Текст книги "Тайная комната антиквара"

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Он... он всегда... чего бы ни попросили... всегда! И эта работа... все ради нас. Ведь он один! Один обеспечивал семью... потерял здоровье... все ради нас. Дети, Верочка, Лева... младшие... ведь он только о них и думал. И всегда... конфеты, платьица, подарки... Всегда! И как мы любили его! Ах! Мы все любили его. И уважали. Все дети знали, что папа работает, что он зарабатывает деньги. И очень уважали. И любили. А теперь... Ах!

Удивленная такой переменой, я пристально всматривалась в лицо моей собеседницы, пытаясь уловить в ее выражении хоть что-то, что могло бы разъяснить причины этого хвалебного панегирика. Но выражение лица Лии Соломоновны продолжало оставаться довольно безучастным и заторможенным. Единственное, что изменилось в нем, так это то, что к безучастности добавился некий подсознательный испуг. Как будто за преувеличенными похвалами она пыталась скрыть нечто такое, что не должно было просочиться за пределы этой квартиры.

Все это было очень подозрительно.

Но Вера не дала мне возможности поподробнее отработать это интересное направление. Увидев, что ее мама не на шутку растревожилась, она сразу же принялась ее успокаивать, а на меня взглянула настолько недвусмысленно, что мне ничего не оставалось, как распрощаться.

Выйдя из квартиры и все еще находясь под впечатлением речи, которую, казалось, Лия Соломоновна произнесла исключительно ради меня, я приступила к подробному осмотру места преступления – злосчастного подъезда.

Еще когда мы заходили туда с Верой, я обратила внимание, что, несмотря на очевидно высокий достаток жильцов этого дома, подъезд закрывался обыкновенной кодовой дверью. Не было никаких домофонов, видеокамер и прочих чудес современной охранной техники. Хотя, с другой стороны, это ни о чем не говорит. У меня есть одни знакомые, тоже люди весьма не бедные, так у них в подъезде даже кодовой двери нет, зато квартира стоит на сигнализации, и, чуть что, сразу же приезжает наряд милиции. Вполне возможно, и здесь имеется что-то подобное.

Но, так или иначе, проникнуть в сам подъезд постороннему не составляет никакого труда. Подкараулить кого-нибудь из жильцов, зайти следом за ним и подсмотреть код – пара пустяков. Тем более если убийца все равно какое-то время следил за Шульцманом.

После кодовой двери шел небольшой простенок, а уже из него обыкновенная деревянная дверь вела непосредственно в подъезд. Из этой двери вы попадали на довольно большую площадку, где имелось помещение, раньше, в дореволюционные времена, предназначавшееся, видимо, для швейцара. Но поскольку новые жильцы в швейцаре не нуждались, там было устроено нечто вроде склада. Дверь в него не была заперта, и, приоткрыв ее, я увидела небольшую коллекцию веников, ведер и швабр. Очевидно, теперь здесь хозяйничала какая-нибудь приходящая уборщица.

Что ж, где прятался убийца, теперь совершенно ясно. Неясно было другое. Почему труп был обнаружен почти на площадке между первым и вторым этажом? Почему убийца не напал сразу, а позволил Шульцману чуть ли не дойти до дверей своей квартиры? Чего он ждал?

Все это были вопросы, ответа на которые осмотр места преступления не давал.

Что же касается улик или нечаянно оброненных мелких предметов, которые мне довольно часто доводилось находить на месте преступления даже после того, как там поработала милиция, в данном случае на них не было даже намека. Приходящая уборщица хорошо делала свое дело.

Закончив с осмотром подъезда, я вышла на улицу и села в машину. В отличие от вчерашнего дня, когда версии о возможных мотивах убийства сыпались на мою голову одна за другой, сегодняшние мои действия почти не давали в этом плане никакой дополнительной информации.

