Текст книги "Золотой воскресник"

Автор книги: Марина Москвина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Ни фига себе – девушка пришла на свидание: ветеран труда, бабушка двоих внуков, персональный пенсионер…

* * *

“Долгие поцелуи помогают избавиться от икоты, страстные – от гастрита, от атеросклероза и от камней в желчном пузыре…” (из медицинской статьи).

* * *

Люся – про кого-то:

– Он большой молодец, следит за своим здоровьем, бегает утром и вечером, много ссыт…

* * *

Звонит писатель Валерий Роньшин из Питера и просит порекомендовать своего друга в издательство, где у меня вышла “Мусорная корзина для Алмазной сутры”. Тот прочитал “Корзину” и стал пластать такие же романы из маленьких новелл.

– Пишет, как ты, даже лучше! – рекламировал его Роньшин. – Во всяком случае, больше, чаще…

– …и темы более актуальные, – подхватил наш Серёжа, – и денег почти не просит…

– …наверно, сам готов заплатить… – говорю.

– Тогда давай его нам в “Открытый мир”! – с заметно возросшим интересом сказал Сергей. – Мы ему откроем дорогу к славе.

* * *

В экспедиции за полярным кругом один геолог учил меня варить борщ:

– Бросай в котелок все лучшее, что у тебя есть, и побольше, – он говорил. – Не скопидомничай: ой-ой, лавровых листков раз, два и обчелся, томатной пасты кот наплакал, соли на донышке, капусты в обрез, картошки с гулькин нос, и – неделя до вездехода. Бросай – не жалей. Пускай у тебя хотя бы раз получится вкусный борщ! Тогда у всех сложится впечатление, что ты хорошо готовишь!

* * *

У Якова Акима родилась внучка.

– И сколько весит? – я спрашиваю.

– Да килограммов пять, – отвечает Яков Лазаревич.

* * *

Писатель Евгений Попов на праздновании старого Нового года в журнале “Знамя”:

– Идем как-то с Горенштейном, – рассказывает, – а навстречу писатель Кожевников. “Видишь, идет Кожевников? – говорит Горенштейн (писатель, автор сценариев “Соляриса” и “Рабы любви”). – На́ тебе мою палку – ударь его”. Я говорю: “Это твоя палка. Ты и ударь”. А он: “Ну, понимаешь, мне как-то неудобно…”

* * *

Яков Аким, слушая по телевизору американского проповедника:

– Свою биографию он ловко сочетает с выжимками из Библии, и я мысленно поблагодарил его, что он в своей проповеди позволил хоть немного, но выпить.

* * *

– В этом смысле настало некоторое протрезвление, – сказал Яков Лазаревич по поводу отмены сухого закона.

* * *

Сын Люсиной подруги зовет маму с племянницами в Африку. А ей 89. Что делать?

– Даже и не думай, – сказала Люся. – Даже не думай! – с жаром повторила она. – …Бери девочек – и лети!

* * *

Люся – мне:

– Господи! Танец живота! Зачем тебе это надо – корячиться? Лучше бы пошла в Школу Айседоры Дункан!..

* * *

Выступали на радио “Свобода” с директором Центра образования Сергеем Казарновским.

– Мы должны делать все, чтобы ребенок не чувствовал себя виноватым, – сказал он. – К примеру, дети забывают за собой спускать в туалете. Поэтому культура может начинаться с того, чтобы унитаз был без полочки, а сразу дырка!

* * *

Встретила Гену Калашникова в ЦДЛ, он познакомил меня с поэтом Мишей, своим хорошим приятелем.

– Этот Миша, – тихо сказал Гена, – всегда так звонит не вовремя – ну, знаешь, бывает: жена ушла, пришел налоговый инспектор, с потолка течет вода, от свечи загорелись шторы. Тут обычно звонит Миша и спрашивает: “Старик! Как ты думаешь, можно так сказать: «Муравьеда горделивая походка»? Вот это слово «горделивая» не кажется тебе неуместным?” Ты отвечаешь: “Старик! Я никогда не видел муравьеда. Может, у него действительно походка горделивая?..” А закончить с ним разговор можно только механически…

* * *

Мне Юрий Коваль говорил:

– Проза должна быть такой, чтобы хотелось поцеловать каждую написанную строчку.

А Татьяне Бек:

– В руках Творца, – говорил он, – должно быть ощущение уверенности и счастья.

* * *

Таня Бек бандеролью прислала мне свою новую книгу стихотворений “Облака сквозь деревья”.

