Текст книги "Аромат мести"

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Я подошла поближе и увидела мерцающий в свете тусклой лампы голубоватый кафель, забрызганный кровью, а на полу – нечто, прикрытое белой простыней, которая уже успела напитаться красным.

Владик Цусимов сделал знак одному из врачей, тот поднял простыню и показал мне бездыханное, исколотое ножом тело молоденькой рыжеволосой девушки с почти отрезанной головой. Платье едва прикрывало бедра, которые тоже были вымазаны бурой кровью.

«Кафельщик», – произнес кто-то внутри меня.

Владик вытащил меня на свежий воздух.

Усадил на скамейку возле цветочной клумбы. Он был профессионалом. Он чувствовал, что я сейчас выдам ему на-гора информацию.

– Влад, я все поняла. Его возбуждает кафель.

– Ты что? Какой еще кафель?

– Больше я тебе ничего не скажу.

– Стой! Ты куда?

Я молча шла к своей машине. Нити, которыми были опутаны мои мозги последние два дня, привели наконец к ощутимому результату. Теперь я хотя бы знала, кого мне надо искать.

– Ты можешь мне объяснить? – не унимался шедший рядом со мной Влад. – Что такое ты несешь про кафель?

– Запоминай. Кафель – это наш козырь. Убийца пускает кровь лишь там, где есть светлый кафель. Вспомни – туалет, процедурная, подсобка… Там везде кафель. Наш убийца – кафельщик. Я искала закономерности во внешности жертв, в местах совершения преступления, а дело оказывается в антураже. «Кафельщик».

Влад остановился.

– Но послушай, кафель есть почти везде. И почему тогда эта скотина проснулась лишь теперь? Я уверен, это сильный мужчина, потому что вот так располосовать горло, да и вообще… Он же насилует их, а потом убивает. Наш эксперт говорит, что у этого маньяка такой громадный член, что девушки могли умереть уже во время насилия. От болевого шока.

Я мысленно поблагодарила его за информацию, но внешне ничем не выдала свою заинтересованность его словами.

– Запиши номер. – Я продиктовала ему телефон моей временной квартиры. – А что касается вашего фоторобота… Кстати, покажи мне его.

Он достал из кармана смятый лист с изображенным на нем очень узнаваемым Клаусом.

– Слушай, Влад, скажи мне такую вещь. Какие ассоциации вызывает у тебя слово «хлеб»?

– Очень просто. Я сразу представляю себе вывеску на хлебном магазине. А что?

– А как ты думаешь, сколько таких вывесок в нашем городе?

– Думаю, что много. Очень много, а что? У тебя дома хлеб кончился?

– Кончился, – ответила я рассеянно.

Мы попрощались с Владом, и я поехала домой. Вернее, почти домой.

«Кафельщик» – какое неприятное слово.

Перед тем как войти в темный подъезд, я, обращаясь к сверкающему за мостом ночному городу, спросила: «Кафельщик, где ты?»

И мне показалось, что я услышала: «Зде-е-есь…»

Глава 9 «Белая лошадь»

Клаус не мог понять, зачем прятать пленки в контейнер, когда их можно отдать прямо ему в руки. Неужели в Тарасов приедет сам Юзич? Может быть, они просто не доверяют ему, заставляют делать самую грязную работу, а пленочки положат в свой карман? Клаус и представить себе не мог даже приблизительную стоимость добываемой им с таким трудом информации. Наверное, сумма исчислялась миллионами долларов.

Тщательно соблюдая все принципы конспирации, Клаус думал, глядя на то, что творилось вокруг него – полный развал экономики России, нищие, полуголодные пенсионеры, оголтелая молодежь, посаженная на иглу, – что конспирация – это мартышкин труд. Неужели кто-нибудь в этой чехарде заметит момент передачи информации от Храмова к Клаусу или наоборот? Люди живут своей жизнью, им совершенно все равно, что происходит вокруг них. Но инструкция есть инструкция. Надо подчиняться. Только вот Храмов что-то распустился совсем. В условленное время в окно не смотрит, на место встречи не приходит.

