Текст книги "Островок счастья"
Автор книги: Марина Полетика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Раньше любил. Тогда театр был другой, некоммерческий. Там все было честно и талантливо. А сейчас лишь бы кассу сделать. И современная драматургия мне не нравится. Вот, например, в вашем… в нашем театре была премьера – «Канотье». Вы не видели?
– Видела, – кивнула женщина, развернувшись в сторону Павла, и в глазах ее появился совершенно искренний интерес.
– И как вам? – спросил Мордвинов, обрадованный тем, что наконец нашел тему для разговора, который имел неосторожность затеять.
– Ну… По-моему… – замялась собеседница. – Мне трудно сказать…
– Вот именно! – с готовностью поддакнул Павел. – И сказать нечего! Сплошная чернуха! Убогие герои, беспросветная жизнь, тупик, безысходность, мат, драки, истерики. Зачем это зрителю, скажите на милость? Он это и в своем дворе видит. И если мы с вами вдруг захотим детально изучить жизнь бомжей и алкоголиков, мы пойдем, к примеру, на вокзал. А в театре я хочу, чтобы со мной говорили на литературном языке, и чтобы были другие герои. Вы со мной согласны?
– А вы эстет, Павел Андреевич… – неожиданно насмешливо заметила женщина. – Как же тогда быть с тем, что искусство должно отражать реальную жизнь? Не театр виноват, что жизнь сейчас именно такая… не очень радужная. Особенно у нас, в провинции.
– Жизнь разная! – горячо возразил задетый за живое ее насмешливым комментарием Павел; он не привык, чтобы его точку зрения высмеивали, да еще так свысока. – А те драматурги и режиссеры, что воспевают всевозможную чернуху, потакают низменным инстинктам зрителей – мол, посмотрите, люди еще хуже живут, чем вы, и порадуйтесь за себя! Я такой театр не приемлю. На этом «Канотье» я еле высидел до конца, актеров не хотел обижать. А то бы еще с первого действия ушел.
– Да, я видела, какое у вас было выражение лица, – согласилась женщина. – Страдальческое. И даже немного брезгливое. Вы и на сцену почти не смотрели. Но все равно спасибо, что подумали об актерах.
– Так вы из театра? – догадался Павел. – Вы актриса?
– И актриса, и режиссер этого самого спектакля, который вызвал у вас такое… отторжение. Наверное, я должна извиниться за свою работу? Или не стоит, как вы думаете? – Женщина смотрела вопросительно, как будто и в самом деле ждала ответа.
«Юлия. Юлия Ваганова», – тут же вспомнил неприятно удивленный таким поворотом Павел.
– Простите… – пробормотал он. – Я не должен был… Я вас не узнал, ведь мы с вами виделись только в бассейне. Точнее, не виделись, а я вас видел, а вы меня нет. Я на соседней дорожке… Вы очень хорошо плаваете!
Он бормотал чепуху, лишь бы не молчать и не смотреть на Юлю. Это же надо было так вляпаться! Но оказалось, что он вляпался еще не окончательно: Юля безжалостно довершила начатый разгром:
– Почему же только в бассейне? Вы меня еще в двух спектаклях видели. Кстати, «Надежды маленький оркестрик» – это тоже моя постановка. И потом, после спектаклей, мы с вами тоже виделись. Да вы не расстраивайтесь, Павел Андреевич! – утешила она его. – Вам просто не до меня было. Вокруг вас столько людей. И потом, без грима вы вполне могли меня не узнать.
– Да… без грима – это точно, – уцепился за любезно протянутую соломинку Павел. – Там, в «Канотье», все такие страшные, то есть я хотел сказать…
– Я поняла, – как маленького успокоила его Юля. – Убогие.
– А вы очень красивая, – врал Павел напропалую, памятуя, что лесть должна быть грубой. – Я и подумать не мог. А первый спектакль мне очень понравился, правда! Только я вас и там не помню. Там же тоже грим, да?
– Стою на полустаночке в цветастом полушалочке, – негромко пропела Юля. – Павел Андреевич, посадку на ваш рейс объявили.
– Да? Спасибо… А ваш когда рейс?
