Текст книги "Мусорная корзина для Алмазной сутры"

Автор книги: Марина Москвина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

16

У жены Степана Фаины в деревне Семёнково Серебрянопрудского района Тульской области жила семья Посиделкиных: мать Аграфена Евдокимовна, две сестры – Маруся и Анна – и брат Василий. Спасаясь от голода, все они переехали в Москву и поселились у Фаины со Степаном в их однокомнатной квартире в Большом Гнездниковском переулке.

Степан всех приютил, кормил, одевал, но каждое утро собирал своих родичей вокруг себя и, прежде чем сесть за стол завтракать, часа полтора или два обучал их буддизму Чистой Земли.

– Не ищите славы и счастья в этой жизни ценой недостигнутого просветления и грядущего страдания, – он говорил, восседая на своем кресле среди пятерых Посиделкиных. – Старайтесь! Старайтесь! Чувствующие существа должны спасать себя сами. Будды не могут это сделать за вас. Если бы они могли, Будд было бы уже столько, сколько песчинок пыли! Каждый был бы теперь спасен. Тогда почему вы и я все еще мечемся в волнах жизни и смерти, вместо того чтобы стать Буддами?…

Надо сказать, что этими своими речами, исполненными убойной космической энергии, Степан Степанович Гудков очень сильно всех доставал. Особенно брата Василия, давно свернувшего со столбовой дороги постепенного просветления, по которой столь неуклонно шагали его дед и прадед, в конце концов уподобившиеся Буддам.

Василий первым подавал голос на исходе второго часа:

– Мы люди темные, деревенские, – заводил он свою волынку, – нам непонятна, Степа, твоя городская премудрость.

Степан ему – моментально:

– Остается ли человек в заблуждении или испытывает озарение, это зависит от него самого, а не от того, где он обитает: в городской или сельской местности.

– Мы ваши бедные родственники, – жалобно продолжал Василий. – Мы к вам приехали не за наставлениями, а покушать. Если я сейчас же не сяду завтракать, я подохну от голода.

Степан – этому испорченному сыну небес:

– Волны моря поднимаются и опускаются. Но море от этого не прибывает и не убывает. Формы могут приходить и уходить, но чудесная сущность реальности не увеличивается и не уменьшается. Дохни, Вася! На твоем могильном камне будет начертано: «Сдох, не дождавшись завтрака».

– Можно, я его убью? – спрашивал всякий раз Василий у своей мамы Аграфены Евдокимовны.

Но мама ему не разрешала.

17

Аграфена Евдокимовна Посиделкина – мать Маруси, Фаины, Анны и дядьки Василия была простая деревенская неграмотная бабуся, кругленькая, румяная, как яблочко наливное, хотя ее звали Груша. Много раз бабушку Грушу пытались обучить грамоте, но она оказывала отчаянное сопротивление.

– Все это мне лишнее! – отвечала она.

Бабушка Груша знала главное, то, что действительно необходимо в жизни человека. Я имею в виду, что, несмотря на свою абсолютную неграмотность, она великолепно умела считать. Аграфена Евдокимовна Посиделкина была прирожденным мастером, даже, можно сказать, виртуозом устного счета. Она еще в деревне Семёнково этим отличалась. К ней все старушки приходили консультироваться – что им на рынке почем продавать, и какую выручку домой принести, и как при своей темноте и неграмотности не обсчитаться и не оказаться в убытке. Соседи просто диву давались, до чего она быстро и точно в уме все могла подсчитать.

Когда бабушка Груша переехала в Москву, она часто ходила в Елисеевский магазин. Там тоже продавщицы удивлялись, как эта простая деревенская бабуля мигом обнаруживала, если они сдачу неправильно давали. Причем не только ей, но и другим покупателям.

Однажды Аграфена Евдокимовна в своем черном платочке стояла в очереди за неким почтенным господином в шляпе, в очках и с можжевеловой тростью. Вдруг она видит – его обсчитали.

– Вас, – говорит, – обсчитали, отец мой родной. Вам не додали тридцать три копейки.

Он проверил – верно, именно тридцать три копейки!

– Спасибо, гражданочка, – он говорит, – я, видимо, замечтался и не заметил. Хотя я профессор и даже автор учебника по высшей математике. Финкельштейн Лазарь Моисеевич.

– А я бабушка Груша, – представилась Аграфена Евдокимовна. И приветливо добавила: – Неграмотная.

– А как вы обнаружили, что меня обсчитали? – спросил Лазарь Моисеевич. – Причем с такой точностью?

