Текст книги "Ордынец"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

В одной из районных больниц лежал мальчик с частичной потерей памяти. Осенью ему предстояло прийти в шестой "А" класс и встретиться там с Юлькой Фетисовой.

Звали его, как теперь точно выяснилось, Павликом. Он сильно вытянулся, белобрысые волосы чуть потемнели; войдя в класс, он не мог найти своего прежнего места.

Тридцать девять пар глаз изучали изменившегося одноклассника. Юлька по-прежнему сидела на первой парте; Ордынец невидяще скользнул по ней глазами.

Юльке потребовалось всего несколько дней, чтобы догадка облеклась уверенностью. Новый Ордынец не был тем Ордынцем, которого она знала – но вместе с тем это был тот самый мальчик.

У него был голос Ордынца – но другой словарный запас. Он отставал по всем предметам, он был болтун, много смеялся и подлизывался к Степке Васенцову. На одной из перемен он повздорил с Саенко и принялся плевать в него – кстати, все время промахивался.

Юлька подошла к нему только однажды:

– Ордынец!

Он настороженно насупился, будто ожидая подвоха:

– Чего?

Глядя в знакомые – и пустые – глаза, Юлька впервые осознала свою потерю.

Через месяц Ордынец прочно влился в прежде презираемый им коллектив; учителя переглядывались – и ставили четверки за его убогие, троечные ответы. Из жалости, надо полагать. Или по старой памяти.

Шестой "А" вздохнул спокойнее; Юлька Фетисова каждый день приходила в парк над Плотиной. В ее пенале хранилась старая липкая "барбариска".

Усевшись на скамейку, Юлька смотрела на чаек и молилась.

Она молилась: Ордынец. Я не знаю, кто ты или что ты. Я не знаю, где ты. Я прошу тебя прийти ко мне, показаться хоть на минуту. Я умру, если ты не придешь.

Миновала осень, потом зима, прежний Ордынец не вернулся и Юлька не умерла. Теперь она ходила в парк гораздо реже.

...В середине девятого класса Фетисова съездила в Наев и купила дымчатые очки в тонкой оправе; еще через несколько месяцев на школьном балу красавиц ей единогласно присудили первое место.

Степка Васенцов краснел, касаясь рукавом ее рукава; десятиклассники наперебой приглашали ее в кино, и несколько раз приезжал из Наева красивый молодой курсант. Даже Саенко, вымахавший под потолок и совсем не наживший ума, пытался заслужить ее благосклонное внимание и подарил однажды длинную желтую гвоздику.

Юлька не встречалась ни с кем дольше двух недель. Барбариска перекочевала из пенала в косметичку; спустя еще несколько лет Юлька благополучно окончила Наевский ИнЯз, чудом эквилибристики избежала распределения в школу и через подругу жены двоюродного брата устроилась в военно-исторический музей – переводчиком.

Группа оказалась разношерстной – холеная пара средних лет, два белозубых американца, на спускающих с Юльки круглых блестящих глаз, худой бородатый араб, выводок японцев с фотоаппаратами и пожилая европейская дама в элегантном брючном костюме. Юлька честно старалась, чтобы профессиональной улыбки хватило на всех поровну.

Уже в середине экскурсии ей сделалось не по себе. Пожилая дама смотрела на нее внимательным, цепким, странно знакомым взглядом.

В последнем зале Юлька предложила экскурсантам задавать вопросы ("...а если взять три миллиона лошадей?"). Пожилая дама спросила о чем-то незначительном; глядя, как шевелятся ее губы, Юлька покрылась испариной.

С лица элегантной дамы на нее глядел желтобрюхий варан. Глядел, по обыкновению, прямо и чуть отстраненно. Юлька узнала его давнишнюю манеру говорить – почти не открывая рта.

Юлька смешалась, не услышала вопроса и вынуждена была переспросить. Пожилая дама чуть улыбнулась – Юльке померещился раздвоенный язычок.

Ее бросило в жар. Так, как бывало когда-то на первом уроке, когда дверь тихонько приоткрывалась и опоздавший мальчишка встречался бесстрастным взглядом с ее преданными глазами. Так, как тогда у Плотины...

Экскурсия подошла к концу. Юлька знала, что на щеках у нее горят красные пятна и что экскурсанты удивлены – но ничего не могла поделать и только улыбалась изо всех сил.

Пожилая дама удалилась в числе прочих; несколько долгих минут Юлька пыталась собой овладеть – и тщетно.

Пожилую даму она нашла в дамском же туалете, недавно отремонтированном и потому полном фарфорово-хромированного блеска. Дама аккуратно пудрила нос перед большим, во всю стену, зеркалом.

Юлька растерянно остановилась: перед ней была всего лишь немолодая ухоженная женщина, удивленная смятением экскурсовода Фетисовой. Напомаженные губы поджались, бархатка упряталась под крышкой пудреницы, Юлька готова была извиниться – но тут дама взглянула на нее в упор, и Юлька увидела, что варан здесь.

Краснея и путаясь, запинаясь, как девчонка, она осмелилась-таки спросить: а не было ли у дамы родственников в городе Плотинске?

Дама не расслышала названия. Разобравшись, долго смеялась: нет. Конечно, нет. Не было у нее в Плотинске ни внучатого племянника, ни сына, ни брата. Погодите: Плотинск... Нет.

Юлька почувствовала, как разворачивается внутри серая пустота. Сейчас следует извиниться, повернуться и уйти... Впереди еще две группы... Она успеет вскипятить себе чашку чая. Потом она спустится в метро и поедет в общагу, и под сиденьем напротив будет валяться банановая кожура...

Она извинилась, повернулась и пошла к двери.

Рука ее коснулась медной ручки, когда из овального дверного зеркала на нее глянул удовлетворенный, насмешливый, сытый варан. Элегантная европейка стояла, привалившись плечом к кафельной стенке, и медленно разворачивала хрустящий конфетный фантик.

"Барбарис".

Юлька медленно обернулась. Дама запустила конфету за щеку, и глаза ее приобрели мечтательное выражение.

Юлька сглотнула. Длинные пальцы пожилой женщины складывали из конфетной обертки тугой школьный "фантик"; Юлька с трудом оторвала взгляд от этого процесса, чтобы заглянуть даме в лицо:

– Ордынец?!

Дама чуть прикрыла желтые вараньи глаза:

– Это я, да я же... Глупая ты, Фетисова.

Юлька откуда-то знала, что стоящая перед ней особа всю жизнь прожила в Брюсселе и ни слова не понимает по-русски.

И тогда дрожащая Юлькина рука окунулась в косметичку. Туда, где среди французских тюбиков с длинной розочкой на боках одиноко липла к пудренице тощая старая конфетина.

...Невыносимая тяжесть густой черной жижи. Невыносимая тяжесть, пласты и пласты мутной воды, паутина гнилых корней – древних корней, не успевших стать слизью... Покосившиеся камни, неразличимые в плотной вязкой массе. Мертвая тишина, мертвая темнота, и давит, давит, давит...

...Никогда.