355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марина Ларина » Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака » Текст книги (страница 1)
Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака
  • Текст добавлен: 8 июля 2020, 03:34

Текст книги "Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака"


Автор книги: Марина Ларина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Марина Ларина
Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака…

© Подготовка, оформление. ООО «Харвест». 2014

Часть первая
Санкт-Петербург

 
Кандидат былых столетий,
Полководец новых лет,
Разум мой! Уродцы эти —
Только вымысел и бред.
 
Н. Заболоцкий «Меркнут знаки Зодиака», 1929

Глава первая
Опасное наследство

В клубе «Gardevias» в центре Санкт-Петербурга шла презентация альбома-трибьюта недавно распавшегося этно-арт-рок коллектива «Византия». Концерт был приурочен к годовщине смерти создателя «Византии» аккордеониста Сергея Голиарда, долгое время выступавшего в широко известной группе «Затока». Бессменный лидер «Затоки» Даниил Петухов разогнал половину старого состава музыкантов, способных, как он выразился в одном интервью, на собственные открытия. Среди изгнанных был и Голиард, и в самом деле сумевший создать толковый музыкальный проект.

Журналистка Настя Прокофьева вслушалась в знакомую мелодию и улыбнулась, вспомнив, как она брала интервью у «византийцев» восемь лет назад. В отличие от Петухова, мнившего себя духовным отцом Петербурга, у этих ребят не было и намека на заносчивость. Они были просты в общении и искренне любили музыку, в которой неустанно экспериментировали, пытаясь найти свое, единственно верное звучание. Как выразился тогда Сергей:

– Я всего лишь скрипка в руках духа, диктующего мне эти ноты, в которых слышится зов мирового пространства.

Настя брала интервью по заданию довольно крупного молодежного журнала, но обстоятельства изменились, и она опубликовала его в мелкой московской газетенке, где работала ее подруга Элла Михайлова, Элка из Сыктывкара – комиссар в юбке. Приехав в Москву и не поступив в выбранный ею вуз, она познакомилась на улице с фотографом из коммунистической газеты и осталась у него жить, а затем устроилась на работу в то же издание, в котором работал и ее гражданский муж. Она вела там рубрику «Красный репортер», а по вечерам бегала на концерты «Затоки», «Византии» и прочих петербургских рок-групп, гастролировавших в столице.

Концерт закончился, но Насте все еще не хотелось покидать место, где звучала эта чарующая музыка. Она словно боялась спугнуть саму себя, обретшую возвышенное состояние духа. И ей совершенно не хотелось возвращаться к обыденной суете и повседневному трепу. Настя Прокофьева вдруг ощутила усталость и нежелание заниматься в жизни тем, что давно уже ей опостылело. Публика потянулась к бару заказывать спиртные напитки, а журналистка, постояв еще некоторое время возле сцены, где музыканты убирали инструменты, собралась с духом и направилась к выходу. «Великое недолговечно, – вспомнилась ей фраза из кинофильма Андрея Тарковского «Ностальгия», – лишь малое имеет продолжение».

В тот самый момент, когда журналистка Настя Прокофьева вышла на улицу из клуба «Gardevias», на аэродроме в Пулково приземлился самолет спецрейса «Прага – Санкт-Петербург». Из салона самолета вместе с другими пассажирами вышел широкоплечий грузный человек в черном плаще. Этот человек, за которым неотступно следовали два телохранителя, быстро пересек зал аэропорта и сел в черный бронированный автомобиль.

Как только черный человек захлопнул за собой дверь, машина тронулась в путь. В кармане пиджака этого человека лежал камень, имевший историю почти в две тысячи лет. Где-то там, где решается судьба, круг замкнулся. И прошлое встретилось, скрестилось и сплелось с настоящим…

Рассеянно глядя в окно на покосившуюся крышу соседнего дома, Лаурета де Мазаурик думала о своем единственном сыне Себастьяне, которому она еще с отрочества предназначила службу в командорстве рыцарей духовного ордена Храма. Лаурета, как и многие другие жители христианизированного Юга Франции, наивно верила в то, что, отдавая самое дорогое ордену, она тем самым завоевывает расположение самого Иисуса Христа, благодаря чему его верные слуги рыцари-храмовники не оставят ее в беде ни при каких обстоятельствах.

