Текст книги "Дикая энергия. Лана"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Марина Дяченко, Сергей Дяченко
Дикая энергия. Лана

Посвящается Руслане, которая стала Ланой.

М. и С. Дяченко

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Я работаю пикселем.

Каждый день за час до заката прохожу через большую проходную у подножия единственного в городе холма. Прикладываю к сенсору удостоверение личности. В потоке других работников шагаю к раздевалкам. Номер моей ячейки – 401/512, он же – номер моего рабочего места в самом центре экрана. Я – хороший, квалифицированный пиксель.

В шкафчике хранится моя роба, подогнанная точно по росту – до пяток. Я надеваю робу поверх плотного черного трико. Застегиваю сзади липучку. Застежка на робе должна лежать точно на четвертом позвонке. Миллиметр влево или вправо – свет упадет под другим углом, и вот уже брак в работе. За это штрафуют.

Одевшись, беру с полки наушники и черные очки. Босиком выхожу из раздевалки и вслед за другими пикселями поднимаюсь вверх по лестнице. Идти очень долго, но я привыкла. Отсюда, с лестницы, отлично виден город.

Я иду, подобрав край робы и стараясь не наступать на чужие подолы. Город остается внизу, темный, ощетинившийся башнями. В это время дня люди обычно выходят на улицы – смотреть энергетическое шоу. А кто живет в невысоких домах – те, бывает, укладываются на плоские крыши, чтобы удобнее было смотреть в небо.

Я иду, пока не добираюсь до отметки «401», и тогда сворачиваю налево. Пробираюсь по узкому проходу, по дороге здороваюсь с другими пикселями. У Евы пятьсот тринадцатое место, у меня – пятьсот двенадцатое. Она говорит, что я счастливая, потому мне достался счастливый номер. С удовольствием бы с ней поменялась, но это строго запрещено правилами. За это могут оштрафовать так, что навеки ноги протянешь.

Ева всегда приходит раньше меня. Когда я добираюсь до места, она уже сидит, скрестив ноги, на своей платформе и хрустит чипсами. Я усаживаюсь рядом, и она меня угощает. Всегда угощает, пусть даже у нее останется последний ломтик.

Холм справа и слева от нас – плоская площадка на склоне холма – полностью заполняется людьми и гудит, как улей. До заката остается минут пятнадцать. Край неба на юго-западе все ярче. У нас над головами – низкие, плотные, серебристые тучи.

В наушниках начинается отсчет: пятьдесят семь… пятьдесят шесть… Мы встаем, надеваем очки, проверяем застежку робы на четвертом позвонке и поворачиваемся лицами к юго-западу. Ветер покачивает тяжелые полы нашей рабочей одежды.

Платформа под босыми ступнями – гладкая и шершавая одновременно. Продолжается отсчет: пятнадцать, четырнадцать… пять, четыре, три, два, один… начали!

И приходит ритм.

Когда меня спрашивают о нашей работе, я не умею толком описать. Ритм может быть простой, тогда он означает просто «красный», «желтый», «синий» или «белый». В начале, на заставке, всегда простой ритм. Я развожу руки в стороны, и роба разворачивается во всю ширь. Спереди она красная, сзади белая. Если поднять правую руку, раскроется желтая складка, левую – синяя. Видите, все очень просто: я поворачиваюсь на своей платформе и меняю цвет. А если в наушниках вдруг наступает тишина, забрасываю полы на голову. С изнанки роба черная.

Проба на готовность прошла успешно. Мы опять стоим лицами к юго-западу, где все светлее край облаков. Весь экран сейчас залит красным, но его никто не видит, кроме дежурного администратора да нескольких технических сотрудников…

В эту секунду солнце, опускаясь все ниже, выкатывается наконец из-под облаков, зависает между слоем туч и горизонтом. Яркий свет заливает склон холма и людей-пикселей. Вот они, двадцать минут в день, когда мы видим солнце. Если бы не черные очки, я бы, наверное, ослепла.