Осмотр трупа и места преступления более-менее проясняли техническую сторону действий преступника, но относительно его побудительных мотивов не говорили ничего. Разве что разговор с матерью Веры и ее странный эмоциональный порыв могли свидетельствовать о чем-то, но о чем именно – это пока загадка.

Впрочем, учитывая способ убийства, вряд ли можно предположить, что это женских рук дело. Если тут действительно замешан кто-то из родственников, точнее, родственниц Щульцмана, то исполнителем наверняка выступал наемник, и тогда раскрыть это преступление шансов почти нет.

Но не будем отчаиваться. Из намеченного мною объема работ по сбору данных выполнена только половина, поэтому выводы делать рано. Кто знает, может быть, беседа с бухгалтером или со старым другом семьи как раз и окажется тем ключом, который откроет все тайны.

Я завела двигатель и поехала домой. По дороге у меня зазвонил мобильный. Оказалось, что это приехал из Покровска Володя и приглашал меня в ресторан. Настроение мое резко улучшилось, и я прибавила газу, чтобы успеть переодеться и привести себя в порядок.

Глава 5

На следующее утро я снова не выспалась.

«Работа отнимает последние силы», – думала я, стоя в ванной, еще в полусне, с полузакрытыми глазами, и попеременно то расслабляясь от приятных теплых потоков воды из душа, то вздрагивая под напором ледяной струи.

Минут через десять контрастного душа я уже могла довольно широко раскрыть глаза и достаточно бодро посмотреть навстречу наступающему дню. Обязательный утренний кофе и сигарета полностью завершили процесс перехода от сна к бодрствованию.

Володя давно уже ушел по своим делам, и я подумала, что не мешало бы и мне заняться своими.

Следующей в моем списке была Рогозина Юлия Степановна, управляющая антикварным магазином и бухгалтер Шульцмана. Изначально я планировала поговорить с ней где-нибудь в конце рабочего дня, чтобы никакие текущие организационные вопросы не отвлекали ее от беседы. Но сейчас рабочий день был в самом начале, и терять столько времени, ожидая, пока он кончится, было бы непозволительной роскошью для сыщика, который, как я, борется за звание передовика детективного производства.

Я решила ехать немедленно. Адрес магазина был мне известен, человек, который мне нужен, – тоже, проблема состояла в том, что я сама была неизвестна этому человеку. Чтобы решить эту проблему, необходимо было вновь звонить Вере. Но на этот раз я решила не брать ее с собой. Пускай просто позвонит Рогозиной и предупредит, что я еду.

Я набрала номер Веры. На этот раз она узнала меня, но, похоже, не одна я не выспалась в это утро.

– Кому? Юлии Степановне? – сонно тянула она, кажется не очень понимая, о чем речь. – Ну хорошо... хорошо, я позвоню. Хорошо, прямо сейчас.

* * *

От всей души надеясь, что сумела настолько разбудить Веру, чтобы она выполнила мою просьбу, я собралась и поехала в антикварный магазин.

* * *

Видимо, я оказалась в тот день первой посетительницей, поскольку две молоденькие продавщицы, занимавшиеся размещением каких-то загадочных предметов по полкам, сначала высоко вскинули брови, видимо выражая свое удивление тем, что кому-то могли понадобиться старинные редкости в столь ранний час, а потом наперебой начали предлагать мне свои товары.

Но я поспешила сообщить, что мне нужны не антикварные редкости, а всего-навсего их начальница Юлия Степановна Рогозина.

– Одну минуту, – сказала одна из девушек, сразу изменив выражение лица.

Наверное, она подумала, что я из налоговой инспекции.

Вскоре из внутренних помещений показалась женщина средних лет приятной наружности, одетая в классический деловой костюм. Впрочем, именно так я себе ее и представляла. Она сразу произвела на меня хорошее впечатление, которое потом вполне оправдалось в течение нашего разговора. Рогозина все это время держалась естественно и адекватно; отвечая на вопросы, не делала вид, что открывает мне какую-то страшную тайну или делает большое одолжение, и в то же время, если на какой-то вопрос она отвечать не собиралась, сразу было понятно, что не стоит и настаивать.