У этих же «слуг» был свой корыстный расчет, была своя финансовая политика. Учрежденные ими командорства располагались на основных путях паломничества в средневековой Европе, одни из которых вели через порты Венеции и Марселя в Иерусалим, к Гробу Господню, а другие – в испанский город Сантьяго-де-Компостелла, где хранились мощи апостола Иакова. Путь в Сантьяго-де-Компостелла пролегал через земли южной Франции, которые назывались тогда Лангедоком. Там, в Лангедоке, недалеко от города Альби и находилось имение Лауреты и ее покойного уже супруга Жерара де Мазаурика.

Организованный по принципу дорожной полиции, призванной охранять паломников во время их путешествий на Ближний Восток, орден тамплиеров очень скоро показал всему миру, как можно делать деньги в буквальном смысле из ничего.

За охрану и сопровождение грузов по дорогам с Востока на Запад рыцари ордена Храма Соломона, названного ими так в честь разрушенного их предшественниками храма в Иерусалиме, брали определенный процент. Имущество отправлявшихся в путешествие паломников также можно было оставить в залог храмовникам, которые снабжали ссудой всех желающих посетить Святые земли. О богатствах и райских кущах Востока ходили тогда красочные легенды, и европейцы XII–XIII веков во множестве путешествовали туда и обратно.

Постепенно тамплиерами была создана мощная организация, опутавшая как сетью своими командор-ствами всю Европу и ставшая впоследствии прообразом современной банковской системы. Рыцари Храма первыми в средневековой Европе ввели понятие чека. Отправляясь в паломничество из одного города, обладатель такого документа, оставив свои драгоценности или земли в залог тамплиерам, мог получить необходимую ему сумму в другом городе, где также располагалось их командорство. Иногда это происходило уже на Востоке, где тамплиеры тоже имели свои представительства.

Путешествие, как правило, занимало несколько лет. Вернувшись же на родину после длительных странствий, паломник отдавал ордену взятую им сумму денег в обмен на залог. Доходы, полученные от использования залога, рыцарями Храма утаивались. Духовно-рыцарский орден богател также за счет безвозмездных пожертвований как от дворян, так и от людей низкого сословия – купцов и ремесленников, даривших тамплиерам дома, лавки, угодья.

Лаурета де Мазаурик, искренне веровавшая католичка, после смерти мужа решила довериться Богу и, следуя совету священника, целиком передала управление своими землями рыцарско-монашескому ордену.

– Я – женщина, – думала Лаурета. – И я не могу знать доподлинно, что хочет от меня Бог. Его слуги разбираются в жизни лучше меня. Они умнее меня и знают пути Господни. Наверное, я поступаю правильно. В день Страшного суда мне это зачтется, и Господь меня не забудет и спасет.

Сын Лауреты де Мазаурик Себастьян, возможно, предпочел бы рыцарским доспехам нечто другое, но, поскольку его судьба была уже заранее предрешена, достигнув надлежащего возраста, подтвердил свое согласие присоединиться к тамплиерам, уважив тем самым волю матушки. Пожив некоторое время после отбытия сына на службу одна в своем доме возле Альби, Лаурета в конце концов не выдержала одиночества и переехала к брату в Безье, где и пребывала в стенах его дома в думах о сыне.

В 1202 году Римским Папой был объявлен очередной крестовый поход на Ближний Восток. Вместе с другими французскими рыцарями туда отправился любимый и единственный сын Лауреты Себастьян, и вот шел уже второй год, как от него не было вестей.

