Текст книги "Просто Чудо"

Автор книги: Марина Роземанн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Сан Саныч мотнул головой, будто отгоняя муху.

– Представьте себе: один из братьев-близнецов на хорошей скорости и всерьез отчалил в космос, – заговорил дальше изобретатель, пытаясь заинтересовать Ходикова неприлично тривиальными для хоть и давнего, но все-таки физтеховского выпускника фактами, – Как вы думаете, в каком состоянии застанет он по возвращении своего брата?

Сан Саныч сердито шевельнул бровями и с решительностью ответил:

– Соскучившимся…

Академик поелозил по шее кадыком и снисходительно улыбнулся.

– При возвращении домой, – мягко уточнил он, – Брат-космонавт, парнишка еще с цветением юности на лице и в теле, застанет своего домоседа-братца уже глубочайшим стариком. Если вообще застанет…

– Ух ты! – притворно изумился общеизвестной для любого физика истине Сан Саныч, чувствуя однако, как от непостижимых скоростей и классических космических чудес, да еще и под самый конец рабочего дня у него начинает ломить в висках, – Бедняга… Так ведь лучше ж ему было тогда вообще не возвращаться. А что случилось с его женой? С семьей его, не знаете?…

Но академик-изобретатель ернического тона его не заметил. Или только сделал вид, что не заметил.

– Не в семье тут, Сан Саныч, дело! – вскикнул он и взмахнул длинной, узкой ладонью, – И не в жене, а в принципе! И, конечно же, в тех великих возможностях, которые нам предоставляет время, данное каждому из нас в объективное ощущение!

– Ну-ну… – покачал головой Ходиков и снова посмотрел на часы, как бы зовя их себе в подмогу.

– Не менее интересен также и пример с так называемыми «пионами», – не унимался академик Шутов, – Нет, не цветами, конечно, а теми мельчайшими частицами, что по-нашему, по-научному еще принято называть пи-мезонами. Малюсенькими такими козявками. Частицами, имеющими промежуточную между протоном и электроном массой…

«Он, никак, эту свою вводную речь в детском саду каком-нибудь репетировал…» – подумал было Сан Саныч. Мысль о детском садике привела его к внучке Олечке, а там уж – и к Дусе, любимой жене его. – «Как это они там без него? Справляются?…»

Сан Саныч мягко, с нежно мечтательным чувством улыбнулся.

Окрыленный этой его неземной улыбкой, академик Шутов еще больше оживился, дальше, стремительнее полетел с описанием своего проекта.

– Основная трудность, с которой сталкивается любой ученый, работающий с пионами, – признался он, – это их досадная недолговечность. Средняя продолжительность жизни одного пиона короче одной двухсотмиллионной доли секунды. При помощи же всё той же Эйнштейновой теории относительности жизнь этой мелюзги можно существенно продлить. Достаточно сунуть пион в ускоритель и придать ему высокую, близкую к скорости света скорость. И только. Делов-то. При такой скорости время жизни как пионов, так и того, выстреленного в космос близнеца растягивается, и средняя продолжительность их жизни увеличится по крайней мере в десять раз! В этом случае, как мы видим, ускорители выступают уже в качестве машин времени для самых, как говорится, маленьких. А если при этом сила гравитации и скорость вращения массы достаточно велики, то тогда становится уже возможным перегибать и искривлять параметры как пространства, так и времени до степени их полного обращения. В этих поворотных зонах пространства и времени появится тогда вполне реальная возможность передвигаться как в пространстве, так и во времени, то есть, – по дням и часам – точно так же, как по верстам и метрам – взад-вперед, вправо-влево, вверх-вниз и так далее – до бесконечности…

Академик погладил свой распрыгавшийся кадык, узел на галстуке слегка ослабил.

– Что-то я уже о подобной «Машине Времени» как будто слышал, – заполнил образовавшуюся паузу Сан Саныч. Хотя энергичные и напористые в своих идеях и изобретениях люди лично ему были всегда неприятны, академика Шутова ему теперь вдруг почему-то захотелось пожалеть. Ему, неугомонному этому чудаку посочувствовать. Не иначе как под влиянием мыслей о доброй, всех всегда понимающей его Дуси подобная аберрация произошла, – Вы уверены, что кроме вас никто до сих пор чуда такого еще никогда не патентовал? Где-нибудь там, за океаном. А то ведь хлопот потом, сами понимаете, не оберешься…

Изобретатель с места в карьер раскатисто расхохотался.