– Получила, – говорю ей по телефону, – прижала к груди – гудят токи. Открыла – брызнул свет.

А Таня:

– Так что же я, по-вашему? Торшер?

* * *

В фойе Дома литераторов киоскер попросила меня постоять присмотреть за книгами. Тут Миша, друг Калашникова, схватил шпионский роман за триста пятьдесят рублей с ценником и торопливо направился в гардероб.

Я говорю:

– Гена! Твой друг Миша утащил книгу. Ну-ка догони и отбери!

– Как же я найду слова, – в изумлении проговорил Гена, – чтобы выразить эту мысль?

– Не знаю, – говорю, – а только беги, да побыстрее.

Калашников догнал Мишу и сказал ему буквально следующее:

– Миша! Ты забыл положить обратно книгу, которую взял посмотреть.

* * *

На банкете по случаю завершения литературной конференции в доме отдыха “Сосны” писатель Анатолий Ким подозвал официанта:

– Можно чаю?

– Чай мы не приносим.

– Но у нас за столом собралась иностранная делегация, – доверительно сообщил Ким. – Я, как видите, японец. Вот сидит индийский принц с супругой, – он кивнул на Арбатовых, – этот только что из Англии, – и показал на Бориса Бартфельда.

Так мы получили по чашке чая с пирожными.

* * *

– На моей визитной карточке, – пожаловался Калашников, – зачем-то написали “ПОЭТ”, чем отсекли для меня всякую возможность ее кому бы то ни было вручить…

* * *

Юрия Коваля спросили в издательстве:

– Над чем вы сейчас работаете?

– Пишу роман “Рояль из Порт-Артура”.

– Название не подходит, – сказали ему.

“И у меня отпало желание писать эту вещь, – сказал Коваль, – в которой еще не было ни строчки”.

* * *

– Какой великолепный Коваль, – сказала Дина Рубина. – Он похож на главаря рэкетиров. Так и кажется, что за окном ждет его серебристый мерседес.

* * *

Однажды у Резо Габриадзе кончился хлеб, и вот он решил печь хлеб.

– Какое это занятие прекрасное, – Резо говорил, – печь хлеб.

Когда он его ел, то мука летела у него изо рта.

* * *

– Надеюсь, ты подаришь мне свою новую книгу? – спросил мой приятель.

– Да ты еще прежние не прочитал!

– А я, кроме Библии, ничего не читаю.

– Тогда зачем тебе мои книги?

– Вот в старости перееду в деревню, буду лежать, в потолок плевать и твои книжки почитывать.

* * *

– Я тут познакомился с кореянкой, – говорит писатель Леонид Юзефович. – Она переводила Пастернака с английского на японский. И ее интересовал “Доктор Живаго”. А там у него рябина, раздавленная на снегу, как символ революции. Я ей показал рябину возле станции Переделкино. Ее это потрясло. Так вот, она вела два дневника: один на корейском – там записывала, во сколько проснулась, что было на завтрак, как работает кишечник, а второй на японском языке – там уже она писала о Пастернаке, о рябине…

* * *

Лёня морковку принес с базара:

– О, молоденькая!

– Ты так плотоядно восхищаешься молоденькой морковкой, – возмутилась я. – А нам, старым морковкам, обидно.

– О господи! – воскликнул Лёня, пораженный сложностью женской натуры. – Никогда не знаешь, чем можно ранить ваши души.

* * *

– Знаешь, о чем я мечтаю? – говорил Лёня, в пять утра улетая на свою выставку в Париж. – Прилететь, лечь спать и – НИКУДА! Ну, может быть, с министром культуры на выставке выпить коктейль – и на боковую!

* * *

– Я Москвина, приехала из Москвы, – говорю директору детского красноярского театра, – чтобы узнать у вас, товарищ Язев, как язей ловить?

* * *

“Мариночка, – пишет мне Юля Говорова, – сегодня у меня на руках умер мой попугай Жакоб (серый жако). Я пишу «мой», потому что ко мне он был по-особенному привязан, предлагал руку и сердце, ухаживал, ворковал со мной. Жако всегда выбирают одного. Он с нами прожил полтора года. Сейчас эта клетка пуста. Но я люблю и помню мальчика. (Хотя вскрытие показало, что это девочка. Такое бывает иногда – при жизни пол птиц иногда трудно определить, особенно если живут без пары.) Но для меня он мальчик.

