Текст книги "Ловушка для папы"

Автор книги: Марина Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Знаешь… не все умеют жить друг с другом. Вроде и любят, и скучают, а вместе жить не могут. Всё их раздражает и звуки, и запахи, и вещи не на своих местах.

– Ну, тогда пусть не жалуется! – подвела черту бескомпромиссная Кристина.

– Она и не жалуется. Только ходит с глазами брошенной собаки, сил нет на неё смотреть, – вздохнула мама и взгляд её повлажнел.

– А ты не смотри! Нам тебя жальче, – отрезала я и обняла маму за шею. – Всё, устала. Спать хочу смертельно, – закончила я разговор и ушла спать.

Быстро разделась и, юркнув в теплую постель, свернулась калачиком. На самой границе сна и реальности вдруг снова засветилось внутри всепоглощающее чувство нежности. Вспомнились черные вьющиеся пряди волос и небесный взгляд. «Артем… мой… Вернись…» – шептала засыпая, словно колдовала.

Проснулась рано, долго плескалась в ванной, пытаясь выстроить мысленно предстоящий день. В парикмахерскую на одиннадцать, потом в Бюро переводов на собеседование, в магазин за подарком и к пяти к Наташке на день рождения. Я закрутила кран, вытерлась и, накинув халат, вышла на кухню. Мама стояла у окна. Даже со спины были видно, как она напряжена и встревожена.

– Что-то случилось? – спросила я, зажигая газ на плите, и ставя на неё чайник.

– Папа приснился…, – мама обернулась, глянув на дочь вспухшими от слез и бессонной ночи глазами.

– Мам, ну что ты опять себя изводишь? Вычеркни и забудь!

– Вычеркнула и забыла… а он продолжает сниться…

Я подошла к ней и уткнулась в плечо.

– И мне снится… родной такой…

– Он тебе не звонит?

– Звонит. Только я трубку не беру.

– Почему?

– А пусть чувство вины разъест его счастье, как ржавчина. Пусть ничего не останется у него внутри. Лишь одно единственное всепоглощающее чувство вины.

Я намазала ломтик батона маслом и положила сверху сыр.

– И откуда ты всё это знаешь и понимаешь, – улыбнулась мама и взъерошила мне волосы, – прямо домашний психолог.

– Дар у меня такой. Все знаю и все понимаю про всех, кроме себя самой. Внутри у меня, мама, такой винегрет, не то, что психологу, психиатру не разгрести вовек.

Из парикмахерской я вышла гордой походкой, ловя боковым зрением свое отражение в витринах магазинов. По дороге зашла в детский магазин и выбрала подруге большого голубого зайца с ромашкой за ухом. Наташка обожала мягкие игрушки, рассаживала их на своей кровати и каждый вечер укладывала спать, ничуть не стесняясь этой своей инфантильной страсти.

– Как вас представить? – надменно поинтересовалась секретарша с ногами и внешностью топ-модели, косясь на голубого зайца. «За рулем переехавшего тебя автомобиля. Вот как меня можешь представить!» – подумала я, а вслух сказала, почему-то запинаясь:

– Вербная Алёна Аркадьевна… по поводу работы… переводчика… с английского.

В эту самую минуту дверь кабинета распахнулась и на пороге появился усталый брюнет, неопределенного возраста в строгом костюме и застегнутой на все пуговицы рубашке. Правда без галстука. Я всегда считала это признаком дурного вкуса или присутствием комплексом. А может быть, и того и другого.

– Роман Григорьевич, это к вам, на собеседование, – поспешно доложилась секретарша.

Шеф уставился на голубого зайца полными недоумения и ужаса глазами. Видимо, он не любил неординарных людей, поступков и ситуаций.

«Кажется, пролетаем,» – подумала я, пряча зайца за спину.

– Это подарок… подруге… на день рождения, – на всякий случай объяснила я и смолкла под колючим, немигающим взглядом.

– Заходите, – наконец, сухо сказал Р. Г. и исчез в глубине кабинета.

– Зайца можете оставить в приемной, – с ехидцей в голосе предложила секретарша.

Я хотела огрызнуться, но передумала и шагнула в кабинет, оставив игрушку на кресле у дверей.