Постыдно сбежав от этой русской шлюхи, которая похитила у него теперь не только записку с шифром, но и пистолет, Клаус целый вечер просидел в кафе «Белая лошадь». Он видеть уже не мог ни пиво, ни салат из креветок, ни соленые орешки. Переполненный этой гремучей смесью, он вышел на свежий воздух и вздохнул.

Как ему хотелось вернуться домой, увидеть родных и обнять их! Он ждал этого дня долгие годы, пока работал то в Китае, то в Чехии, то в Югославии. И всегда впереди него маячила долговязая фигура Юзича. Этот проныра постоянно оказывался впереди него. Вот и теперь он прилетит сюда в тот день, когда Клаус получит от Храмова последнюю пленку. Вернее, теперь не получит. Храмов поместит ее в контейнер. Юзич знает, что Храмов мелкая сошка. Агент № 2 даже и представить не может, какое сокровище попало к нему в руки. А вот Клаус прекрасно знает цену пленкам. Знает он и то, что Юзич решил не рисковать, а передать напрямую Храмову текст шифровки, где будет указано место, куда тот должен поместить контейнер. То есть Юзич решил действовать в обход Клауса. По чисто профессиональным меркам это понять можно. Но по этическим…

Храмов сам проболтался о шифровке. И тогда Клаус предложил ему сделку. Пять тысяч долларов за шифровку и информацию о дне закладки контейнера.

Деньги Клаус передал агенту на концерте Кубанского казачьего хора в той же филармонии. Все было очень просто. Билеты с соседними местами. Деньги были в книге, разрезанной особым образом. Одно движение, и Храмов обогатился на пять тысяч баксов, а за это он должен был на концерте джазовой музыки передать шифровку. Он и передал, да только…

…У Клауса разболелись голова и живот. Может быть, даже и душа. А ведь у него уже была предварительная договоренность с французским агентом, своим в доску человеком, который ему за эти микропленки заплатил бы столько, что Клаусу хватило бы на всю жизнь. Больше того, Клаус нашел в Тарасове человека, который мог бы за один час сделать с них копии. Тогда бы и Юзичу досталось, и французу. А Клаус бы поимел и с того, и с другого. А в случае, если пленки окажутся в Париже раньше, чем в ЦРУ, свалил бы все на Храмова. Его подставить – это как сварить яйцо: просто и без затей.

Садиться за руль в таком пивном состоянии было нельзя, поэтому Клаус остановил такси и велел везти себя в гостиницу. Но, увидев там толпу людей и вспомнив все, что произошло с ним сегодня, попросил отвезти себя обратно в кафе.

Конечно, ему нельзя было там появляться хотя бы потому, что девушка за несколько минут до гибели болтала с ним на виду у всех.

Клаус многое повидал в своей жизни, но вид этой несчастной потряс его. И вот только теперь, спустя несколько часов, он вдруг представил себе, а что было бы, если бы он не вернулся в ресторан, а вошел следом за ней в подсобку? Ведь убийца наверняка прятался там. Он бы убил и Клауса.

От этих мыслей еще сильнее заболела голова. Он устал и хотел спать.

И в эту минуту в кафе стремительно вошел Храмов. Увидев Клауса, он сделал вид, что совершенно случайно сел рядом с ним за столик.

Принесли пиво. Храмов отпил, вытер белые пенные усы и прокашлялся.

– Похоже, господин Клаус, вы вляпались в дерьмо.

Клаус поднял на него свои прозрачные голубые глаза.

– Смотрите. – Храмов достал из кармана листок и поднес его прямо к лицу Клауса. – Это фоторобот. Вас разыскивает милиция по подозрению в убийстве какой-то поварихи. Ресторан-то рядом с гостиницей, вот я и подумал… Зачем вам это понадобилось?