Будем счастливы…”

* * *

Мой папа Лев всегда советовал мне:

– Что бы ни случилось – просто улыбайся, и все…

* * *

В утопическом проекте всестороннего обмена художники Герловины обратились к народам и племенам с призывом обмениваться странами, жизнями, документами, деньгами, возрастом и политическими режимами.

* * *

– Хватит ли мне жизни, – говорил художник Юра Шашкин, – убедить вас побывать в Исландии? Это ж самые лучшие места на Земле – Исландия и… Голландия!

* * *

– Мамочкин Эдуард! Вас просят пройти в восьмой вагон!

* * *

– А ты спросил у них про кота? – говорю Лёне. – Как он поживает?

– Я про кота, когда звоню, не спрашиваю, – ответил Тишков. – Как про рыбу в аквариуме. Или фикус. Ты же не звонишь, не спрашиваешь, как твой фикус в горшке? Только если ты ботаник…

* * *

Анатолий Мороз, главный редактор журнала “Пионер”, вспоминал, как его знакомый, впервые очутившись за границей, ради интереса пошел в кино на какую-то порнушку. Анатолий Степанович случайно встретил его на улице, когда тот в разгар вакханалии выскочил из кинотеатра – весь в поту, сам красный, уши красные!

– Лучше б я на эти деньги, – сказал он, отдуваясь, – внучке шапочку купил!

* * *

– В свою новую повесть “Бильярд по-кармановски”, – сказал Юрий Коваль, – я смело ввел эротическую сцену – поцелуй через бочку с солеными огурцами.

* * *

В “Малеевке” по дороге в столовую в сумерках я встретила эксгибициониста. Эта встреча так меня удивила, что я описала ее в одной из глав романа “Гений безответной любви”.

Главу для пробы я дала почитать поэту Якову Акиму. Думала, это его позабавит.

Смотрю, он ни разу не улыбнулся и с каждой страницей становится все мрачнее и задумчивей. Я заподозрила неладное и спрашиваю:

– А знаете ли вы, Яков Лазаревич, кто такой эксгибиционист?

– Нет, – он честно ответил. – Но это и неважно. В твоем романе кто-то столечко поймет, – он показал пять миллиметров. – Кто-то вот столько, – и он увеличил расстояние, как рыбак, рассказывающий о пойманном карасе. – Кто-то столько! – он распахнул объятия. – А кто-то вообще ничего! – мой учитель уронил руки на колени. – Но интересно будет всем! – закончил он благожелательно.

* * *

Дина Рубина:

– Я же совершенно равнодушна к датам, в отличие от душ и лиц…

* * *

– Открыла газету, увидела – “АРОНОВ” в черной рамочке, – рассказывает Марина Бородицкая. – Выскочила из дома, стала метаться по городу, нырнула в какую-то забегаловку – совершенно одна, взяла рюмку водки и выпила ее, глотая слезы. Потом вышла на улицу и почувствовала: без Сашки Аронова – как город осиротел! Шестьдесят семь лет, – вздохнула она. – Да, в общем-то, для сильно пьющего поэта – это немало.

* * *

Марина переводила сборник английской поэзии семнадцатого века. Перевела четырнадцать английских поэтов, уже с облегчением поставила Finis. Снизу приписала “Ура!”. А потом после восклицательного знака нарисовала вопросительный… и принялась переводить пятнадцатого, которого исключили из списка за то, что он дружил с Кромвелем.

– Ну и что? – сказала сама себе Бородицкая. – Мало ли кто с кем дружил?

* * *

– “Приветствуйте каждого – как скрытого Бога…” – читаю Серёге.

– …Или же кота в мешке… – подхватывает сынок.

* * *

Мужичок в сберкассе внимательно разглядывает серьгу впереди стоящей женщины.

– Я очень извиняюсь, это золото?

Она, не оборачиваясь:

– Напыление.

– А я золото мыл всю жизнь. У меня друг Мортимер Гаврилыч Огородников – рост метр с кепкой! – а все жилы знал.

– На пенсию-то намыл? – спросила занявшая за ним очередь старушка.

* * *

В “Переделкино” одно время никудышно кормили. Замдиректора Дома творчества устроила поварихе мастер-класс – как варить компот: не просто бухнуть в кастрюлю сухофрукты из пакета, но – лимончик добавить с имбирем, клюковки, горсть изюма…

А ту перед Новым годом бросил муж, на другую променял и перед тем, как хлопнуть дверью, заявил: “Теперь ОНА будет мне готовить пищу!”