Во время беседы в полутемном кабинете я растеряла остатки своей уверенности и надежды. Р. Г. не смотрел мне в глаза и делал бесконечные, мучительно долгие паузы в разговоре. Порой мне казалось, что я слышу, как скрипят, напряженно работая, его мозги. Должно быть, именно так выглядит настоящий «тугодум».

Меня часто обвиняли в излишней эмоциональности. Учителя в школе призывали «держать себя в руках», и делали это так настойчиво, что выработали во мне устойчивый комплекс. Поначалу я даже давила в себе всё, что могло выдать моё внутреннее состояние. Если задавить не удавалось, уходила плакать в туалет, где стоя над журчащим бочком, чувствовала себя виноватой перед всем миром. Со временем чувство вины трансформировалось в злость и однажды на очередное замечание:

– Ты слишком бурно на все реагируешь. Так нельзя! Надо уметь сдерживать свои эмоции.

Ответила со свойственной мне логикой:

– У нас что эмоции запрещены Законом? Да, я обижаюсь и возмущаюсь, смеюсь и плачу тогда, когда я не могу этого не делать. Даже если кто-нибудь придумает такой идиотский закон, где будет запрещено проявлять эмоции в общественных местах, я все равно буду продолжать это делать. Заплачу штраф, отсижу пятнадцать суток и снова буду плакать и смеяться, злиться и хлопать дверью, когда мне этого захочется!

Вся эта тирада была направлена скорее вовнутрь, чем наружу. Именно себе я тогда разрешила быть такой, какой всегда была. Кипеть и пениться, любить и ненавидеть, уходя в своих чувствах на самый край, в запределье…

Но мне мало было оставаться собой, мне нужны были единомышленники, вернее единочувственники, которых, как оказалось, вокруг не так уж и много. С целью их отыскать я провоцировала и эпатировала собеседников, проверяла их на взрывоопасность, пытаясь отыскать в каждом его «точку кипения». И даже написала маленькое эссе, разместив его в ЖЖ на сайте. Вот оно:

«Лежит на дороге огромный камень, а рядом с ним растет маленький цветок. Цветок задыхается под жарким солнцем, захлебывается под проливным дождем. Его одолевают насекомые, его лепестки рвет ветер, а корни подтачивают червячки. А лежащий рядом камень, омытый дождями и высушенный солнцем, весьма довольный своей удавшейся жизнью, назидательно советует: «Ну, шо ты так на усё рэагыруешь, дурачок? Да не рэагыруй!» Но цветок не может не реагировать. Потому что для того, чтобы не реагировать нужно родиться камнем…» Тогда я получила огромное количество комментариев, даже исповедей и со временем поняла, что маленькая граната спрятана в любом из нас, надо просто умело дернуть за чеку. И я дергала. Чаще от одиночества, реже из вредности. Как сейчас, в разговоре с «железобетонным» владельцем Бюро переводов.

В. Г. невозмутимо постукивал карандашом по гладкой коже еженедельника. Пожалуй, это всё на что он был способен. Я потеряла к нему всяческий интерес и уставилась в окно.

– Ну что ж, я думаю, на сегодня достаточно. Мой секретарь перезвонит вам и сообщит о принятом нами решении, – скрипучим голосом закончил шеф двухчасовую беседу.

Пытка разговором высосала и окончательно меня «добила». Через час я «вполза» к Наташке совершенно никакая, прикрывая помятое настроение роскошным голубым зайцем.

Наутро позвонил Миша. Я не узнала голоса, потому что совершенно забыла о его существовании.

– Вы сказали, что вам можно позвонить в среду. А сегодня среда… – растерянно оправдывался молодой человек на том конце провода.

– Да, сегодня среда… – ответила я, не имея ни малейшего представления о том, что мне в эту злосчастную среду с Мишей делать.

– Может быть, я подъеду, и мы погуляем где-нибудь? – робко поинтересовался юноша после неловкой паузы.

– Куда подъедете? – спросила в свою очередь я, понимая, что мне совсем не хочется выходить из дома.

– Куда скажете, – с готовностью пионера отозвался Михаил и мне снова стало его жаль.

– Хорошо, через полчаса возле памятника Шевченка, – сжалилась я и положила трубку.

Он стоял у памятника по стойке смирно как на посту, прижимая к груди букетик сирени. И снова что-то защемило в груди, заныло. Снова захотелось спросить у кого-то там наверху: «Ну, почему! Ну, почему не Артем прижимает к груди этот трогательный букетик сирени!»

