на самом деле, и было как-то уж слишком много неясного, темного и непонятного, то подумала о том, чтобы попробовать раскрутить ситуацию в обратную сторону. Таким образом, я надеялась хоть в чем-то разобраться.

Я завернула в ближайший дворик и, сев на самую дальнюю лавочку, закурила.

Итак, известному поэту, президенту фонда, кто-то объявляет войну в прессе, причем «война» эта ему и самому выгодна в качестве бесплатной рекламы. Этот кто-то узнает о письме, написанном известным поэтом поэту неизвестному. Затем этот кто-то находит поэта неизвестного и предлагает напечатать его стихи. Знал ли этот кто-то о пробе пера, о том, что то самое стихотворение, написанное в послании мальчику, будет им слегка переработано? Наверное, знал.

А дальше у мальчика появляются «знакомые», которые предлагают ему напечатать несколько стишков в одной газетке. И мальчик среди прочих выбирает именно тот самый стишок, который и является камнем преткновения. Причем газетка выходит немного раньше, чем готовящийся сборник стихов поэта известного, в котором напечатано и то самое стихотворение. А после этого кто-то, воюющий с поэтом известным, посредством критика, подкупает мальчишку, чтобы обвинить известного поэта в плагиате. Но что же делает известный поэт? Он просто кончает жизнь самоубийством, вместо того чтобы пытаться каким-то образом отстоять свое честное имя. По всей видимости, тот, кто воевал с поэтом, такой вариант тоже предусмотрел, иначе откуда же тогда на следующий же день взялся патологоанатом с фальшивыми снимками и предложил мне заняться расследованием лжеубийства? Какую цель преследует этот неизвестный?

Может, его цель – Сергей, ведь у него был мотив – то самое президентство? Тогда логичнее всего было бы предположить, что воинственный кто-то – это Артур. Он мне и намекал, что дело тут не только в президентстве, но и в Ладе.

А что, если цель – Артур? Вот Пантелеев, например, говорил мне, что у самого Артура могла быть выгода – та же самая Лада.

Я выкинула окурок и нахмурилась. Все правильно, как говорится, все сходится. Но как же найти этого таинственного «кого-то», кому на самом деле выгодна нынешняя ситуация. Может быть, это сама Лада?

Нужно было срочно предпринять какой-то важный шаг, который бы показал этому неизвестному злоумышленнику, что идет все далеко не так, как он планировал, что все вот-вот выйдет у него из-под контроля. Надо было сделать что-то, что вынудило бы его каким-то образом объявить себя. Надо было его спровоцировать.

Обдумыванием этого немаловажного вопроса я и занялась, когда направилась к остановке.

Ничего более оригинального, чем просто позвонить возможным подозреваемым, я так и не придумала, к своему стыду. Собственно, это я и сделала, когда вернулась домой. Я позвонила Сергею. Он взял трубку, и я сразу ему сказала:

– Сережа, это Татьяна. Знаешь, а ведь у меня появились сведения о том, что именно ты заказывал Григорьеву статьи.

На том конце провода повисло напряженное молчание. Интересненько!..

– Сергей, ты меня слышишь? – позвала я.

– Слышу, – буркнул он. – Но лучше бы, наверное, не слышал!

– Ничего сказать мне не хочешь? – спросила его я.

– А ты думаешь, что я пришел бы к тебе с таким вот делом, если бы сам и заказывал эти чертовы статьи?!

– Случались и такие истории, – заметила я.

– Не знаю, что там у тебя еще случалось, но уж ко мне это явно не имеет никакого отношения!

– Уверен? – провокационно поинтересовалась я.

– Уверен в другом, – процедил Сергей сквозь зубы. – Можешь сказать ему, что я даже не удивлен. Я так и знал, что Артур… – Выплюнув последнее слово, он прервал сам себя на полуслове и добавил: – Можешь думать что угодно!

Сергей отключил мобильный.

Славно! Кто у нас следующий? Следующим был Артур. Я набрала его номерок.

– Артур, это Татьяна Иванова, – представилась я. – У меня появилась информация о том, что именно ты заказывал одному критику разгромные статьи о стихах Высотина.

– Что?! – ахнул Артур. – Таня, это просто какой-то бред! Повтори, что ты сказала!

– Ты прекрасно слышал, – заметила я. – Как думаешь отмазываться?