И вот, как только солнце заливает холм, я тоже вижу наш экран. На небе! Ярко освещенный, он отражается в облаках, он виден отовсюду. На улицах от радости кричат и хлопают так громко, что даже здесь, на холме, слышен гул толпы.

И начинается!

В наушниках нарастает ритм. Теперь он становится сложным, это не просто чередование цветов, это последовательности, которые я помню, как буквы алфавита. Кра-си-че-бе! Кра-си-че-бе! Жел-кра-жел! Жел-кра-кра-жел! Полы робы летают, поднимая ветер. Почти не остается времени, чтобы смотреть вверх: я подпрыгиваю на платформе, сливаясь с ритмом, я сама – ритм. Там, наверху, появляются картинки, ползут по экрану слова: «Динамические мыши – сто тысяч километров пробега!», «Честная работа – дополнительный пакет!» и еще что-то, я не успеваю прочитать. Я и эти-то замечаю потому, что они часто повторяются…

Двадцать минут я выдаю и повторяю цветовые последовательности, и Ева рядом со мной, и все сотни тысяч пикселей на холме – одновременно. На экране – реклама, клоуны, бегущая строка сообщает новости, и каждые пять минут возникает огромная надпись: «Энергетическое шоу – для вас, горожане!»

Мне весело. Платформа нагревается под ступнями. Вокруг плещется разноцветная ткань. В какой-то момент летающая роба Евы вдруг исчезает из поля моего зрения, я удивленно поворачиваю голову – нет, все в порядке, Ева работает, мой синий и ее желтый дают на экране насыщенный зеленый цвет…

А потом экран снова заливает красным. Мы замираем, раскинув руки и повернувшись лицом к юго-западу, а солнце медленно тонет за горизонтом. Экран тускнеет… тускнеет… последней исчезает бегущая строка: она на самой вершине холма.

Смена закончилась. Ноги подкашиваются, я сажусь на платформу и стягиваю наушники. Рядом опускается Ева. Облизывает губы.

Нам некуда спешить. Первыми уходят те пиксели, которые поближе к краю.

– Я тебе завидую, – говорит Ева.

Мы идем с работы. Давно стемнело, постовой на перекрестке вертит педали динамо-машины, над головой его мерцает бледный фонарь. Выступают из темноты светоотражатели: вдоль края тротуаров, на углах домов, на вывесках общественных кафе.

У Евы светящаяся косметика, ее лицо плывет, как луна, в темноте рядом со мной. В глаза она капает «ночной взгляд», от него радужки светятся зеленовато-белым ярким светом. И потому отлично видно, что Ева очень устала и чего-то боится.

Я присаживаюсь на тротуар, Ева за мной. Моментально подкатывает автоматический уличный разносчик, сгружает два энерджи-дринка. Это питье только так называется – «энерджи», на самом деле энергии в нем – только та, что на вывеске.

Разносчик катит дальше: низкая тележка на трех пластиковых гусеницах, один подслеповатый сенсор и разъем для маршрутной карты. Пирамида картонных банок с питьем опасно кренится вправо. Пока я смотрю разносчику вслед, Ева открывает свой дринк и делает большой глоток.

– Что-то случилось? – спрашиваю я.

Она мотает головой.

Я знаю, Ева живет с трудом. Едва дотягивает до полуночи, и так каждые сутки. Сейчас десять сорок пять, самое скверное время для Евы, потому-то я сижу здесь на тротуаре и пью с ней дринк, вместо того чтобы идти домой.

– Ты никогда не думала уйти на Завод? – спрашивает Ева.

Питье встает поперек горла. Я захлебываюсь и кашляю. Постовой все вертит и вертит педали, динамо-машина превращает в свет его сопение, его пот, его скуку. Мерцает фонарь, мерцают отражатели на рукавах, на лицах, на волосах случайных прохожих.

Я восстанавливаю дыхание. От кого-кого, а от Евы подобной смелости не ожидала.

– Следи за языком, – советую. – Люди кругом.

Она втягивает голову в плечи.

– Ты все-таки веришь в Завод, – говорит шепотом, не спрашивая, а утверждая. – Ты веришь, что он есть, что это не сказка. И что его можно найти.