– Вы идиот, Храмов. Скажите мне лучше, не сохранилась ли у вас копия шифровки? Ко мне в номер влетела какая-то девица и обчистила мои карманы. Мне трудно, вы понимаете, работать в вашей стране. Я не имею возможности спрогнозировать ни один свой шаг. Постоянно нарываюсь на какие-то нелепые неожиданности. Я не могу вовремя попасть в назначенное место, потому что бастуют водители городского транспорта или вышли на проезжую часть полумертвые от голода пенсионеры. Меня так и норовят обокрасть. Все, начиная от горничной и официантки и кончая кондукторами, этими зубастыми и крикастыми бабами с сумкой через плечо…

– Господин Клаус, по-моему, вы увлеклись. Вы же не на оппозиционном митинге. Я повторяю: вы в дерьме. Вам надо побеспокоиться о собственной безопасности и переехать, пока не поздно, в какую-нибудь другую гостиницу. И затаиться. Спрятаться.

– Храмов, вы должны мне помочь. У вас большие связи. Мне надо добраться до одной девицы. Я знаю, где она живет, это облегчит вашу задачу. Но если она не законченная дура, то некоторое время она на своей квартире не покажется. Словом, отвезите меня к ней…

Валентин Георгиевич только хмыкнул.

– Если вы сейчас думаете о деньгах (а вы больше не в состоянии думать ни о чем другом), то можете не беспокоиться. Как только я окажусь в своем гостиничном номере, вам сразу же будет выплачен аванс. – Клаус пальцем написал на столе цифру, и Храмов сразу оживился.

– Какая она из себя?

– Пойдемте отсюда, я вам по дороге все объясню.

На улице шел мелкий дождь. Было темно и прохладно.

– Храмов, вы не знаете, что за гадость я пил сегодня весь вечер?

– Вы мне лучше девушку опишите, – сказал Валентин Георгиевич, усаживая Клауса в свою машину. Он хоть и выпил пива, но знал, что его за это не оштрафуют. Ему в городской администрации такие документы нарисовали – можно с закрытыми глазами ездить, никто и пикнуть не посмеет.

Клаус как мог описал девушку.

– Интересно, она девственница или нет? – вслух зачем-то произнес Храмов, но тут же осекся и включил музыку на всю громкость.

– Проститутки не бывают девственницами, – назидательно произнес Клаус и уснул.

Глава 10 Музей пациентов

Мне показалось, что я из этого ада, из этой обагренной кровью подсобки принесла домой неистребимый запах яблок. Яблок или чего-то такого, что как-то связано с яблоками.

Я легла в ванну, наполненную до краев горячей водой, и решила продолжить свои рассуждения. Правда, уже без блокнота. В принципе, все становилось ясным. В городе живет больной человек. Его надо найти. В прошлый раз я, кажется, остановилась на специалисте в области психиатрии.

Горячая вода подействовала на меня как снотворное. Мысли мои путались; когда я закрывала глаза, я видела за веками какие-то красноватые джунгли.

Не помню, как добралась до постели. А наутро первым делом отправилась в клинику нервных болезней. Навестить старую знакомую, Валентину Михайловну Маслову.

Она приняла меня в своем светлом чистом кабинете. Строгая, даже чопорная. Когда я вошла, она сидела за столом, а ноги ее покоились поверх черных замшевых туфель.

– Что случилось, Танечка? Какие проблемы?

– Климакс, маразм и маниакально-депрессивный синдром с элементами идиотизма одновременно, Валентина Михайловна. Вашими молитвами.

– Будешь кофе?

– Конечно, буду. Я ищу одного человека. Если он из ваших пациентов, то вы должны его знать. Он подвинут на кафеле.

– На кафеле? Как интересно! Ничего подобного не слышала. И сколько ему (или ей) лет?

– Не старый. Это крепкий молодой мужчина. У него большие, очень большие проблемы с женщинами. Он их сначала насилует, причем страшно, у него инструмент огромных размеров, а потом режет ножом, причем таким образом, чтобы вокруг было побольше крови. И чтобы эта кровь была на кафеле. Вот такая закономерность.

– Я все поняла. У меня были вчера из милиции. Они мне, правда, ничего про кафель не сказали. Их интересовал просто сексуальный маньяк. Но таких много. Они обретаются не в психушке, а у себя дома и считаются нормальными людьми. Мне надо поговорить кое с кем, подумать. Но, честно, если бы я тебя не знала и не видела результаты твоей работы, я бы подумала, что ты просто фантазерка. Надо же такое придумать – кафель. Он может быть везде, где угодно. На мой взгляд, это просто совпадение, что на месте убийств был кафель. Просто это тихие места… Не знаю.