– Да не собираюсь я отмазываться! – вспылил мой собеседник. – Чушь все это полная! И я даже знаю, кто тебе такую чушь мог сказать! Белостокову передай, что я не удивлен! – зло проговорил он. – Я всегда знал, что только такого от него и можно ожидать!

«Чудненько», – сказала я себе, пока Артур злобно сопел в трубку. Он в отличие от Сергея не решался прерывать разговор.

– А почему ты решил, что я узнала об этом от Сергея? – спросила я.

– Таня, ну уж совсем-то дурака из меня не делай! – рявкнул Артур. – Больше никому бы такое просто в голову не пришло! Ладно, пока!

– Пока, – запоздало сказала я, когда в трубке уже послышались короткие гудки.

Но это было не все. Оставались еще Пантелеев и сама Лада, которая и вовсе являлась для меня до сих пор этакой темной лошадкой. Все только и делали, что ссылались на нее, но при этом ничего конкретного не говорили. Сначала я позвонила в гостиницу и попросила к телефону Игоря Владимировича, так как у меня не было номера его сотового. На врученной же визитке значились только рабочий и домашний телефоны – оба московские.

Через минуту меня соединили с его номером, и я услышала в трубке спокойный приятный мужской голос. Мне не хотелось высказывать Игорю Владимировичу все те обвинения, которые я уже изложила Сергею и Артуру, но ничего другого в голову не приходило. Если уж провоцировать, то всех, чтобы никому не было обидно.

– Игорь Владимирович, простите, что беспокою, – проговорила я. – Тут вот дело какое… Помните, мы говорили о критике и о заказных статьях?

– Конечно, помню, – согласился он.

– Так вот, у меня есть сведения, что именно вы заказывали ему эти самые статьи… – промолвила я и замолчала, ожидая очередного всплеска эмоций.

Но всплеска не последовало. На другом конце провода помолчали, а потом я услышала точно такой же, как минуту назад, ровный и спокойный голос:

– Таня, это очень глупый розыгрыш.

– Это не розыгрыш, – возразила я с некоторым сожалением и не без угрызений совести.

– Это розыгрыш, Татьяна, – упрямо повторил Пантелеев. – Потому что у меня не было и не могло быть на этот счет подобных мыслей. Вы зря заключили, что я мог мстить Алексу за ту стародавнюю историю с аварией. – Он вздохнул. – Но это ваша работа, не доверять всем и вся вокруг, а потому я вас даже понимаю. Если это все, то, извините, я занят.

– Все, – только и сказала я, чувствуя себя ужасно глупо.

Вот так потыкал носом в лужу, нечего сказать! И ведь как интеллигентно потыкал! Ничего ведь обидного и не сказал, но поставил на место. Молодец. Уважаю таких людей.

Последней оставалась Лада. Нужно позвонить ей, и план-минимум на сегодня можно будет считать выполненным. Я снова позвонила в гостиницу, на сей раз попросив соединить меня с Ладой.

– Слушаю, – сказала она так тихо и так печально, что мне, все еще не остывшей от разговора с предыдущими моими подозреваемыми, снова стало неловко. Но я все-таки представилась и ляпнула то, что собиралась. Сделала, так сказать, свое грязное дело.

– Лада, – сказала я. – Я, конечно, понимаю, что это не телефонный разговор, но я узнала кое-что… Это дело просто не терпит отлагательств.

– Понимаю, – проговорила она. – Слушаю.

– Будем считать, что с предисловием покончено, поэтому все говорю как есть. У меня появились сведения, – в очередной раз блефовала я, – что вы заказывали одному критику статьи о стихах вашего мужа.

– Нет, Татьяна, – немного помолчав, проговорила Лада. – Вас неправильно информировали. Статьи действительно были заказными, но только в роли заказчика выступала не я.

– В таком случае, – вымолвила я, – может быть, вам известно, кто на самом деле заказывал статьи?

– Может быть, – сказала Лада. – Может быть, мне действительно это известно, но, полагаю, это не единственный вопрос, который вам хотелось бы со мной обсудить…

– Вы правы, – вставила я ожидаемую от меня фразу.

– Поэтому вам, наверное, лучше приехать, – предложила Лада.

– Хорошо, я приеду, но только попозже, вы не против?