– Что ляпнул повару, садист! – возмущался Лёня. – Понимаю, я высказал бы тебе такое, ты бы поняла и простила…

* * *

– Я встретил Бояринова и говорю: “Вы же вор!” И сразу мне на голову падает льдина…

* * *

Художник Игорь Смирнов:

– Орехов мне шьет, что я наполовину еврей…

* * *

Искусствовед Ольга Свиблова:

– У вас Лёня как хорошо настоявшийся коньяк!

* * *

Женя пошел на поминки к соседу Лёше и так о нем отзывался задушевно, как тот в лесу хорошо собирал ягоды, грибы и орехи – во-от такие торбы приносил, и что он, Женя, Лёшу всему учил, даже как быть с женщиной…

* * *

– Вы знаете, что Лев Кассиль до того любил спорт, что умер от обиды, когда по телевизору смотрел футбольный матч и Марадона забил нам два гола? – спросила у меня секретарь детской секции Союза писателей.

Я этого не знала.

* * *

Инструктор по туризму Гена Королёв:

– У меня турист в Театре на Таганке работал. Я спросил: можешь познакомить меня с Высоцким? “Могу. Бери бутылку и приходи”. Я пришел. Он провел меня за кулисы: “Готовь бутылку”. Я приготовил. Он позвал Высоцкого. Представил меня, мы пожали руки. Выпили. У меня была колбаса. Но мысли никакой не было. Я молчал. Экспромтом. Так мы стояли и смотрели друг на друга. Потом Высоцкий сказал: “Вы, ребят, извините, у меня там… это… «Добрый человек из Сезуана»…”

* * *

Разоблачили фальшивых батюшек – они в подземном переходе устроили сбор пожертвований. Все ранее судимы: “Братья и сестры!..”

* * *

– Пока дойдешь до Колизея, рука устанет здороваться, – говорил наш приятель Домиано.

* * *

– У меня трехтысячник – лонгселлер, – важно сказал Лёня.

– Трехтысячник – лонгселлер не бывает, – заметил Серёга.

– Ну, это у кого как…

* * *

Идем с маленьким Илюшей по улице, хотели на лавочке отдохнуть, но не стали торопиться: там сидела женщина и разговаривала по мобильному телефону очень громко.

– Зачем мне эти жалкие извинения, если каждое говно, которое ты считаешь своим близким другом, считает для себя возможным меня оскорблять… – услышали мы и, не сговариваясь, пошли дальше.

* * *

В Доме творчества писателей Серёжа Лукницкий, сильно повзрослевший с тех пор, как мы с ним учились на журфаке МГУ, делился со мной своей творческой лабораторией.

– Я подхожу к первому встречному и спрашиваю: “Погибнет такая-то?” (героиня моего детектива). А здесь все добрые, отвечают: “Не-е-ет…”

* * *

У Льва нашего публикация про жизнь крестьян в условиях империализма обнаружилась в журнале “Сахарная свекла”.

* * *

– Итак, вас обвиняют в шарлатанстве. Вы продали своим клиентам эликсир молодости. У вас уже были судимости?

– Да, в 1650-м, 1730-м и 1890 годах.

* * *

– Я образы Тишкова не совсем понимаю, – поделился со мной посетитель Лёниной выставки, – они мне как-то не близки. Вот знаете, что мне нравится? “Петрович” Андрея Бильжо!

* * *

Этот человек рассказал анекдот:

– Что может дилетант?

– Построить ковчег.

– А что может профессионал?

– Построить “Титаник”.

* * *

Подарила свою книжку о путешествии в Японию зубному врачу Алексею Юрьевичу. А там сплошь про дзен-буддизм и совсем ничего про интересующую его японскую технику.

– Знаете, чем вы отличаетесь от Дины Рубиной? – сказал он мне прямо. – Рубина пишет то, что интересно и ей и читателю. А вы пишете то, что интересно только вам.

* * *

Лёня приходит домой с авоськой продуктов.

– Хотя мне сказали, – говорит, – что ваша супруга брала уже. Я спросил: что? “То-то и то-то”, – они мне перечислили.

* * *

В издательстве “Книга” Аркадий Троянкер задумал выпустить поэмы Пушкина с иллюстрациями звездных художников: Юлия Перевезенцева, Сергея Бархина, Андрея Костина, Игоря Макаревича, Николая Попова, Юрия Ващенко с трубкой и Лёни Тишкова. На помощь художникам из Эстонии вызвали Юрия Лотмана. Собрались в издательстве, Лотман – во главе стола, роскошный, с седыми усами. Троянкер предоставил ему слово.