В это время зазвонил телефон. Валентина Михайловна взяла трубку.

– Подожди меня немножко, хорошо? – Она вскочила из-за стола. – У нас парень бритвой порезался… Я сейчас…

И она, по привычке заперев меня на своеобразный ключ, выбежала из кабинета, оставив меня наедине со своими мыслями.

Вот и ей кажется нелепой моя мысль о кафеле.

Я обошла кабинет. Ничего интересного. И вдруг заметила дверь. Толкнула ее и оказалась в большом светлом зале, напоминающем музейные. Картины на стенах, какие-то поделки на стендах. Мне повезло: я очутилась в музее пациентов этого грустного заведения.

Боже мой, каких только картин не рисует воспаленное воображение! Здесь были и чудовища, совершенно невероятные существа в красно-коричневых тонах, и люди, очень странные, глазастые, удивляющиеся… и пейзажи, и графика. Какой человек, точнее, какая болезнь – такой и рисунок.

И вдруг я увидела очень странную картину. На клетчатом фоне силуэт совокупляющейся пары. Издали это смотрелось, как красная клякса на белом тетрадном листе, увеличенная раз в двадцать.

Я долго всматривалась в рисунок. Он был выполнен обычной гуашью. Я старалась запомнить все, до последней детали.

Музей был настолько удивителен, что я даже не заметила, как в зал вошла Валентина Михайловна.

Вздрогнув, я повернула голову и встретилась с холодным взглядом зеленых глаз. По-моему, ей не очень-то понравилось, что я без спросу вторглась в ее владения.

– Это и есть знаменитый музей пациентов? – спросила я.

– Да. Тебя здесь что-то заинтересовало?

Мне показалось, что она нервничает. Хотя ее можно было понять. Для нее пациенты – как дети. Она не может отвечать за их поступки после того, как они покинули это заведение. Она отвечает сейчас за того больного, который порезал себя бритвой. Это да. Еще я подумала, что она, быть может, кого-то подозревает в причастности к этим страшным убийствам, потрясшим город, но, следуя каким-то своим – чисто профессиональным или, наоборот, человеческим принципам, – будет молчать до конца. Их не поймешь, этих психиатров. Я где-то слышала – неоднократно, – что профессия накладывает неизгладимый отпечаток на личность. Что психиатры постепенно по характеру восприятия окружающего мира приближаются к своим пациентам. Они уже не могут адекватно относиться к нормальным людям. Возможно даже, что этот процесс сближения необратим. Называйте это как хотите, но это все равно одно из проявлений патологии.

Масловой было за сорок, но выглядела она моложаво. Белая ухоженная кожа почти без морщин, красиво уложенные на затылке темные вьющиеся волосы, выразительные зеленые глаза и ярко-красные губы. Для своих лет она выглядела прекрасно. Ей очень шел белый халат, сшитый, конечно же, специально на ее фигуру.

Я попрощалась с ней, поблагодарила, извинилась – словом, сделала все, чтобы она как можно скорее забыла о моем визите. Но беспокойный взгляд, который она то и дело бросала на меня, я сама еще долго не могла забыть.

Нет, все-таки лучше работать с нормальными людьми!

Вернувшись домой, я позвонила Владику Цусимову.

– Влад, мне нужна информация.

– Мне тоже.

– Я серьезно. Ты не мог бы узнать, за последние десять-пятнадцать лет много ли убийств происходило в бане или душе? Бассейне или…

– …или там, где кафель? Какая ты все-таки упрямая. Я поручу своим девчонкам, они поищут. Позвони завтра утром.

– А если сегодня вечером, а еще лучше – днем?

– Тогда в пять, – согласился Влад. – Положусь на твою интуицию. Кстати, как там твои гороскопы? Что они говорят?

– Ты не поверишь, но они говорят, что я должна сидеть на месте и чего-то ждать. И еще, что кто-то из моих знакомых, занимающий высокое положение, протянет мне руку помощи. Мне вроде бы следует прислушаться к советам этого человека. Вот бы узнать, кто этот человек.