– Нисколько, – заверила она меня. – Приезжайте в любое удобное для вас время, Таня. Не бойтесь меня побеспокоить, я все равно не могу спать, – совсем уж тихо добавила она. – Тогда и поговорим.

– Отлично, – сказала я.

На том мы и попрощались.

Интересно, конечно, насколько разной может быть реакция людей. Еще интересней, что же сообщит мне Лада? И уж куда интересней, что произойдет дальше. Ну, если все-таки предположить, что кто-то из этих четверых действительно причастен к трагедии, случившейся с Высотиным? То этот человек просто должен каким-то образом себя проявить. Он не сможет сидеть сложа руки, ведь всем четверым я вполне определенно дала понять, что подобралась слишком близко к разгадке. Пусть это блеф, пусть даже человек это понимает. Но ведь он точно так же должен понимать и другое, что если я пока блефую, то это все равно означает, что в моей гениальной голове уже созревает кое-какой план.

Словом, посмотрю, как развернутся события. А пока поеду-ка навещу Антона без свидетелей, как и собиралась.

* * *

Я переоделась, поела, выкурила сигарету и поехала к молодому поэту. К его дому я прибыла, когда наступили сумерки. Свет в окнах горел. Я вошла во двор и точно так же, как минувшим утром сделал Иван Иванович, постучала кулаком по двери. Затем, не дождавшись ответа, вошла в сени, а потом и в комнату.

В комнате меня встретила милая старушка, которая месила тесто. Она удивленно уставилась на меня, когда я бесцеремонно ввалилась к ней в дом.

– Здрасьте, – проговорила я.

– Здрасьте, а вы кто? – Старушка вытерла руки фартуком и прислонилась к столу.

– Я? Я, понимаете ли, к Антону, – выдала я.

– Так его нет дома, он на работе, – ответила мне бабулька.

– А где он работает, не подскажете? – Я улыбнулась для приличия.

– В магазине, охранником, – пояснила старушка.

– Понятно, – протянула я. – Получается, что он работает ночным охранником?

– Ночным, ночным, – согласилась она. – А вы-то кто будете?

– Я из газеты, – зачем-то соврала я. – Меня Таней зовут. А вы мама Антона?

– Нет, что ты, милая, какая ж я ему мама! – с укором произнесла старушка. – Я ему бабушка. – Она слегка замешкалась, а потом все-таки представилась: – Мария Николаевна.

– Очень приятно.

– Да ты присаживайся, если из газеты. Небось опять Антошкины стишки пропечатать хотите? – Ее морщинистое лицо перекосилось.

– Да, как раз насчет стихов, – не решилась я разочаровывать Марию Николаевну. – Но мы еще хотели статью о нем написать. Может, вы согласитесь рассказать о своем внуке?

– Да неужели откажу? – ахнула бабуля. – Ты присаживайся, дочка, чайку попей. Снимай свою куртку.

– Спасибо. – Я послушалась бабушку и разделась.

– Ты туда, в горницу, проходи, я сейчас.

Я прошла в другую комнату гораздо больших размеров. Здесь был и хороший телевизор, и музыкальный центр. Правда, что касается мебели, то и шкаф, и диван, и круглый стол посередине – все они были, должно быть, если не бабулиными ровесниками, то уж точно Антошиными. На стенах в рамочках висели фотографии – лучшие рассказчики людской жизни. Я увлеченно разглядывала снимки.

– Это вот я с мужем-покойником, – входя в комнату, поведала мне Мария Николаевна. – А это вот дочка моя, Наташа, – Антошкина мамка.

– А где же она? – спросила я, разглядывая черно-белое фотографию привлекательной женщины.

– При родах умерла, – скучным голосом сказала хозяйка.

– Простите, – пробормотала я. – А как же отец Антона?

– Ну его! – махнула рукой бабушка и засуетилась у стола. – Наташка после школы в город поехала поступать. Там вот с ним и сошлась. А осенью вернулась. Он, значит, уехал, а она с пузом осталась.

– Вот как. А вы его никогда не видели? И Антон?

– Видели, как же! – Мария Николаевна села за стол и подперла по-бабьи щеку рукой. – Приезжал месяца два назад… В Москве тоже, значит, стихи пишет. Вот деньгами решил помочь. Только Антон не взял, так тот вместо этого технику приволок. – Она кивнула на телевизор и музыкальный центр.