– Как на военном совете, – сказал Юрий Михайлович, – первым выступает младший по чину.

* * *

В белой рубашке с расстегнутой верхней пуговкой, в нагрудном кармане ручка, Лотман выпил воды, вытер ус.

– Мы тут собрались подышать тем воздухом, – сказал он. – Это настолько разные поэмы, что если бы мы не знали такого человека – Пушкина, то нашли бы много умных доказательств, что они принадлежат разным людям. Так и художники – пусть будут разные, не обезличенные. Да, иллюстрировать Пушкина – это кощунство. Но уж кощунствовать – так смело! Ничего нет хуже, чем робкий грех. Нельзя иллюстрировать Пушкина с осторожностью и боязнью. Раз нам предстоит диалог – надо поговорить с Пушкиным на равных.

– Как бы не превратиться в многозальный мавзолей! – заметил кто-то.

– Чтобы избежать “мавзолея”, надо искать неведомые и неожиданные связи с пушкинским текстом, – ответил Лотман. – Хотя вещи у Пушкина многопластовые, сам он, иллюстрируя “Онегина”, снял лишь поверхностный ироничный слой. Лермонтов лучше художник, чем Пушкин. А Дельвиг – художник для интимного круга…

– Станет ли Пушкин собеседовать с нами? – спросил Юра Чарышников.

– Почему нет? – отозвался Лотман. – Пушкин был очень деликатным человеком…

* * *

Окно распахнуто, середина мая. Лотман сидит за столом, подперев голову большой ладонью в пол-лица.

– Но готов ли зритель книги к такому сборнику, вот в чем вопрос? – прозвучал голос Юрского. Лицо его заслонял от меня малиновый букет флоксов.

– Неважно, – ответил Лотман. – Книга создается, и она может ждать своего читателя – с тем чтобы его немножко облагородить. У каждой поэмы своя судьба. “Братьев разбойников” иллюстрировали 21 раз с 1825 года. “Графа Нулина” – 20 раз. “Домик в Коломне” – 16 раз с 1832-го. А поэму “Вадим” не иллюстрировали ни разу.

Тут грянул гром и хлынул ливень. Я хотела закрыть окно.

– Не закрывайте, – попросил меня Юрий Михайлович. – А то мы задохнемся!

* * *

Все проголодались, у кого-то вдруг оказался батон.

Художники, артист Юрский, Троянкер, Лотман – стали отламывать и есть, запивая водой.

Юрий Михайлович, заговорщицки:

– Если сюда придут и спросят: “Что вы тут?” – ответим: “Хлеб едим…”

* * *

Моя подруга Жанна никогда не была в крематории и, когда мы провожали нашего друга поэта Колю Ламма, думала, что сейчас будет полыхать погребальный костер…

* * *

“Выловила прекрасное выражение. Несу, как пойнтер утку. ЗАТАБУНИТЬ. А?! Вдруг вам понадобится?” – пишет мне моя ученица Юля Говорова.

* * *

Я дала Жанне книгу “Как работать с ангелами” – у кого что попросить. У Рафаила – здоровья, Михаила – защиты, Задкиила – радости, Уриила – работы, у кого– то – потерянной вещи. Все всё выполнят с радостью.

– Я не стала просить здоровья сыну или мне – счастья, – сказала Жанна. – Но у меня давно пропал кожаный ремешок, а мне он нужен, ну я об этом и попросила.

– Побоялась, – вздохнул Лёня, – что они слишком сложные просьбы не смогут выполнить и им будет неудобно…

Подайте в честь осеннего равноденствия

“Мы с Юрой Ковалем облюбовали кафе у Никитских Ворот, у церкви, где венчался Пушкин, на открытом воздухе, там ветерок обвевает, – рассказывал художник Леонид Сергеев. – Сидим, из ЦДЛ идет молодой человек, увидел Коваля:

– Ой, вы такой писатель – настоящий. Скажите, как писать?

– Я тебе сейчас открою секрет, – сказал Коваль. – Иди бери по сто грамм.

Тот взял, сел с нами. Коваль выпил, закурил и говорит:

– Писать надо о том, где сейчас находится твоя душа. Душа ведь не с нами обычно, а где-то еще. Вот об этом и надо писать.

Тот пожал ему руку, поблагодарил и отправился дальше, по своим делам”.

* * *

– Пишите о вечном – вечными словами, – советовал Коваль.