– Почуяла, – отвечает бабушка Груша.

– Ну, вы ведь умеете прибавлять, вычитать? Таблицу умножения знаете? – заинтересовался Лазарь Моисеевич.

– Нет, сударь мой, не знаю.

– А, например, вы сможете сосчитать, сколько будет – три с полтиной прибавить к четырем рублям? – спрашивает профессор.

Бабушка Груша:

– Зачем это вам?

– Дочь купила на рынке двух поросят, взяла с собой десять рублей, а сдачу принесла полтинник.

– Обманули ее, – говорит Аграфена Евдокимовна. – Прохиндеи! Если парочка поросят – семь с полтиной, два с полтиной должны были сдачи дать, а ее, золотой мой, на два рубля обсчитали. Может быть, зайдете к нам чаю попить?

– Охотно! – согласился Лазарь Моисеевич. – А если, к примеру, на даче, – они уже ехали в лифте, – мы с женой вырастили в огороде восемнадцать кабачков. Из них двенадцать мы собираемся увезти в Москву, а шесть продать соседям – профессорам математики и физики Чеснокову и Сорокину по семьдесят четыре копейки штука. Сколько мы получим от Чеснокова и Сорокина?

– Четыре рубля сорок четыре копейки, – сказала бабушка Груша. – Если они возьмут у тебя по такой спекулятивной цене. Тогда ты им и остальные отдай – плюс еще будет восемь рублей восемьдесят восемь копеек, чем плохо? За весь урожай получите с супругой тринадцать рублей тридцать две копейки. А в городе на рынке кабачки сейчас по сорок копеек, если к закрытию подойти, то и по тридцать пять найти можно. Возьмешь двенадцать кабачков – отдашь четыре двадцать. А восемнадцать штук обойдутся тебе, душа моя, всего в шесть рублей тридцать четыре копейки. Да ты заходи, батюшка, вот это мои дети. А это, дети, мой знакомый профессор математики Лазарь Моисеевич. Его в Елисеевском обсчитали. И дочку его обсчитали на рынке, она поросят покупала, а ей двух рублей недодали. Они всей семьей на даче растят кабачки.

Дочери Анна, Фаина и Маруся – с мужьями Гергардом, Степаном, отцом Никодимом и братом Василием прямо онемели от такого блестящего знакомства. А Лазарь Моисеевич Финкельштейн и бабушка Груша уединились на кухне, закрыв за собой дверь.

Тогда дети бабушки Груши столпились у двери и стали подслушивать.

– Моя лекция в университете длится шесть академических часов, – услышали они звучный баритон академика Финкельштейна. – В неделю я имею три присутственных дня. За каждый час мне платят двадцать семь рублей восемнадцать копеек. Сколько я должен получать в месяц? Уж не обманывает ли меня ректор университета?

– Зарплата у тебя хорошая, – не раздумывая, отвечала бабушка Груша. – Тысяча девятьсот пятьдесят шесть рублей девяносто шесть копеек в месяц. За такое место зубами надо держаться. На кабачках сейчас вряд ли проживешь.

– Не может быть!!! – воскликнул профессор Финкельштейн. – Я потрясен, как вы сосчитали?!! Впрочем, зарплата действительно неплохая, иной раз даже удается отложить на черную старость. Только вам, Аграфена Евдокимовна, доверю свою тайну вклада. У меня сейчас на сберкнижке девять тысяч восемьсот сорок восемь рублей пятьдесят семь копеек. И каждый месяц с зарплаты я регулярно кладу туда двести пятнадцать рублей восемнадцать копеек. До пенсии мне остается пять лет, плюс пять процентов годовых и тринадцатая зарплата. Не подскажете ли, на какую мне сумму рассчитывать, когда я уйду на заслуженный отдых?

А бабушка Груша:

– Деньги такие тебе набегут: тридцать семь тысяч пятьсот пятьдесят девять рублей сорок одна копейка. С голоду, сударь мой, не помрешь. Только б не раскулачили.

– А если взять, – закричал в страшном возбуждении Лазарь Моисеевич, – и на все – накупить лотерейных билетов по тридцать копеек штука. Сколько выйдет билетов?

– Не одобряю я эту твою идею, Моисеич! – строго сказала Аграфена Евдокимовна. – Сто двадцать пять тысяч сто девяносто восемь билетов – ты их зараз не утащишь! И всего десять копеек получишь сдачи. Риск-то какой большой, а ничего не выйграешь? По миру пойдешь?

