Текст книги "Марсианка (СИ)"

Автор книги: Марина Катафьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Ракета медленно опускалась на лётное поле. Из кормовых дюз било пламя, поднимавшее в воздух всё, что успело нанести на плиты космодрома. Жёлто-коричневые клубы песка накрыли замершие подъёмники вокруг грузовых ракет, загнали в укрытие контейнеровозки и разочаровали тех, кто поднялся в наземную часть города посмотреть на посадку.

   Ещё бы, такое событие! Пассажирские ракеты не летали к Марсу уже девятнадцать лет.

   Я наблюдала посадку с вершины холма за городом. С вершины – это громко сказано. Город строили на равнине, поэтому я довольствовалась низким, как будто приплюснутым холмом в четырёх километрах от шлюза. Сидела, глазела на космодром и любовалась горами на западе. Обычно их скрывала поднятая ветром пыль, но второй день царило затишье, и я рассматривала рыжеватые осыпи на горных склонах.

   Марс показывал себя во всей красе. Прощался.

   Устав щуриться, я прибавила затемнения на шлеме. Нечего и говорить, постоянные ветра порядочно отравляли нам жизнь, но они же создавали пылевую завесу, которая приглушала резкий солнечный свет. Как можно жить на планете, где солнце ещё ярче?

   Нос ракеты скрылся в песчаной туче. Села.

   Я откинулась на спину, подкрутила терморегулятор скафандра и уставилась в небо – светлое, белёсое. Где-то там нас ждала Земля.

   Проект «Марс-4» сворачивался. Грузовые ракеты заполнялись ценным оборудованием и результатами исследований, остальное скармливали утилизаторам. Завтра мы переедем в ракету, вот в эту, которая только что села. Демонтируем что не успели, законсервируем что не разобрали – и на старт.

   Законсервируем. Как будто сюда кто-то вернётся.

   Поднявшись, я отряхнула скафандр и побрела вниз по пологому склону. Над космодромом висело облако мелкого, летучего марсианского песка, который скрывал оживление на лётном поле. Вокруг ракет наверняка уже сновали машины, в подземной части города люди вернулись к прерванным делам. Одной мне нечем заняться – вчера меня освободили от работы. Мол, попрощайся с родиной.

   Девятнадцать лет назад, когда люди только-только прилетели с Земли, им было не до детей. Чужая для них планета, постройка города Марс-4 – не сказать, чтобы шла настоящая борьба за жизнь, но вроде того. Тем не менее через год появилась я.

   Первый человек, родившийся на Марсе.

   Следующий ребёнок родился только через шесть лет. Потом народ немного осмелел, и сейчас нас уже четверо. Каждый из нас становился сенсацией, но мне перемывали кости дольше всех.

   Обо мне писали в сети и в газетах, рассказывали в новостях, обсуждали в блогах. Там царили разброд и шатание. Всерьёз рассуждали, человек ли я. Долгая жизнь на Марсе накладывала отпечаток даже на взрослых – что же чужая планета сотворит с ребёнком?

   – Ничего страшного, – объяснил мне Алексей Владимирович. Начитавшись всяких ужасов, я прибежала к знакомому врачу. Кстати, единственному на Марсе педиатру. – Твой организм подстраивается под условия окружающей среды, он хочет, чтобы тебе здесь было комфортно. Другое дело, если придётся лететь на Землю.

   Какая Земля, сюда переселялись насовсем. Казалось, исполнилась голубая мечта земных учёных – началась колонизация других планет. Однако спустя девятнадцать лет мы полностью зависели от земных поставок и ничего не могли предложить взамен. Разве что сенсации вроде меня.

   Такие сенсации обходились слишком дорого. Денег у Земли не было.

   Я прошла шлюзы и выбралась из скафандра. Погружённая в мысли, я двигалась на полном автомате, даже не обратила внимания, кто сидел на контроле. Кто-то знакомый, раз дёргать не стал.

   – Па-аберегись!

   Отскочив, я прижалась спиной к переборке. Мимо проползла грузовая тележка, на задке которой пристроился Саныч.

   – Привет, Катюш! – тележка остановилась. – Чего, думу тяжёлую думаешь?

   – Вроде того.

   – Залезай, подвезу! Тебе куда?

   Да никуда, если честно. Я пожала плечами.

   – Спасибо, я пройдусь.

   – Что, с работы сбежала?

   Последние два года я числилась стажёром у наших программистов. Меня туда пристроили сразу после того, как не стало родителей. Несчастный случай. Моим опекуном стал дядя Гена, который сейчас учитель. Он следил, чтобы я не оставалась одна, он же придумал эту стажировку параллельно с учёбой.

   Вчера Григорий Андреевич сказал, что я захочу попрощаться с родным домом и обдумать дальнейшую жизнь, поэтому я свободна до самого отлёта. Вот спасибо.

   – Меня отпустили.

   – Выходной? – обрадовался за меня Саныч. – Тогда просто так покатайся.

   Времени у меня полно. Вся жизнь, можно сказать.

   Я пристроилась рядом с Санычем. Так и поехали: он вполоборота, я спиной по ходу движения. Серые стены ползли мимо со скоростью гружёной и неповоротливой тележки.

   – Ну что, Катюш, хочется на Землю?

   – Там много интересного.

   – Это понятно, а что больше всего хочешь посмотреть, куда поедешь?

   Я знала.

   – На море, к Тихому океану.

   – На море хорошо, – воодушевился Саныч. – Можно рыбу ловить, можно на лодке плавать, на вёслах ходить. А лучше парус поставить. Парус поднимешь, ветер поймаешь, сама лежишь, куришь... не, курить не надо, просто по сторонам глазеешь, а лодка плывёт себе, покачивается, представляешь? Хорошо!

   Интересно, я бы смогла научиться плавать? На Марсе попробовать негде, воды-то мало, даже мелкодисперсный душ через пять минут автоматически отключается. Каждый из нас хоть раз стоял покрытый подсыхающей корочкой геля и гипнотизировал кран, пока вода не включится снова – а это целых десять минут. Быстро привыкаешь следить за временем.

   – На Луне тоже моря есть, знаешь? – собеседник Санычу никогда не требовался. – Не такие, как на Земле. В них и воды-то нет, сама понимаешь, но вообще мне на Луне нравится. Я решил там остаться, когда прилетим.

   – Да? – отозвалась я.

   На Землю мы летели не напрямик: сначала посадка на Луне, а через две недели на Землю.

   – Чего я на этой Земле не видел? – продолжил Саныч. – Здесь, в космосе, как-то спокойней. Коллективы небольшие, все друг друга знают, хорошо. Душевнее, что ли. Останусь, уж какая-никакая работа для меня найдётся.

   Мы доехали до развилки.

   – Ладно, спасибо, – я на ходу спрыгнула на пол.

   Тележка поползла дальше. Саныч помахал мне рукой.

   – Выше нос, Катюш, прорвёмся!

   Я помахала в ответ. Кто-кто, а Саныч нигде не пропадёт.

   Свернув за угол, я побрела к пассажирскому лифту. Хватит с меня прощания с Марсом, надо заняться делом, тогда и голова прочистится.

   Дверцы лифта открылись. Пассажиры потеснились, я шагнула внутрь, буркнув под нос приветствие. С тихим скрежетом кабина пошла вниз, под поверхность планеты. Ремонтировать лифт уже не будут.

   – Катя...

   Рядом стоял дядя Гена.

   – Ты куда сейчас?

   – К Григорий-Андреичу.

   – Разве он тебя не отпустил?

   – Может, им какая помощь нужна. Мне не сложно.

   Дядя Гена поправил очки. Линзы он не любил и единственный во всём городе упорно ходил в неудобной оправе.

   – Лучше перенеси вещи, – он нажал на кнопку моего этажа. – Я договорился. Собирайся, если ещё не собралась, и через час иди в ракету, тебе там всё покажут.

   Я засопела. Вот уж куда можно не торопиться.

   – Я знаю, тебе не хочется, – дядя Гена поблёскивал очками. – Но врачи считают, что тебе стоит привыкнуть к новой обстановке.

   Лифт остановился, дядя Гена подцепил меня под локоть и вывел на этаж.

   – Катя... – он помолчал, дожидаясь, пока двери лифта закроются и попутчики уедут ниже. – Если ты решила бороться, то нужно бороться. Цепляться за любую возможность руками и ногами, и даже зубами, поэтому давай-ка собирайся и иди в ракету. Помочь с тяжёлыми вещами?

   Да-да, у меня же двадцать контейнеров разного барахла.

   – Не надо.

   – Попрошу Колю заглянуть к тебе, если ты меня стесняешься. Ты правильно думаешь, безделье только во вред, вот и займись насущными делами. Зайди, осмотрись, познакомься. Я вечером подойду, поговорим все вместе. А Григорий Андреевич без тебя найдёт, кого запрячь.

   Похлопав меня по плечу, дядя Гена ткнул кнопку вызова лифта и подчёркнуто сурово смерил взглядом окошко с указанием этажа, как будто собирался поставить лифту двойку за нерасторопность.

   Я сунула руки в карманы и зашагала к своему блоку. Как и я, дядя Гена прекрасно умел делать вид, что не боится.

   Пассажирская раздевалка пустовала. Оставив скафандр, я подняла полупустой контейнер – ящика поменьше не нашлось. Внутри лифта висел список этажей. Пробежав его глазами, я выбрала кнопку, рядом с которой висела табличка «Медблок».

   На табло менялись номера этажей. На седьмом кабина затормозила.

   – Ресторан ещё не работает, поторопилась, Кать!

   В лифт ввалился Толик, смеясь собственной шутке. Следом вошёл Михайлов, наш биолог, и нажал кнопку.

   – Здравствуй, – Михайлов задержался на мне взглядом. – Переезжаешь? Толя, помоги девушке.

   – Это мы мигом, – Толик выхватил у меня контейнер. – Здесь такая столовая, ты бы видела! Ну прямо ресторан! Я сто лет в ресторане не был. А лучшие каюты на шестнадцатом, только это секрет, а то позанимают, пока мы ходим.

   Михайлов коротко вздохнул.

   – Все пассажирские каюты одинаковые.

   – Да ну их, – переключился Толик. – Ты уже придумала, куда...

   – Что за ракету за нами прислали? – невежливо перебила я. Не хватало мне очередного разговора о будущей жизни на Земле. – Неужели специально построили?

   Сообщение между Луной и Землёй наладили, но на Марс пассажирская ракета летела один раз, девятнадцать лет назад. Поначалу ракета служила переселенцам жильём, но на третий год её полностью разобрали на полезные в хозяйстве вещи.

   Возвращаться не планировали.

   – Это лунная, – ответил Михайлов. – Её модифицировали для дальнего перелёта, практически для одного рейса.

   – О, приехали! Кому на двенадцатый?

   – Твой этаж, – Михайлов посторонился, чтобы я могла пройти. – Толик, проводишь и назад, дел полно.

   Попрощавшись, я вышла на площадку.

   – Подожди, это же медблок, – спохватился Толик и метнулся к кнопке лифта. Не успел: тот уехал на этаж выше.

   – Мне сюда.

   – Зачем? Ты заболела?

   – Мне надо спросить, – с нажимом произнесла я и потянулась к контейнеру. – Я донесу, не стоит...

   – Нет уж, – Толик перехватил ящик поудобнее. – Ещё не хватало девушке коробки таскать. Хочешь, сразу в каюту отнесу?

   Отказавшись, я сунулась в первую же дверь. Заперто.

   – Знаешь, что мне Михайлов сказал? – спросил Толик.

   Удивительная тактичность, в другое время он бы непременно прицепился с расспросами.

   – Что?

   – Что он купит загородный дом, заведёт котов какой-то там породы и будет писать мемуары.

   Я фыркнула, не сдержалась и расхохоталась. Всё так же смеясь, дёрнула очередную запертую дверь.

   – Наверное, не мемуары, а статьи.

   – И не домик в глуши, а апартаменты рядом с Академией наук, – подхватил Толик. – Слушай, тут сплошные операционные, давай на этаж выше поднимемся, там кабинет главного медика.

   Неплохо лунную ракету переделали, целых два этажа медицинского отсека!

   Мы вернулись к лифту. Толик продолжил:

   – Я Михайлову говорю: где вы, а где мемуары. И за вами такая охота начнётся, лучшие университеты с руками оторвут, какие уж тут мемуары. А он говорит – мечта у него сбылась. Представляешь, с детства хотел жить на Марсе!

   – И возвращается на Землю.

   – Так уже всё сбылось. Говорит, больше ничего не хочет, зато накопил кучу уникального материала, которую надо переработать и систематизировать. Сказал, будет сидеть и писать монографии, но обещал иногда прерываться на прогулки по саду, мол, это полезно. Ты-то хочешь пройтись по настоящему саду? А лучше по лесу. Это тебе не наши оранжереи!

   Мы топтались на площадке. Лифт не ехал. Наверное, потерялся где-то в недрах ракеты.

   – Я хочу посмотреть на море, – призналась я.

   – Это тоже здорово, но в лесу лучше. Хоть разочек пройдись, только не по парку, а по настоящему лесу. Мы в августе прилетим, уже грибы вовсю пойдут... Самые вкусные – белые. Наберу полную корзину, пережарю все и буду есть, пока не лопну. Но немножко надо оставить засушить, сушёные тоже хороши...

   Грибной рассказ растянулся до самого кабинета главного медика. Я слушала вполуха: мои мысли занимал Михайлов.

   Он всегда ругался на серые лабораторные столы, поэтому письменный стол он купит массивный, деревянный. Клавиатуру сразу завалят распечатки таблиц, а сквозняк из открытого окна будет сдувать их на пол. На Земле ведь можно окна открывать. На подоконнике усядется кошка, а снаружи будет сад: никаких теплиц, только узловатые яблони под открытым небом.

   – Пойдёшь со мной за грибами?

   – Пойду, – согласилась я и наконец распрощалась с болтуном.

   Одной рукой держа контейнер, постучалась в кабинет. Внутри щёлкнуло: все рабочие стулья оборудовали креплениями, чтобы сидеть в невесомости, и на стоянке космонавты по привычке защёлкивали фиксаторы.

   Мне представилось, как в загородном доме Михайлов пошарит по стулу в поисках фиксатора, досадливо поморщится и подойдёт к окну. Выключит свет. И будет искать на небе маленькую красную точку.

   Я подпирала стенку. К ракете подъехала большая компания, на вход образовалась очередь. Придётся ждать, пока все пройдут.

   – Не хочу, не хочу, не буду, не хочу, не буду!

   Двери лифта наконец закрылись, приглушив вопли.

   Это был Дима. Диме четыре года и он не хочет ехать на Землю. Точнее, он хочет остаться в своём блоке, потому что там из окна видны горы, а из иллюминатора ракеты видны только звёзды.

   Пока ждали лифт, родители наперебой обещали ему горы на Луне, на Земле, и что Луна – это вообще кусок горы, только в космосе. Но Диму не обманешь: там горы не красные, а значит, неправильные.

   Уж не знаю, что ему там в лифте обещают.

   После Димы в раздевалке практически тишина. Главный инженер уступил мне место на лавке и встал возле лифта, заложив руки за спину. Наверное, тоже думал «Не хочу, не буду!» Главный идеолог проекта, он дольше всех бодался с Землёй, пока не сказали напрямую: «Найдите денег и сидите на своём Марсе сколько хотите».

   Даже это заявление не поставило точку в споре. В ход пошло всё: обвинения в трате денег на какую-то ерунду вместо науки, попытки всколыхнуть общественность и собрать нам денег с миру по нитке... Сегодня мы полетим на Землю.

   Нормальную земную жизнь на Марсе без терраформирования не обустроишь, поэтому для следующей волны колонизации выбрали экзопланету. Все силы бросили на разработку ракеты, которая сможет отвезти туда людей, а Марс отложили до лучших времён.

   Один из переодевавшихся техников задел меня локтем.

   – Извини. Ты чего сидишь? Всё нормально?

   – Наружу собираюсь.

   – Что, марсианка, родина не отпускает?

   Техники загоготали, собрали вещи и наконец вышли из раздевалки.

   Я развернула скафандр. Знаете, в который раз я слышу эту шутку?

   – Кать, если чего понадобится, обращайся.

   В опустевшем помещении я заметила Лёню. Поймав мой взгляд, он кивнул и тоже вышел. По-моему, это куда лучше бесконечного квохтания вокруг меня.

   С самого утра я хотела сбежать наружу. Побродить в одиночестве. Просто отдохнуть. Везде контейнеры с вещами, суета, вопросы «Что будешь делать, когда прилетим?», Борис Геннадьевич ко всем пристаёт и про какие-то четырнадцать минут до старта рассказывает, вокруг меня ещё сочувствующие вьются...

   Я спустилась по трапу.

   На бетонные плиты космодрома нанесло песка. Я побродила между опорами ракеты, разглядывала сопла над головой. Больше смотреть было не на что – люди перебрались в ракету, остатки наземных построек укрыли плотным материалом, вокруг остался только песок и мутный от пыли воздух. Ветер усилился, с юга шла буря: Марс показывал характер на прощание. По расчётам, мы улизнём прямо из-под носа надвигавшегося урагана.

   Коротко пикнул передатчик внутри шлема – со мной кто-то соединился.

   – Эй, там, давай в ракету!

   Я оглянулась. У трапа стоял старенький пассажирский ровер с открытой кабиной, из тех, на которых начиналось освоение Марса. Двое разбирали ящики на заднем сиденье. Водитель махал мне рукой.

   – Полчаса до закрытия люка, ещё можно ходить, – отозвалась я.

   – Что здесь делать полчаса?

   Ветер окреп. Я нырнула за опору ракеты. Связи это не помешало, зато широкая опора защищала от ветра.

   – Катя, это ты?

   – У вас были другие варианты? – огрызнулась я.

   – Не сердись. Ладно, полчаса твои.

   Теперь и я узнала говорившего. Дядя Антон.

   – Катя, ты точно не хочешь остаться?

   – Точно.

   Он не ответил. Я стояла, привалившись спиной к опоре, по стеклу шлема шелестела мелкая пыль. Через десять минут ровер отъехал от ракеты. На краю площадки он ткнулся колёсами в рыхлый песок, под которым не было бетона, и остановился, накренившись. Водитель поспешил к ракете.

   Я уселась под опорой, чтобы меня не видели с трапа. Видимость падала. В складках скафандра собирались песчинки. Вокруг – мутная пустота. Горы давно скрыла завеса пыли, вместо солнца в мутном небе едва выделялось светлое пятно.

   Остаться здесь, слоняться по заброшенным помещениям, делать какие-то эксперименты и ждать подачки с Земли? Нет уж, спасибо.

   Марс-4 закрылся не в один день, и за несколько лет до отлёта заговорили о проекте, который позволит мне остаться. Я участвовала в обсуждении. На разговоре об автоматических зондах, которые будут доставлять необходимые вещи каждые два года, когда Земля ближе всего к Марсу, я сломалась.

   Наверное, на Земле вздохнули с облегчением.

   Проект благополучно заглох. Другие дети в нём не нуждались: их хрупкие кости, неразвитые мышцы, ослабленный иммунитет не помешают жизни на Земле. На крайний случай оставалась Луна. Там тяжело землянам, но мы-то привычны к низкой гравитации.

   Добраться бы до этой Луны.

   Выглянув из-под ракеты, я запрокинула голову. Стоило мне высунуться из-за опоры, в стекло шлема ударил песок пополам с ветром. Ничего там наверху не увидишь, ни грузовые ракеты, ни Землю, ни Тихий океан, такой большой, мокрый и солёный....

   Забыла!

   Под прикрытием ракеты я подбежала к противоположной опоре. Сквозь пылевые вихри едва проступали смазанные очертания пологих холмов за городом. Не страшно, я и не собиралась ничего высматривать – опознавательных меток не ставили, просто закопали маленький контейнер с прахом. Урна с марсианским песком лежала на кладбище на Земле.

   Хоронить людей на Марсе запретили. В первые годы, по счастью, никто не погиб, а дальше начались разговоры о сворачивании проекта, поэтому решили умерших кремировать и отправлять на Землю, где их ждало какое-то почётное кладбище космонавтов. Дядя Андрей хотел остаться здесь. Об этом знали только папа, один медик и я.

   Я в этот список попала случайно: во время взрослого разговора я сидела в углу и рисовала. Папа с дядей Андреем думали, что четырёхлетняя девочка занята делом и не обратит внимания на перешёптывания, а если и обратит – ничего не поймёт. Я действительно тогда не поняла, но запомнила слова и ореол тайны вокруг них.

   Сейчас, в свои восемнадцать лет, я прекрасно понимаю дядю Андрея. Помню его плохо, а понимаю хорошо.

   Я тоже оставила распоряжения на случай моей смерти. Услышав их, дядя Гена неожиданно трижды плюнул через плечо, но в конце концов пообещал в случае чего развеять мой прах над Тихим океаном. Не хочу лежать ни в грязной земле, ни на кладбище для космонавтов. Какой из меня космонавт?

   Часы показали семнадцать двадцать шесть. Я поднялась по ступеням трапа.

   Прощай, дядя Андрей.

   Суета внутри ракеты не столько улеглась, сколько распределилась по каютам. Никто не бегал по коридорам, не рассовывал по местам вещи, не ходил друг к другу в гости. Экипаж занял посты. Наши рассаживались по взлётным креслам в каютах: считали, когда последний раз летали на ракете, жаловались, если с кресла не видно иллюминатор, обсуждали посадку на Луну.

   В медицинском отсеке царило спокойствие.

   Три блока занимали дети. Хорошо, что Димины родители передумали заводить второго ребёнка, всё-таки космос – не место для совсем маленьких.

   Мне определили четвёртый блок, и ещё два стояли свободными, это если не считать обычных кабинетов. Девятнадцать лет на Марсе ни для кого не пройдут даром. Кто знает, не понадобится медицинская помощь ещё и взрослым?

   В детских блоках проблем не предвиделось. При взлёте дадут всего 2g – переломы при такой нагрузке редкость, но на всякий случай для каждого подготовили специальный ложемент. Трудности ждали по прибытии на Землю.

   Мне помогли устроиться в медицинской капсуле. Прохладная поверхность ложемента подстроилась под моё тело и быстро нагрелась. Ко мне наклонился доктор.

   – Точно не хочешь позвать дядю Гену?

   Фамилия у него Солкин, а имя-отчество забыла.

   – Точно.

   – Для него есть свободное кресло.

   – Нет, спасибо.

   – Если не хочет, не надо, – вклинился Алексей Владимирович, между делом поправляя на мне датчик. Присутствие знакомого врача успокаивало больше, чем сколь угодно титулованного.

   – Моё дело предложить, – отступил Солкин.

   Этот Солкин специально прилетел с Земли, чтобы помогать с моей перевозкой. Говорят, он светило медицины и всю жизнь посвятил проблемам сердца и сосудов.

   – Мы с дядей Геной договорились думать о хорошем, – сказала я. – О море.

   – Вот и славно. Готова?

   Я кивнула. Солкин и Алексей Владимирович одновременно взялись за крышку капсулы.

   – Ой, подождите! А правда, что перед стартом сигнал так противно пикает?

   – Неправда. Для пассажиров сделали цифровой отсчёт, вон там табло и на потолке есть дублирующее. Оставить или выключить?

   – Оставьте.

   Прозрачную крышку закрыли. Кто сравнивал капсулу с гробом? Ничего подобного: лёжа внутри, я наблюдала последние приготовления сквозь крышку и слушала разговоры. Не все слова удавалось разобрать – фразы доносились приглушённо, как из соседней комнаты, но отрезанной от мира я себя не чувствовала. Одно плохо, прозрачная крышка не спасала от белоснежного сияния ламп. В жилых отсеках другие ставили, желтее и тусклее. Я закрыла глаза.

   – Жаль, иллюминаторов нет.

   – Там пыль и муть, циклон на подходе.

   – Я бы на него с орбиты посмотрел...

   По стенке капсулы постучали. Вздрогнув от неожиданности, я распахнула глаза. Рядом стоял Солкин. Он провёл рукой перед лицом, изображая выдох. Я выдохнула. Доктор улыбнулся и наклонился к микрофону.

   – У тебя пульс зашкаливает, – сказали динамики внутри капсулы. Их разместили где-то в изголовье, так что создавалась иллюзия пресловутого голоса свыше. – Ты точно думаешь о море?

   Я постаралась расслабить напряжённые мышцы. Правильно Солкин показал, надо дышать глубоко, размеренно.

   Ложемент дрожал. Внутрь капсулы просочился отдалённый гул – заработали двигатели. Приглушённый голос Алексея Владимировича спросил:

   – Денис Сергеевич, я запись принёс, включим? Как раз на время старта.

   Денис Сергеевич. Его зовут Солкин Денис Сергеевич. Не то чтобы знание имени помогло моему сердцу пережить старт, но я постаралась запомнить.

   На время взлёта приглушили лампы. На потолке между плафонами загорелось красное число 20.

   Боковым зрением я заметила, как кто-то вошёл в операционную. Повернуться не давал ложемент капсулы, но я и так догадалась: дядя Гена. Возле пульта капсулы устроился Солкин, изучил показания на мониторе, кивнул мне и что-то нажал.

   В капсуле включились динамики. Мой маленький мирок наполнился плеском морской волны.

   Цифра на потолке сменилась нулём. Гул двигателей скачком изменился. Ракета затряслась сильнее, изо всех сил сопротивляясь притяжению Марса. Я закрыла глаза.

   В ушах шумел Тихий океан.