Дома первым делом взгромождаюсь на старый велосипед без колес, с тусклым монитором на руле. Верчу педали; экран загорается. Вхожу в сеть. Проверяю почту. Только одно письмо: от Игната. Зовет погулять сразу после энергетического часа. Ну, посмотрим.

Потом, затаив дыхание, вхожу в раздел «Отчеты и статистика». Набираю свой гражданский код. Все в порядке: есть пакет на сегодня и запаска на завтра. Живем.

Приближается энергетический час. Ветра нет, вертушка за окном едва поворачивает лопасти. Динамическая мышь, которую Ева подарила мне на день рождения, дрыхнет без задних ног. А в инструкции сказано, что динамо-мыши спят только два часа в сутки, а остальное время заряжают аккумулятор!

Не знаю, чем себя занять. Вот эти последние минуты перед подключением – они всегда так долго тянутся! Трясет, знобит, и во рту сухо, а у некоторых еще и голова кружится. И мысли дурацкие в эту голову лезут: зачем все? Зачем я? Как все надоело, пойти, что ли, броситься с крыши…

Застегиваю манжету на левой руке, выше локтя. Изнутри она покрыта крохотными иголочками, они впиваются в кожу, но это не больно. От манжеты тянется шлейф проводов, его я подключаю к разъему в стене. На городской башне начинают бить часы: раз… два… три… Мороз по коже продирает от этого боя, я закрываю глаза.

Двенадцать!

Манжета плотнее сжимает руку. От иголочек разливается тепло: к сердцу. К горлу. Перед глазами вспыхивают золотые искры, мерцают, танцуют: ах, как хорошо жить! Какое счастье, что мы живы!

Я пою в полный голос. Динамо-мышь просыпается, влезает в свое колесо и все быстрее перебирает лапами. Над клеткой загорается тусклая лампочка.

Энергетический час!

Мне не нужно света – я сама свечусь. От радости. Мне не нужно тепла – я сама кого хочешь согрею. Я умею петь, танцевать, рисовать… наверное. Я могу сочинять стихи и играть в баскетбол!

Улыбаясь, снимаю манжету. От нее на руке остается след: узор из красных точек. Он исчезнет через час или два. Сейчас, если присмотреться, он складывается в какие-то буквы… но мне не до того. Мне весело!

Как хорошо, что я есть. Как хорошо, что у меня есть работа. И не простая: за двадцать минут участия в шоу мне дают пакет на девяносто восемь энерго!

Скрипит дверь – я ее не запирала. Держась за стену, входит Ева. Ее лицо горит в полумраке под слоем светящейся пудры.

Едва взглянув на это лицо, я сразу прекращаю танцевать.

– Меня оштрафовали, – говорит Ева трясущимся голосом. – На полный пакет.

– Как?!

– У меня нет запаски, – говорит Ева чуть слышно и садится на пол.

– Как же это? – растерянно спрашивает Игнат. Он наш сосед. Живет с нами в одном блоке.

– Она сбилась сегодня на шоу, – объясняю я скучным голосом. – Ошиблась. Ее оштрафовали и не выдали энергопакет. А запаски у нее нет.

Ева лежит на койке и смотрит в потолок. Иногда вздрагивает, будто от озноба. Руки холодные, как… лед? Смерть?

– Игнат, – говорю я решительно. – Где можно в городе достать подзарядку?

– Нигде, – быстро отвечает он и отводит глаза. – Ты же знаешь… только в энергочас.

– Неправда. Помнишь, Толстый из тридцать девятого блока рассказывал…

– Ну и где теперь этот Толстый? – тихо спрашивает Игнат.

– Я могу отдать ей свою запаску…

– Да ты что! – поражается Игнат.

Я его не слушаю:

– …могу отдать, но это будет завтра, понимаешь? Только завтра! В энергетический час! Если она не явится на работу, ее выгонят. Да что я говорю – она может просто не дотянуть!

Ева смотрит в потолок. Светящаяся пудра наполовину стерлась, и выглядит моя подруга просто жутко.