В общем, дети бабушки Груши из-за двери только и слышали, как профессор высшей математики, мировое математическое светило Финкельштейн Лазарь Моисеевич в величайшем волнении восклицал:

– Невероятно!

– Потрясающе!

– Фантастика!

– Полностью за гранью человеческих возможностей!

– Да вы гений, Аграфена Евдокимовна, – возопил он наконец. – У вас феноменальные математические способности!

– Какой там гений, – скромно отвечала бабушка Груша. – Просто копейка рубль бережет, а денежки счет любят.

– А если денежки, поросят, кабачки, лотерейные билеты мы отбросим в сторону? – вдруг спрашивает профессор. – И возьмем абсолютно абстрактные цифры, например: триста восемьдесят шесть умножить на семьсот семьдесят два? Сколько будет?

А бабушка Груша:

– Откуда мне знать, Лазарь Моисеич, я же неграмотная.

– Ну, семь плюс восемь?

– Не спрашивай, Моисеич, не знаю.

– Не верю!!! – закричал заполошный Лазарь Моисеевич. – Вы меня просто хотите обдурить!

Сестры с мужьями и брат Василий за кухонной дверью даже испугались, что Лазарь Моисеевич бабушке Груше сейчас по шее надает. Хотя он и пожилой благовоспитанный академик, но их мать-старушка любого доведет до белого каления.

– А ну, посмотрите мне в глаза!!! – велел он бабушке Груше страшным голосом.

И тут она посмотрела ему в глаза, ее дети поняли это даже из-за двери по звенящей тишине, которая разлилась по всей квартире. И в ее глазах он увидел глубокий покой, бездонную чистоту, запредельную ясность и неподвижность.

– Она святая!.. – прошептал профессор Финкельштейн.

Ударом ноги он резко распахнул дверь на кухне, стукнув по лбу приникшего к дверной щели отца Никодима, пошатываясь, вышел в прихожую и, отказавшись от чая, ушел, позабыв на вешалке трость, перчатки и шляпу.

18

Бабушка Груша ходила в церковь, молилась, крестилась, но иногда, случалось, лукавила, мошенничала и подворовывала.

К примеру, гостит она у старшей дочери Маруси с ее мужем – священником отцом Никодимом. Пойдет – незаметно – из холодильника продуктов у них наберет – кефирчика, постного масла, сыра, пирожков, и едет с гостинцами к средней дочке – Фаине со Степаном. Все им отдаст, побудет у Фаины, потом без спросу, тайком, прихватит пару селедок и отнесет младшей дочери Анне. У той тоже втихаря из буфета отсыпет сахарного песка, конфет, печенья – вот и гостинец для сына Василия. А по секрету от Василия (уж он бы ей задал, если бы застукал!) – полную сумку гастрономических продуктов – Василий сало свиное любил, купаты, жирную колбасу, – такая радостная! – везет через всю Москву Марусе с Никодимом.

Дети ее ругали. А между тем, такой круговорот еды в природе шел всем на пользу, хотя в то время об этом никто не подозревал. Тогда ведь не знали, что в Индии есть наука – аюрведа, которая как раз и занимается подобными вопросами: это можно есть, это нельзя – в зависимости от индивидуальных особенностей организма. Бабушка Груша была стихийным мастером аюрведы. Поэтому ее родственники жили долго и умирали практически здоровыми.

Точно так же Аграфена Евдокимовна обращалась с полностью незнакомыми людьми. На вокзале, например. Ей дали комнату недалеко от Павелецкого вокзала. Тихая, незаметная, придет бабушка Груша в зал ожидания, внимательно окинет взглядом пассажиров, их багаж, отметит про себя, у кого из спящих одинаковые чемоданы, возьмет – раз-раз и чемоданы поменяет!

Раньше ведь не было такого чрезмерного разнообразия – все чемоданы были коричневые, фанерные, с кожаными или металлическими уголками и жесткой скрипучей ручкой.

Я думаю, и содержимое было довольно однообразным, но бабушка Груша считала, что всем это будет веселый сюрприз.

Обычно ее проделки сходили ей с рук, но как-то раз она все-таки попалась. Аграфена Евдокимовна шла в церковь Архангела Гавриила на Варварке, а на паперти сидел нищий с забинтованной ногой. И у него была картонка с просьбой: «Подайте на костыль!».