Павел во все глаза смотрел на Юлю, пытаясь рассмотреть в ней черты той склочной мосластой тетки возрастом под полтинник в телогрейке и оранжевом жилете, которая ему так запомнилась. И не видел: Юля была молода, стройна, самоуверенна и смотрела, черт побери, насмешливо!
– Мой – через четыре часа. Но другого прямого автобуса из Надеждинска до Екатеринбурга нет.
– А когда вы обратно? Я в понедельник в восемь утра прилетаю. Я бы мог вас подвезти, – зачем-то предложил Павел.
Но Юля вежливо отказалась, мол, ее встретят знакомые, и они попрощались.
Вытянувшись в кожаном кресле полупустого бизнес-класса, Павел еще некоторое время думал о Юле Вагановой. На самом деле ему вовсе и не хотелось, чтобы она соглашалась, просто так предложил, из вежливости. Не особенно она приятный собеседник. Хотя человек интересный… наверное. Такая молодая, довольно обычной внешности – и режиссер. Актриса – это понятно. Но режиссеры должны быть старыми, как Юрий Любимов, толстыми, как Эльдар Рязанов, или напористыми, как Никита Михалков. В крайнем случае, походить на Галину Волчек. А она спокойная, сдержанная. В глазах, так, кажется, и осталось насмешливое выражение. Вот ведь вредная особа!
Ну и черт с ней, решил Павел, окончательно приходя в себя, и выложил на столик перед собой папку с документами. Через несколько минут госпожа режиссер с ее насмешками и провинциальным высокомерием уже была так же далека от него, как маленький Надеждинск от борта авиалайнера, уносившего его в Санкт-Петербург.
На следующий же день после возвращения из Москвы, куда она ездила в командировку от Союза театральных деятелей, Юля поссорилась со Светланой Николаевной.
А ведь разговор намечался вполне мирный и конструктивный, надо было решить, какой спектакль ставить в ноябре. Требовалась пьеса, на которую бы пошел зритель, где почти нет мужских ролей, с которой бы справился такой начинающий режиссер, как Юля, и самое главное – исхитриться, чтобы костюмы и декорации сшить и сделать, как выразилась Тарасова, «из ничего», то есть без денег. Выручка от продажи билетов почти целиком уходила на аренду зала и других помещений для театра, у которого никогда не было своего собственного дома.
– Наверное, у нас нет другого выхода, кроме как «Восемь любящих женщин», – предположила Тарасова. – Конечно, старовата, и у нас уже шла. Правда, давно. Но зато детектив. Восемь героинь от шестнадцати до восьмидесяти, а единственный мужчина фигурирует только как труп. Хотя можно Юре и дать поиграть, отчего нет? На твое усмотрение. По-моему, идеальный вариант. Можно музыки побольше – фильм Озона видела? Посмотри. А можно и еще чего… как у Виктюка.
– Содержание все уже знают, – возразила Юля.
– Так и «Гамлета» тоже все в школе читали, а все ставят и ставят, – назидательно сообщила Тарасова.
– Так то «Гамлет», Светлана Николаевна. А это детектив, тут интрига важна. А тот спектакль помнят многие. Даже я помню, как вы там играли, и Долинина, и Дружинина, и Королева, а я ведь еще классе в седьмом училась.
– А что тогда? «Дом Бернарды Альбы»? Тоже без мужиков, но костюмы надо отшивать. Да и не пойдет у нас народ на эту историю. Прогорим. Как напишем на афишах «Федерико Гарсия Лорка» – так и прогорим, я тебе точно говорю. Так, что еще? – задумалась Тарасова. – «Женский стол в охотничьем зале» Мережко?
– Так там не лучше, чем «Бернарда Альба». Ироническая трагедия. Психоанализ сплошной, – без энтузиазма ответила Юля.
– Ты, я вижу, подготовилась. И то тебе не так, и се не этак, – рассердилась директриса. – Или ты свое что-то придумала?
– Придумала, – созналась Юля. – Только вы обещайте сразу не ругаться.
– Не ругаться… – передразнила ее Тарасова. – Как дите малое, честное слово. Говори уже.
– «Ревизор», – сообщила Юля и замолчала.
– А «Макбета» не хочешь? Балет? – изумилась Тарасова. – Чего уж мелочиться?
Юля вздохнула и пояснила:
– Хлестаковым будет Петя.