В общем, после охов и ахов Веры и ее матери и неприятных бегающих глазок агента по поиску покупателей у меня впервые было ощущение, что я разговариваю с нормальным человеком.

– Я Татьяна Иванова, частный детектив, – представилась я. – Вера Самуиловна обещала позвонить вам...

– Да, она звонила. Проходите, пожалуйста. Покупателей сейчас немного, думаю, я смогу уделить вам с полчаса... Девочки, бронзу ближе к стене, а подсвечники ближе к краю. А то за скульптурами их не видно. Идемте в кабинет, – снова обратилась она ко мне.

Мы углубились в недра антикварного магазина, представлявшего собой длинный коридор, по обеим сторонам которого располагались двери. Открыв одну из них, Рогозина предложила мне войти, и я оказалась в небольшой комнате, где стояли компьютер и шкафы с документами.

В одном из углов комнаты располагались два небольших кресла и маленький столик, на котором имелись чайник и чашки. Там-то и устроились мы с моей новой собеседницей.

– Тяжело вам, наверное, одной со всем управляться? – начала я доверительную беседу.

– Да, работы прибавилось... Но, впрочем, не столько по магазину, сколько по подготовке к оценке.

– К какой оценке?

– Ну, как же. Ведь теперь будут оформляться документы на наследство, необходимо провести ревизию всего, что имеется в магазине, и оценку стоимости каждого лота.

– Стоимости чего?

– Ну, то есть каждой вещи.

– Вещь – это лот?

– Да, обычно мы их так называем.

– Как на аукционе?

– Да, вроде того. Как на аукционе или на биржевых торгах.

– А бывает так, что вещи приобретаются на аукционах?

– Да, разумеется. Но не слишком часто. На аукционах дорого.

– А как чаще всего к вам попадают эти... лоты?

– Очень часто покупаем у частников, иногда в музеях. Впрочем, в музеях тоже достаточно редко, экземпляры, имеющие серьезную ценность, они не продают, а то, от чего они хотят избавиться, как правило, не интересует наших покупателей.

– А что обычно интересует ваших покупателей?

– О, всех по-разному. Как известно, на вкус и цвет товарищей нет. Кто-то ищет мебель, кто-то украшения, старинные люстры, или бра, или подсвечники, например. Все по-разному...

– Вот вы сейчас сказали, что будет проводиться оценка для оформления документов на наследство... Но ведь для того, чтобы официально оформить и это наследство, и эту оценку, на все вещи в магазине тоже должны иметься какие-то документы?

– Да, разумеется.

– И они есть?

– Конечно.

– А если вы приобретаете вещь у частного лица? Например, какую-то икону, которая досталась человеку в наследство от прабабушки и на которую у этого лица просто по определению не может быть никаких документов, как быть в этом случае?

– Ничего страшного, мы довольно часто приобретаем вещи именно таким образом. В подобных случаях мы оформляем квитанцию и фиксируем паспортные данные продавца. Если по приобретенной вещи проводится дополнительная экспертиза, то ее результаты тоже приобщаются к пакету документов.

– То есть почти так же, как в комиссионном магазине?

– В общем, да.

Задавая все эти вопросы, я не ставила перед собой цели узнать что-то конкретное. Мне хотелось просто составить себе хотя бы приблизительное представление о том, как работает та система, частью которой был покойный антиквар. Но, расспрашивая про сопроводительные документы к предметам старины, я вдруг поймала себя на мысли, что совсем не обязательно эти предметы могут быть куплены у частников, вернее, у их законных владельцев. Иными словами, некоторые предметы могут быть крадеными.

Конечно, я не допускала мысли, что солидный антиквар, вооружившись отмычкой, по ночам «бомбит» окрестные дома, но в том, что среди прочего товара, который находил для него тот же Гиль, попадались и вещи, приобретенные незаконными способами, у меня не было ни малейших сомнений. Мне захотелось узнать, что думает по этому поводу уважаемая Юлия Степановна, и я попыталась навести ее на интересную для меня мысль.