Михаил шагнул мне навстречу и расплылся приветливой улыбкой. «Прямо чеширский кот какой-то!» – выдал ассоциацию мой мозг и послал губам команду улыбнуться в ответ.

Мы прошлись по проспекту. Миша с готовностью развлекал меня разговорами, пересказывая содержание всех книг и фильмов, которые всплывали в его памяти. Он словно боялся молчать рядом со мной, боялся показаться глупым и неинтересным. Впрочем, он боялся всего и всегда. Так он жил.

Мы зашли в кафе, выпили по чашечке кофе, съели мороженое и решили отправиться в парк на качели. Больше всего на свете я любила самые банальные лодочки, и мы качались на них до тошноты, взлетая вверх и падая вниз. Потом целовались на скамейке среди кустов жасмина, где со мной стало происходить что-то невероятное. От запаха жасмина кружилась голова, и мне казалось, что я все ещё лечу на качелях вверх в теплое звездное небо.

На следующее утро я проснулась Предательницей. Я знала, что Артем никогда не вернется, что между нами все кончено, но тягостное, мучительное чувство вины не давало мне ни жить, ни дышать. Оно было таким сильным, что я твердо решила: никогда больше с Мишей не встречаться.

Встретились мы в тот же вечер. Чувство вины за день как-то потихоньку рассосалось. Ему на смену пришла мутная, тягучая, невыносимая тоска по Артему. Поэтому на Мишин звонок я отреагировала совсем не так, как собиралась. Быстро оделась и выскочила из дому. Мне нужно было заполнить кем-то эту зияющую, черную пустоту.

Через месяц Миша сделал мне предложение и пригласил к себе домой знакомиться с родителями для символического благословения. Меня напрягал такой классический сценарий ухаживания и чрезмерная ритуальность. Я только-только окончила школу и замуж совсем не собиралась, но знакомиться с родителями почему-то пошла. С отъездом Артема я делала много необъяснимых глупостей и самой себе напоминала марионетку. Послушную куклу с руками на веревочках и деревянным сердцем.

Я сильно нервничала, перебирая свой гардероб. Обаять Мишиных родителей было решено в темной юбке самой приличной длины и белой блузке с нежными кокетливыми воланами по вырезу горловины и на рукавах. Именно так я выглядела на независимом тестировании, чем в одночасье покорила нашего завуча. Одинокую немолодую женщину, не прощающую своим ученицам того, что они юны, беспечны и хороши собой.

Я собрала волосы в тугой узел на макушке и, чтобы не выглядеть уж совсем скучно и целомудренно, надела красный поясок, туфли того же цвета и отправилась к Наташке клянчить новую сумку из мягкой ярко-красной кожи. Подруга поддразнилась, но сумку дала, добавив в придачу еще и заколку, которая была в цвет и стала завершающим аккордом в ансамбле. В ансамбле одежды, разумеется.

Встретили меня очень шумно, даже как-то суетно. Мама Миши бесперестанно носила из кухни и ставила на стол какую-то еду, за что-то извиняясь и оправдываясь. Безупречно выглаженный отец гордо показывал мне трехкомнатную хрущевку, забитую старой мебелью и репродукциями картин Айвазовского и Шишкина. Я насчитала в небольшой трехкомнатной квартире пять шкафов, восемь картин и невероятное количество стульев, которые были выстроены так, как обычно выстраивают их в кабинетах начальника для проведения планерок и совещаний. Позабавило меня и количество вазочек цветного стекла, красовавшиеся повсюду. Причем, каждая из них была приклеена на квадратик из прозрачного оргстекла размером с тетрадный лист.

На мое удивление Михаил с гордостью объяснил, что это папино изобретение. И что теперь ни одна вазочка не упадет и не разобьется, если её вдруг нечаянно задеть. Я успела заметить, что в этой семье все необычайно гордились друг другом. Мишин отец, бывший морской офицер, очень любил мастерить что-то по дому. Все его мастерство сводилось к забиванию гвоздей и привязыванию всевозможных веревочек. Стоит отметить, привязывал он веревочки намертво, крепким морским узлом.