Груша оглянулась – видит, в садике на лавочке дышат свежим воздухом старик со старухой, а рядом с дедушкой – видавший виды потрепанный костыль. Тогда Аграфена Евдокимовна со всем смирением и кротостью, на какие только была способна, приблизилась со стороны газона к этой весьма пожилой, почтенной паре, чуть ли не у них на глазах взяла без разрешения костыль и отнесла на паперть нищему. Тот даже заплясал от радости.

В это самое мгновение старик, оставшись без своего верного потрепанного друга, внезапно обнаружил пропажу и поднял ужасный крик, мол, вот как в России относятся к герою, оставившему ногу на полях сражений.

А там же – в садике церковном – стояла чья-то инвалидная коляска.

Недолго думая Аграфена – хвать эту коляску! – и прикатила обобранному ею старику.

– Садитесь, – говорит, – дедуля! Довольно вам, – она сказала, – в вашем преклонном возрасте, как мальчишке, на костыле скакать. А вы, бабуля, до конца дней своих теперь своего дедулю на коляске будете возить, как младенца.

И с чувством выполненного долга пошла, наконец, в церковь.

Зашла, перекрестилась и прямиком направилась к небольшой, потемневшей от времени, с виду не слишком приметной иконе Архангела Гавриила. Та за колонной висела слева от алтаря. Про эту икону ходили слухи, что с помощью ее чудодейственной силы русские одержали несколько знаменитых воинских побед – ну, и среди других называли Ледовое побоище, Куликовскую битву и Бородинское сражение.

Тем временем из церкви на улицу выводят инвалида – хозяина той самой инвалидной коляски – большого парня с крепкими руками, но слабыми ногами. Вели его два бугая, видно, братья – уж очень они все трое были похожи друг на друга. И с ними мать-старушка.

Как мать увидела, что нет коляски, так за голову и схватилась.

– Люди добрые! – голосит. – У инвалида безногого коляску украли!!!

Вдруг наша бабушка Груша появляется из церкви, и на груди у нее под кофтой замотанная в платок чудотворная икона с изображением Архангела Гавриила.

Подходит Аграфена Евдокимовна к этой разнесчастной семье с голосящей на все лады матерью-старушкой, выуживает Архангела Гавриила и прикасается к слабым ногам инвалида. И хотя эта икона считалась отнюдь не целебной, а исключительно патриотической, ноги его, о великое чудо, окрепли! Да так, что ясно: никакая коляска этому бугаю теперь не понадобится лет семьдесят, а может, и семьдесят пять.

Из церкви служки бегут, протодьякон и сам настоятель – отец Михаил. Хватают бабушку Грушу, отнимают икону и тащат в милицию.

Короче, ее отдали под суд.

Была весна, конец апреля, Пасха, как раз когда она любила шататься по Ваганьковскому кладбищу, пасхальные яйца на могилах менять.

Бабушку Грушу выводят под конвоем, сажают на скамью подсудимых, и прокурор Альфред Штабель произносит обвинительную речь. Мол, иск предъявляет настоятель храма отец Михаил к Аграфене Посиделкиной, которая посреди бела дня утащила бесценную древнюю чудотворную икону – вполне возможно, кисти самого Андрея Рублева! – с изображением самого Архангела Гавриила!

– Граждане судьи! – проникновенно говорил прокурор. – Мы можем верить или не верить в утверждение истца, что на счету этой иконы несколько известнейших побед в истории нашего отечества. Стоило ее вынести на поле боя, – голос Альфреда Штабеля гулко и торжественно звучал под сводами зала районного суда, – как бы ни теснили нас вражеские войска, как бы ни напирали, кто бы там ни был – татары, французы, шведы – все обращались в позорное бегство!.. Так это или нет, однако налицо факт похищения общественной ценности, народного достояния! И мы не имеем права смотреть на это сквозь пальцы.

– Даже дотронуться до этой иконы – и то святотатство! – отметил в своем выступлении рассерженный отец Михаил. – А эта чертова старуха схватила своими руками и вынесла ее в мир из храма! Анафеме ее предать! И точка!

– Таким несознательным бабулям только в геенне огненной гореть! – поддержал настоятеля протодьякон.

– Да вкатать ей за это дело десять лет строгого режима! – крикнул со своего места служка.

Все трое, бедные, потом скитались по ссылкам да по каторгам, хоть и остались, хвала Всевышнему, живы. Но на суде тогда проявили суровую непримиримость и требовали отмщения.

Напрасно адвокат Никанорова Елена, молоденькая, неопытная, только в прошлом году закончила юридический факультет, звала к снисхождению, просила у судей дать бабушке Груше последний шанс начать новую честную жизнь. Никто и слушать не хотел. Суд был настроен очень враждебно.