– Игнат, – говорю я. – Ей нужна эта подзарядка, просто чтобы выжить!

– За незаконные сделки с энергией лишают пакета на неделю, – шепотом говорит Игнат. – Это гарантированная… гадкая смерть.

Я смотрю на Еву. Глаза у нее ввалились, «ночной взгляд» освещает воспаленные веки и слипшиеся ресницы.

– Ты прости, – говорит Игнат. – Я в самом деле не знаю… где искать этих дилеров. Честное слово.

Энергетический час выводит всех на улицу. Люди смеются и обнимаются. Целуются, сидя на тротуарах. Пьют. Я иду – почти бегу – мимо.

Начинается ветер. Все быстрее вертятся лопасти ветряков на крышах. В окнах один за другим появляются огоньки. Ночной город становится ярче: сине-белым горит дорожная разметка. Светятся края тротуаров. Посверкивают отражатели на столбах. Я бегу, лавируя в мерцающей толпе.

Вход в подвал – как нора. Над норой тусклая вывеска: «Игры. Games». Сбегаю по крутым ступенькам. Внизу душно, пахнет куревом и потом.

Люди толпятся вокруг большого стола. Столешница, кажется, гудит под лапами беговых тараканов.

– Пошла! Седьмая пошла!

– Подрезает, это кикс!

– Не кикс!

Я верчу головой. Тот, кто мне нужен, сидит в углу – развалился в единственном кресле. Закинул ногу на подлокотник. На подошве тяжелого башмака фосфоресцирует картинка: лошадиный череп. Вокруг сидящего свободное пространство.

– Лысый!

Он приоткрывает правый глаз.

– Чего тебе?

Я беру себя за горло. Высовываю язык, будто задыхаясь. Лысый раскрывает оба глаза.

– Чего?

– Подзарядка, – говорю шепотом. – Сейчас. Срочно.

– Я за такое не берусь, – говорит он, подумав. – Грязные они ребята, эти дилеры.

– Я бы тоже не взялась. Но очень надо. К кому мне идти?

– Не знаю, – он равнодушно прикрывает глаза. – Не скажу.

Я выскакиваю снова на улицу. Беспомощно оглядываюсь. До рассвета Ева не дотянет. Смотрю на небо: который час?

Меня хлопают по плечу:

– Кого-то ищешь?

Оглядываюсь. Девчонка вроде бы знакомая, только не помню, как ее зовут. Волосы зеленые, стоят дыбом, как трава на газоне. В волосах проскакивают искры: не настоящие, конечно. Косметика.

Она смотрит на меня и улыбается:

– Нехорошо после энергочаса бегать с озабоченным видом. Что случилось?

Я уже открываю рот, чтобы объяснить ей. Еще секунда – и я скажу… Она все улыбается. И я вдруг понимаю, что говорить ни в коем случае нельзя. Она донесет.

– Ничего не случилось, – говорю вежливо. – Отвали!

Бегу через перекресток. Размышляю: она права. В толпе людей, которые только что получили свои пакеты, бегущий человек вроде меня бросается в глаза…

Спотыкаюсь об автомат с энерджи-дринком и чуть не падаю. Рассыпаются картонные банки. Свистит полицейский на перекрестке. Вот елки-палки!

Ныряю в темную подворотню. Говорят, полицейским выдают премию за каждого оштрафованного нарушителя.

Есть в этой подворотне второй выход или нет?!

Есть. Выбегаю на торговую улицу. Прямо передо мной витрина, в ней плавают, фосфоресцируя, рыбы, каждая величиной с круглый стол. В воде струится синеватый холодный свет. Я, не долго думая, заскакиваю в магазин.

Продавец – парень моих приблизительно лет. Улыбается:

– Что, попала?

Сквозь витрину наблюдаю за подворотней. Полицейского нет. Поленился за мной бежать. А может, пожалел – все-таки у него тоже был энергетический час, ему хорошо и весело, как и всем.

Почти всем.

– Ты что, стянула что-то? Или морду бой-френду набила?