Лаврентий Петрович показал мне не только квартиру, картины, вазочки, но и распахнул передо мной все шкафы, где аккуратными стопочками хранилось белье, которое, с его слов, никто кроме него в семье так безукоризненно складывать не умел.

В этой гостеприимной суете мне плохо соображалось. Неустанно улыбаясь, я все время от чего-то вежливо отказывалась. Практически ежесекундно мне предлагалось: долить, досолить, добавить еще гарнира, поменять тарелку, вилку, салфетку, посмотреть альбом с фотографиями, прочесть вслух статью, аккуратно вырезанную отцом из последнего номера газеты и подчеркнутую красным карандашом под линейку в самых интересных местах. Младший брат Михаила предлагал послушать новую запись на стареньком магнитофоне и стихи, которые он сочинил этим летом на море…

Через три часа меня, полуживую, Миша провожал меня домой. Воздух после дождя и душной квартиры вдыхался с особым удовольствием. Хотелось просто брести по улице. Ни о чем не думая и не разговаривая.

Какое-то время мы шли молча. Что-то не клеилось в наших отношениях, каждый думал о своем, чувствуя себя непонятым. Стал накрапывать мелкий дождь, быстро превращаясь в стремительный ливень. Загнав нас в ближайший подъезд, дождь и не думал утихать. В темноте можно было прижаться к теплому Мишке и представить, что обнимаешь Артема. Что я и сделала.

– Ты любишь меня?… Ну, хоть немного? – вдруг спросил Михаил, отстраняясь.

– Поздно уже… Пожалуй, я пойду домой… Одна.

– Подожди, дождь еще не кончился, – он остановил меня, озабоченно глядя в затянутое тучами небо.

– Нет, я пойду. Мне нужно побыть одной и подумать. Пожалуйста!

И я кинулась бежать по залитой дождем улице не разбирая дороги.

Ночью мне приснился Лаврентий Петрович. Он стоял над тазиком с водой, в котором на палубе маленького игрушечного пароходика стояла я с Михаилом. На мне было свадебное платье, а на Мишке строгий черный костюм и галстук-бабочка. Папа в фуражке капитана грозил нам сверху пальцем и говорил ржавым, металлическим голосом:

– Живите дружно, дети мои. Все механизмы запущены.

Проснулась я от того, что кто-то отчаянно тряс меня за плечи. Это была Наташка.

– Алёнка, ты чего орешь? Гадость какая-нибудь приснилась?

– Гаже не бывает, – облизнула я пересохшие губы, отдирая от тела прилипшую ночную рубашку.

– А что приснилось-то? – зевнув, спросила Наташка, присаживаясь ко мне на кровать.

– Свадьба.

– Чья? – уточнила подруга.

– Моя, – ответила я мрачно.

– Свадьба – не похороны, чего орать-то? – засмеялась Наташка.

– А ты откуда взялась в такую рань? – спросила я вкусно зевая.

– А я теперь спортсменка. Бегаю по утрам. Вот, решила и тебя приобщить.

– Меня не получиться– я спать хочу.

– Спать нужно ночью.

– Ночью не получается. Ночью-Луна. Деревья стоят сказочные, голубые-голубые… А крыши домов словно залиты серебром.

– Ну, нашла чему радоваться! Да, будет тебе известно, что самое большое количество инфарктов случается именно в полнолуние. Врачи на «Скорых» просто зашиваются, – со знанием дела испортила мне Наташка романтическую картинку.

– Натаха, какая же ты у меня земная и прозаичная! Тебе ведь всего шестнадцать! Ты должна влюбляться, сходить с ума и порхать по жизни как бабочка! А ты…

– А я готовлюсь поступать в медицинский институт. Туда без блата и без денег не фиг соваться. У меня, как тебе известно, нет ни того, ни другого. Поэтому я не трачу времени ни на любовь, ни на полеты! В отличии от некоторых.

– Ох, здравомыслящая ты моя медицинская сестра, – улыбнулась я, обнимаясь.

– Медсестра! Еще чего! Завотделением не меньше! Вы все еще гордиться будете мной!

– Я тобой уже горжусь. У кого еще есть такая красивая и умная подруга, а главное – такая целеустремленная! – похвалила я Наташку.

– Ты просто так стараешься или снова будешь клянчить у меня красную сумку?

– На этот раз я хвалю тебя совершенно бескорыстно. Можно сказать задаром.