– Вы это о Рое Кере? – спросил он потом, отдышавшись, обтерев сизо-сиреневым платком заискрившийся было подбородок, – Так это же несерьезно! Не спорю, решая Эйнштейновы уравнения по гравитации, американец этот не только вплотную подошел к идее создания «Машины Времени», но и предложил схему ее устройства. Весьма, впрочем, неточную схему. При этом он также довольно недурно описал «черные дыры», то есть гравитационные поля, вызванные массой сверхплотной материи, материи коллапсирующей и с высокой скоростью вращающейся вокруг самой себя. При таком образовании «черных дыр» свертывающаяся звезда приобретает форму эллипса. И если вдруг появилась бы хоть какая-то малейшая возможность корректировать этот эллипс и придать ему другую, ну, скажем, хотя бы ту же форму «бублика», то тогда, если верить Керу, дырка в этом бублике и окажется не чем иным, как воротами, ведущими к путешествиям во времени.

Сан Саныч тут же представил себе эти ворота в форме дырки от бублика, и перед ней – будку с билетершей в форменной фуражке и с облупленным лаком на сизых от космического холода ногтях. Поёжился и произнес:

– Бр-р-р…

– Вот именно! – подхватил Шутов, – И я тоже говорю – никуда негодная модель. Так себе. Малолитражка. Моя же «Машина Времени», Александр Александрович, несравнимо лучше. Не на дырке от бублика она у меня держится, а на куда более солидном материале. На цилиндре сверхплотной массы, плотностью по крайней мере в один миллиард грамм на кубический сантиметр, что, как известно, равно средней плотности средней нейтронной звезды. Диаметр этого цилиндра должен быть уж никак не меньше двадцати километров при длине в сто километров, что при географической мощи нашей страны – сущая мелочь. Пустячную какую-нибудь область или губернию можно будет запросто для этого великого дела употребить. Никто и не заметит. Следует только учесть, что необходимым условием правильной работы этого цилиндра является также возможность вращения его вокруг своей оси со скоростью, равной половине скорости света…

Ходиков смотрел на раскрасневшегося изобретателя и все представлял себе Дусю и Олечку – как они в девятом часу будут сидеть на кухне и гадать – как им быть: обычно они встречали его вместе, но сегодня его электричка придет позже, когда уже стемнеет, наверное… Страшно, конечно, – Сан Саныч своим любимым девочкам такие героические поступки запрещал, но с другой стороны…

С другой стороны – ну до чего же приятно – после затянувшегося рабочего дня, после часовой тряски в электричке – выйти на пропитанную нестоличным воздухом платформу и обнять их обеих, пахнущих малиной, деревенским молоком и свежим загаром.

– Чертежик я вам, Сан Саныч, конечно же, тут приложил, – спустил его тут на землю академик Шутов, – Как полагается. Во всех подробностях. Поизучайте на досуге. Так вот… Обратите внимание на то, что, приближаясь к центру этого цилиндра, путешественник во времени получит прекрасную возможность беспрепятственно передвигаться куда ему заблагорассудится – как в отдаленное будущее, так и в еще позавчерашнее прошлое. Сможет, к примеру, вернуться в начало прошлого квартала, и заблаговременно выключить забытую на ночь в туалете лампочку и тем самым существенно сократить как свои личные, так и государственные расходы за электроэнергию.

– Ну уж это, положим, уже из области фантастики, – заметил на это Сан Саныч и заговорщицки улыбнулся, – Куда загнули, однако…

Кадык на шее изобретателя снова нервно заерзал.