Чуть поворачиваю голову. Окидываю парня взглядом с головы до ног. Он перестает улыбаться:

– Но-но… ты чего такая… дикая?

Парень тощий и очень хитрый. Шрам на щеке. Черные глаза блестят, как у птицы.

– Мне нужна подзарядка, – говорю ни с того, ни с сего.

– Чего?!

– Что слышал. Мне нужна подзарядка, срочно. Ты знаешь, как найти?..

– Вали отсюда, – говорит он нервно.

Я поворачиваюсь и иду к двери. Светящиеся рыбы пялят на меня огромные глазищи. Я берусь за дверную ручку…

– Подожди, – говорит парень.

– Ева! Ева, вставай скорее! Я нашла для тебя… – я невольно понижаю голос, – …подзарядку! Пошли! Пошли!

Я трясу ее и уговариваю до тех пор, пока она не открывает глаза. Совершенно равнодушные. Ей уже все равно, жива она или нет.

– Ева, пожалуйста. Я знаю, куда идти. Вставай!

Игнат приносит из общей кухни воды в ковше – вообще-то водопровод работает только час в сутки и только до пятого этажа, но у нас, к счастью, четвертый. Холодная вода смывает с Евы остатки косметики и немножко приводит в чувство.

– Пойдем, – уговариваю я.

Она прерывисто, со всхлипом, вздыхает.

– Ты человек или тряпка? – говорю зло. – Ты собираешься сложить лапки и сдохнуть? Учти тогда, что я с тряпками не дружу, я о них ноги вытираю!

Она мигает. Закусывает губу. Кивает. Честно пытается встать. Я хватаю ее холодные руки и тяну, тяну, будто вытаскиваю из болота.

Она встает.

– Игнат, ты поможешь… ты идешь с нами?

Он смотрит на меня круглыми глазами. Целую минуту, наверное. Наконец мотает головой.

– Я не могу.

– Трус паршивый!

– Послушай, у меня мать есть и отец. Если меня привлекут за операции с энергией…

Больше я не трачу на него времени. Совсем. Ева выпивает банку газировки, потом я помогаю ей добраться до туалета. Помогаю спуститься по лестнице и выйти из дома. Ее рука лежит у меня на плече. А кому какое дело? Гуляем мы! Подруги – не разлей вода.

– Нам далеко идти? – спрашивает Ева шепотом.

– Не очень. Возьмем рикшу.

В нашем районе не очень-то много рикш – большинству они не по карману. Но одна стоянка есть – на перекрестке в двух кварталах от дома.

Людей на улице уже меньше. Нагулялись, расходятся по домам. Хорошо нам, пикселям, мы можем дрыхнуть до обеда. А если кому-то с утра на смену?

Ева с трудом переставляет ноги.

– Девочки, у вас проблемы? – кричит постовой, не переставая вертеть педали. Ему скучно.

– Нет! – кричу в ответ. – Подружка напилась пьяная, ей можно, у нее сегодня день рождения!

– А-а! – Постовой сильнее налегает на педали, лампа у него над головой вспыхивает ярче. – Ну, поздравь ее от меня!

Остается пройти еще один квартал.

– Ева, – говорю я шепотом. – Ты можешь идти быстрее?

Она мотает головой. Я смотрю на небо: до рассвета остается несколько часов.

Евина рука соскальзывает с моего плеча. Ева медленно и плавно опускается на асфальт. Я оглядываюсь на постового: его лампа горит слишком ярко. Мы посреди улицы, как на ладони. Бумажка, свернутая трубочкой, жжет мне карман.

Подкатывает уличный разносчик. Я беру у него банку с энерджи-дринком, раскрываю, выливаю Еве на голову.

– Зачем? – шепчет она.

– Чтобы ты двигалась, дура!

– Нет… Зачем жить?

Едва удерживаюсь, чтобы не отвесить оплеуху.

– Затем… что… мы с тобой вместе уйдем на Завод!

Говорю первое, что приходит в голову, но Ева вдруг оживает:

– Правда?

– Ну конечно!

Я вздергиваю ее на ноги – а ведь она тяжелее меня раза в полтора.