– Из него Хлестаков, как из меня балерина, – отрезала Тарасова. – Он же ничего не умеет.
– У меня будет два Хлестаковых, молодой и старый. Юра еще будет, – гнула свою линию Юля.
– Это как? – не поняла Тарасова. – В смысле, два состава? Что за бред?
– Нет, оба разом будут играть. Понимаете, у нас Хлестаков будет то молодой, то взрослый, – заторопилась Юля, боясь, что Тарасова ее не дослушает. – Он как бы рассказывать будет про свою молодость, про тот случай, когда его приняли за ревизора. А на самом деле он уже давно женат на дочке Городничего, благодаря ей сделал карьеру, она его в люди вывела. Но вокруг не изменилось ничего, как давали взятки, так и будут давать. И бардак как был, так и остался.
– Ничего себе… – удивилась Тарасова. – Сама придумала? Ну извини, извини. Нет, Юля, сама по себе идея хорошая. И даже Осип у нас есть, Дружинин сыграет. А больше никого нет. Ты, что ли, Городничего играть будешь?
– Нет. Вы будете играть, Светлана Николаевна, – осторожно сообщила Юля и заторопилась, увидев, как вытянулось лицо у собеседницы. – Понимаете, у нас не будет Городничего. Будет Городничиха. С дочкой. И все чиновники будут – женщины. Они ведь кто? Низшее звено, рабочие лошадки, провинция. В провинции все на женщинах и держится. У нас только мэр да замы – мужики, а работу-то всю женщины на себе тащат, в поселковых администрациях и вовсе одни женщины, потому что спились мужики поголовно. Или уехали. Понимаете?
– Понимаю, – кивнула Тарасова. – И что-то такое уже даже было, по-моему. Хотя, может, я и ошибаюсь. Это тебе в Москве мозги промыли? Насмотрелась? Так у нас не Москва. У нас театральных критиков нету, чтоб от этакой завиральной идеи в творческий обморок упасть. Разве что из Екатеринбурга понаедут, не дай бог. У нас народ простой, со смены приходит. Не поймут. За цирк примут. А у нас не цирк… Хотя в последнее время вообще-то много общего. Так что давай, голубушка, брось ты эти свои идеи и берись за детективчик.
– Я не буду ставить детективчик, Светлана Николаевна, – звенящим от обиды голосом сказала Юля. – Пусть приглашенный ставит. А я не буду. Я вообще не обязана.
– Будешь! Как миленькая будешь! – закричала Тарасова. – Нашла время права качать! Нам театр надо вытаскивать из ж… Вместе! А на приглашенных у нас денег нет! Это твой театр, значит, ты и обязана. Ты меня поняла?
– Не буду. Детективчик – не буду, – упрямо повторила Юля, не глядя на рассерженную директрису.
Тарасова, окончательно разозлившись, плюнула и выскочила из бывшего кабинета главрежа, где они разговаривали.
– Я «Ревизора» буду ставить, Светлана Николаевна, – тихо сказала Юля, адресуясь к захлопнутой двери. – Обязательно буду.
У Павла после возвращения из Петербурга тоже началась круговерть. Совет директоров дал добро на реализацию его планов относительно реконструкции Надеждинского завода. Теперь Павел в буквальном смысле дневал и ночевал на работе. Дома, наскоро поев, он опять садился за документы и часто, подняв голову от стола, обнаруживал, что, в общем-то, спать можно уже и не ложиться, все равно скоро вставать и начинать новый рабочий день. В этой суете он нечасто выкраивал время на свидания с Сашей. Но если им все же удавалось встретиться, то тогда они уж точно встречали рассвет без сна.
В конце месяца Павлу пришлось лететь в командировку в Италию, заказывать новое оборудование. Он пригласил с собой Сашу, сказав полушутя, что если бы ее муж отпустил, то они бы успели посмотреть и Рим, и Венецию, и Милан. К его удивлению, Саша отнеслась к его приглашению с интересом и только спросила, могут ли они улететь и вернуться в разные дни.
– Я бы на месте твоего мужа… – не удержался Павел, которому сложившаяся ситуация поневоле стала казаться странной. Что за странный муж, готов примириться с тем, что жена не ночует дома, да и еще в Италию готов отпустить?