– А если вещь попадает к вам совсем без документов? – осторожно спросила я.

– Как это? – сделала непонимающее лицо Рогозина.

– Ну, например, если происхождение ее неизвестно, – все пыталась я выразиться поделикатнее и избежать необходимости употребления слова «краденая».

Но Рогозина не желала понимать меня в принципе.

– Как это – происхождение неизвестно? – в недоумении спрашивала она. – Если вещь приобретается у частного лица, я уже говорила вам, мы выдаем квитанцию, если мы покупаем в музее или на аукционе, там тоже дают сопроводительные документы... Как же происхождение может быть неизвестно?

Было ясно, что намеками здесь ничего не добьешься, и если я хочу получить ответ на свой вопрос, мне придется действовать напролом и называть вещи своими именами. Но, с другой стороны, действуя слишком прямо, я дам повод уважаемой Юлии Степановне для того, чтобы изобразить благородное негодование и снова уйти от ответа на мой вопрос. Я решила обойти острые углы.

– Ну, например, если случайно на мусорной свалке вы нашли выброшенный кем-то чернильный прибор восемнадцатого века, представляющий историческую ценность? Вы ведь не будете записывать в квитанции, что вы его на свалке нашли?

Давая мне понять, что оценила шутку, Рогозина тонко улыбнулась, но и тут не уступила моей настойчивости.

– Признаюсь, не припомню случаев, чтобы подобные предметы мы находили на мусорных свалках, но даже если бы такое и произошло, скорее всего, мы не стали бы осуществлять официальные торговые операции в отношении предмета, имеющего подозрительное происхождение.

Ага! Не стали бы осуществлять «официальные» операции? Что ж, это уже кое-что.

Но увы! Это была единственная малюсенькая поблажка, которую сделала мне собеседница, то ли по невнимательности, то ли по доброте душевной, чтобы дать мне понять: хотя она сама ничего не расскажет, но предположения мои небезосновательны.

На все мои дальнейшие вопросы о продаже «лотов» без документов она демонстрировала только безоговорочное отрицание.

– То есть хотя официальных торговых операций в отношении подобных предметов вы не осуществляли, – продолжала я, – неофициальные были вполне возможны?

– Я этого не говорила.

– Но вы ясно сказали: «не осуществлялись операции официальные», то есть другими словами...

– Возможно, я не очень удачно выразилась, и вы придали моим словам именно такой смысл, но я только хотела сказать, что все торговые операции, которые осуществляет наш магазин с предметами антиквариата, – строго официальные.

Было понятно, что эту стену мне не пробить. Правильно, с какой стати она будет саму себя подставлять? Шульцману-то уже все равно, а ей в случае обнаружения каких-либо нюансов, кто знает, может, и срок светит. Ведь это она ведет всю отчетность, и, как бухгалтер, она – лицо материально ответственное.

Но эти самые «неофициальные операции», о которых шел разговор, были той благодатной почвой, на которой мог созреть мотив для покушения на антиквара, и я не хотела сдаваться так быстро. Я решила зайти с другой стороны.

– Юлия Степановна, мне очень понятны причины, по которым вы не хотите распространяться о тех или иных аспектах деятельности по операциям с предметами антиквариата. Но я бы хотела обратить ваше внимание на то, что я – лицо неофициальное, и я здесь не для того, чтобы в деталях изучать подобные аспекты. Я расследую убийство. И единственное, что в данный момент меня интересует, – это мотив. А мотив, согласитесь, вполне может располагаться в той плоскости, о которой мы с вами сейчас пытаемся говорить. Могу заверить вас, что вся сопутствующая информация, которая становится известна мне в ходе расследования, хранится мной на условиях строгой конфиденциальности. Даже своему клиенту, то есть Вере Самуиловне, я не сообщаю эти данные. Хотя, думаю, вы лучше меня знаете, что уж для нее-то все эти «операции», наверное, не секрет. Но клиент получает информацию только о том, что непосредственно касается заказа. Таким образом, с этой стороны вас не должно ничего беспокоить. Теперь поговорим о том, что, на мой взгляд, должно вас тревожить. Вы долгое время работали с Самуилом Яковлевичем, были достаточно близко с ним знакомы... Неужели вам все равно – понесет ли наказание человек, который так хладнокровно расправился с ним? Я надеюсь, что нет. А если вам это не все равно, вы должны помочь мне разобраться во всем этом, ведь ваше молчание сейчас играет только на руку преступнику.