– Этот человек – я. Здесь даже думать не надо. Во-первых, меня в прошлом месяце повысили в звании, а во-вторых, я всегда даю тебе полезные советы.

– Например?

– Сейчас вот я тебе советую выложить все о том блондине, которого мы изобразили на фотороботе. Ты тогда буркнула что-то невразумительное, а потом повесила трубку. Помнишь? Ты сказала, что видела его воочию?

– Это не телефонный разговор, – усмехнулась я. Какой он внимательный, этот Влад. Своего не упустит. Может, и правда рассказать ему о шифровке? Все равно мои дела шли хуже некуда. Вычислить Кафельщика представлялось мне нелегким делом.

– Я приеду к тебе в пять, и мы обо всем потолкуем, хорошо?

Если бы я могла тогда знать, что увижу его не скоро…

Глава 11 Тяжелый день

В два часа я подъезжала к немецкому представительству, хотя заранее знала, что ничего хорошего из моей затеи не выйдет. Но ведь должен же кто-нибудь рассказать мне о Клаусе. В гостинице мне удалось узнать его фамилию: Круль. Итак, Клаус Круль.

В представительство меня, конечно же, не пускали. Какой-то человек в строгом костюме, которому, наверное, доставляло огромное удовольствие заниматься именно тем, что не пускать, за прозрачным стеклом двери делал мне какие-то дурацкие знаки. Судя по всему, он посылал меня куда подальше.

Тогда я отошла немного от крыльца, нашла в траве камень и пригрозила этому глухонемому за дверью, что сейчас вдребезги разобью стекло.

Этот жест произвел на него впечатление, потому что он тут же распахнул дверь и заорал:

– Дура! Это же немецкое представительство.

– Если вы сейчас же не извинитесь, я буду вынуждена подать на вас в суд, – сказала я, доставая из-за выреза блузки кулон на цепочке, в котором был вмонтирован магнитофон, нажала на кнопку и воспроизвела все вариации этого чистоплюя на тему «дуры».

– А вот этого не надо. Уберите вашу игрушку. Ничего особенного я и не сказал. Что вам здесь нужно?

– Я же не спрашиваю вас ни о чем, так и вы помолчите. Мне нужно к вашему шефу, и как можно скорее. Иначе будет ни больше, ни меньше как международный скандал. Учтите, наша беседа записывается, и если это случится по вашей вине, из-за того, что вы держите меня у двери, то из вас сделают паштет, вы и пикнуть не успеете.

Он провел меня вдоль коридора до приемной, где стояло несколько кресел, и, не проронив ни слова, ушел. Испугался, наверное.

Я присела, достала сигареты и закурила. Я слышала голоса, они доносились из приоткрытой двери. И хотя здесь всем по штату полагалось говорить на немецком, я слышала чистую английскую речь. Вот только смысла уловить не могла, слишком уж толстые были двери.

Наконец из кабинета вылетел молодой мужчина. Не обращая внимания на мое присутствие, он, промокая лоб носовым платком, вышел из приемной, и я услышала, как вдалеке громко хлопнула входная дверь.

«Интересно, что он здесь делает?» – подумала я, поднимаясь с кресла.

Представитель Германии в Тарасове выглядел намного спокойнее, чем вышедший только что от него посетитель. Это был маленький человечек в белом хлопковом костюме, с хронически недовольным лицом. Почему хронически? Потому что маска недовольства застыла на его лице сетью глубоких морщин. Словно у бульдога.

– Кто вы и как сюда прошли? – спросил он, закуривая толстую сигару, предварительно откусив ее конец специальным приспособлением, напоминающим гильотину. – И вообще, кто вы такая?

– Я по поводу одного человека, проживающего в гостинице «Братислава». Его зовут Клаус Круль.

Реакция моего собеседника на это имя была нулевой.

– Это крупный специалист по стиральному порошку, может быть, вы все-таки слышали?

– И что же? У меня мало времени.

– У меня тоже. Видите ли, Клаус очень милый человек, и мы решили с ним пожениться. Встречаемся мы преимущественно в гостинице или у меня на квартире, когда мамы нет. Так вот, мне приходится иногда стирать его вещи. Доля у нас, у женщин, такая. В тот день я сообщила Клаусу о том, что жду от него ребенка… Да-да, это было именно в тот день, он дал мне постирать свою рубашку.

Имя сидящего напротив меня было Питер Вагнер – так, во всяком случае, было написано на табличке, украшавшей его дверь. Вагнер, очевидно, едва сдерживался, чтобы не покрутить толстым указательным пальцем (похожим, кстати, на зальцбургскую колбаску) у своего надушенного виска – настолько выразительной оказалась его мимика. Я прекрасно понимала его. Пришла какая-то умалишенная и принялась рассказывать о бытовой стороне явно интимных отношений его соотечественника.

– Вы, очевидно, хотите рассказать мне о том, что порошок, который выпускает его фирма, не отличается качеством, или как?

Это «или как» было сказано настолько смачно, что я сразу же зауважала толстяка.

– Вот только не надо делать из меня дуру. Ваш Клаус Круль – агент ЦРУ. В кармане его рубашки я обнаружила листок с какими-то цифрами. И это не телефонные номера. Это шифр. Любому младенцу понятно. Вот я и пришла, чтобы навести справку о своем женихе. Если он действительно агент ЦРУ, то у него должна быть приличная зарплата. Я не против такой работы. В конце-то концов, это престижно. Но если он и впредь будет так неосторожен, как был в ту ночь, когда я забеременела, и тогда, когда оставил в кармане рубашки шифровку, то его, пожалуй, лишат премиальных.

– Вы сумасшедшая или только прикидываетесь? Что вы несете? Вы взрослая женщина. Какой еще агент ЦРУ? И где эта ваша шифровка?

Клюнул!

Я принялась рыться в карманах, в сумочке, вытряхнула содержимое ее прямо на стол, заваленный бумагами, конвертами и какими-то журналами. Из сумочки посыпались презервативы, сигареты и фишки из казино «Плаза», марки, доллары и рубли вперемешку с помадой, мозольным пластырем, средством от тараканов и бигуди. Все это я по крупицам собирала всю свою жизнь, заимствуя, где придется. Мелкое воровство во имя достижения великих целей.

Даже сама сумка из клеенки, сделанной под змеиную кожу, была не моя. Ей было сто лет в обед.

– Черт, – выругалась я, в досаде морща лоб, – потеряла.

– Потеряли? – вырвалось у Вагнера, но он сразу же взял себя в руки. – Потеряли то, чего и не было?

– Не надо, – жестко осадила его я. – Уж я-то смогу отличить квитанцию из химчистки от шифрограммы из Нью-Йорка.

Я сгребла в кучу содержимое сумки, прихватывая ненароком, конечно, кое-какую мелочь из канцелярских принадлежностей.

– Скорее всего я перепутала ее с салфеткой в кафе, знаете, такое летнее кафе возле банка «Дрофа», там поблизости находится риэлтерская фирма с таким же названием… Так вот, в том кафе продают марципаны и цыплят… Я видела контейнер…

Вагнер выронил из рук пепельницу, которую, очевидно, хотел запустить в меня, теряя терпение и время.

– …контейнер для мусора, куда девушка, убирающая со столиков, бросает пластиковые стаканчики, тарелки, салфетки… Там же, наверное, очутилась и шифровка. Вы можете мне не поверить, конечно, дело ваше. Так вы расскажете мне что-нибудь о Клаусе?

– Я постараюсь навести справки о вашем Клаусе, но заранее предупреждаю – никому об этом ни слова. Иначе вас примут за умалишенную и упекут куда надо. Вы очень странная девушка. Но я попытаюсь вам помочь.

– Спасибо, – улыбнулась я во весь рот, наслаждаясь зрелищем изнемогающего от нетерпения Вагнера. Я была уверена в том, что не успею я выйти из здания представительства, как он позвонит Клаусу в гостиницу и все расскажет. Разные там посольства, представительства – разве это не колыбель шпионажа?

Мне эта история становилась все менее интересной.

Я села в машину и поехала искать Кафельщика.