– Там все под контролем, – рассмеялась Саша. – У меня день рождения как раз в ноябре, вот мне родители и подарят поездку в Италию на неделю. А муж со мной поехать все равно не сможет, у него тут дел по горло. Он ведь не то, что ты, он себе не хозяин.
Ситуация в целом не особенно прояснилась, но Павел не считал нужным беспокоиться по столь ничтожному, в общем-то, поводу. Если у них такие странные отношения – да ради бога, ему какое дело?
И они с Сашей поехали в Италию, и провели там волшебную неделю, проделав все, что положено делать любовникам: ходили пешком по римским улочкам, пока не начинали отваливаться ноги, катались на гондолах и пили кофе на площади Сан-Марко в Венеции, карабкались на смотровую площадку по узким улочкам Сан-Марино. А еще Павел с удовольствием водил Сашу по магазинам: ему льстило, что продавцы теряют дар речи, увидев Сашу, и, не приходя в себя, делают синьорине персональные скидки. Павел чувствовал себя тетушкой-феей, одевающей деревенскую девочку для королевского бала. О нет, разумеется, Саша не была замарашкой, она одевалась стильно и со вкусом, но какая женщина не станет в сто раз краше, если любимый человек скупит ей полмагазина шмоток от-кутюр?
В Надеждинск они вернулись порознь, и оба с головой окунулись в работу. На заводе готовились к установке итальянского агрегата внепечной обработки стали, а в театре полным ходом шли репетиции «Ревизора». После ссоры с Юлей, убедившись, что упрямая Ваганова стоит на своем, Тарасова предложила обсудить вопрос на собрании труппы. Юля смогла убедить всех, что на риск пойти стоит. Теперь она понимала, что от нее зависит очень многое, и вспоминала слова, которые Тарасова сказала ей после той, первой премьеры: режиссер – он всегда один и за все отвечает единолично. Особенно за провал, потому что успех с ним всегда готовы разделить, а провал – нет. Мысли о возможном провале Юля старательно от себя отгоняла.
В «Ревизоре» Саша начинала репетировать Добчинскую. Но ее внезапный отъезд в самый разгар репетиций, который Саша второпях объяснила Тарасовой необходимостью повидаться с заболевшей подругой, стоил ей роли. Теперь Добчинскую играла Лара Сергеева, а Саше досталась маловразумительная, по ее мнению, роль Артемиды Филипповны Земляники, попечительницы богоугодных заведений. Но Саша не выказала ни малейшего огорчения, даже Марианна Сергеевна вопреки прогнозам отнеслась к такой перемене участи вполне спокойно. Более того, они обе выглядели загадочными и очень довольными.
– Наверное, Сашка беременна, – вынесли вердикт Ольга с Ларисой. – Пора уже, тридцатник скоро, сколько можно прыгать, как стрекоза?
– Ой, да ладно вам! Двадцать восемь лет, подумаешь! Как будто у нее других развлечений мало. Пусть погуляет еще! – возмущалась Ирка. – Я вон нарожала – и что? Оба у мамы в деревне.
– А, совесть заговорила? – обрадовалась «правильная» Лара. – Ты, глядишь, еще человеком станешь!
– Человеком – никогда! – засмеялась Ирка. – Могу брюнеткой в крайнем случае. – Слушайте, девочки, а как вы думаете, Витька Таню заберет? Три месяца уже как уехал. И ни гугу. И она молчит.
– А что ей говорить? – поджала губы Ольга. – Шкура он. Ладно, нас бросил. Ладно, мужиков сманил. Так и Таньку не пожалел. С ребенком бросил, козел.
– Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели, – процитировала вертихвостка Ирка, не склонная сочувствовать чужим несчастьям.
Таня, судя по всему, и вправду чувствовала себя неважно: еще больше похудела, стала совсем прозрачной и выглядела как девочка-подросток. Она истово репетировала, тем более что ей Юля отдала в спектакле одну из главных ролей – дочки Городничихи, Марьи Антоновны. Дочка эта была далеко не дура, прохиндея Хлестакова видела насквозь, но другого шанса выскочить замуж за жениха аж из самого Санкт-Петербурга и уехать из опостылевшего городишки у нее не было, и Марья Антоновна ухватилась за этот. Постепенно в невзрачной, угловатой и резкой, как подросток, Марье Антоновне начала проявляться та же пугающая отчаянная решимость, которая горела в глазах Тани. Юля видела это лучше других, это ее настораживало, она переживала за Татьяну… но в глубине души радовалась такому попаданию в роль. А потом опять ругала себя за эгоизм и бессердечие.