– Пока, фантастика, Александр Александрович, пока, – гулко сглотнув, произнес Шутов, – Разумеется, на сегодняшний день мы пока еще не в состоянии запускать в путешествия по временам людей и тяжелые космические корабли. Финансовых средств на такие роскошества пока не хватает. Но зато уже ничто не помешает нам при помощи моей машины отправлять в разные исторические времена наши послания. С позиций нашей видавшей виды и оттого особенно мудрой и сознательной современности передавать им туда, назад, наши разумные наставления, вопросы, упреки, предостережения. При помощи специально встроенных в мою машину источников гамма-лучей можно будет и поздравления ко дню рождения какой-нибудь там предстоящей стать великой исторической личности заблаговременно посылать, и соболезнования родным и близким какого-нибудь усопшего, при жизни так и не признанного гения. Ну и просто общий надзор над нашим прошлым осуществлять иной раз тоже не помешает. Ради всё тех же, как говорится, наших детей и внуков…

Сан Саныч смотрел, как кадык мечется вверх-вниз по тощей профессорской шее и по-прежнему думал о Дусе. Теперь уже только о ней, о ней одной.

Чем-то она теперь занимается? В это время дня она с Олечкой обычно уже возвращается с послеобеденного купанья в канале. Скинув гороховый сарафан и оставшись в одном нижнем белье, атласно-розовом бюстгальтере и белоснежных, в разношенный горошек трусах, чистит картошку к ужину. Бретельки бюстгальтера врезаются в её мягкую, усыпанную ставшими Сан Санычу за столько-то лет родными родинками, всю в загарной чересполосице спину. Стоит себе там, на их дачной кухоньке и мурлычет «Прощанье Славянки». Или же что-то из их старинного студенческого фольклора. Про ночной костер на целине и про спальный мешок на двоих и тепло палатки.

«Нам еще говоря-ят, что вся жизнь впереди,

Только ю-юность нельзя повтори-ить…»

Как всегда Дуся фальшивит, но делает это как-то до невозможности мило.

От одной только мысли о немолодом ее любимом теле, от одного только воображаемого звука на знакомый лад изуродованной народной мелодии, у Сан Саныча нежно замлело под языком и захотелось жить долго-долго. На радость себе и Дусе. И внучке Олечке, конечно же, тоже.

– Вы кажется, не слушаете меня, Александр Александрович? – услышал он тогда снова верткий голос академика Шутова, – Я вижу, мое изложение Вас уже утомило. Вы бы хотели, наверное, с моей «Машиной Времени» лично ознакомиться? Как говорится, с глазу на глаз…

– Да-да, конечно! – спохватился Сан Саныч, зардевшись, как нашкодивший отрок, – Лучше так. Я ваш проект, в самом деле, лучше уж сам изучу. Оставьте папку и приходите через неделю.

Кадык вдруг рванулся вверх и застыл. Застрял.

– Как? Как же я ее вам оставлю? – прошептал изобретатель в ужасе.

Взгляд его впервые заметался по комнате, по кипам сваленных на столах и на полу бумаг.

– Она ведь у меня единственная. Эта папка! Другой такой в мире нет! Собранные в ней чертежи и формулы – плод моей многолетней творческой работы. Они практически невосстановимы! Алексан Саныч! Вы отдаете себе отчет, что произойдет, если вы мое изобретение вдруг возьмёте и э-э-э-э… посеете?! Какой невосполнимый урон нанесете прогрессу науки и техники?! Всему миру! Какой урон!

Глаза его рыскали из угла в угол со скоростью, близкой к скорости света. Это были как раз те глаза, которые Сан Саныч предпочитал видеть у посещавших его изобретателей. Испуганные и заискивающие.

– Кто, скажите, будет отвечать за ход истории, если вы это чудо мое потеряете? – уже почти задыхался хозяин «Машины Времени», – Скажите – кто!? Пушкин?!

– Я! – усмехнулся над таким неприличным отчаяньем Сан Саныч, – Лично. Да не убивайтесь вы так. Что я – не понимаю? С моим-то без малого сорокалетним патентоведческим опытом. Я вам сейчас расписку дам.

И сорвав титульный лист с отвергнутой им еще утром заявки на патентирование средства по консервированию любви в законном браке, аккуратным канцелярским почерком вывел на нём.