– О, Боже, благодарю Тебя за то, что Ты позволил моему сыну припасть к месту, где ступала нога сына Твоего Иисуса Христа, – прошептала Лаурета, став на колени перед святым распятием, висевшим у нее в спальне. – Благодарю Тебя, и прошу благословить его благополучное пребывание на Святой земле… – Она сложила ладони под подбородком, устремила взгляд кверху и прочитала каноническую молитву, завершив ее словами: – Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Аминь.

Лик женщины был светел и ясен. Она представляла себе сына в святой Палестине и городе Иерусалиме, которых никогда не видела, но о которых много слышала от паломников, нередко проходивших через Безье. Ей воображению рисовались величественные картины борьбы Себастьяна с сарацинами и победы над ними под флагом с восьмиконечным крестом, таким же, какой рисовали на своем облачении крестоносцы.

А тем временем Себастьян, вопреки представлениям простодушной Лауреты, вместе с товарищами дрался не с сарацинами, а с единоверцами – православными христианами.

Такого поворота событий, какой совершился по прибытии Себастьяна де Мазаурика и других французских крестоносцев в Венецию для того, чтобы отплыть в Египет, который планировалось использовать как плацдарм для нападения на Палестину, никто не ожидал. Веницианцы подрядились доставить французских крестоносцев по морю к берегам Святой земли. Но поскольку вместо тридцати тысяч рыцарей для участия в крестовом походе в Венецию прибыло вдвое меньше, крестоносцы по причине своей малочисленности оказались не в состоянии оплатить корабли и провиант. Тогда крестоносцам была предложена коммерческая сделка. Вместо платы они должны были помочь венецианцам уничтожить их экономического соперника, портовый город Задар, расположенный на территории современной Хорватии, которая тогда называлась Далмацией.

Крестовый поход в Палестину находился под угрозой срыва, и воины Христовы согласились помочь в штурме и разграблении христианского Задара. На глазах Себастьяна вместо мусульманской крови сарацин лилась христианская кровь хорватов, и Себастьян деятельно в этом участвовал. Ему, как и всем прочим крестоносцам, очень хотелось попасть в Святую землю, легендами о которой полнился весь Лангедок, и этим желанием он оправдывал для себя участие в грязном деле разграбления Задара.

Перезимовать пришлось в Далмации, и Себастьян, томимый скукой и тоской по родине, впал в грех, увлекшись сероглазой славянкой Миленой.

«В конце концов, – думал он, – выбор за меня совершила моя матушка, и Господь меня простит, поскольку знает, что в мыслях у меня ничего плохого не было. Ведь поговаривают, что и сам Иисус Христос не чурался прелестей грешницы Марии Магдалины».

Ересь катаров была широко распространена в Лангедоке, где Себастьян провел детство. И до его ушей не могли не дойти катарские легенды о рождении от Христа детей Марией Магдалиной, которая, якобы переправившись из иудейской Галилеи в Марсель и поселившись во французской Галлии, соседствовавшей с Лангедоком, принесла на родину рыцаря де Мазаурика кровь Христа. Себастьян и верил и не верил этим легендам, но, как и многие, считал, что дыма без огня не бывает.

К тому же Себастьян за время пребывания в ордене тамплиеров был свидетелем разного рода телесных непотребств его рыцарей, по сравнению с которыми его связь с этой славянской девушкой выглядела не более чем проступком. Его молодое тело дышало жаждой жизни и так же, как у многих тамплиеров, рвалось из пут воздержания и ночью, и днем.

Надо сказать, что в ордене строжайше запрещалось плотское общение с женщиной, но если возникало сильное желание, рыцарям-монахам, чтобы унять его, не воспрещалось совокупляться друг с другом. И Себастьян однажды видел, как Великий магистр использовал юного брата Пейре три раза за ночь. Рыцарь де Мазаурик при этом прятался за ширмой в келье своего товарища, откуда он не успел выйти, когда туда заглянул магистр. Секс Пейре по принуждению с магистром был не менее отвратительным, чем сношения рыцарей с животными, чему также неоднократно был свидетелем Себастьян.