Петя, как тень, неотступно ходил за Татьяной, которая по-прежнему находила в себе силы слегка подыгрывать, обращаясь с юношей, как с капризным ребенком, которому никак нельзя дать понравившуюся игрушку. Но по-настоящему коллег поразил Юра. Мимоходом обмолвившись после первой Юлиной премьеры о том, что ради нее он бросит пить, он действительно с тех пор не брал в рот спиртного.
Репетировали азартно и с энтузиазмом, начиная верить в то, что придуманный Юлей спектакль произведет фурор, не смотрели на часы, задерживаясь порой до поздней ночи. Все шло своим чередом, уже близилась премьера, но однажды произошло невероятное.
– Петечка, не старайся быть похожим на Юру, у тебя нет такой задачи. Мы как раз и покажем, что человек изменился до неузнаваемости, причем не только внешне, но и внутренне, – объясняла Юля.
– Я тут подумал… – подал голос Батраков.
– Да? – на бегу остановилась Юля. Неуступчивая в главном, в отдельных вещах она охотно соглашалась с тем, что придумывали другие.
– Пусть у Хлестаковых, то есть у нас с Петром, будет какой-то общий жест. Скажем, он вот так почесывается. Или рукой взмахивает. – Батраков показал, как именно. – И для внимательного зрителя обозначим сразу, что это один человек, и Пете легче.
– Хорошо… Отлично! – подхватила мысль Юля. – Давайте тогда…
Но тут ее прервал шум за спиной: сперва громко хлопнула дверь в зрительный зал, потом раздался топот. Так вести себя на репетициях было не принято, поэтому Юля с негодованием обернулась, чтобы взглядом убить на месте нарушителя порядка. Убить не получилось: в проходе между рядами стоял запыхавшийся и явно возбужденный Дмитрий Кротов, законный супруг Александры Королевой, и делал жене странные знаки обеими руками. На стоявшую рядом Юлю и ее возмущение он не обратил ни малейшего внимания.
Репетиция остановилась, все повернулись к Кротову. Щеголеватый и всегда немного высокомерный, на этот раз он был не похож на себя: фиолетовый, заляпанный чем-то белым галстук сбился набок, одна пуговица на рубашке расстегнута, волосы взъерошены, взгляд дикий.
– Дима, что случилось? – подошла к краю сцены Александра.
– Иди сюда! – потребовал Кротов. – Немедленно! Мы едем домой!
– Что случилось? – опять повторила Саша. – У нас репетиция еще не закончилась.
– Репетиция у них! – взвился Кротов так, что стоявшая рядом с ним Юля отшатнулась. – Половина двенадцатого, а у них все хиханьки да хаханьки! Я сказал, домой! Там я тебе объясню, что случилось!
– Дима, не кричи, – попыталась остановить его Марианна Сергеевна.
Но вмешательство тещи только усугубило ситуацию.
– А-а, и вы тут, Марианна Сергеевна! – картинно уперев руки в бока, повернулся он к теще. – Вы всегда рядом, всегда заодно! С вами мы тоже можем поговорить. Непременно даже! Только позже. Александра, поехали!
Но Саша, не торопившаяся выполнять указания супруга, вопросительно оглянулась на мать.
– Дмитрий… – Юля так и не смогла вспомнить его отчества, потому что Сашин муж нечасто баловал театр своим присутствием, а если и приходил на спектакли, то за кулисами никогда не показывался. Он не раз объяснял обижавшейся поначалу Саше, что его тогдашняя должность (помощник прокурора города) обязывает его держать дистанцию с разными-прочими, и приводил в пример тестя, Королева-старшего: тот тоже никогда не позволял себе надолго задерживаться в компании актеров, заходил, поздравлял, дарил цветы и, сославшись на занятость, уходил. – Дмитрий, вам придется подождать, мы уже скоро закончим, и вы сможете…
– Скоро? Да вы же тут ночевать будете, если вас не разогнать! Ты идешь?
Саша отрицательно помотала головой, еще раз оглянувшись на мать.