Произнеся этот проникновенный монолог, я была почти уверена, что крепостные стены падут. Я даже заметила следы сомнения, появившиеся на лице моей собеседницы, и ждала, что она вот-вот дрогнет. Но не тут-то было!

Рогозина ответила не сразу, видимо, взвешивая в уме все «за» и «против», но, взвесив, ответила отрицательно.

– Да, все это верно, – сказала она, – но тем не менее я не могу ничего добавить к тому, что уже сообщила вам по этому поводу.

Вот так. Коротко и ясно.

Признаюсь, я очень рассердилась. Для чего, спрашивается, я тут перед ней целых полчаса разливалась соловьем? Для того чтобы узнать, что она не может ничего добавить?

Я была в ярости. Если бы я сейчас находилась дома на своей кухне, я бы обязательно что-нибудь разбила. Тарелку или вазу. Но проблема была в том, что я находилась отнюдь не дома. Я находилась в антикварном магазине, на самом пике очередного расследования, я проводила допрос знакомой потерпевшего, и я задала еще не все вопросы. Следовало взять себя в руки.

Поняв, что не смогу выпустить пар, разбив чайную чашку о голову уважаемой Юлии Степановны, я стиснула зубы и какое-то время сидела молча, внушая себе, что профессионал не должен поддаваться эмоциям. Хорошо бы было сейчас покурить, но, по всей видимости, сама Рогозина не имела этой дурной привычки, и я не стала поднимать этот вопрос.

Немного успокоившись, я перевела разговор в другую плоскость.

– Насколько мне известно, Самуил Яковлевич, кроме своей основной деятельности, занимался еще и тем, что ссужал деньги под проценты. Вы что-нибудь знаете об этом?

Поскольку ссуды производились неофициально, что придавало подобной активности Самуила Яковлевича тоже довольно подозрительный характер, было не слишком много шансов, что Рогозина захочет об этом говорить. Задавая свой вопрос, я заранее настраивала себя на то, чтобы снова не запсиховать, если она, так же как и с вопросом о ворованных антикварных редкостях, уйдет от ответа.

Но, по всей видимости, Юлия Степановна захотела смягчить неприятное впечатление от своего предыдущего нежелания сотрудничать и неожиданно поведала мне все, что было ей известно об этой стороне жизни покойного антиквара. Впрочем, как оказалось, знала она не так уж много.

– Да, Самуил Яковлевич довольно часто ссужал своих знакомых деньгами, и, насколько я знаю, иногда это были довольно крупные суммы. Но в эти вопросы он никого не посвящал и вел все записи исключительно лично.

– Кто-нибудь из должников появлялся в магазине?

– Да, они часто приходили сюда, но документы Самуил Яковлевич не оставлял здесь, всегда уносил их домой.

– Случалось так, что долг не возвращали?

– Видите ли, я ведь уже сказала вам, что не была так подробно посвящена в эту сферу деятельности Самуила Яковлевича. Думаю, вполне могло случиться и такое, но деньги всегда давались под залог, поэтому Самуил Яковлевич не оставался внакладе.

– Невыкупленные залоги могли быть выставлены на продажу?

Этот вопрос заставил Рогозину задуматься.