Душа Себастьяна отвергала срамные действа сотоварищей и напротив тянулась ко всему, что было связано с нормальными отношениями с женщиной. Он вырос в краю, где трубадуры воспевали куртуазную любовь к замужним дамам, а рыцари посвящали им свои подвиги, славя их имена. Себастьян наизусть помнил некоторые кансоны трубадуров Гильема Аквитанского и Бертрана де Борна, и сам пробовал себя в сочинительстве любовных песен. Особо обожал он поэму «Фламенка», по сюжету которой главный герой рыцарь Гильем для того, чтобы иметь возможность лицезреть обнаженной свою возлюбленную Фламенку, прорыл подземный ход из гостиницы, где он жил, к бане, в которую ходила дама его сердца. Эротика текста пленяла его своим очарованием, и Себастьян нередко предавался грезам о женщине. Теперь же строки любимого текста «Фламенки» ассоциировались у него с конкретным образом сероглазой Милены. И думать о ней ему было намного приятнее, чем наблюдать за мастурбацией или содомией братьев-тамплиеров.

Но зима скоро прошла, и встречи со славянской Фламенкой прервались. Вместо завоевания Египта крестоносцам снова предложили поучаствовать в коммерческом предприятии по восстановлению на троне низложенного Византийского императора, который попросил о помощи, суля за нее большое вознаграждение. И тамплиеры, среди которых был и Себастьян, так и не достигнув Иерусалима, с благословения Римского Папы, заинтересованного в ослаблении православного государства, направились на штурм всеславной столицы Византии города Константинополя. С лета по апрель следующего 1204 года в Константинополе шла борьба за власть, и крестоносцы, так и не получив обещанных денег ни от восстановленного у власти императора, ни от сменившего его преемника, вынуждены были прозябать под стенами великого города.

Взору юного рыцаря де Мазаурика во всем своем великолепии предстала византийская столица. Он восхищался ее храмами и церковным убранством, возвышенной архитектурой дворцов, изысканными нарядами и укладом жизни. Теперь Себастьяну его малая родина казалась отсталой провинцией, где даже главные города не могли сравниться с рядовыми селениями великой Византии, преемницы Римской империи. Он никогда не видел ни таких фресок, ни таких изысканных орнаментов, которыми поражали его взор здания Константинополя.

Но и роскоши Константинополя удивляться Себастьяну долго не пришлось. Святое воинство, выступавшее под именем Христа, вскоре вступило в конфликт с взбунтовавшимся местным населением, не желавшим платить повышенные налоги, чтобы содержать крестоносцев. 12 апреля 1204 года крестоносцы штурмом взяли Константинополь и предали его святыни и памятники разрушению. Такого вандализма, с которым рушилось все то великолепие, которое он мог наблюдать в столице Византии, бедный рыцарь из Окситании еще не встречал. На его глазах гибла красота, которой он еще совсем недавно так восхищался. И теперь он сам вынужден был участвовать в ее уничтожении, выполняя воинские распоряжения.

Когда бои продвинулись до собора Святой Софии, где содержались христианские реликвии, перевезенные когда-то римскими императорами из Иерусалимского храма, рыцарь де Мазаурик ворвался в хранилище. Там под стеклом на расшитой золотой нитью серебристого цвета подушечке лежало копье Лонгина, которым, по легенде, римский легионер проткнул между ребер тело Иисуса Христа. Рядом в алмазном обрамлении покоились остатки креста, с которого сняли Иисуса, и гвозди, которыми его к кресту прибили, а также хрустальный сосуд, где якобы хранилась его кровь. Внимание рыцаря из Окситании, растерявшегося при виде этих бесценных реликвий, привлекла чаша, из которой, по легенде, Иисус пил во время Тайной вечери накануне Пасхи. Сине-зеленый камень, который украшал эту чашу, приковал к себе взор Себастьяна и вынудил его действовать. Секундой позже чаша нырнула в поясную сумку рыцаря де Мазаурика.