– Нет? Ну, как хотите, – шутовски развел руками Кротов. – Вы же ненормальные, у вас все наружу, все не как у людей. Вам что дома, что на сцене – один черт. Хотел наедине, как положено. Ладушки, при всех скажу: моя жена – б…ь!
– О, Сашка, похоже, влипла! – прошептала на ухо Ларисе крайне заинтересовавшаяся таким раскладом Ира Лаврова. – Вообще-то я тоже слышала…
– Дмитрий, ты пьян? – догадалась Марианна Сергеевна. – Иди домой, проспись, потом поговорим. Не позорься.
– Что?! Не нравится?! – победно, хотя и снизу вверх, оглядев обескураженных актеров, уточнил Кротов. – Чистая правда. Как будто вы не знали. Все уже знают, а я узнаю последним. Приезжаю из командировки, а весь город уже в курсе. Доложили, пожалели дурака, чтоб не ходил, рогами не брякал. У нового директора губа не дура. Выбрал что получше.
Обиженная Ирка громко фыркнула. Саша стояла не шевелясь, только щеки пошли пятнами, будто она получила пощечину.
– Ну вот, теперь можешь домой и не приходить, – продолжал Кротов. – Я тебя все равно не пущу. Иди, где спишь, там и живи, домой грязь не таскай, шалава!
– Так, хватит тут балаган устраивать! – решительно заявила Тарасова, спускаясь со сцены. – Вы сами уйдете или, может, мне милицию вызвать?
– Ха! Зовите свою милицию! А то мы не договоримся, – нервно засмеялся Дмитрий. – Я твоего козла, дорогая супруга, пристрелю из табельного оружия, и ничего мне не будет, потому как в состоянии аффекта!
– У него оружие есть? – побледнев, тихо спросила у Сашки Марианна Сергеевна.
– Не знаю… никогда не видела, – испуганно пробормотала Саша.
– Вот туда и идите! Идите, идите! Нечего нам тут спектакли устраивать! Устраивать спектакли мы и сами мастера! – надвигаясь на него, все громче говорила Светлана Николаевна. – А вы мастера только женщин оскорблять! Оставьте Александру в покое! Идите, воюйте с мужчиной, если у вас смелости хватит! Ну? Что стоите? Струсили?
Поставленный в тупик таким неожиданным обвинением, Кротов с минуту стоял молча, в упор рассматривая директора. Но Тарасова сдаваться не собиралась. Тоже уперев руки в бока, она стояла перед Дмитрием, загораживая ему проход на сцену.
– Вот, значит, как? – тихо сказал он, и глаза его стали совсем шальными. – Я, значит, трус? Мало того, что рогоносец, так еще и это? Ладно… Вы еще узнаете… Вы еще услышите!
Он вдруг метнулся в сторону, обогнул Светлану Николаевну и в одно мгновение взлетел по лестнице на сцену. Саша взвизгнула, Батраков и Петя бросились было ей на помощь, но их вмешательство не понадобилось. Дмитрий пробежал мимо них и секунду спустя оказался у правой кулисы, где стояла вешалка для пальто из кабинета главрежа, на которой висел парадный мундир временно отсутствовавшего в городе Городничего. По замыслу художника, мундир должен был вместо портрета во время спектакля висеть над столом, за которым работала Городничиха, символизируя преемственность власти. Дмитрий рванул с пояса саблю в ножнах, вешалка с грохотом упала, мундир оказался на полу. Кротов с остервенением наступил на него ногой, раздался треск рвущейся материи – и сабля оказалась у него в руках. Прижимая к себе трофей, он спрыгнул обратно в зал и, не говоря больше ни слова, выбежал в фойе.
Несколько секунд все безмолвно стояли не шевелясь, словно репетируя финальную «немую сцену». Юля очнулась первая, очевидно, заметив аналогию.
– Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует сей же час к себе… – пробормотала она себе под нос. – Надо же, какое совпадение. И тот, и другой из Петербурга.
– Надо звонить! Остановить! – вдруг очнулась Марианна Сергеевна. – Он его убьет!
– Не надо никуда звонить, сами разберутся, – жестко сказала Тарасова. – Там, в конце концов, своя охрана есть. Юля, все, заканчиваем на сегодня, и правда, уже первый час. Завтра все равно никто не опаздывает. Ни при каком раскладе.