– Задаром оно всегда приятнее, – потягиваясь, призналась Наташка.

…– Ты хоть расскажи подробнее, как там на работе. Какой коллектив, начальник? – спросила мама, присаживаясь рядом на стул.

– Не знаю, мам. Занудные они там все какие-то, скучные…

– Ален, я вот тут думаю всё время… может ну, её эту твою работу! Работать и учиться это ведь так тяжело. Я на работу вернулась, да и папа деньги регулярно передает. Не пропадем.

– Мам, мне не тяжело. Я знаешь, какая выносливая! И к тому же, на работе я всего полдня. Это даже не работа. Так-языковая практика… Слушай, мам, ты мне чашку дай какую-нибудь. Там без своей чашки никак нельзя.

– Да бери любую, хоть эту с зайчиками, – встрепенулась мама.

– Не-е, с зайчиками как-то несерьезно, уважать не будут. А то и вовсе засмеют.

– Ну, тогда эту – с вишенками. С вишенками не засмеют? – совсем растерялась мама.

– Мамуль, я же шучу, – засмеялась я и чмокнула её в тёплую щеку. – Давай хоть с зайчиками, хоть с вишенками, хоть с поросятами!

– Господи! Никогда не могу понять шутишь ты или говоришь серьезно, – воскликнула мама, шлепнув меня полотенцем.

– А я всегда говорю серьезно,… когда не шучу, – ответила я и пошла в комнату одеваться.

– Кстати, Миша тебе вчера обзвонился. Я не стала тебя будить, – крикнула мне вдогонку мама.

– И правильно. Сон – это святое!

Вечером Миша позвонил снова и предложил встретиться. Я отказалась, ссылаясь на большую усталость. Он очень расстроился и пообещал, что перезвонит ближе к выходным, например, в пятницу. На том и порешили.

К пятнице я вдруг поняла, что соскучилась. Странно заныло сердце, когда я услышала в телефонной трубке его высокий мальчишеский голос:

– Почему ты не берешь трубку? Я с ума схожу, что происходит?! – закричал Миша, срываясь на фальцет.

– Просто работала, – устало ответила я, чувствуя как тепло разносится сердцем по всему телу. – Мы же договорились, что ты позвонишь в пятницу, вот я и «отключилась».

– Я уже думал, что ты меня избегаешь, – глухо произнес он, успокаиваясь.

– Глупости… Вживание в новый коллектив, это как инплантация, нужно время и очень много терпения.

– И как, вжилась? – озабоченно поинтересовался Михаил.

– Во всяком случае, для близсидящих я стала почти родная.

– А с начальством?

– Как обычно: оно нами не довольно. Мы его за это не любим.

– Что, сильно достает?

– Терпимо. Он такой не потому что начальник, а потому что зануда. Натура такая. Его не любили бы даже в качестве обычного сотрудника, – вынесла я вердикт Р. Г. и поняла, что мне почему-то его жалко.

– И Бог с ним! Ты лучше скажи, на озеро поехать хочешь?

– Не хочу, а очень хочу! Когда? – обрадовалась я, припоминая в каком состоянии находится мой прошлогодний купальник.

– Завтра. На турбазу с ночевкой. Правда, вода еще достаточно не прогрелась. Но нам ведь с тобой наплевать, что вода еще не прогрелась. Мы её сами прогреем, правда?!

– Правда! – вздохнула я с облегчением.

– Всё. Завтра встречаемся в десять на нашем месте.

Я положила трубку и, взяв кулек, отправилась в магазин за продуктами. После такой напряженной недели два дня на природе были поистине королевским подарком. Купила батон, сыр и колбасу. Взяла упаковку сока, пачку печенья и, конечно, шоколадку.

Дома обеспокоенная мама сообщила, что мне дважды звонил какой-то Лаврентий Петрович.

– Ален, это случайно не с работы? Что-то случилось?

– Нет, это не с работы. Это хуже… – ответила я, выкладывая покупки из кулька. – Мам, у нас огурчиков не осталось, тех маленьких в литровых баночках? Я на два дня уезжаю, отдыхать.

– Сейчас в кладовке посмотрю, – засуетилась мама и отправилась на поиски.

Зазвонил телефон. Это был Мишин отец.