Размышлять под музыку в машине – всегда было моим любимым занятием. Обрывки мыслей, сталкиваясь с музыкальными фразами, давали иногда потрясающий эффект. Вот и на этот раз… Словом, я ЗАслушалась, ЗАсмотрелась, ЗАдумалась и не увидела летящий мне навстречу джип «Чероки». За мгновение до столкновения – предполагаемого, хотя и неизбежного – я прикинула стоимость ремонта этого зверского автомобиля и решила, что лучше уж влеплюсь в столб и буду тратить деньги на лечение своего собственного организма, чем платить этим бритоголовым. Решила – сделала.

Очнулась я в больнице. Той самой, в которой убили Катю Хлебникову. Я определила это по виду из окна. Надо мной склонилась медсестра.

– Только не надо говорить, что я находилась в коме семь долгих лет. Я не тот экземпляр, – попробовала я пошутить, чувствуя, как разламывается от боли моя челюсть и трещит голова. Своего тела я не чувствовала вовсе, потому что, если честно, боялась пошевелиться. А вдруг меня со всех сторон проампутировали?

– Нет, не семь лет, а всего четыре с половиной, – в свою очередь, пошутила сестра.

– Ну и как? Что там с Россией?

– Какая Россия! – усмехнулась сестра, делая мне укол – слава тебе господи! – в руку: значит, хоть одна рука у меня осталась. – России нет вот уже два года. Ее разрезали на несколько жирных кусков словно пирог и раздали странам НАТО. Я с вами разговариваю сейчас на русском, а вообще-то это запрещено. Наш городок обязан говорить только на французском. – И она, улыбаясь, произнесла что-то парижское о любви.

– Хорошо, что не на китайском, – вздохнула я с облегчением. – Послушайте, вы можете мне сказать, какие части тела при мне, а какие вы по донорскому принципу пришили другим пациентам?

– Все не так. Это вам мы пришили новые руки и ноги…

Я, тотчас потеряв вкус ко всяким шуточкам, чуть подняла голову и взглянула наконец на свою руку, лежащую на груди. Женщина, от которой отрезали руку, чтобы пришить мне, пользовалась таким же оранжевым лаком для ногтей, как и я. Я сказала об этом невозмутимой и очень красивой сестре.

– А голова-то – моя?

– Вот чего не помню, того не помню, – расхохоталась она и поднялась с моего смертного ложа. – Я тут заболталась с вами, а ведь к вам пришли.

Вообще-то я никого не ждала.

Но вошел он.

– Как ты узнал, что я здесь? – спросила я, страдая от того, что лежу перед ним в таком жутком виде – с забинтованной головой и перетянутой жгутами челюстью.

Костя положил на тумбочку букет роз и присел рядом со мной.

– Я ехал мимо и увидел, как ты врезалась в столб.

– Когда это было?

– Сегодня! Ты что, ничего не помнишь?

Какая милая мне досталась медсестра – знает, что сказать человеку, неуверенному в том, что он вообще находится на этом свете… Я почему-то считала, что прошло ну хотя бы два дня. Плохо я, оказывается, думаю о своем организме. Но как оперативно действовал Костя! Значит, он из представительства – а это именно он разговаривал на английском в «немецком доме» и именно он, взволнованный, вылетел из кабинета Вагнера – поехал в центр, провел там каких-нибудь полчаса, а потом случайно увидел, как я врезаюсь в столб. Может, у него дар – угадывать место будущих аварий? Тогда он мог бы на этом заработать кучу денег, работая, скажем, на НТВ в криминальных новостях. Или в «Дорожном патруле». Но я отвлеклась. И все из-за роз. Он даже успел определить больницу, куда меня отвезут. Просто прорицатель какой-то. И откуда вдруг эта любовь к ближнему? Может быть, он влюбился?

В тот момент, когда он опускал розы на стол, я заметила выглядывающий из его кармана сотовый телефон. Уж не мусорный ли контейнер он обыскивал, поговорив с Вагнером после моего ухода? Кафе-то находилось в двух шагах от того места, где я чуть не сыграла в ящик.

И придет же такое в голову!

Вот, пожалуйста, возможность лишний раз убедиться в правильности того, что работа влияет на психику. Разве, будь я, допустим, портнихой, заподозрила бы я Костю, этого примерного молодого человека, в связи с какими-то аферистами или даже шпионами?