Еще через пару часов, когда окончился бой, и другие христианские реликвии оказались в руках у крестоносцев, чтобы позже всплыть уже в Западной Европе. После дикого разгрома, устроенного крестоносцами в Константинополе, Византия уже не смогла оправиться. Многие памятники античного искусства исчезли навсегда. Часть населения погибла, храмы были разрушены. На обломках Византийской империи позднее было создано государство крестоносцев. Полвека спустя византийцы с помощью турок снова отвоевали Константинополь, а в XV веке Византия исчезла как государство уже навсегда.

Но это была уже другая эпоха, в которой место старой Римской империи прочно заняла новая Священная Римская империя с германским ядром, вокруг которого объединились земли Чехии, Италии, Швейцарии, Нидерландов и Бельгии.

Себастьян де Мазаурик, вернувшись после позорного четвертого крестового похода к матери в Лангедок, примкнул к катарам, которые видели в католической церкви, грабившей местное население, заклятого врага. Будучи дуалистами, катары приписывали все мирские установления, связанные с угнетением человеческой воли, Сатане, который возымел власть в душах людей на земле, а истинным Богом считали Любовь, которая обреталась в чистых, незамутненных ложью, межлюдских отношениях.

Такие взгляды на мир были Себастьяну по душе. Они были гармоничными, не принуждали его к разладу с самим собой. Себастьяну грели душу также воспоминания о славянской красавице Милене. Память о ней жила в его сердце. И он, наверное, был бы счастлив, если бы узнал, что у нее в Далмации родился от него сын.

Чаша, которая он вывез из оккупированного крестоносцами Константинополя, была передана им на хранение общине катаров. Себе он оставил только камень, который, словно нарочно, откололся от нее при переезде из Константинополя в родной Лангедок. Он носил его как талисман из Святой земли в кожаном мешочке на шее и завещал своему слуге Морису передать камень катарам в случае его смерти.

Спустя пять лет после разграбления Константинополя Папа Римский объявил очередной крестовый поход, теперь уже против непокорных еретиков Лангедока, не желавших подчиниться церковникам и французской короне. Поводом послужило убийство в Лангедоке папского прелата.

Было жаркое лето 1209 года, когда крестоносцы подступили к городу Безье и потребовали, чтобы все католики покинули город. После того, как горожане не подчинились, город был взят штурмом и отдан на разграбление. Кровь в Безье лилась рекой. Папские крестоносцы вырезали всех подряд от мала до велика, не глядя ни на пол, ни на возраст. И делали это они по прямому распоряжению папского ставленника Арнольда Амори, курировавшего крестовый поход, который на вопрос рыцарей, как отличить католиков от катаров, спокойно ответил:

– Убивайте всех. Господь признает своих.

Последними словами Себастьяна, который упал пронзенный копьем крестоносца, были:

– Вот и все. Оказывается, умирать не страшно… А я думал…

Копье прошло возле самого сердца, обильно окропив кровью благородного рыцаря Лангедока камень, который висел у него на шее. Рядом с господином лежал его слуга, кровь из расколотой головы которого струилась подобно водам протекавшей через Безье реки Орб.

После жестокой резни в городе Безье еще долго бесчинствовали бродяги и нищие, грабя дома и выворачивая карманы благородных сеньоров, валявшихся на улицах в лужах засохшей крови. Один из этих бродяг по прозвищу Роже Косой добрался до тела Себастьяна и завладел драгоценным камнем.

Роже Косой погиб от руки таких же, как он, нищих и попрошаек, которые в драке на площади в Монпелье, девять месяцев спустя после описанных событий, распороли ему живот. Кровь снова залила камень, зашитый у бродяги Роже в штанах. Эту драгоценность обнаружила прачка Аурелия, жившая в доме неподалеку от площади, которая стянула с бродяги штаны, чтобы перешить их на портки детям.