«Понедельник, 19 августа. Проект «Машины Времени» от акад. И.Г.Шутова Патентным Ведомством на обработку принят. За предварительным решением явиться в понедельник 26-го августа. Лично.”

И подписался: А.А.Ходиков.

Уж лучше бы он этого, право, не делал. Своей личной фамилии к грозящему превратиться в мокрое делу собственноручно не подшивал. Без расписки-то еще, может быть, и без кровопролития бы обошлось. Без преступления. Без суда. В самом деле – долго ли папку в дебрях канцмакулатуры с невинным лицом потерять, когда толком спросить не с кого? Не в первый же раз такому случаться – величайшее изобретение человечества в бумажной реке, именуемой Бюрволокита – как котенка утопить. Как еще на заре Сан Саныча службы в патентном ведомстве однажды случилось: чей-то бесхозный план электрификации всей земли посредством приручения энергии падающих звёзд вдруг взял будто сквозь землю провалился. Сгинул, канул, как какая-то Атлантида, будто и не было его никогда. Как будто кому-то в чем-то он сильно мешал. Так ведь и не нашли, хотя изобретатель не раз еще потом приходил, шумел в коридорах, безобразничал, голословно матюкался, и даже, чудак-человек, плакал.

Исай Георгиевич Шутов не такой. Он без толку матюкаться и плакать не станет. Тёртый он тип, раз в заокеанские академики пролез: ходы-выходы знает, и пропуска к ним имеет, на любой случай. С распиской-то в руках до самого-самого верху дойдет. Аж до самого Главного. С Сан Саныча-то неподдельной подписью. Осрамит Ходикова на весь мир и достойно накажет. Ладно если только оштрафует, тринадцатой зарплаты лишит. И пенсии. А что если еще чего похлеще придумает с его-то ёмким, неугомонным и, несомненно, подлым умом. Изобретатель все-таки. А что если вообще – вечный позор и тюрьма?

Хотя, с другой стороны – откуда, собственно, было Сан Санычу предугадать, что с распиской этой судьбоносная такая оплошность выйдет? Не мог же он, в самом деле, заранее знать что за неистовый механизм – эта самая, академика Шутова «Машина Времени». И что за коварный, прямо-таки подколодной змеи потенциал в ней, за внешне относительно невредными чертежами и формулами заложен…

Ему ведь попервоначалу и самому эта идея вполне даже интересной показалась, занимательной, перспективной: по ошибкам прошлого поганой метелкой пройтись. Дусе, к примеру, побольше ласковых слов за их долгую совместную жизнь подшептать. Задним, как говорится, числом и порядком. А то ведь по будням-то всё просторного времени за тридцать лет, как следует, не нашлось. Или опять же – всё ту же Дусю свою чем-нибудь поистине стоящим, всемирно-историческим побаловать. Спасенную, к примеру, тополиную Искоростень, столицу древлян-погорельцев, к ногам ей положить. Как Шлиман в свое время женке своей – им лично, собственноручно отрытую Трою. Чтобы было и у нее что-то своё, материальное ощутимое, чем можно перед подругами похвастать. «Вот мол, какой у меня супруг, не просто замшелый планктон офисный, а значительный, по глобально-эпохальным решениям специалист…»

Ради такого дальновидного дара любви Сан Саныч ни времени своего в последующую за визитом академика Шутова рабочую неделю не пожалел, ни сил. Ночами, что студент в сессию – сидел, чертежи с формулами сверял, туда по многу раз прогонял, и обратно. И днем тоже с шутовской той папкой не расставался. Справки в библиотеке наводил, на счетах с утра до вечера щелкал, да и гуглил до полнейшего отупения.

Так, за пару бессонных рабочих суток освежил-таки Сан Саныч в своей памяти подзабытую было теорию относительности. Ничего-то в ней, как выяснилось, со времен его, сорокалетней давности «физтеха» не изменилось. Так только, по мелочам, что-то из потенциальных возможностей прибавилось, что-то, наоборот, права на научную свою состоятельность не оправдало. И пионы Ходиков повторно одолел, и парадоксы с разлетевшимися во имя науки близнецами. Получил еще раз общее рабочее представление о достижениях в физике элементарных частиц, о кварках, о мезонах, о лептонах, о больших и малых поперечных импульсах и прочей, сосуществующей с человеком невидной мелкоте.