– Мы уйдем вместе, – говорю монотонно. – Выберемся из города… Пройдем через горы… И однажды утром поднимемся на вершину и увидим Завод. Там полно энергии, Ева. Просто залейся. Там с утра и до ночи энергетический час. Там никто не прыгает с крыши, никто не вешается на колготках, там всем хочется жить, и все живут. Понимаешь? Он прекрасный. И огромный. Выше неба.

Теперь быстрее. Я почти несу Еву на себе.

– А это не сказка? – Она слабо улыбается.

– Нет, – говорю как можно увереннее. – Если столько людей это повторяет, как это может быть сказкой?

Вот и конец квартала. Длинную страшную секунду мне кажется, что рикш на стоянке нет; ох, есть один. Пустой. Медленно разворачивается, собирается уезжать…

– Стой! – Я сгружаю Еву на тротуар и бегу следом. – Стой!

– У меня смена закончилась.

– Очень надо! Заплачу, сколько спросишь! Ну пожалуйста!

Рикша пожилой уже, ему лет сорок – окидывает меня взглядом.

– Куда ехать?

Называю адрес. Он колеблется целую минуту.

– Ну ладно. Садитесь.

Мы катим по опустевшим улицам. В темноте бесшумно вертятся ветряки. У рикши единственная фара на руле, она вспыхивает ярче, когда он нажимает на педали, и почти гаснет, когда притормаживает на поворотах.

Я сверяюсь с бумажкой. Фосфоресцирующие чернила светятся уже не так ярко, как тогда, в магазине рыб, когда парень с птичьими глазами написал мне этот адрес и пароль в обмен на кучу денег. К утру чернила совсем выдохнутся, и улик не останется.

Дома вокруг все выше. Это квартал небоскребов, почти необитаемый, угрюмый квартал. Маячат в тумане огромные каменные колонны – это башни. Слева – Сломанная Башня, бывший небоскреб, он переломился, как щепка, на уровне двадцатого этажа. Мне тогда было лет пять.

Рикша крутит педали все медленнее. Оглядывается по сторонам. Наконец решительно тормозит:

– Приехали!

Я расплачиваюсь и выбираюсь из коляски. Помогаю выйти Еве. Мы на маленькой площади, справа и слева – темные башни, в центре – постамент от какого-то древнего памятника. Памятник давно снесли, остались только каменные ноги в каменных ботинках со шнуровкой.

Рикша уезжает. Теперь мы совсем одни в этом странном месте.

– Я посижу? – спрашивает Ева.

– Нет. Собрались идти – так идем. – Я разглядываю бумажку. Мне впервые приходит в голову: а если парень в магазине с рыбами обманул меня? Решил посмеяться? Если мы не найдем тут никаких дилеров, а найдем… ну мало ли что можно найти ночью в квартале небоскребов?!

– Нам туда, – говорю твердо, чтобы Ева и на секунду не усомнилась в моей уверенности. Веду ее – теперь она идет почти сама – через площадь, к башне.

Заворачиваем за угол. Я замедляю шаг. Похоже, это то самое место – магазин… Бывший магазин. Витрина заколочена. Поперек двери – наискосок наклейка; подойдя поближе, ухитряюсь прочитать: извините, мы не работаем.

И кодовый замок.

Совсем новый. Очень сложный, навороченный. А сверху – для виду – закрашен серой краской. Маскируется под старую рухлядь.

И тут – в первый раз – мне становится страшно. Потому что парень с птичьими глазами не врал, оказывается. И если я сейчас прикоснусь к этому замку – я буду вовлечена в действие, которое называется незаконной сделкой с энергией. Страшнее в нашем городе преступления нет. С человеком, которого на этом поймают, энергетической полиции можно делать все, что угодно: бить, издеваться, убивать… Хотя он и так умрет. Лишение пакета на неделю – и привет.

Ева тяжело дышит у меня над ухом. Она тоже боится.

– Может, уйдем? – спрашивает еле слышно. – Как-нибудь… дотяну…

Я задерживаю дыхание – и набираю на двери код. Длинный. Восьмизначный.

Длинную минуту ничего не происходит. Потом над нами загорается фонарь. И горит секунд тридцать. Мы стоим, никуда не уходим.

Фонарь гаснет. Проходит еще одна минута, и дверь, лязгнув, отъезжает в сторону.

– Ваша бабушка больна, – говорю быстро. – Просила передать ей пирожок и горшочек масла.

– Входи, Красная Шапочка, – отвечает невидимый в темноте мужчина.

В комнате совсем нет ламп. Только зеркальная банка со светлячками. Меня это нервирует: мы не видим лица того, кто нас впустил. А на нем ночные очки: он нас отлично видит.

Ева нащупывает в темноте стул и садится. Минуты три все молчим: мы с Евой пялимся в темноту, мужчина нас разглядывает. Я держу себя в руках – делаю вид, будто мне все равно.

Наконец он решает, что мы те, за кого себя выдаем.

– Сколько? – спрашивает без предисловий.

– Сто энерго, – говорю я быстро. – Хотя бы восемьдесят. Одним пакетом. Прямо сейчас.

– Тысяча монет. Наличными.

У меня перехватывает дух: не хватает денег. У нас с собой на двоих восемьсот восемьдесят две, и ни копейкой больше. А на счету – ноли и у меня, и у Евы.

Ева стонет сквозь зубы. Я наступаю ей на ногу.

– Семьсот, – говорю спокойно.

Он молчит. Летают и возятся светлячки в банке. Шуршат. Жуткий звук.

– Девочки, вы понимаете, куда пришли? Или вы платите и заправляетесь, или вы отсюда не выходите. Такое правило.

Ева тяжело дышит. Я сильнее наваливаюсь ногой на ее ступню. Ей, наверное, больно, но мне сейчас надо, чтобы она молчала!

– Если мы не вернемся к утру, – говорю как могу равнодушно, – ваша бабушка очень опечалится. И пришлет дровосеков.

– Дурочка. К утру здесь ничего не будет. Даже ваших трупов.

– Семьсот пятьдесят.

– А ты дикая, – говорит он с удивлением. – Девятьсот пятьдесят. И больше никаких уступок. Деньги с собой?

– Восемьсот, – мне все труднее сдерживать дрожь.

– Девятьсот.

– Восемьсот восемьдесят две. – Я не выдерживаю и закрываю глаза. И целую минуту слушаю шуршание светлячков в банке.

– По рукам, – говорит он наконец. – Просто из уважения к твоей настырности, детка.

Он идет к банке со светлячками. Открывает крышку, запускает внутрь руку, зачерпывает пригоршней (фу!). Выбрасывает в форточку. Снова закрывает банку, ставит на прежнее место. Светлячки пытаются взлететь и бьются о стеклянные стенки.

– Сколько вас тут ходит, – бормочет мужчина. – О запасках не думают, живут одним днем… И мрут. Ты, – неожиданно поворачивается ко мне, – ты сколько протянула бы без дозаправки?

– Не знаю… – Судорожно шарю по карманам, собирая деньги. Одной сотни не хватает. Могла я, расплачиваясь с рикшей, вместо десятки отдать сотню?!

– И я не знаю, – говорит он со странным выражением. – Ну, долго мне ждать? Давай деньги!

Я протягиваю ему все, что у меня есть. Он пересчитывает за одну секунду – в полной темноте. В очках.

– Детка, ты ошиблась, – говорит очень ласково. – Здесь семьсот восемьдесят две.

Я в десятый раз ощупываю карманы. Боковые, нагрудные, внутренние…

В глубине комнаты открывается еще одна дверь. Входят, кажется, трое – они огромные, пахнут кожей и потом, звенят металлом, сопят. Выпуклые линзы их очков отражают банку со светлячками.

– Ты что, в игрушки решила играть? – Дилер почти шипит. И в тот момент, когда он делает шаг ко мне, мои пальцы нащупывают – в глубине кармана брюк – туго свернутую купюру.