Аурелия отнесла камень в лавку к старьевщику Исааку, запросив за него несколько золотых монет. Прижимистый Исаак, разумеется, тут же сбил цену, однако Аурелия осталась довольной и теми крохами, которые ей столь неожиданно перепали. Так в первый раз за историю своего существования сине-зеленый камень, украшавший некогда легендарную чашу, стал объектом купли-продажи.

После этого камню пришлось пролежать около двадцати лет в земле, закопанным во дворе дома еврея-старьевщика. Времена были неспокойные. В Лангедоке все еще истребляли еретиков, то и дело бунтовавших в городах и селениях. И Исаак решил выждать время, закопав свое столь нечаянно свалившееся на голову богатство в землю.

А в Окситании набирала силу инквизиция. Крестоносцы с их военным разбоем отошли на задний план. Теперь еретиками занимались братья-инквизиторы из ордена доминиканцев, которые с замечательным усердием отправляли их на костер в Альби, Тулузе, Нарбонне. Одним из последних оплотов катаров была крепость Монсегюр, где и хранилась чаша, вывезенная катарами из Безье накануне гибели этого города.

В 1244 году, когда Монсегюр пал, а всех его жителей сожгли, чаша отправилась в путешествие по Европе вместе с бродячими музыкантами и жонглерами, которым ее передали на хранение катары Монсегюра. Возглавлял труппу Николя Аверони, бедный сочинитель серенад и сервентов.

Камень же к тому времени был уже извлечен из-под земли и продан проезжему купцу Геральду, направлявшемуся из Барселоны через Монпелье в Париж.

Исаак получил за этот камень достойную плату, но деньги не пошли ему впрок. Его зарезали грабители в собственном доме, а все золото, конечно же, пошло прахом.

Новый обладатель камня не продал его, а подарил факультету искусств Парижского университета, где учился его сын Аймерик.

О происхождении реликвии догадались только более чем полвека спустя, когда студентам и преподавателям университета стали доступны рисунки византийских художников, на которых в цвете изображалась та самая чаша с глазоподобным сине-зеленым камнем.

Еще некоторое время камень лежал в университетском музее минералов, а затем студент Эрик Флефри украл его для своей возлюбленной Жеральдин Брейтон. Поклонник творчества средневековых поэтов Вольфрама фон Эшенбаха и Кретьена де Труа, сочинивших легенду о Граале, он почти поверил в волшебные свойства этого камня, способного, согласно легенде, лечить любые болезни.

Дело в том, что любимую матушку Жеральдин мучили сильные головные боли, она чахла прямо на глазах, и поскольку медицина XIII века не продвинулась дальше применения пиявок и кровопускания, бедная женщина пребывала в отчаянии, надеясь только на чудо. Это чудо, по мнению Эрика, и должен был явить Грааль.

Но камню так и не суждено было попасть в дом мадам Брейтон на бульваре Сан-Мишель. Эрика Флефри, студента факультета искусств, на перекрестке улиц сбила мчавшаяся невесть куда карета. Он ударился головой о мостовую и тут же испустил дух. Камень украл некий Клод Балле, который нагнулся над распластанным на мостовой Эриком, заметив у него в руке что-то блестящее.

В тот же вечер Клод Балле отправился на Монмартр, где его приняла в свои объятия куртизанка Жозетта Декруа, которая и получила красивый камешек в качестве платы за свои услуги.

Малышка Жозетта сразу смекнула, что доставшаяся ей драгоценность поможет ей выпутаться из того дерьма, в котором она пребывала, каждый день продавая свое тело за гроши. И фламандский нюх ее не подвел. Вернувшись, некоторое время спустя, из Парижа в родной город Брюгге Жозетта продала камешек пражскому купцу, который дал ей за него хорошие деньги. Бывшая куртизанка купила себе домик и открыла лавку по продаже разного снадобья. Никто больше не называл ее малышкой, и она почувствовала себя настоящей госпожой, когда женила на себе лавочника из Брюгге, что позволило им объединить их маленькие капиталы.