* * *

– Чудовищно усатый рассказ, – он говорил кому-то неодобрительно.

* * *

Еще он говорил:

– В этой вещи есть привет, который некому передать…

* * *

– Стою за творожными сырками у ларька, – докладывает Бородицкая, – а какая-то тетка – продавщице: “Я живу в дискомфорте по двум параметрам: у меня нет хорошего пушистого веника и удобной мочалки”. А?!! В дискомфорте она живет – по двум параметрам!!!

* * *

На семинар молодых писателей, который мы вели с Бородицкой в Доме литераторов, я зазвала Юрия Коваля и его друга – писателя и художника Леонида Сергеева. Они направлялись из ресторана в гардероб.

– Учти, мы очень нагрузились, – сказал Леонид Анатольевич. – Я еще ничего, а Юрка совсем плохой.

Ну, я их привела, пышно представила, все с замиранием сердца уставились на них.

– Читайте, – говорит Коваль.

Прослушав небольшой рассказ, Юрий Коваль обратился к автору:

– Дай мне страницу посмотреть. Ой, не вижу ничего. Лёнь, у тебя очков нет? Ни у кого нет очков для меня? Ладно, издалека постараюсь разглядеть. Уже вижу, что рассказ – длинен. “– Хорошо! – испуганно вскричал папа”. Что это еще за “испуганно вскричал”? Диалог должен говорить сам за себя. Надо тебе – скажи “сказал”. А лучше – ничего. Я ж не говорю: “сказал разгневанный Юрий Иосич”!

– Дурак ты, Юрка! – вмешался в разговор Сергеев Лёня. – Глаза-то залил, вот и придираешься. В литературе нет готового рецепта! А Скотт Фицджеральд? А Хемингуэй? Что хотели, то и писали! Мне рассказ понравился. Есть интонация, и у него лицо талантливое!

Они закурили.

– Запомните, – произнес Коваль, и мы запомнили это навсегда. – Главное – не опускаться до современности! Как Генка Снегирёв говорил мне. Я стал ему читать: “На дачном участке росли три сосны…” – “А я и слушать не буду дальше, – сказал Снегирёв. – Что это за «на дачном участке»? Надо работать вечными категориями!” И я начал так: “Росли три сосны…”

* * *

– Запомни, если ты кильнулся на каяке, – учил меня знакомый Кукин, – не надо звать, кричать, суетиться, а надо, как учили, – глотать воду. Мы как-то с Колькой малокровным кильнулись. Я бы доплыл, а Колька – нет. Я говорю: “Ну я тебя не брошу, не поплыву, с тобой останусь. Давай, – говорю, – глотать воду, как учили”. Но нас спасли. Кто-то проплывал мимо…

* * *

– Нельзя простить и не дать! – говорила мне Дина Рубина. – Это две вещи несовместные, как гений и злодейство! Едва только встанет этот вопрос, сразу давай, без промедленья, хотя бы ради мира на земле!..

* * *

– Сидим с Михалковым в президиуме на открытии “Книжкиной недели”, – рассказывает Яков Аким, – дети сделали поэтический монтаж, чтецы, певцы, танцоры, звучат приветственные речи, поздравления. Вдруг Михалков наклонился ко мне и сказал: “В-вот так и ж-жизнь пройдет…”

* * *

Ветеран журналистики Тильда Осиповна позвонила Люсе:

– Людмила Степановна, у меня в мае будет день рождения. Мне исполнится девяносто пять лет. Поскольку все мои знакомые умерли, я беспокоюсь, что мне никто не позвонит, не поздравит и не подарит подарков!

– Ничего подобного! – сказала Люся. – Я вас обязательно поздравлю и что-нибудь подарю! Что вам купить, только честно? Коробку конфет? Или большой торт? Или большую хорошую палку колбасы?

– Нет, если можно, пару плиток шоколада.

– И я купила ей ТРИ плитки шоколада, – сказала Люся. – Пришла и принесла. А она такая молодец, ни одной морщинки, легкий румянец играет на щеках, причесочка – а-ля двадцатые годы, грациозно ходит по квартире, пританцовывая, что-то напевает, все у нее старинное, и повсюду фантики от шоколадных конфет.

* * *

– Зачем ты отдаешь нам деньги, зачем? – недовольно говорила Люся. – Ты наша дочь, ты нас должна обдирать!