– Ну, в общем... наверное, – через некоторое время сказала она. – Наверное, если в залог была взята какая-то антикварная вещь, но... Не думаю, что Самуил Яковлевич... Видите ли, в антикварном бизнесе деньги оборачиваются достаточно медленно, и, кроме того, Самуил Яковлевич очень четко разделял деятельность магазина и свои... личные операции. Поэтому не думаю, что он был заинтересован в том, чтобы обеспечение выдаваемых им ссуд осуществлялось посредством предметов антиквариата. Если должник не возвращает долг, заимодавец старается быстрее обратить его залог в деньги, чтобы возместить свои убытки, а с антикварными вещами так не получится. Скорее всего, ссуды обеспечивались золотом, украшениями... чем-то в этом роде.

– Но если бы в магазине появилась вещь, которая ранее была предоставлена в обеспечение ссуды, вы бы знали об этом?

– Не обязательно. Я работаю с документами, мне важно, чтобы на каждую вещь, выставленную в магазине, имелась либо квитанция, либо какие-то иные сопроводительные документы. Но как именно эта вещь поступила в собственность Самуила Яковлевича, была ли она куплена или предоставлена в качестве залога, – это, в общем-то, меня не касается. Если бы речь шла действительно о какой-то невыкупленной вещи, то Самуил Яковлевич легко мог оформить на нее такую же квитанцию, как и при покупке, указав в качестве цены предмета сумму невозвращенного кредита. А посвящать меня во все тонкости он, как вы и сами, наверное, понимаете, не был обязан.

– Да, действительно... А вы не в курсе – кого-нибудь из своих домашних он посвящал в эти тонкости?

– Насколько мне известно, нет. Подобные операции требуют конфиденциальности, и чем меньше людей будет о них знать, тем лучше.

– А насколько вообще родственники были в курсе всего этого – деятельности магазина, например, или вот еще мне говорили, он занимался картинами?

– Родственники не очень-то были в курсе. Вообще Самуил Яковлевич семью держал в строгости, не любил, чтобы вмешивались в его дела, и деньги выдавал с большой осмотрительностью.

– То есть он был скуповат?

– Ну, можно и так сказать. Впрочем, не подумайте, что он в чем-то отказывал детям или жене, нет, напротив, он всегда выполнял их просьбы и иногда даже капризы, но всякий раз, прежде чем получить желаемое, им приходилось выслушивать целую лекцию о том, насколько это лишняя и ненужная вещь и что деньги идут в помойную яму. Я это знаю даже по себе. Например, интерьер у нас в магазине не менялся, кажется, с его открытия, все это уже давно устарело, все эти деревянные полки и шкафы... Но каждый раз, как только я заводила разговор об обновлении, на мою голову выливался целый поток слов о том, что все это еще послужит, что не свои деньги легко тратить, и так далее. В конце концов я просто перестала говорить об этом. Думаю, что и домочадцы Самуила Яковлевича, зная эту его особенность, не так уж часто докучали ему просьбами.

Что ж, понятно. Скупой, въедливый старикашка со сварливым характером. Неудивительно, что ему все было мало. Казалось бы, чего лучше – антикварный магазин, ан нет, он еще и ростовщичеством занимался. Сразу всего хотел.

В свете новых данных становилась понятной и реакция жены на мой простой вопрос о том, как Шульцман относился к семье. Думаю, он настолько часто повторял им, что не щадит живота своего, зарабатывая для них деньги, и что они по гроб жизни должны быть ему благодарны за это, что и сами домочадцы, наконец, свыклись с этой мыслью, особенно жена, которая всегда полностью от него зависела.

– Юлия Степановна, там... покупатель.

В дверях кабинета показалась одна из молоденьких продавщиц.

– Да, сейчас, – ответила ей Рогозина, поднимаясь с кресла. – Извините, я должна идти, надеюсь, что смогла хоть немного помочь вам.

Эта фраза была обращена уже ко мне. Прекрасно помня небольшой инцидент, произошедший в самом начале разговора, и понимая, что она помогла мне совсем не так, как могла бы, я все-таки решила проявить вежливость.