– А его имя Алекс Высотин? – с грустной улыбкой спросила я.

– Высотин, Высотин. Только его Сашкой зовут, а не каким-то там Алексом, – подтвердила Мария Николаевна. – Да ты садись, дочка, садись.

«Что же, – подумала я, присаживаясь у стола, – кое-что проясняется. По крайней мере, не нужно искать таинственного сына. Но что же это? Неужели Антон так молод?»

– А сколько лет вашему внуку сейчас?

– Двадцать третий год пошел, – сморщилась в гордой улыбке Мария Николаевна. – В армии уже отслужил и техникум окончил. Вот, правда, стихи взялся писать, но это ничего, это тоже неплохо, если стихи-то хорошие. Ты как считаешь?

– Согласна, – кивнула я. – Значит, все эти годы Антон с вами жил?

– А с кем же еще? Вот мы с дедом его и воспитывали. Ничего, слава богу, воспитали. – Она вздохнула.

– А как же тогда его отец нашел? – осторожненько поинтересовалась я.

– Так это Антошка сам его сыскал, – вполне живо отреагировала бабуля. Может быть, история с поисками отца относилась к тем, которые никогда не устают рассказывать, хотя я, конечно, была уверена, что рассказывается она далеко не в первый и, скорее всего, не в последний раз. Но я слушала очень внимательно. – Когда стихи писать стал, так вот и начал спрашивать, кем отец был. Потом он куда-то в город ездил, а после уж письмо написал ему. Так, мол, и так, прочитайте стихи и скажите, передалось ли мне что от вас.

– И что же?

– Тот сначала ответ прислал, что писать Антону надо и надо ему в Москве в институт поступать, а после уж и сам пожаловал. Обещал пристроить следующим летом.

Мария Николаевна вела себя так, будто не знала о смерти Высотина, и я не осмеливалась, если честно, ее разочаровывать. Она так гордилась своим внуком, что жаль было лишать ее надежды о столичной судьбе молодого человека.

– Понятно. Стихи у Антона действительно хорошие. А то, что он сын известного поэта, ему это только на пользу пойдет, – сказала я и замолчала.

Появился еще один вариант, правда, почти сразу я его отвергла. Если Алекс сам хотел помочь своему сыну, то, скорее всего, Антон больше терял с его смертью, чем приобретал. В любом случае я узнала немаловажную деталь. Нужно было поскорее встретиться с самим Антоном.

Мы попили с Марией Николаевной чаю, продолжая нахваливать Антона дуэтом, а потом я узнала адрес магазина, где он работал, и, сердечно распрощавшись со старушкой, поехала туда.

– Здравствуй, Антон, – сказала я, войдя в освещенное помещение круглосуточного магазинчика, где не было ни одного покупателя, а только полусонная продавщица сидела за прилавком.

Антон посмотрел на меня тем же долгим и равнодушным взглядом.

– Надеюсь, ты меня узнал и расскажешь, что там на самом деле вышло с твоим стихотворением? Твое оно или твоего отца?

– Я сразу подумал, что вы все узнаете, – усмехнулся Антон, и глаза у него мгновенно прояснились. Да и сам он словно бы встрепенулся, теперь ничем не напоминая Илюшу Обломова, каким показался мне еще сегодня днем. – Читал про вас статью. Пойдемте покурим?

– Пойдемте, – улыбнулась я.

– Ира, я на крыльце покурю, – предупредил он продавщицу.

– Ладно, – ответила та, смерив меня таким взглядом, каким и умеют смотреть только равнодушно-сонные продавцы.

Мы с Антоном вышли из магазина.

– Татьяна Александровна, – все с той же усмешкой заговорил Антон, когда мы закурили, – вы полагаете, что это я стишок украл?

– Честно? Полагаю, что ты, – ответила я.

– Нет, не крали ни я, ни отец. Все было иначе.

– Может, расскажешь?

– Может, – вздохнул он. – Только сначала объясню, почему хочу рассказать.

– Отлично, я тебя внимательно слушаю.

– Конечно, я сегодня перед вами весь этот спектакль разыграл. Вы-то поняли, что это был спектакль?

– Если бы не поняла, – улыбнулась я, – наверное, меня сейчас бы здесь не было.