– Здравствуйте, Алена. Если я правильно информирован, то Вы завтра с Мишенькой едете на озеро. По этому случаю мне бы хотелось дать вам несколько рекомендаций. Если вы, конечно, не возражаете?

– Конечно, конечно… Я вас слушаю, – без энтузиазма ответила я.

– Вы знаете, Миша у нас мальчик хороший. Правда, в детстве он много болел… Мы его всегда опекали, может быть, даже чрезмерно… Но, вы знаете, Аленушка, он у нас немного рассеян по жизни, многое забывает, о своем здоровье не заботится. Его нужно все время контролировать… Вы, как я понял, девушка серьезная и ответственная. С вами я за него спокоен. Я тут собрал ему кое-что в дорогу, аптечку, две пары плавок. Вы уж там проследите за ним, пожалуйста, чтобы он не сидел много на солнце, не забывал надевать панаму и вовремя кушал. Наша мама сейчас все приготовит и котлеты, и курицу, и борщ… Кстати, борщ уже почти вскипел.

– Борщ?! – вскипела я вместе с борщом.

– Ну, борщ, вы, конечно можете не брать, – включил задний ход Лаврентий Петрович, уловив возмущение в моем голосе. – Хотя, если налить в баночку…

– Хорошо, Лаврентий Петрович, я все сделаю как вы просите: прослежу и проконтролирую, – выдавила из себя я, понимая, что ехать на озеро мне как-то расхотелось.

– Буду вам очень признателен. Я знал, что отпуская Мишеньку с вами, я могу быть спокоен. До свидания.

– Вот огурчики, последняя банка, – радостно сообщила мама, выбираясь из кладовки.

– Спасибо, мама уже не надо.

– Ты что не едешь?

– Еду, но там все будет: и огурчики, и котлеты, и борщ… – мрачно перечислила я.

– Замечательно. Там, что есть столовая?

– Нет, полевая кухня, – буркнула я и бросив в кулек печенье и шоколад, пошла спать.

День выдался на удивление солнечным. Миша, в дурацкой панаме и с огромной дорожной сумкой ждал меня у памятника Шевченка.

– Привет! Я её потом сниму, – оправдался он, перехватив мой ироничный взгляд. – Сниму, как только отъедет автобус, и больше не надену, – клятвенно пообещал он.

– А сейчас нельзя?

– Понимаешь, папа вызвался нас проводить. Он сейчас подойдет. Пошел в магазин за туалетной бумагой и в аптеку за бинтом. У нас дома закончился, – извиняющимся голосом объяснил Михаил.

– Понятно, – напряглась я, готовясь к встречи с папой.

В автобусе оказалось много молодежи. Ехали шумно и весело, быстро перезнакомились, пели под гитару и травили анекдоты по очереди в микрофон, садясь на пустующее место экскурсовода.

Я быстро справилась с испорченным настроением, орала песни, раз двадцать бегала к микрофону, а потом пересела к окну и затихла, разнежившись в жарких солнечных лучах.

Место, куда они приехали, оказалось сказочным. Чистейшее озеро, желтый песок и сосны. Маленькие деревянные домики с верандой, уютной кухонькой и даже холодильником.

Мы с Мишкой заняли двухместный номер, быстро распаковали вещи и забросив продукты в холодильник, помчались к озеру.

Вода, и впрямь, была поначалу очень холодной, но к полудню прогрелась и у самого берега стала очень теплой. Я барахталась у кромки, а Мишка разогнался и поплыл, рассекая телом прозрачную голубую воду.

Мне вспомнились офицерские наставления и я с беспокойством следила за удаляющейся фигурой пловца. Потом вскочила и нервно забегала по песку. Плавать я не умела, поэтому, вытерпев ещё несколько минут и сообразив, что Миша не собирается возвращаться, стала истошно звать его с берега. Отдыхающие на пляже бросали в мою сторону удивленные взгляды, а Миша повернул и стал стремительно приближаться.

– Ты, что?! Что случилось?! – испуганно спросил он, выходя из воды.

– Я… я… очень испугалась за тебя, – сказала я, прижимаясь к его мокрому телу.

– Зачем? Я неплохо плаваю, – успокоил меня Мишка. По всему было заметно, что ему очень приятны эти мои страхи.