Основательно и научно подковавшись, ознакомился Сан Саныч, наконец, и с заключением шутовского проекта. Тоже мысленно с его монументальностью согласился.

В заключительной части своего труда, на первый взгляд, вроде бы и вовсе даже некстати, Исай Георгиевич взялся за критику позиции популярного столичного публициста Погодина. В проведенной «Вестником Демократии» дискуссии на тему «Мы – и наши Силы!» публицист этот, отвечая на вопрос – «А был ли сталинизм в нашей стране явлением неизбежным и закономерным?» – заявил, что дескать, спор об альтернативной административно-командной модели социализма следует считать принципиально неразрешимым, так как задним числом нельзя сказать и доказать, могли ли события развиваться иначе, как впрочем, нельзя доказать и обратное. Никак нельзя, и точка.

«Врешь! Можно!» – возражал публицисту в своем заключении академик Шутов, – «Еще как можно! При помощи моей «Машины Времени» – ничего не стоит! Ибо в наших руках теперь умение развивать прошедшие события и так, и сяк, и иначе. Починим же наше «сегодня» еще «вчера»! В долгий ящик не откладывая!»

Залпом прожил Сан Саныч в трудах ту неделю. И не заметил, как в субботу снова в электричке сидел. Прижав к груди портфель с втиснутой в него папкой и зримо помолодев, он ехал к себе на дачу, всё за те же семьдесят километров от Москвы по Савеловской дороге. К жене с дивной новостью рвался и к внучке.

Дуся с Олечкой встретили его на отстроенном еще сталинскими узниками перроне и исцеловали его посочневшими от долгого загородного лета губами. Потом повели его за руки вдоль нежащихся в загородном небе облачков, сквозь ничейные кусты и злаки, мимо канала с видом на блондинистого колёра рощу за местным дурдомом вдали.

– А что это у тебя, деда, в портфеле? – поинтересовалась дорогой Олечка, – Такой он у тебя сегодня круглый, такой пузатенький. Мячик мне привез, да? Шарик?

– Нет, не шарик, детка, – заговорщицки подмигнув, прошептал ей Сан Саныч, – Подшипник!…

На что девочка, смуглыми плечиками вильнув, понимающе ответила:

– А-а-а…

И снова хорошая была в тот день суббота. Сан Саныч как обычно картошку копал. Редиску дергал. Потом снова самшитовую вокруг участка изгородь секатором подравнивать начал. За неделю его отсутствия вон – новых стеблей целый лес повылазило. Стриг, щипал, срезал, всё личную свою жизнь от соседей почётче отгораживал. И так вплоть до самой темноты. К предстоящей беседе Исаем Георгиевичем мысленно готовился. Интересные всякие словеса и соображения не раз и не два про себя с выражением проговаривал. Слова с особым, не только технически оснащенным, но всемирно-историческим и крупно-научным содержанием.

Дождавшись, наконец, ужина, Сан Саныч радио на этот раз включать уже не стал. Передача «Родное слово» – эта ежесубботняя вечерняя встреча с русской историей и литературой его в тот вечер больше не интересовала. Да и вряд ли теперь уже когда-нибудь заинтересует.

В тот вечер он сам был и историей, и литературой. Их вершителем, их творцом.

Досыта покушав и для смелости покурив, раскрыл перед своими любимыми девочками шутовскую папку. Разложил на клеенке чертежи и цифры, палец себе послюнявил и сказал:

– Значит – так!

Так строго, знающе сказал, что внучка Олечка от блокнотика голову оторвала, и жена Дуся перемывание тарелок в тазике приостановила.

– Вам, кажется, на прошлой неделе невинных жертв прошлого очень жалко было?– спросил Сан Саныч деловым голосом, – Вам, если я не ошибаюсь, во что бы то ни стало не терпелось древлян от смерти спасти? Прямо страсть как хотелось! Так?