Юля кивнула и стала собирать свои бумаги. Потом огляделась по сторонам – Юры нигде не было. Она не заметила, когда он ушел. Это было странно, потому что Юра всегда провожал ее до дома, если репетиция заканчивалась поздно. Но Юля отмахнулась от этой мысли и заторопилась домой, где ее ждал сын – Серега никогда не ложился спать, не дождавшись ее возвращения.
Юрий догнал Кротова у служебного выхода: Батраков не принимал участия в немой сцене, а незаметно выбрался за кулисы и, тем самым сократив путь, успел как раз вовремя.
– Дмитрий Вадимович! Подождите минуту! – окликнул он Кротова. – Давайте выйдем вместе, я вам что-то важное хочу сказать.
Кротов, отмахнувшись от него и явно не узнавая, выбежал на улицу. Резкий порыв злого ноябрьского ветра заставил его на секунду задержать дыхание, но не остановил. Кротов бросился к своей машине, Юрий оказался проворнее и преградил ему путь. Кротов попытался его оттолкнуть, но актер мягко уклонился и торопливо заговорил:
– Дмитрий, черт возьми, да остановись же ты на секунду! Не смеши народ! Сабля бутафорская! Она не-заточенная! Понял? Разве что только по башке ножнами вдарить, да и то вряд ли… Тогда уж лучше просто по морде. Или вот, знаешь, я один раз мужику мешком с бутылками по башке заехал, тоже ничего…
По мере того как он тараторил, взгляд Дмитрия становился все более осмысленным. Он уже не пытался отодвинуть Юрия с дороги, как досадное препятствие, а прислушивался к его словам.
– Слушай, холодно как! Я если простыну, премьеру сорву. Давай в машину сядем, – гнул свою линию Юрий. – И домой поедем, ладно?
– Я домой не поеду, – сев наконец в машину, упрямо пробормотал Кротов. Но уже без прежнего запала, отметил собеседник. – Я к этому козлу поеду. Поговорить надо. Он думает, что если у него денег куры не клюют, то на него и управа не найдется? Найдется! И не таких ломали…
– Да найдется, конечно, – согласился Юрий, забирая у него из рук саблю. – Только знаешь что? Плюнь ты в глаза тому, кто тебе про Александру наврал. Вот он самая сволочь и есть.
– Наврал? – переспросил Кротов и впервые взглянул на Юрия внимательно, узнавая. – Наврал? Про Сашку?
– Конечно, наврал. Ты пойми: это наши бабы все вместе придумали такую штуку, ну, вроде на спор, что ли: найти к этому буржуину подход, всем вместе его охмурить и денег попросить. Ты вот знаешь, кстати, что нам мэрия денег на спектакли не дает? Это как, нарушение закона или нет? Ты прокурор.
– А? Да… Нарушение. Или нет. Разбираться надо, – все больше приходя в себя, ответил Дмитрий. – Черт, холодно как! Сейчас печку включу.
– Ну, это второй вопрос, хотя мы собирались в прокуратуру идти с этим вопросом. Так вот, понимаешь, они все вместе договорились. И Светлана, и Таня, и Юля, и Ирка… куда без нее. А Саша же у нас самая красивая. Ну вот… Она его в театр приглашала, разговаривали они. В бассейне вроде встречались, когда все ваши ходят. И дома он у вас бывал, так что она его лучше знает просто, у нее подход есть. Все на людях! А ты сразу орать!
– Врешь ты… – с жалобной интонацией проговорил Дмитрий. Его трясло не то от холода, не то от пережитого стресса.
– Не вру. Хочешь, докажу? – горячо возразил Юрий. – Если бы они его охмурили, то он бы нам денег дал. Знаешь, сколько нам надо? Сто пятьдесят тыщ всего, Светлана считала. Директору завода это семечки, сам понимаешь. А денег нет. Ни копейки. У Светы спроси. Премьера на носу, а у нас ни костюмов, ни декораций, так, выгородки пока одни. И мундир этот, и сабля – из другого спектакля совсем, из старого.