О Граале вновь вспомнили в эпоху чешского короля и императора Священной Римской империи Карла IV Люксембурга, деятельность которого во многом определила в XIV веке расцвет чешской культуры и государственности. Чех по матери, Карл Люксембург, в отличие от отца Яна Люксембурга, предпочитавшего Чехии Францию и путешествия по другим странам, любил Чехию и сделал все возможное, чтобы его правление способствовало ее экономическому и политическому подъему. В Праге был открыт университет и началось строительство комплекса Новый град. В тридцати километрах от Праги, на скалистом берегу реки Бероунки был построен замок Карлштейн, что в переводе с немецкого означает «Карлов камень». Там король-патриот разместил сокровища Священной Римской империи, королевские регалии и христианские реликвии, которые он собирал по всему миру.

С Францией Карла IV связывали тесные родственные связи. Его родная тетка, сестра Яна Люксембурга, была супругой брата французского короля, и сам Карл много времени в детстве проводил в Париже. Поэтому не было ничего удивительного в том, что французский король подарил Карлу IV два терна из венца Христова, которые хранились в церкви Сан-Шапель в Париже. В Мантуе в монастыре бенедиктинцев чешский король приобрел губку, которой смачивали губы висящего на кресте Иисуса, а также большой обломок этого самого креста с отверстиями от гвоздей. А копье Лонгина перешло к нему от прежних императоров, должность которых в Священной Римской империи, объединившей много земель, была выборной.

Впрочем, никому доподлинно не было известно, то ли это копье, которым пронзили тело Христа. Дело в том, что в средневековой Европе в те времена любая христианская реликвия ценилась дороже золота. И предметов, имитирующих подлинные христианские реликвии, по всей Европе расплодилось немало. Но Карл IV не жалел ни денег, ни времени на то, чтобы отыскать и собрать в одном месте все, что считал важным и нужным.

Не хватало той самой чаши, которую средневековые поэты назвали Граалем и которая хранилась ранее в соборе Святой Софии в Константинополе. И Карл IV разослал гонцов по всей империи, суля тому, кто найдет и принесет ему Грааль, огромное вознаграждение.

И чаша, действительно, вскоре нашлась. Ее привез из Амстердама потомок той самой семьи жонглеров-музыкантов, происходивших от южнофранцузских катаров. Камень, украшавший когда-то чашу, нашелся еще ближе, в самой Чехии. Он осел у одного пражского бюргера, который и принес его на показ сначала в университет, а потом в королевский дворец. Король, действительно, сдержал свое обещание и щедро вознаградил всех, кто доставил ему детали реликвии.

Теперь желанный им Грааль был в его руках. Камень, который когда-то носил в качестве талисмана окситанский рыцарь Себастьян де Мазаурик, снова соединился с чашей. Все собранные Карлом IV реликвии были размещены в капелле Святого Креста, которая находилась в Большой башне замка Карлштейн. Женщин в эту капеллу никогда не пускали, поскольку персоны женского рода в Средние века в среде католиков считались заведомо греховными существами.

Замок был построен по многоуровневому принципу. По замыслу Карла IV, видевшего в своей любимой Чехии преемницу Палестины, Карлштейн представлял собой имитацию Святой горы в Иерусалиме, по которой паломники должны были подниматься, преодолевая ярус за ярусом. На самом нижнем уровне был построен внешний двор, где слуги занимались хозяйственными работами. Там также располагалась колодезная башня, которая нависала над рекой.

В XV веке, когда чуть ли не вся Чехия поднялась на борьбу против засилья католической церкви, объявленные Папой Римским еретиками табориты осадили замок Карлштейн, в котором хранились сокровища чешской короны. На знаменах таборитов была изображена та самая чаша Священного Грааля, которую воспевал средневековый Запад. Иногда рядом с чашей можно было видеть еще и гуся в память о сожженном на костре инквизиции Яне Гусе, бывшем ректоре Пражского университета, который открыто обличал нравы развращенного всевластием духовенства, требовал реформы Церкви, выступал против немецкого засилья в Чехии.