Даже два брата чудом исцеленного инвалида оказались не на стороне подсудимой, поскольку ее непрошеное вмешательство лишило это почтенное семейство кормильца. Кто им теперь подаст милостыню, когда они все трое такие бугаи?

Бабушке Груше дали последнее слово, и это слово ее было таково:

– Дети мои! – сказала она, обратившись к своим родным. – Берегите себя! А ты, Степа, не обижай Васю!

Судьи встали, чтобы удалиться на совещание. И, судя по их строгим лицам, над Грушей за Гавриила нависло от трех до пяти лет самого натурального заключения.

Внезапно легкий ветерок пробежал по залу, запах ладана почувствовали все, даже те, у кого вообще не было обоняния, откуда-то послышался тихий звон колокольчиков, а на свидетельском месте возник странный персонаж с огромными крыльями, в золотом облачении, с нимбом над головой. В руке он держал скипетр, увенчанный геральдической лилией, обвитый лентой, на которой что-то было написано, неясно что.

Первым опомнился прокурор Альфред Штабель.

– Не понял, – говорит прокурор. – Вы кто будете, товарищ? Как ваша фамилия?

Пришелец молчал и с такою глубокой любовью смотрел на прокурора Штабеля, с какой на того с самого рождения в семье поволжских немцев, сосланных потом с берегов Волги в далекий уральский город Асбест, никто никогда не смотрел.

Он так смотрел на него, смотрел, смотрел, пока прокурор Альфред Штабель не заплакал.

– Гражданин! – подал голос тогда судья Тарасов. – Если вы что-то знаете по данному вопросу, – попробуйте пролить свет. В случае же, если вы забрели сюда случайно, то я вас попрошу очистить помещение.

Тут незнакомец как начал лить свет – на судей Тарасова, Прошкина и Реброва, на молодую защитницу Никанорову, на прокурора Альфреда, на публику, весь залил светом зал суда. Распахнулись окна, подул сильный ветер, лента со скипетра развернулась и затрепетала на ветру прямо над скамьей подсудимых, где как раз в платочке сидела наша дорогая бабушка Груша.

«РАДУЙСЯ, БЛАГОДАТНАЯ! – было начертано на ленте. – ГОСПОДЬ С ТОБОЮ!»

– Да это ж ваш Архангел Гавриил!!! – узнал его Степан Гудков, зять бабушки Груши, секретарь партийной организации Рогожско-Симоновского райкома партии.

– Господи Иисусе!.. – закричал настоятель храма и, осенив себя крестным знамением, повалился архангелу в ноги. За ним пали ниц протодьякон и служка.

Свет стал уже нестерпимо ярок, все зажмурились, а когда открыли глаза, его уже не было, лишь запах ладана оставался еще некоторое время, да тихий звон колокольчиков.

Само собой разумеется, церковнослужители, не сходя с этого места, сняли все свои обвинения. Однако судьи все равно удалились на совещание, чтобы не нарушать процессуальный судебный порядок.

И, посовещавшись, учтя все отягчающие, а также смягчающие обстоятельства, дали нашей бабушке Груше год условно.

19

Дочь бабушки Груши Анна училась на рабфаке. Окончив рабфак, она пошла устраиваться работать на кондитерскую фабрику «Красный Октябрь». Ее посадили за стол и дали шоколада. Все, что ей дали, она моментально съела. Ей дали еще. Она съела. Еще принесли – она съела.

– Хороший работник, – сказали в дирекции. – А то у нас тут такой закон: кто мало ест сладкого, будет воровать. А кто много… тот – честный!

20

Ее взяли на фабрику «сухарным мальчиком». В трудовой книжке до конца дней ее (она умерла в глубокой старости) было записано:

«Анна Кирилловна Посиделкина – сухарный мальчик».

21

Каждый вечер, когда Анна Кирилловна возвращалась домой со службы – с орденоносной ордена Ленина кондитерской фабрики «Красный Октябрь», она кричала с порога:

– Говна мне, говна!..

22

Однажды тетка Анна познакомилась с молодым человеком. Он был рабочим на заводе Гужона. Звали его Гергард Наполеонович Цвирко.

Получалось, что папу его звали Наполеон.

– Ты когда-нибудь видел своего папу? – спрашивала его тетка Анна.

– Никогда, – отвечал Гергард Наполеонович.

– А кто-нибудь видел его когда-нибудь?

– Нет, никто, – отвечал Гергард.