– Древлян? – подняла брови Дуся. С памятью, той что внесемейная, у неё всегда было не очень. – Каких еще таких древл…

– Тех, баба, что с голубями, – подсказала Олечка, – Что князя Игоря, того, что с верной убойной дружиной пришили…

– Ах – этих! Этих древлян! – сообразила Дуся, мокрой рукой хлопнув себя по лбу, – А-а… Вот ведь память стала, хоть выкинь. Ну, жалко их, конечно же, жалко. Как же их, таких горемычных-то не пожалеть. Вот ведь до чего жадность неуемная доводит. Факт… И Ольга эта, нет ну какая ст… э-э-э… бяка! Прямо взять живых людей да и сжечь, будто они мусор, листва прошлогодняя… Фу!…

– Вот, – оборвал жену Сан Саныч и направил палец в тёплое, быстро темнеющее небо, – Теперь, значит, красавицы вы мои, можете их больше не жалеть.

– То ись как ето? – спросили Дуся и Олечка хором, одинаково округлив на Ходикова почти одинаковые по цвету глаза, – Какетокак?!

– Очень просто! – улыбнулся Сан Саныч улыбкой доброго волшебника, – В этой вот папке лежит ключ к их спасению! Да-да! Лично мне на патентирование предложенный выход!… Всемирно исторического, можно даже сказать, значения!

Внучка с бабушкой в такт захлопали на Сан Саныча своими ну очень друг на дружку похожими глазами.

– Никакая это вам больше не яйцерезка-мясорубка-соковыжималка. Это – самая что ни на есть «Машина Времени», – произнес Сан Саныч, величественно улыбаясь, – Лучший на сегодняшний день механизм по устранению невинных жертв прошлого…

– Ну-ну, – усмехнулась на такие слова Дуся и снова опустила в темную воду руки. Снова за посуду взялась, – Ты зубы-то мне тут, Александр, не больно заговаривай. Небось не радио… Не передача «Родная Речь»…

– Нет, ты уж погоди, Дусь, не перебивай, послушай! – заторопился, заволновался Сан Саныч, – Гибели как древлян, так и многих других несчастных исторических народов и личностей мы с помощью этой машины сможем запросто избежать. Честно! Я всё проверил! Все формулы сходятся! Все до одной! Говорю я вам: это дело выгорит! Точно выгорит! Не может не выгореть!…

Он набрал в грудь побольше теплого, наполненным комарами и запахом жидкости против комаров воздуха, и дальше заговорил, покашливая от волнения. Во всех подробностях рассказал он о Новейшей, Крутейшей «Машине Времени» и об умопомрачительном ее всемирно-историческом потенциале. Всего-то надо будет, клялся он, только крутануть рычажком, раз, другой, на нужную эпоху механизм настроить и… И туда к ним, в самый-самый канун не в ту, не в лучшую сторону двинувшегося прошлого направить. В вот-вот было готовый свершиться губительный исторический процесс вмешаться, с разумных, по большей части – гуманистических позиций современности его, процесс этот, там еще, на месте действия, перекомпоновать и подкорректировать, и… И… И пожалуйста! Бескровный, безбедный ход человеческой истории обеспечен.

Для начала, предложил Ходиков, князя Игоря следует сразу же убрать с исторической сцены вон. Раз и навсегда послать его к чёртовой матери. Стереть, стоптать, изничтожить, чтобы другим его нахрапистый пример перенимать неповадно было. Им одним поступиться – ради спасения тысячи других невинных жизней. И избавиться от него следует вовремя, то есть еще до того, как он вдруг заметит, что подвластный ему народ – прижимист, не готов своим урожаем с ним по-хорошему поделиться. И древляне тогда все сохранятся, да и сам князь Игорь славу добрую по себе оставит, героя, хранящего свой народ, а не поганого киевского смертоубивца.

Самым благоприятным моментом для проведения этой операции Сан Санычу виделась ранняя осень всё того того же 945-го года, точнее, самый канун кампании по сбору ежегодной дани. Пусть князь Игорь к древлянам еще не пришел. Пусть он еще в пути, со своею верной дружиной. Об Ольге своей мило мечтая, запах русской земли и турецких гвоздик сквозь себя пропускает, наборную кольчугу изнутри электризует. Пусть он пока налегке – широтой и сочным простором вокруг пленяется. Под кротко в небе лежащими облачками.