Вдыхая аромат роз, я ждала, когда Костя скажет еще что-нибудь, но он, казалось, ждал каких-то слов от меня. Быть может, он предполагал, что я начну прямо сейчас признаваться ему в любви?

– Костя, – начала я трогательным голосом и с обязательным в таких случаях придыханием, – я… люблю… желтые розы.

– Но почему? – удивился он.

– Потому что они напоминают мне дешевые пирожные с кремом из кулинарии, которая находится возле ветеринарного института.

Он понял. Он все понял.

– Ты не подумай, я не забыл Даню, но, понимаешь, жизнь продолжается… Когда я увидел тебя…

Он ушел, а я так и не поняла, что ему от меня было нужно.

И еще. Он не спросил самого главного: как продвигается следствие? Быть может, он не сделал этого в силу того, что я все-таки находилась в больнице, а может, у него в голове было что-то поважнее, чем месть за погибшую Даню?

Все это мне предстояло выяснить.

Вечером, когда с меня сняли бинты – оказалось, что у меня легкое сотрясение мозга, несколько довольно-таки глубоких ссадин на лбу (но кость не задета) и сильно ушибленная, но целая челюсть, – принесли ужин, и я почувствовала себя значительно увереннее.

Я находилась в том крыле больницы, где еще пару дней назад разыгралась страшная трагедия. Поэтому, когда моя красивая медсестра, которая обладала завидным чувством юмора, пришла, чтобы помочь мне устроить поднос с едой на постели, я подумала о том, что на месте Кати могла оказаться и она.

– Скажите, неужели в тот день никто не видел постороннего в коридоре? Ведь существуют же какие-то вахтеры внизу, медсестры, няни и еще бог знает кто. Может, кто-нибудь из больных видел этого человека?

Лицо медсестры сразу погрустнело.

– Разве это человек? Вы просто не видели, что он сделал с Катей. Это какой-то зверь. Когда я узнала о случившемся и увидела Катю, а вернее то, что от нее осталось, я сразу поседела. – Она отогнула накрахмаленный бортик чепчика и показала мне совершенно белую прядь. – Ведь это могла быть и я!

– А милиция… кто-нибудь расспрашивал вас или кого-то еще обо всех, кто навещал в тот день больных? Тех же вахтерш снизу?

– Да, конечно. Но никто ничего не видел. Знали бы вы, как переживает Роман. Тот самый пациент, которому она перед своей страшной гибелью сделала укол. Он, смешной, говорит, что если бы задержал ее подольше, рассказал анекдот или еще что-нибудь в этом роде, то ничего бы не случилось.

– Вы предлагаете мне это съесть? – Я кивнула на жидкую кашу, размазанную по тарелке, и кусочек серого хлеба с кубиком масла.

– Завтра, если хотите, я куплю вам что-нибудь посущественнее. У нас внизу продается хорошая выпечка, а за больницей есть базарчик, где можно купить фрукты. – Она помедлила немного, думая, стоит ли вмешиваться, но потом все-таки не выдержала: – А что же этот ваш молодой человек ничего не принес вам, кроме роз? Вы же не насекомое какое-нибудь, вам нужно питание.

– А это вовсе и не мой молодой человек. Совсем недавно у него была девушка, которую звали Дашей. Он называл ее Даней. Ее убили в филармонии точно так же, как вашу Катю.

– Да вы что? – Медсестра широко раскрыла и без того большие глаза.

– А я ищу того, кто это сделал.

– Вы? Вы кто – следователь?

– Почти. Я частный детектив. И этот, как вы выразились, «ваш молодой человек» нанял меня, чтобы я нашла убийцу. Вас как зовут?

– Тамара, а что?

– А то, Тамара, что убийца хорошо знаком с расположением палат и кабинетов на вашем этаже. Он бывал здесь и, быть может, сейчас тоже находится где-то рядом. Все, что я могу сказать вам о нем, так это то, что его привлекает эта обстановка, эта хирургическая чистота и особенно – кафель. Вы наверняка уже слышали об убийстве в ресторане?