* * *

Яков Аким:

– Я был в издательстве “Детская литература”, и там такое запустение, как будто бы морили тараканов…

* * *

На книжном фестивале один французский издатель, выступая перед первоклассниками, на протяжении сорока минут рассказывал о своих занудных издательских проблемах, конфликтах с начальством, каких-то организационных обломах, финансовых неурядицах и пр. Да еще с последовательным переводом.

– Он что, не понял, что перед ним дети? – удивлялся Лёня. – Наверное, подумал, что это взрослые русские так выглядят!..

* * *

– Я ел вишни и задумался о смерти, – сказал Лёня. – Во вкусе вишни есть ощущение быстротечности жизни.

* * *

У нищего на картонке написано:

“Подайте в честь осеннего равноденствия!”

* * *

Коваль очень гордился своим неологизмом.

Это был глагол – “олорде́л”.

* * *

Отправляясь в Париж, Лёня спрашивает:

– Что тебе привезти?

– Привези мне ботинки.

Он обрисовал мою стопу для ботинка и все боялся, что его как начнут на таможне шмонать, примут этот рисунок за неучтенное произведение искусства, отберут и напишут телегу в Министерство культуры.

– А, ладно, – махнул он рукой, – скажу, что везу в Антропологический музей отпечаток ноги неведомого животного!

* * *

Сергей:

– У тебя, Марин, форсу много, а славы мало. Вот у Лёни славы – на весь мир. Хотя я не понимаю – почему…

* * *

Мой деверь пожаловался, что работать ему осталось два месяца до пенсии, молодые теснят, подпирают со всех сторон, а я, говорит он, как хромая утка.

– Тебя надо на “кладбище слонов”, – сказала папина сестра Надя. – У нас на работе было такое место – туда ссылались все доктора наук, старые завлабы, которых неудобно было выгнать взашей из-за их заслуг, вот они сидели в одном отделе на полставки, и все к ним приходили за советом.

* * *

Дизайнер Логвин, чей девиз “Жизнь удалась”, начертанный черной икрой по красной, прогремел на весь мир, – спросил у незнакомой девушки на выставке:

– Можно я вас поцелую?

– Нет.

– Я почему-то так и подумал, что вы откажете, – сказал Андрей.

– Ну и зря, – я вмешалась в их разговор. – Логвин, между прочим, лауреат Государственной премии!

– Лауреатов Государственной премии много, – она ответила, – а я одна.

* * *

В Ханты-Мансийске после выступления зашли с поэтами и менестрелями Андреем Усачёвым и Сашей Пинегиным в ресторанчик. Там на всю катушку гремела какая-то попса.

– Можно сделать потише? Или совсем выключить? – попросила я. – Тишины – на триста рублей!..

Усачёв:

– Тишины – на все!..

* * *

Владик Отрошенко:

– Мариночка! Мне от тебя звонили из журнала “Кукарекум”. А он глянцевый?

– Ну, в какой-то степени…

* * *

Мы с Лёней Тишковым чем-то отравились. Расстройство, всех тошнит, ничего не хотим, а есть-то надо. Купили мороженое. И оно нам очень понравилось.

– Вот у нас мороженое хорошо получается в стране, – говорит Лёня. – Единственный продукт!..

* * *

– Надо всегда быть румяным, – учила меня Люся. – Тогда все подумают, что ты веселый, потому что грустных румяных не бывает.

* * *

Наш сын Серёжа, давно мечтавший о северных странах, собрался на мыс Нордкап с восьмидесятилетней бабушкой и другими ветеранами журналистики.

– Но когда я увидел всю эту компанию возле разболтанного, видавшего виды автобуса, – рассказывал он потом, – мне стало просто не по себе. Я понял, что этим людям нечего терять!

* * *

Видимо, у меня раньше было здоровье очень слабое. Вот запись в дневнике 2 октября 1995 года: “Начала роман «Гений безответной любви». Написала одну страницу и потеряла сознание”.

* * *

Когда я завершила “Гения…”, вложив туда все горести-печали своей жизни, и отдала его в издательство “Лимбус Пресс”, редактор ответил, что не может напечатать мою вещь, поскольку у них нет для меня юмористической серии.

– Так давайте я лягу в основу! – воскликнула я.

– Ляжете, ляжете, – мне ответили.

Но больше не позвонили.

* * *

Зашли с Бородицкой подкрепиться в ЦДЛ. За соседним столом сидят две прекрасные блондинки. В буфете появляются Бахнов и Калашников, нежно приветствуют блондинок, берут кофе, коньячок и садятся к нам за столик. Мы страшно обрадовались, но все-таки спросили, почему они сели именно к нам.