Заходящее солнце облагородило верхушки деревьев, брызнув на них золотом. Потянуло вечерней прохладой, вязким тягучим запахом хвои и дымком. Где-то жарили первый шашлык. Легкий ветер приносил обрывки разговора, смех, детские крики и лай собак. Между соснами величественно покоилось разомлевшее озеро.

Я сидела на веранде и пила чай. Мишка пристроился рядом, безотрывно глядя на меня преданным щенячьим взглядом.

– Почему ты не стал ужинать – спросила я, перебирая его волосы.

– Без тебя не буду, – улыбнулся Миша и уткнулся носом в мою руку, лежащую на его плече.

«Детский сад какой-то!»– подумала я, а вслух начала: «А вот твой п…»

«А твой папа говорил, что ты должен питаться хорошо и в свое время!» – хотела сказать я, но вовремя спохватилась. «Не слишком ли много папы?!»

– Как же здесь красиво! – воскликнула я, глядя как стремительно садится солнце, покрывая багрянцем золоченные верхушки. – Посмотри! Ну, посмотри же!

– И правда! – подтвердил Михаил, с неохотой переводя взгляд с меня на закатное солнце.

– Может, пройдемся? – предложила я.

– Конечно, если тебе так хочется… – без энтузиазма, но с готовностью согласился он.

Мы прошлись вдоль озера, останавливаясь через каждые десять метров и целуясь. На серебристой глади озера дрожали, отражаясь наши слившиеся силуэты.

В домик возвращались почти бегом. Мгновенно поднялись на веранду и влетели в комнату. Дальше все было так, как и бывает в первый раз: стремительно и ненасытно. Откровенная ночь, кутаясь в слова и клятвы, превращалась в вечность.

Утро застало нас врасплох. Обнаженные и опустошенные мы словно заново увидели себя, осторожно касаясь один другого пугливыми пальцами.

– Я немного посплю, можно? – спросил Михаил, целуя меня в шею.

– Угу… – едва отреагировала я, проваливаясь в сон.

Проснувшись, жадно накинулись на еду, но смогли уничтожить только четверть содержимого холодильника. После завтрака мы нежились под нежарким майским солнцем, но купаться во второй раз не рискнули. Вода не успела прогреться, поэтому в озеро отправлялись либо самые смелые, либо самые пьяные. Вторые, быстро трезвея, вскоре возвращались на берег.

Автобус въехал в город в половине одиннадцатого вечера. Я, уставшая от солнца, воздуха и поцелуев, сладко спала на Мишкином плече. Он разбудил меня осторожно:

– Просыпайся, приехали…

Я потянулась, обняла спутника за шею и зашептала на ухо:

– Почему всё хорошее так быстро кончается?

– Хорошее должно чередоваться с плохим, чтобы мы могли отличать одно от другого, – не без сожаления прокомментировал Михаил. Ему тоже очень не хотелось расставаться.

Мама ждала меня на кухне.

– И как поездка, – спросила она, целуясь.

– Потрясающе! – ответила я, с жадностью прикладываясь к носику чайника.

– Ален, налей в чашку! Сколько я буду тебя учить, – улыбнулась мама. – А ты загорела. Весеннее солнце самое цепкое, – добавила она уже ласково.

– Угу.

– Что «угу»? Отлипни от чайника! Расскажи подробнее!

– Я же говорю, все замечательно: природа, погода и вообще! – отрапортовала я, зевая.

– А этого «вообще» как зовут? – поинтересовалась мама.

– Михаил.

– И сколько же ему лет, этому Михаилу? Чем занимается? – поинтересовалась мама, возвращая меня на землю.

– Господи, мама, какая же ты скучная!

– Я не скучная, я – любопытная. Мне же интересно узнать в кого влюбилась моя дочь.

– Я не влюбилась, я – увлеклась! А это разные вещи… – призналась я, снова прикладываясь к чайнику. – Тьфу! Пустой!

– Да напьешься ты сегодня или нет? Давай компот открою.

– Ой, открой, мамуль, пожалуйста! А я пока в душ!

…– Ну? И как развивается наш роман? Рассказывай, не томи! – с нетерпением в голосе спросила Наташка, устраиваясь поудобнее.

– Стремительно… Может быть, даже слишком… – ответила я с неясной тревогой.