Устранить князя следует именно в этот момент. Пока он в хорошем настроении, не зол, и на утаенные подати не жадный. Пусть с улыбкой на устах со споткнувшегося коня рухнет, и тут же сам, лично себе шею пусть свернет, без какой-либо экономической подоплеки. Ну, замечтался воин, в седле не удержался – с кем не бывает. Судьба такая ему досталась, негероическая. Тогда ни древлян, ни кривичей, ни полян, вообще – никого из подвластных ему славян в его гибели никто винить станет. И светлой княгине Ольге свое кровожадное вдовье зло ни на ком выводить не придется. Братоубийственная разборка не состоится, потухнет в одночасье, не успев даже и вспыхнуть. При отсутствии искры – какое уж тут пламя?

– Я тут всё-всё подсчитал! – волновался Сан Саныч, водя пальцем по нагроможденным на бумаге цифрам, – За одну только искоростеньскую операцию мы не только витязей из княжеской славной дружины, но и порядка трёх с половиной сотен древлянских семей от верной гибели убережем, и это – не считая, ни в чем не повинных славянских домашних животных – коров их, коз, гусей, кур, уток. А уж голубей-то, голубей сколько мы для будущего сохраним! Это же если все спасенное потомство людей и животных посчитать – грандиозная цифра получится. Без пяти минут – космическая. Факт. И всё благодаря князя Игоря заблаговременно и без лишнего шуму организованной гибели, закамуфлированной под бытовой несчастный случай.

А что до конкретной формы такого спасительного исхода – форм этих на сегодняшний день нам тоже не занимать. Их масса. Все эти века наука ведь в этом вопросе отнюдь не сидела сложа руки. Разработала, апробировала и с успехом внедрила в жизнь великое множество самых разных методов по взыванию внезапных из этой жизни уходов. Чистых, так сказать, кончин, к которым в плане соблюдения законности не придерешься. Как славных, величественно оригинальных, так и простеньких, неброско-тихих. В арсенале современного ноу-хау имеются гибели на любой, даже самый притязательный вкус. От внезапных мудрёных болезней до обезоруживающе ясных губительных недоразумений. Выбирай любую смерть.

При слове «смерть» Дуся поёжилась, подняла руки над тазиком, посмотрела на капающую с пальцев малиновую, цвета крови воду.

– А исполнители, они всегда найдутся, – продолжал Ходиков, – Тут, главное, на гонорары им не скупиться. А то с неквалифицированными халтурщиками таких дров нарубить можно: история, со всеми ее войнами и разрухами нам потом еще детской сказкой покажется…

– А я эту сказку не знаю! – вставила свое детское слово и внучка Олечка, – Ты ее, деда, мне еще не рассказывал! Расскажешь?

– Не расскажу! – сказал Ходиков, как отрезал, – Она нам больше не нужна, эта сказка! Равно как и наша кровожадная, не знающая пощады история! Мы при помощи «Машины Времени» новую историю создадим, которую уже не страшно будет детям рассказывать!… Без кошмаров!

– Ну-ну, – протянула Дуся, снова опустив руки в стремительно темнеющую воду. – Не зна-аю… Как-то всё это звучит… Сомнительно… И… губительно…

– Ничего сомнительного я тут не вижу! – Сан Саныч занервничал, – Где, где ты видишь в губительное! Где?!

Непонятливость жены его раньше никогда не раздражала. Он даже ее по-своему привлекательной находил, милой – еще одним доказательством её наивной, совсем несовременной непорочности. А теперь – именно эта непорочность вдруг показалась ему несвоевременной и излишней. Никчемной.

– Трусиха ты, Дуся! – сообщил он, – И чего боишься? Мы же не какую-то новую войну тут затеваем. Совсем наоборот. Мы старые войны станем «машиной времени» устранять, чреватые конфликты заранее предотвращать, справедливость устанавливать, катастрофы рассасывать…

– Рассосёшь их, как же, – усмехнулась Дуся, и как бы шутя, брызнула на мужа легонько из тазика, – «Пошёл зайчик на волка.