– Да, спасибо, что вы согласились уделить мне время.

Взглянув на часы, я обнаружила, что вместо обещанного получаса Юлия Степановна уделила мне целых полтора часа.

Мы вышли из кабинета и направились каждая по своим делам. Рогозина занялась покупателями, а я села в машину.

По дороге я все думала о взаимоотношениях Шульцмана и его семьи, и вдруг очень ясно представила себе, что должен чувствовать человек, которого изо дня в день донимают разглагольствованиями о трудностях зарабатывания денег и о чувстве благодарности, которое он должен испытывать к кормильцу. Как хотите, а терпеть это будет далеко не каждый. Даже если разглагольствования исходят от отца. Или от мужа.

Да, в особенности от мужа. Ведь у детей все равно есть какие-никакие перспективы, они могут, например, уехать учиться, выйти замуж, да просто переехать в другую квартиру, наконец. А жена ничего такого сделать не может, она всегда обязана быть рядом с мужем: и потому, что он ее обеспечивает, и потому, что на руках у нее еще трое несовершеннолетних детей.

Положение жены – самое безвыходное, и не будет ничего удивительного в том, что в один прекрасный день, выслушав очередную проповедь о том, как она обязана своему благоверному, она потеряет терпение и в сердцах... Хм, да... Что же она сделает в сердцах? Выйдет на лестницу с веревочкой и придушит надоевшего муженька?

Я вспомнила изможденный вид Лии Соломоновны и как-то засомневалась. Впрочем, ей вовсе не обязательно было беспокоиться самой, могла и нанять кого-нибудь. Особенно учитывая, что, сделавшись вдовой, она не только раз и навсегда освобождается от выслушивания проповедей, но и получает довольно солидный куш. Кстати, куш ведь получает не только она, но и все прочие домочадцы. Как там говорила Вера? В равных долях? Хм, интересно... А что, если они собрались всей своей дружной семейкой – да и придушили папку... на правах долевого участия, так сказать...

Уф! Это я, кажется, хватила лишку. Версия, конечно, занятная, но, скорее всего, из области фантастики. Думаю, ни семейство в целом, ни конкретно жена не причастны к этому убийству. Достаточно вспомнить, как сама Вера обращалась с матерью. Если бы та была в чем-то замешана, Вера, конечно же, знала бы или, как минимум, догадывалась, и ее поведение выдало бы ее. Но, находясь у них в гостях, я не заметила фальши в ее поступках, и это говорило в пользу непричастности родственников.

К тому же почтенная Лия Соломоновна не производила впечатления человека, привыкшего самостоятельно принимать решения, а чтобы спланировать убийство, самостоятельность необходима. Самостоятельность и решительность.

Нет, думаю, семья не причастна. Но тем не менее характеристики личности антиквара, которые сообщила мне Рогозина, вполне могут пригодиться впоследствии, когда у меня будет уже достаточно данных, чтобы выдвигать какую-то обоснованную версию. Если Шульцман был человеком скупым и несговорчивым, то вполне возможно, что тот нефинансовый мотив, который я тщетно стараюсь отыскать, лежит в области человеческих взаимоотношений.

Кстати, о взаимоотношениях. Я вдруг вспомнила, как отчаянно торговалась со мной Вера, прежде чем заказать расследование, и поняла, что род Шульцманов нашел в ее лице достойного продолжателя. Даже сам Самуил Яковлевич, я думаю, остался бы доволен ею.

Впрочем, это все лирика.

Сев в машину и наконец закурив сигарету, я задумалась о том, что же дала мне беседа с Рогозиной в плане возможных мотивов. Нельзя не признать, что хотя она и отказалась детально прокомментировать возможность продажи в магазине краденых вещей, но все-таки разговор с ней получился гораздо результативнее разговора с Гилем, например.

Взять те же самые продажи. Несмотря на то что Рогозина отнекивалась, как могла, было совершенно ясно, что краденые вещи продавались. Уж не знаю, как они там проводились по документам, но продавались – это точно.