– Да, быстрота хороша при ловле блох, а тут такое дело… Хотя, чего переживать? Я надеюсь, замуж ты пока за него не собираешься?

– Собираюсь… вроде как…, – ответила я, почему-то краснея.

– Ух ты! Здорово! – обрадовалась подруга. – Обожаю этот свадебный кошмар: белое платье, черный лимузин и дура на капоте…

– Какая дура? – не поняла я.

– Кукольная…

– Кукол уже никто на капот не цепляет. Куклы давно вышли из моды.

– Да? Жаль… мне нравилось, – ответила противоречивая Наташка и спросила, уже серьезно:

– Ты его любишь?

– Люблю… вроде как…

– Что-то мне совсем не нравится это, твое, «вроде как», – забеспокоилась Наташка.

– Мне тоже… Наташка,… мне Артем сниться. Каждую ночь…

– Тогда, какого чёрта!

– Не кричи. Мама услышит.

– И пусть слышит. Может хоть она тебе мозги вправит, – огрызнулась Наташка.

– Понимаешь, я обещала, – сказала я, как-то, не очень уверенно. – Ну, не могу я его бросить… Какой-то он беззащитный…

– Конечно, ты же у нас «девушка-пластырь»! Непременно должна закрывать собой чьи-то раны. Ты же и в детстве терпеть не могла новых игрушек, а таскала за собой то зайца без глаза, то медведя без уха. Любовь твоя замешана на сострадании и жертвенности. А это самая, что ни на есть опасная разновидность любви.

– А ты-то откуда все это знаешь? Сама Димку сколько раз прощала?

– Я его прощала не из жалости, а из эгоизма. У меня с ним секс улётный!

– И что же мне теперь делать? – растерянно спросила я, чувствуя, как выцветает и тускнеет мое чувство к Михаилу.

– Меняться. Если ты даже расстанешься со своим Мишаней, то рано или поздно все равно вляпаешься во что-нибудь аналогичное. Пойми, до тех пор пока ты не изменишься, будешь притягивать к себе слабаков, нытиков и неудачников. Ты не замечала, что у тебя и среди подруг полно таких, которым надо периодически сопли вытирать.

– Разве это плохо?

– А, что хорошего? Они же тебя просто используют. Отбирают твоё время, силы и эмоции.

– Но, кто-то же должен это делать, – возразила я, теряясь под напором подруги.

– Выгребать чужое дерьмо? Ну да, конечно! Человек человеку друг, товарищ и ассенизатор! – воскликнула Наташка, упиваясь своим незыблемым чувством правоты.

– Наташка, откуда в тебе этот непрошибаемый пофигизм?! – ужаснулась я, понимая что теряю последние аргументы.

– Это не пофигизм, это – жизненная мудрость и здравый смысл!

…Я вынула из сумочки заколку и, подобрав, скрепила ею волосы. Тонкий непослушный завиток выскользнул, оставшись на обнажившейся шее. Михаил бережно коснулся его пальцем. Я вздрогнула, словно электрический разряд пробежал по её расслабленному телу, зажмурилась и отстранилась.

– Не нужно…

– Почему, – прошептал он пересохшими губами. – Тебе неприятно?

– Нет, просто щекотно, – улыбнулась я, пытаясь отшутиться.

– Ты придешь к нам в воскресенье? – спросил Мишка, переводя разговор.

– Зачем?

– Так… Небольшое семейное мероприятие.

– А именно?

– Мой день рождения, – сообщил Миша торжественно…

– Ой! Я не знала, – воскликнула я, чувствуя себя виноватой. С Мишей чувство вины стало входить в привычку.

– Теперь будешь знать.

– И сколько же тебе стукнет?

– Двадцать два, – гордо признался он. Ему нравилось выглядеть взрослее и солиднее. Мне наоборот.

– Тебя не смущает что я младше?

– Нет, – с готовностью пионера отреагировал Михаил.

– И ты не спросишь на сколько? – решила я пококетничать.

– Спрошу. Если тебе так этого хочется… Ну, и насколько?

– На целых пять лет. Мне почти семнадцать.

– Замечательно. Это мой любимый возраст, – закончил Миша дурацкий разговор и поцеловал меня в щеку, как ребенка.

– Что тебе подарить на день рождения? – спросила я.

– Себя.

Мишка сегодня был удивительно лаконичен.