– Из политических соображений, – серьезно ответил Калашников. – Потому что Бородицкая похожа на Анджелу Дэвис. А Москвина – на Долорес Ибаррури.

* * *

– Это у тебя сага, а не роман, – сказала Дина Рубина, прочитав “Гения безответной любви”. – Движение цыганского табора в неизвестном направлении. Куча народу скачет верхом и катится в кибитках, взметая столбы пыли. Только иногда кто-то отлучается, чтобы украсть коня…

* * *

Дина устроила “Гения…” в екатеринбургское издательство “У-Фактория”. Но рассеянный Тишков отправил им не последний, шестой, вариант романа, как мы условились, а второй. Голый, мокрый, взъерошенный, в мыле – “Гений безответной любви” выскочил из дома и буквально был высечен на граните.

– Неужели там все написано, что я написала? – я просто боялась заглянуть в книгу.

– Да-да, – отвечал Тишков. – Что ты написала, то там теперь и написано.

* * *

Лев Рубинштейн:

– Прочитал ваш роман. Мне понравилось.

– Не может быть! – говорю. – Неужели прочитали?

– Не верите? Там про одну любвеобильную тетку!

* * *

Игорь Иртеньев:

– Поди сюда, душа моя!.. Взял в поезд и прочитал. Порою в голос смеялся. Ни разу не всплакнул, врать не стану. Но в нескольких местах взгрустнулось…

* * *

– Ну, такая героиня – законченная идиотка! – сказал одобрительно Игорь Губерман. – Даже порой веришь в искренность того, что эта черта в полной мере присуща самому автору.

* * *

Анекдот от Андрея Бильжо.

Приличный молодой человек приводит домой пьяную бомжиху. Глаз подбит, и остальное в таком духе.

– Знакомьтесь, – говорит родителям. – Это моя жена Катя, она будет жить у нас.

Родители в ужасе.

– Ладно, не парьтесь, – он им сказал, – я пошутил.

Они с облегчением вздохнули.

– Я пошутил. Ее зовут Зоя.

* * *

Лёня и два его брата – старший Валера и средний Евгений – родились в уральском рабочем поселке Нижние Серги Свердловской области в семье учителя Александра Ивановича Тишкова. У них была своя корова, надо чистить коровник. Отец Александр Иванович, бывало, скажет Валере:

– Иди коровник чистить.

А тот под любым предлогом отлынивал.

Александр Иванович, в сердцах:

– Как ты жить-то будешь, вырастешь, коровник вычистить не сумеешь!

Валера отвечал:

– А может, я другим чем-нибудь займусь и мне это не понадобится.

Хотя навоз, Александр Иванович отдавал справедливость старшему сыну, Валера Тишков исправно транспортировал на огород.

– Ну, это потрясающе! – удивлялся наш сын Серёга. – Возил навоз в какой-то глухой деревеньке, а теперь директор института и академик!!!

* * *

В фильме “Борис Годунов” (Сергей Бондарчук снимал его с оператором Юсовым) Георгий Бурков сыграл бродягу-чернеца Варлаама.

– Бондарчук проверял каждый кадр и уже достал этим Юсова, – рассказывал Бурков, когда мы возвращались с озвучки моего Дикобраза. – В очередной раз он заглядывает в глазок камеры: “Ну как – хорошо?”, а Юсов – ему: “Не перехорошить бы, Фёдорыч…”

* * *

– В “Ностальгии” Тарковского все красиво, – сказал Яков Аким, – но как будто он очень старался, чтобы никто, не приведи бог, не улыбнулся. И этого добился. Нет человеческого жеста – хотя бы Янковский лиры, что ли, пересчитал…

* * *

Валерий Александрович Тишков рассказал анекдот.

Встречаются два земляка, вместе родились и провели молодость в деревне, потом один уехал, стал академиком. Зовет он к себе своего друга юности. Тот его спрашивает:

– Ну, что ты делал все эти годы? Чем занимался?

Ученый показывает на один шкаф:

– Вот, видишь? Эти книги я написал.

Показывает на другой:

– А эти книги написали мои ученики.

– Знаешь, о чем я сейчас подумал? – спрашивает земляк.

– О чем?

– Помнишь, мы с сенокоса ехали на телеге? Ты правил лошадью, а я с Танькой на копне сена. И она все проваливалась. Я и подумал: вот бы все эти книги – да ей под задницу!..