Кротов уже совершенно запутался в том, что говорил ему этот актер, имени которого он, разумеется, не помнил. Но понял одно: возможно, Сашка не виновата. Возможно, ее оболгали. И эта толстая дура-следовательница из ментовки, которая ему и раскрыла сегодня глаза, она давно на него глаз положила. Вот и воспользовалась, зараза! Ей до Сашки, как до луны пешком, вот и завидует, наверняка завидует! А он поверил. Дурак! Самый дурак и есть! Сашке все бабы завидуют. И красавица, и муж у нее – не последний человек. Кротов, после работы побывавший на дне рождения коллеги, от выпитого и переживаний уже плохо понимал, сам он это себе говорит, или это говорит сидящий рядом мужик… как бишь его?
– Плюнь ты, Дима! – говорил между тем Юрий. – Саша такая красивая! А красавиц всегда подозревают. И клевещут. Вот мне Юля рассказывала знаешь что? Что жена Пушкина, Наталья Николаевна, – кстати, Саша – вылитая она, честное слово, вовсе с Дантесом и не крутила роман. Плевать ей было на Дантеса. И Дантес этот вовсе не ее любил, а совсем другую женщину. Короче, зря Пушкин жену ревновал, вот как ты прямо. И Дантеса зря на дуэль вызвал. Но Дантес же не мог отказаться! А потом на него же и всех собак навешали. Там такая история! Поехали домой, я тебе по дороге расскажу.
Дмитрий послушно нажал на газ, и машина отъехала от служебного входа. Марианна Сергеевна, смотревшая из окна возле загородки вахтера на машину зятя, перевела дух. Уехал, черт бы его подрал! Она едва удержала Петьку, который так и норовил броситься в драку, защищая сестру. Ей еще предстояло успокоить Александру, как-то объяснить все произошедшее мужу (пока ему не доложили другие!) и придумать, как быть дальше.
– Да… Ни фига себе! Я и не знал. А то все Дантес, Дантес… А его развели, беднягу… – дослушав Юрия, подвел итог Кротов. – Слушай, ты прости… как тебя зовут?
– Юрий.
– Юра, пойдем ко мне, а? Сашка все равно сегодня у матери ночевать останется. А я уж к ним не пойду. Завтра… Еще придумать надо, как там все разруливать… Там, понимаешь, тесть…
– Правильно. Утро вечера мудренее, – перешел на поговорки уставший и исчерпавший аргументы Юрий. Наверное, он в жизни столько времени подряд не выступал перед одним-единственным зрителем. А вымотался, будто спектакль отыграл. – Давай-ка спать. И до завтра.
– Нет, постой, Юра. Ты меня одного не оставляй, – попросил Кротов. – Так погано на душе… Пойдем ко мне, выпьем, а, Юр?
– Я не могу, я Юле обещал. Не пью я, – виновато развел руками Юрий.
– Вот блин, да что же это с нами эти бабы делают! – окончательно расстроился Кротов. – Вертят как хотят, и фиг ты с ними справишься!
– Это есть, – серьезно подтвердил Юрий. – С ними фиг справишься. Но и без них тоже плохо.
На часах было без двадцати четыре. Серега уже давно спал. А Юля, не замечая времени, торопливо стучала по клавиатуре, делая неимоверное количество ошибок, но не останавливаясь – она должна была успевать за голосами. Юля уже заметила, что люди, разговоры которых она подслушивала, вели себя так, как будто события их жизни проходили до странности параллельно происходящим в реальном, Юлином, мире. Вот и на этот раз мужчина и женщина ссорились, били словами наотмашь, не щадя друг друга. Сперва говорил мужчина, похоже, он едва владел собой:
– Поручик Савельев, этот ваш пылкий поклонник, непременный участник вашей вечной свиты, он дал генералу пощечину! Он пытался задушить Грюнвальда шнурком от пистолета! Савельев на гауптвахте. Если Родион Егорович не поправится, Савельева расстреляют. Но сперва его будут судить, и весьсвет узнает об этой ссоре в манеже! Я опозорен! Отставка – это самое малое, что может поправить положение. И вы, вы, ваше легкомыслие тому виной! Знаете, как вас зовут в свете? Полуграфиня! Я знал это, знал, но надеялся, что ваша юность и ваша невинность послужат залогом… Я ошибся и наказан жестоко. Вы завтра же отправляетесь в Тамбов в усадьбу, под надзор управляющего!