Только не было тут толку…»

– …Лучше бы ел себе заяц морковку, – И сберег свою головку!» – с готовностью подхватила Олечка бабушкину прибаутку и засмеялась, как Ходикову вдруг показалось – резковато и как-то не по-детски неестественно.

– Дурочки вы, – сменил Сын Саныч послушно тон, с серьезно-научного на внутрисемейно-благодушный, – Обе. Зайца-вегетарианца какого-то еще вон приплели. И какого-то сказочного волка.

И добавил со значением.

– Мы тут, девочки мои, не детсадовскими баснями и потешками вооружены, а индивидуально разработанными научными программами. При помощи многофункциональной «Машиной Времени» нам теперь ничего не стоит устроить князю Игорю обширнейший инфаркт миокарда. Или какой-нибудь эдакий апоплексический удар. Или еще лучше – падучую под лошадь. Иль под любимого коня… Вполне невинный с виду какой-нибудь инцидент, о котором летописец Нестор позднее напишет пару задушевных, пространных слов. «Безмерно сожалея о безвременной кончине доблестного витязя и славного, доброго мужа». И так далее… В результате – все некогда подвластные народы и народности, все эти древляне, кривичи, поляне, не только останутся в живых, обеспечив будущей России значительный прирост исконного славянского населения, но и на князя Игоря похороны придут, будут там дружно, с чистой совестью плакать и говорить вдове, что муж ее фигистом был, классным соколом… Или как там, в седой-то древности, начальников величали.

– Финистом, деда, – строго поправила Ходикова внучка, нахмурив бровки, – Ясным соколом.

– Пусть и так, – согласился Сан Саныч, погладив Олечку по всё еще, несмотря на сумерки, лучащейся светлым, мягким волосом головке, – Это не суть важно. Важно то, что по истечении траура светлую княгиню утешит древлянский богатырь Мал. Еще на похоронах Ольга выделит его из толпы скорбящих славян, потому что ей всегда как-то больше нравились мужчины крупные и черненькие. Она улыбнется ему беззащитной вдовьей улыбкой, костяшками пальцев хрустнет и разомлеет вся от предчувствия новой любви, фундаментально новой исторической судьбы и нового, счастливого материнства.

– О как!

Вода в тазике вздыбилась. Темными, пенистыми волнами пошла, как море на картине Айвазовского. Дуся оскалилась.

– Нехилый хэпи, короче говоря, такой эндец. Ага, ага…

– Ну… – кивнул Ходиков и продолжил голосом доброго сказочника, – На свадьбу все славяне, объединясь, поднесут молодой чете добровольно, по собственному почину, не только тысячи белоснежных искоростеньких голубей, но еще и горы неподотчётного овса и отборных ягод, – И на внеочередные бочки с пьяной медовухой расщедрятся. Водки и портвейна, если верить тому же летописцу Никону, в ту пору еще не было. Не изобрели.

– А «Кока-кола»– то хоть была? – снова вклинилась Олечка, – Или хотя бы «Буратино»?

– Не было!… – оборвала внучку Дуся, сердито так, непривычно, – Даже «нарзана» у них тогда не было. Не изобрели. Нас ждали… С нашей «Машиной Времени»…

Но Сан Саныч ворчливой иронии в словах жены не расслышал. Он уже плотно, пусть пока еще и только мысленно – уселся за руль своей новой «Машины Времени» и рассказывал, рассказывал, чего там дальше, точнее – раньше, еще всякого замечательного произойдёт, спасительного для нашей, да и не только нашей, но и вообще – всемирной истории.

– Древлянин Мал подарит своей невесте соболиную шубку на импортной шелковой подкладке, – пообещал он, – А заодно и великую в ту пору редкость – кошку-персиянку по имени Гаянка, – удивительное, таинственное существо с такими же, как и у его новой возлюбленной Ольги глазами. Голубыми, мудрыми, круглыми… Совсем как у тебя, – пояснил Ходиков и посмотрел на жену с неиссякшей за годы долгого супружества нежностью, – Такими же голубыми глазами, мудрыми и круглыми…