Теперь подумаем, откуда можно украсть антикварную вещь или, например, картину. Ведь картинами Шульцман тоже занимался. Такие предметы можно украсть либо из музея, либо у коллекционера, либо у какого-нибудь серого человечка, который не понимает, чем владеет.

В первом случае вряд ли кто-то пойдет в индивидуальном порядке мстить подлому антиквару за то, что тот продал вещь, похищенную из государственного хранилища. В третьем случае говорить о мести вообще не имеет смысла, учитывая неосведомленность владельца. Остаются коллекционеры.

Действительно, это была вполне вероятная группа подозреваемых. Коллекционировать антиквариат – удовольствие не из дешевых. Кроме того, серьезный коллекционер, планируя покупку, как правило, хочет приобрести совершенно определенную вещь и иногда годами гоняется за ней, наводя справки и выслеживая ее путь от аукциона к какому-нибудь промежуточному владельцу и обратно.

Понятно, что предметами, добытыми с таким трудом, дорожат. И если подобный предмет был украден, а потом всплыл в том или ином антикварном магазине, конечно, его бывший владелец захочет узнать, как он туда попал. И если выяснится, что попал он туда потому, что некий господин Шульцман пообещал найти вышеупомянутый предмет для некоего господина N, не уточнив при этом, каким образом предмет будет изъят, тогда... тогда не знаю... бывший владелец, наверное, очень рассердится. Может быть, даже настолько, чтобы расценить все это как мотив для убийства.

Что ж – заметано. Коллекционеров будем иметь в виду.

О чем мы там еще говорили с почтеннейшей Юлией Степановной? О ростовщичестве? Да, о нем мы тоже узнали кое-что интересное и смогли подтвердить некоторые свои догадки, например о размерах выдаваемых ссуд или о том, что обычно выступало в качестве залога.

Я докурила сигарету, завела машину и поехала домой, но не успела проехать и полкилометра, как зазвонил мобильный.

– Алло, Татьяна? Добрый день, это Вера.

– Здравствуйте.

– Я звоню, чтобы сказать вам: завтра похороны папы. Вы ведь хотели поговорить с дядей Колей... ну, то есть с Николаем Петровичем. С Шишкиным, помните?

– Да, да, конечно.

– Так вот, подъезжайте завтра к девяти часам к маме. Помните, мы с вами ездили?

– Да, помню.

– Приезжайте туда. Николай Петрович будет там, и вы сможете поговорить. Только, пожалуйста, не рассказывайте всем, кто вы. Я скажу, что вы из милиции и пришли, чтобы поговорить с Николаем Петровичем. Ему я скажу, кто вы, потому что он знает, что я заказала расследование, но другим не говорите. Хорошо?

– Хорошо, не скажу.

Меня немного рассмешила глобальная конспирация, на которой настаивала Вера. Она, кажется, думала, что человека, представляющего официальные органы, в ее доме примут как родного, а от частного детектива будут шарахаться как от чумы. Хотя, сколько могу припомнить, в моей практике все осуществлялось с точностью до наоборот. Представителей органов внутренних дел всегда боялись, а к частному сыщику вроде меня относились гораздо спокойнее и часто даже не принимали всерьез, что позволяло мне выуживать массу полезной информации из субъекта, забывшего об осторожности.

* * *

Приехав домой, я решила, что настало время привести жилище в человеческий вид. Последние несколько дней почти целиком были заняты расследованием, а Володя, с поразительным постоянством громыхающий чашками по утрам в моей кухне, с тем же постоянством забывал их помыть.

В результате в раковине и на столах образовался такой хаос, что разобраться в нем было не под силу даже такому гениальному частному сыщику, как Татьяна Александровна Иванова. Выход был только один – встать к раковине и тупо мыть, мыть и мыть, пока горизонтальные поверхности в кухне не освободятся от хаотических нагромождений.