Делом принципа для таборитов было добыть этот самый Священный Грааль, хранившийся в стенах Карлштейна, чтобы использовать его силу в своей борьбе за свободную Чехию. И они шесть месяцев стояли под замком, безуспешно пытаясь сокрушить его стены каменными ядрами. Когда табориты сняли осаду Карлштейна, мало кто знал, что в последний момент слуге бургграфа замка Мирко Татичку все-таки удалось передать им Грааль.

Еще в детстве, лазая с собакой по окрестностям замка, Мирко обнаружил заброшенный подземный ход, выводивший из башни к реке, и никому об этом не сказал. Когда начались гуситские волнения, он, который как и многие другие чехи ненавидел церковников и немцев, решился выкрасть заветную чашу из капеллы Святого Креста.

Мирко верил, что чаша поможет его народу победить, и не побоялся рискнуть ради этого своей жизнью. Его смертельно ранили выстрелом сверху солдаты, которые обороняли замок. Но чашу Мирко все-таки передал одному из таборитов, хотя так и не успел ничего рассказать о тайном подземном ходе, который мог открыть гуситам дорогу в замок.

Табориты отступили, так и не захватив замок, но с чашей. И еще двенадцать лет они стойко сопротивлялись врагу, пока не были разгромлены под местечком Липаны на севере Чехии. После поражения в этой битве отряд таборитов под руководством гетмана Яна Рогача из Дубы еще удерживал несколько месяцев крепость Сион недалеко от Липан, отражая атаки противника. Когда Рогачу стало ясно, что больше держать осаду крепость не сможет, он приказал табориту Томашу Желенке спрятать Грааль, зарыв его в землю под стенами крепости, что тот и исполнил. После того, как крепость пала, Рогача и других захваченных в плен таборитов привезли в Прагу и казнили. Томаш Желенка погиб в бою. А часть таборитов отошла в Словакию, где поддержала восстание тамошних крестьян.

Много позже, уже в социалистической Чехословакии, на месте разрушенной крепости Сион проводились археологические раскопки. В составе экспедиции был и очевидец событий весны 1968 года студент Ярослав Муриц. Он хорошо помнил, как советские танки шли по Праге, где мирное население выступало с демонстрациями протеста против введения советских войск. Он помнил, как вместе с мамой и маленькой сестрой попал под разгон этой самой демонстрации, и мать погибла под дубинками чешских полицейских, прикрывая дочь. И Ярослав люто ненавидел не только СССР, но и покорное ему чешское правительство. Возможно именно это обстоятельство коренным образом повлияло на весь ход дальнейших событий.

Окончив исторический факультет Карлова университета в Праге, Ярослав Муриц устроился на работу в Институт археологии. Он женился по страстной любви на однокурснице, но с течением лет любовь остыла, появилось четкое осознание того, что они с женой совершенно разные и, более того, чуждые друг другу люди. Михаэла Мурицова вместе сыном Яном после развода переехала в Карловы Вары, где вновь вышла замуж.

Муриц-младший на дух не переносил своего отчима и коротал время между Карловыми Варами и Прагой, нередко наведываясь к отцу. Вот и сейчас он пришел к нему на улицу Желевского, намереваясь задержаться у него на несколько дней. Яну было двадцать лет, и он только что окончил профессиональную школу. В этой школе он основательно подсел на наркотики, о чем отец только догадывался. Ярослав, впрочем, предпочитал делать вид, что ничего не замечает, когда искоса бросал взгляд на синюшную физиономию своего отпрыска. Он полагал, что во всем виновата Михаэла, лишившая его возможности ежедневно видеть и воспитывать сына, за которым и сама должна была неусыпно следить.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю