Текст книги "Том 2. Стихотворения 1921-1941. Переводы"

Автор книги: Марина Цветаева

«Леты подводный свет…»

 
Леты подводный свет,
Красного сердца риф.
Застолбенел ланцет,
Певчее горло вскрыв:
 
 
Не раскаленность жёрл,
Не распаленность скверн —
Нерастворенный перл
В горечи певчих горл.
 
 
Гóре горé! Граним,
Плавим и мрем – вотще.
Ибо нерастворим
В голосовом луче
 
 
Жемчуг…
Железом в хрип,
Тысячей пил и свёрл —
Неизвлеченный шип
В горечи певчих горл.
 

11 августа 1922

Деревья

(Моему чешскому другу,

Анне Антоновне Тесковой)

 
В смертных изверясь,
Зачароваться не тщусь.
В старческий вереск,
В среброскользящую сушь,
 
 
– Пусть моей тени
Славу трубят трубачи! —
В вереск-потери,
В вереск-сухие ручьи.
 
 
Старческий вереск!
Голого камня нарост!
Удостоверясь
В тождестве наших сиротств,
 
 
Сняв и отринув
Клочья последней парчи —
В вереск-руины,
В вереск-сухие ручьи.
 
 
Жизнь: двоедушье
Дружб и удушье уродств.
Седью и сушью,
(Ибо вожатый – суров),
 
 
Ввысь, где рябина
Краше Давида-Царя!
В вереск-седины,
В вереск-сухие моря.
 

5 сентября 1922

 
Когда обидой – опилась
Душа разгневанная,
Когда семижды зареклась
Сражаться с демонами —
 
 
Не с теми, ливнями огней
В бездну нисхлестнутыми:
С земными низостями дней.
С людскими косностями —
 
 
Деревья! К вам иду! Спастись
От рева рыночного!
Вашими вымахами ввысь
Как сердце выдышано!
 
 
Дуб богоборческий! В бои
Всем корнем шествующий!
Ивы-провидицы мои!
Березы-девственницы!
 
 
Вяз – яростный Авессалом,
На пытке вздыбленная
Сосна – ты, уст моих псалом:
Горечь рябиновая…
 
 
К вам! В живоплещущую ртуть
Листвы – пусть рушащейся!
Впервые руки распахнуть!
Забросить рукописи!
 
 
Зеленых отсветов рои…
Как в руки – плещущие…
Простоволосые мои,
Мои трепещущие!
 

8 сентября 1922

 
Купальщицами, в легкий круг
Сбитыми, стаей
Нимф-охранительниц – и вдруг,
Гривы взметая
 
 
В закинутости лбов и рук,
– Свиток развитый! —
В пляске кончающейся вдруг
Взмахом защиты —
 
 
Длинную руку на бедро…
Вытянув выю…
Березовое серебро,
Ручьи живые!
 

9 сентября 1922

 
Други! Братственный сонм!
Вы, чьим взмахом сметен
След обиды земной.
Лес! – Элизиум мой!
 
 
В громком таборе дружб
Собутыльница душ
Кончу, трезвость избрав,
День – в тишайшем из братств.
 
 
Ах, с топочущих стогн
В легкий жертвенный огнь
Рощ! В великий покой
Мхов! В струение хвой…
 
 
Древа вещая весть!
Лес, вещающий: Есть
Здесь, над сбродом кривизн —
Совершенная жизнь:
 
 
Где ни рабств, ни уродств,
Там, где всё во весь рост,
Там, где правда видней:
По ту сторону дней…
 

17 сентября 1922

 
Беглецы? – Вестовые?
Отзовись, коль живые!
Чернецы верховые,
В чащах Бога узрев?
 
 
Сколько мчащих сандалий!
Сколько пышущих зданий!
Сколько гончих и ланей —
В убеганье дерев!
 
 
Лес! Ты нынче – наездник!
То, что люди болезнью
Называют: последней
Судорогою древес —
 
 
Это – в платье просторном
Отрок, нектаром вскормлен.
Это – сразу и с корнем
Ввысь сорвавшийся лес!
 
 
Нет, иное: не хлопья —
В сухолистом потопе!
Вижу: опрометь копий,
Слышу: рокот кровей!
 
 
И в разверстой хламиде
Пролетая – кто видел?! —
То Саул за Давидом:
Смуглой смертью своей!
 

3 октября 1922

 
Не краской, не кистью!
Свет – царство его, ибо сед.
Ложь – красные листья:
Здесь свет, попирающий цвет.
 
 
Цвет, попранный светом.
Свет – цвету пятою на грудь.
Не в этом, не в этом
ли: тайна, и сила и суть
 
 
Осеннего леса?
Над тихою заводью дней
Как будто завеса
Рванулась – и грозно за ней…
 
 
Как будто бы сына
Провидишь сквозь ризу разлук —
Слова: Палестина
Встают, и Элизиум вдруг…
 
 
Струенье… Сквоженье…
Сквозь трепетов мелкую вязь —
Свет, смерти блаженнее
И – обрывается связь.
 

* * *

 
Осенняя седость.
Ты, Гётевский апофеоз!
Здесь многое спелось,
А больше еще – расплелось.
 
 
Так светят седины:
Так древние главы семьи —
Последнего сына,
Последнейшего из семи —
 
 
В последние двери —
Простертым свечением рук…
(Я краске не верю!
Здесь пурпур – последний из слуг!)
 
 
…Уже и не светом:
Каким-то свеченьем светясь…
Не в этом, не в этом
ли – и обрывается связь.
 

* * *

 
Так светят пустыни.
И – больше сказав, чем могла:
Пески Палестины,
Элизиума купола…
 

8 – 9 октября 1922

 
Та, что без видéния спала —
Вздрогнула и встала.
В строгой постепенности псалма,
Зрительною скáлой —
 
 
Сонмы просыпающихся тел:
Руки! – Руки! – Руки!
Словно воинство под градом стрел,
Спелое для муки.
 
 
Свитки рассыпающихся в прах
Риз, сквозных как сети.
Руки, прикрывающие пах,
(Девственниц!) – и плети
 
 
Старческих, не знающих стыда…
Отроческих – птицы!
Конницею на трубу суда!
Стан по поясницу
 
 
Выпростав из гробовых пелен —
Взлет седобородый:
Есмь! – Переселенье! – Легион!
Целые народы
 
 
Выходцев! – На милость и на гнев!
Види! – Буди! – Вспомни!
…Несколько взбегающих дерев
Вечером, на всхолмье.
 

12 октября 1922

 
Кто-то едет – к смертной победе
У деревьев – жесты трагедий.
Иудеи – жертвенный танец!
У деревьев – трепеты таинств.
 
 
Это – заговор против века:
Веса, счета, времени, дроби.
Се – разодранная завеса:
У деревьев – жесты надгробий…
 
 
Кто-то едет. Небо – как въезд.
У деревьев – жесты торжеств.
 

7 мая 1923

 
Каким наитием,
Какими истинами,
О чем шумите вы,
Разливы лиственные?
 
 
Какой неистовой
Сивиллы таинствами —
О чем шумите вы,
О чем беспамятствуете?
 
 
Что в вашем веяньи?
Но знаю – лечите
Обиду Времени —
Прохладой Вечности.
 
 
Но юным гением
Восстав – порочите
Ложь лицезрения
Перстом заочности.
 
 
Чтоб вновь, как некогда,
Земля – казалась нам.
Чтобы под веками
Свершались замыслы.
 
 
Чтобы монетами
Чудес – не чваниться!
Чтобы под веками
Свершались таинства!
 
 
И прочь от прочности!
И прочь от срочности!
В поток! – В пророчества
Речами косвенными…
 
 
Листва ли – листьями?
Сивилла ль – выстонала?
…Лавины лиственные,
Руины лиственные…
 

9 мая 1923 [4]4
  Два последних стихотворения перенесены сюда из будущего по внутренней принадлежности (прим. автора)


[Закрыть]

«Золото моих волос…»

 
Золото моих волос
Тихо переходит в седость.
– Не жалейте! Всё сбылось,
Всё в груди слилось и спелось.
 
 
Спелось – как вся даль слилась
В стонущей трубе окрайны.
Господи! Душа сбылась:
Умысел твой самый тайный.
 

* * *

 
Несгорающую соль
Дум моих – ужели пепел
Фениксов отдам за смоль
Временных великолепий?
 
 
Да и ты посеребрел,
Спутник мой! К громам и дымам,
К молодым сединам дел —
Дум моих причти седины.
 
 
Горделивый златоцвет,
Роскошью своей не чванствуй:
Молодым сединам бед
Лавр пристал – и дуб гражданский.
 

Между 17 и 23 сентября 1922

Заводские

 
Стоят в чернорабочей хмури
Закопченные корпуса.
Над копотью взметают кудри
Растроганные небеса.
 
 
В надышанную сирость чайной
Картуз засаленный бредет.
Последняя труба окрайны
О праведности вопиет.
 
 
Труба! Труба! Лбов искаженных
Последнее: еще мы тут!
Какая нá-смерть осужденность
В той жалобе последних труб!
 
 
Как в вашу бархатную сытость
Вгрызается их жалкий вой!
Какая зáживо-зарытость
И выведенность на убой!
 
 
А Бог? – По самый лоб закурен,
Не вступится! Напрасно ждем!
Над койками больниц и тюрем
Он гвоздиками пригвожден.
 
 
Истерзанность! Живое мясо!
И было так и будет – до
Скончания.
– Всем песням насыпь,
И всех отчаяний гнездо:
 
 
Завод! Завод! Ибо зовется
Заводом этот черный взлет.
К отчаянью трубы заводской
Прислушайтесь – ибо зовет
 
 
Завод. И никакой посредник
Уж не послужит вам тогда,
Когда над городом последним
Взревет последняя труба.
 

23 сентября 1922

 
Книгу вечности на людских устах
Не вотще листав —
У последней, последней из всех застав,
Где начало трав
 
 
И начало правды… На камень сев,
Птичьим стаям вслед…
Ту последнюю – дальнюю – дальше всех
Дальних – дольше всех…
 
 
Далечайшую…
Говорит: приду!
И еще: в гробу!
Труднодышащую – наших дел судью
И рабу – трубу.
 
 
Что над городом утвержденных зверств
Прокаженных детств,
В дымном олове – как позорный шест
Поднята, как перст.
 
 
Голос шахт и подвалов,
– Лбов на чахлом стебле! —
Голос сирых и малых,
Злых – и правых во зле:
 
 
Всех прокопченных, коих
Черт за корку купил!
Голос стоек и коек,
Рычагов и стропил.
 
 
Кому – нету отбросов!
Сам – последний ошмёт!
Голос всех безголосых
Под бичом твоим, – Тот!
 
 
Погребов твоих щебет,
Где растут без луча.
Кому нету отребьев:
Сам – с чужого плеча!
 
 
Шевельнуться не смеет.
Родился – и лежи!
Голос маленьких швеек
В проливные дожди.
 
 
Черных прачешен кашель,
Вшивой ревности зуд.
Крик, что кровью окрашен:
Там, где любят и бьют…
 
 
Голос, бьющийся в прахе
Лбом – о кротость Твою,
(Гордецов без рубахи
Голос – свой узнаю!)
 
 
Еженощная ода
Красоте твоей, твердь!
Всех – кто с черного хода
В жизнь, и шепотом в смерть.
 
 
У последней, последней из всех застав,
Там, где каждый прав —
Ибо все бесправны – на камень встав,
В плеске первых трав…
 
 
И навстречу, с безвестной
Башни – в каторжный вой:
Голос правды небесной
Против правды земной.
 

26 сентября 1922

«Это пеплы сокровищ…»

 
Это пеплы сокровищ:
Утрат, обид.
Это пеплы, пред коими
В прах – гранит.
 
 
Голубь голый и светлый,
Не живущий четой.
Соломоновы пеплы
Над великой тщетой.
 
 
Беззакатного времени
Грозный мел.
Значит Бог в мои двери —
Раз дом сгорел!
 
 
Не удушенный в хламе,
Снам и дням господин,
Как отвесное пламя
Дух – из ранних седин!
 
 
И не вы меня предали,
Годы, в тыл!
Эта седость – победа
Бессмертных сил.
 

27 сентября 1922

«А любовь? Для подпаска…»

 
А любовь? Для подпаска
В руки бьющего снизу.
Трехсекундная встряска
На горах Парадиза.
 
 
Эти ады и раи,
Эти взлеты и бездны —
Только бренные сваи
В легкой сцепке железной.
 
 
– Накаталась! – Мгновенья
Зубы стиснув – за годы,
В сновиденном паденье
Сердца – вглубь пищевода.
 
 
Юным школьникам – басни!
Мы ж за оду, в которой
Высь – не нá смех, а нá смерть:
Настоящие горы!
 

29 сентября 1922

«Спаси Господи, дым…»

 
Спаси Господи, дым!
– Дым-то, Бог с ним! А главное – сырость!
С тем же страхом, с каким
Переезжают с квартиры:
 
 
С той же лампою-вплоть, —
Лампой нищенств, студенчеств, окраин.
Хоть бы деревце хоть
Для детей! – И каков-то хозяин?
 
 
И не слишком ли строг
Тот, в монистах, в монетах, в туманах,
Непреклонный как рок
Перед судорогою карманов.
 
 
И каков-то сосед?
Хорошо б холостой, да потише!
Тоже сладости нет
В том-то в старом – да нами надышан
 
 
Дом, пропитан насквозь!
Нашей затхлости запах! Как с ватой
В ухе – спелось, сжилось!
Не чужими: своими захватан!
 
 
Стар-то стар, сгнил-то сгнил,
А всё мил… А уж тут: номера ведь!
Как рождаются в мир
Я не знаю: но так умирают.
 

30 сентября 1922

Хвала богатым

 
И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою – мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честнó мое место в мире:
 
 
Под колесами всех излишеств:
Стол уродов, калек, горбатых…
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!
 
 
За их корень, гнилой и шаткий,
С колыбели растящий рану,
За растерянную повадку
Из кармана и вновь к карману.
 
 
За тишайшую просьбу уст их,
Исполняемую как окрик.
И за то, что их в рай не впустят,
И за то, что в глаза не смотрят.
 
 
За их тайны – всегда с нарочным!
За их страсти – всегда с рассыльным!
За навязанные им ночи,
(И целуют и пьют насильно!)
 
 
И за то, что в учетах, в скуках,
В позолотах, в зевотах, в ватах,
Вот меня, наглеца, не купят —
Подтверждаю: люблю богатых!
 
 
А еще, несмотря на бритость,
Сытость, питость (моргну – и трачу!)
За какую-то – вдруг – побитость,
За какой-то их взгляд собачий
 
 
Сомневающийся… – не стержень
ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет – такого сиротства в мире!
 
 
Есть такая дурная басня:
Как верблюды в иглу пролезли.
…За их взгляд, изумленный нá-смерть,
Извиняющийся в болезни,
 
 
Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы – Да»…
За тихое, с уст зажатых:
«По каратам считал, я – брат был»…
Присягаю: люблю богатых!
 

30 сентября 1922

Бог

 
Лицо без обличия.
Строгость. – Прелесть.
Всé ризы делившие
В тебе спелись.
 
 
Листвою опавшею,
Щебнем рыхлым.
Всé криком кричавшие
В тебе стихли.
 
 
Победа над ржавчиной —
Кровью – сталью.
Всé навзничь лежавшие
В тебе встали.
 

1 октября 1922

 
Нищих и горлиц
Сирый распев.
То не твои ли
Ризы простерлись
В беге дерев?
 
 
Рощ, перелесков.
 
 
Книги и храмы
Людям отдав – взвился.
Тайной охраной
Хвойные мчат леса:
 
 
– Скроем! – Не выдадим!
 
 
Следом гусиным
Землю на сон крестил.
Даже осиной
Мчал – и ее простил:
Даже за сына!
 
 
Нищие пели:
– Темен, ох, темен лес!
Нищие пели:
– Сброшен последний крест!
Бог из церквей воскрес!
 

4 октября 1922

 
О, его не привяжете
К вашим знакам и тяжестям!
Он в малейшую скважинку,
Как стройнейший гимнаст…
 
 
Разводными мостами и
Перелетными стаями,
Телеграфными сваями
Бог – уходит от нас.
 
 
О, его не приучите
К пребыванью и к участи!
В чувств оседлой распутице
Он – седой ледоход.
 
 
О, его не догоните!
В домовитом поддоннике
Бог – ручною бегонией
На окне не цветет!
 
 
Все под кровлею сводчатой
Ждали зова и зодчего.
И поэты и летчики —
Всé отчаивались.
 
 
Ибо бег он – и движется.
Ибо звездная книжища
Вся: от Аз и до Ижицы, —
След плаща его лишь!
 

5 октября 1922

«Так, заживо раздав…»

 
Так, заживо раздав,
Поровну, без обиды,
Пользующийся – прав.
 
 
Шагом Семирамиды,
Спускающейся в пруд
Лестницей трав несмятых,
И знающей, что ждут
Ризы – прекрасней снятых
 
 
По выходе из вод…
 

7 октября 1922

Рассвет на рельсах

 
Покамест день не встал
С его страстями стравленными,
Из сырости и шпал
Россию восстанавливаю.
 
 
Из сырости – и свай,
Из сырости – и серости.
Покамест день не встал
И не вмешался стрелочник.
 
 
Туман еще щадит,
Еще в холсты запахнутый
Спит ломовой гранит,
Полей не видно шахматных…
 
 
Из сырости – и стай…
Еще вестями шалыми
Лжет вороная сталь —
Еще Москва за шпалами!
 
 
Так, под упорством глаз —
Владением бесплотнейшим
Какая разлилась
Россия – в три полотнища!
 
 
И – шире раскручу!
Невидимыми рельсами
По сырости пущу
Вагоны с погорельцами:
 
 
С пропавшими навек
Для Бога и людей!
(Знак: сорок человек
И восемь лошадей).
 
 
Так, посредине шпал,
Где даль шлагбаумом выросла,
Из сырости и шпал,
Из сырости – и сирости,
 
 
Покамест день не встал
С его страстями стравленными —
Во всю горизонталь
Россию восстанавливаю!
 
 
Без низости, без лжи:
Даль – да две рельсы синие…
Эй, вот она! – Держи!
По линиям, по линиям…
 

12 октября 1922

«В сиром воздухе загробном…»

 
В сиром воздухе загробном —
Перелетный рейс…
Сирой проволоки вздроги,
Повороты рельс…
 
 
Точно жизнь мою угнали
По стальной версте —
В сиром мóроке – две дали…
(Поклонись Москве!)
 
 
Точно жизнь мою убили.
Из последних жил
В сиром мóроке в две жилы
Истекает жизнь.
 

28 октября 1922

«Не надо ее окликать…»

 
Не надо ее окликать:
Ей оклик – что охлест. Ей зов
Твой – раною по рукоять.
До самых органных низов
 
 
Встревожена – творческий страх
Вторжения – бойся, с высот
– Все крепости на пропастях! —
Пожалуй – органом вспоет.
 
 
А справишься? Сталь и базальт —
Гора, но лавиной в лазурь
На твой серафический альт
Вспоет – полногласием бурь.
 
 
И сбудется! – Бойся! – Из ста
На сотый срываются… Чу!
На оклик гортанный певца
Органною бурею мщу!
 

7 февраля 1923

«Нет, правды не оспаривай…»

 
Нет, правды не оспаривай.
Меж кафедральных Альп
То бьется о розариум
Неоперенный альт.
 
 
Девичий и мальчишеский:
На самом рубеже.
Единственный из тысячи —
И сорванный уже.
 
 
В самóм истоке суженный:
Растворены вотще
Сто и одна жемчужина
В голосовом луче.
 
 
Пой, пой – миры поклонятся!
Но регент: – Голос тот
Над кровною покойницей,
Над Музою поет!
 
 
Я в голосах мальчишеских
Знаток… – и в прах и в кровь
Снопом лучей рассыпавшись
О гробовой покров.
 
 
Нет, сказок не насказывай:
Не радужная хрупь, —
Кантатой Метастазовой
Растерзанная грудь.
 
 
Клянусь дарами Божьими:
Своей душой живой! —
Что всех высот дороже мне
Твой срыв голосовой!
 

8 февраля 1923

Эмигрант

 
Здесь, меж вами: домами, деньгами, дымами,
Дамами, Думами,
Не слюбившись с вами, не сбившись с вами,
Неким —
Шуманом пронося под полой весну:
Выше! из виду!
Солавьиным тремоло на весу —
Некий – избранный.
 
 
Боязливейший, ибо взяв на дыб —
Ноги лижете!
Заблудившийся между грыж и глыб
Бог в блудилище.
 
 
Лишний! Вышний! Выходец! Вызов! Ввысь
Не отвыкший… Виселиц
Не принявший… В рвани валют и виз
Веги – выходец.
 

9 февраля 1923

Душа

 
Выше! Выше! Лови – летчицу!
Не спросившись лозы – отческой
Нереидою по – лощется,
Нереидою в ла – зурь!
 
 
Лира! Лира! Хвалынь – синяя!
Полыхание крыл – в скинии!
Над мотыгами – и – спинами
Полыхание двух бурь!
 
 
Муза! Муза! Да как – смеешь ты?
Только узел фаты – веющей!
Или ветер страниц – шелестом
О страницы – и смыв, взмыл…
 
 
И покамест – счета – кипами,
И покамест – сердца – хрипами,
Закипание – до – кипени
Двух вспененных – крепись – крыл.
 
 
Так, над вашей игрой – крупною,
(Между трупами – и – куклами!)
Нé общупана, нé куплена,
Полыхая и пля – ша —
 
 
Шестикрылая, ра – душная,
Между мнимыми – ниц! – сущая,
Не задушена вашими тушами
Ду – ша!
 

10 февраля 1923

Скифские

 
Из недр и на ветвь – рысями!
Из недр и на ветр – свистами!
 
 
Гусиным пером писаны?
Да это ж стрела скифская!
 
 
Крутого крыла грифова
Последняя зга – Скифия!
 
 
Сосед, не спеши! Нечего
Спешить, коли верст – тысячи.
Разменной стрелой встречною
Когда-нибудь там – спишемся!
 
 
Великая – и – тихая
Меж мной и тобой – Скифия…
 
 
И спи, молодой, смутный мой
Сириец, стрелу смертную
Леилами – и – лютнями
Глуша…
Не ушам смертного —
 
 
(Единожды в век слышимый)
Эпический бег – Скифии!
 

11 февраля 1923

 
Как по синей по степи
Да из звездного ковша
Да на лоб тебе да… – Спи,
Синь подушками глуша.
 
 
Дыши да не дунь,
Гляди да не глянь.
Волынь-криволунь,
Хвалынь-колывань.
 
 
Как по льстивой по трости
Росным бисером плеща
Заработают персты…
Шаг – подушками глуша
 
 
Лежи – да не двинь,
Дрожи – да не грянь.
Волынь-перелынь,
Хвалынь-завирань.
 
 
Как из моря из Каспий —
ского – синего плаща,
Стрела свистнула да… (спи,
Смерть подушками глуша)…
 
 
Лови – да не тронь,
Тони – да не кань.
Волынь-перезвонь,
Хвалынь-целовань.
 

13 февраля 1923

 
От стрел и от чар,
От гнезд и от нор,
Богиня Иштар,
Храни мой шатер:
 
 
Братьев, сестер.
 
 
Руды моей вар,
Вражды моей чан,
Богиня Иштар,
Храни мой колчан…
 
 
(Взял меня – хан!)
 
 
Чтоб нé жил, кто стар,
Чтоб нé жил, кто хвор,
Богиня Иштар,
Храни мой костер:
 
 
(Пламень востер!)
 
 
Чтоб нé жил – кто стар,
Чтоб нé жил – кто зол,
Богиня Иштар,
Храни мой котел
 
 
(Зарев и смол!)
 
 
Чтоб нé жил – кто стар,
Чтоб нежил – кто юн!
Богиня Иштар,
Стреми мой табун
В тридевять лун!
 

14 февраля 1923

Лютня

 
Лютня! Безумица! Каждый раз,
Царского беса вспугивая:
«Перед Саулом-Царем кичась»…
(Да не струна ж, а судорога!)
 
 
Лютня! Ослушница! Каждый раз,
Струнную честь затрагивая:
«Перед Саулом-Царем кичась —
Не заиграться б с аггелами!»
 
 
Горе! Как рыбарь какой стою
Перед пустой жемчужницею.
Это же оловом соловью
Глотку залить… да хуже еще:
 
 
Это бессмертную душу в пах
Первому добру молодцу…
Это – но хуже, чем в кровь и в прах:
Это – сорваться с голоса!
 
 
И сорвалась же! – Иди, будь здрав,
Бедный Давид… Есть пригороды!
Перед Саулом-Царем играв,
С аггелами – не игрывала!
 

14 февраля 1923

Азраил

 
От руки моей не взыгрывал,
На груди моей не всплакивал…
Непреложней и незыблемей
Опрокинутого факела:
 
 
Над душой моей в изглавии,
Над страдой моей в изножии
(От руки моей не вздрагивал, —
Не твоей рукой низложена)
 
 
Азраил! В ночах без месяца
И без звезд дороги скошены.
В этот час тяжело-весящий
Я тебе не буду ношею…
 
 
Азраил? В ночах без выхода
И без звезд: личины сорваны!
В этот час тяжело-дышащий
Я тебе не буду прорвою…
 
 
А потом перстом как факелом
Напиши в рассветных серостях
О жене, что назвала тебя
Азраилом вместо – Эроса.
 

17 февраля 1923

«Оперением зим…»

 
Оперением зим
Овевающий шаг наш валок —
Херувим
Марий годовалых!
 
 
В шестикнижие крыл
Окунающий лик как в воду —
Гавриил —
Жених безбородый!
 
 
И над трепетом жил,
И над лепетом уст виновных,
Азраил —
Последний любовник!
 

17 февраля 1923

Плач цыганки по графу Зубову

 
Расколюсь – так в стклянь,
Распалюсь – так в пар.
В рокота гитар
Рокочи, гортань!
 
 
В пляс! В тряс! В прах – да не в пляс!
А – ах, струна сорвалась!
 
 
У – ехал парный мой,
У – ехал в Армию!
Стол – бы фонарные!
Ла – ды гитарные!
 
 
И в прах!
И в тряс!
И грянь!
И вдарь!
 
 
Ермань-Дурмань.
Гортань-Гитарь.
 
 
В пляс! В тряс! В прах – да не в пляс!
А – ах, рука сорвалась!
 
 
Про трудного
Про чудного
Про Зубова —
Про сударя.
 
 
Чем свет – ручку жав
– Зубов-граф, Зубов-граф! —
Из всех – сударь-брав!
Зу – бов граф!
 
 
В пляс! В тряс! В прах – да не в пляс!
А – ах, душа сорвалась!
 
 
У – пал, ударный мой!
Стол – бы фонарные!
Про – пала Армия!
Ла – ды гитарные!
 
 
За всех – грудью пав,
(Не снег – уголь ржав!)
Как в мех – зубы вжав,
Э – эх, Зубов-граф!..
 
 
И в прах и в…
 

19 февраля 1923

Офелия – Гамлету

 
Гамлетом – перетянутым – натуго,
В нимбе разуверенья и знания,
Бледный – до последнего атома…
(Год тысяча который – издания?)
 
 
Наглостью и пустотой – не тронете!
(Отроческие чердачные залежи!)
Некоей тяжеловесной хроникой
Вы на этой груди – лежали уже!
 
 
Девственник! Женоненавистник! Вздорную
Нежить предпочедший!.. Думали ль
Раз хотя бы о том – чтó сорвано
В маленьком цветнике безумия…
 
 
Розы?.. Но ведь это же – тссс! – Будущность!
Рвем – и новые растут! Предали ль
Розы хотя бы раз? Любящих —
Розы хотя бы раз? – Убыли ль?
 
 
Выполнив (проблагоухав!) тонете…
– Не было! – Но встанем в памяти
В час, когда над ручьевой хроникой
Гамлетом – перетянутым – встанете…
 

28 февраля 1923

Офелия – в защиту королевы

 
Принц Гамлет! Довольно червивую залежь
Тревожить… На розы взгляни!
Подумай о той, что – единого дня лишь —
Считает последние дни.
 
 
Принц Гамлет! Довольно царицыны недра
Порочить… Не девственным – суд
Над страстью. Тяжéле виновная – Федра:
О ней и поныне поют.
 
 
И будут! – А Вы с Вашей примесью мела
И тлена… С костями злословь,
Принц Гамлет! Не Вашего разума дело
Судить воспаленную кровь.
 
 
Но если… Тогда берегитесь!.. Сквозь плиты —
Ввысь – в опочивальню – и всласть!
Своей Королеве встаю на защиту —
Я, Ваша бессмертная страсть.
 

28 февраля 1923