Дилер успокаивается. Снова пересчитывает деньги. Кивает громилам в темноте:

– Полный бак. Одним пакетом. Вот этой, хилой… А за этой дикой смотрите в оба глаза!

В темноте поблескивают зубы. Дилер ухмыляется.

– Идите за ними, девочки. Они вас не обидят.

Один идет впереди. Двое – по бокам. Как будто конвоируют. Ева цепляется за мое плечо.

Мы выходим на задний двор, заваленный хламом и рухлядью. Я поднимаю голову и вижу, что небо понемногу светлеет.

Передний уходит, велев нам оставаться на месте. Мне на плечо опускается тяжелая горячая лапа.

– Слышь ты, черная… У тебя парень есть?

– Есть, – отвечаю сквозь зубы. – Чемпион по кара-дзю.

– Врешь! – Громила смеется. Поблескивают очки и зубы.

Его рука проводит по моей спине. Я отпрыгиваю.

– Брось, – говорит его напарник. – Шеф прикончит.

– Ой, ну я тебя умоляю… Шеф даже не узнает.

В этот момент возвращается тот, что шел впереди. Кладет на землю перед Евой плоский портфель. Открывает. Вытаскивает манжету. Ева закатывает левый рукав. Ее трясет.

Манжета охватывает Евину руку повыше локтя. В этот момент я ни о чем не думаю, даже о громиле за спиной. Я смотрю на Еву. Портфель тихо гудит. Ева глубоко вздыхает, напрягается, по ее лицу расползается улыбка… Ну вот. Наконец-то. Мы смогли, мы сделали, наконец-то!

Яркий свет заливает двор – брошенные ящики, канистры, трех громил с портфелем и нас с Евой.

– Стоять на месте. Энергетический контроль.

У меня отнимаются ноги.

Громилы и не думают «стоять на месте». Одинаковым движением лезут за пазуху… Что у них там – разрядники? Самострелы?!

Ева подпрыгивает и, волоча за собой портфель, кидается в тень. Я за ней. Почему-то самым важным мне кажется снять с Евы манжету – а потом пусть доказывают, что мы причастны к сделке, может, мы просто проходили мимо…

Ох, ничего они не будут доказывать. На тех, кто подозревается в операциях с энергией, не распространяются обычные законы. А нас взяли с поличным, с поличным!

Я оборачиваюсь через плечо…

И вижу.

Контролер почему-то один. Громилы кидаются на него с трех сторон – им терять нечего. Один раскручивает над головой цепь. У второго самострел, у третьего разрядник. Я понимаю, что нужно бежать сию секунду – но не могу сдвинуться с места.

Проходит, наверное, целое мгновение.

Контролер отталкивается от земли. Правой ногой бьет в грудь противника с самострелом. Громила падает. Контролер винтом проворачивается в воздухе, его левая нога находит челюсть другого нападающего. Тот валится, роняя оружие. Третий громила стреляет разрядником – я вижу тонкую голубую дугу. И в следующий момент ей навстречу вылетает жгут мощнейшего разряда – синяя петля. Летят искры. Резко пахнет паленым.

Громила падает, не издав ни звука, и больше не шевелится. Тот, что получил ногой в челюсть, тоже лежит неподвижно. Зато другой вскидывает самострел…

Мне кажется, я слышу, как поет в полете тонкая стальная стрелка.

Контролер сбивает ее перчаткой – звук металла о металл. И в следующую секунду снова вспыхивает синяя дуга. Еле слышное шипение, будто рвется тонкая ткань. Тяжело валится тело. И наступает тишина.

Ева дергает меня за руку.

Светает. Проклятье – в темноте у нас был бы шанс! Мы бежим, как не бегали никогда в жизни. Разлетаются из-под ног ошметки, огрызки, черепки, консервные банки; свалка огромная. Мы мечемся между штабелями канистр, пробираемся сквозь чащу покореженной арматуры, нам нужен выход, выход, выход, а выхода нет, только новые горы мусора, огромное динамо-колесо, завалившееся набок, гнилые лужи, горы черных сплавившихся покрышек…

– Помогай!

Ева не сразу понимает, что я хочу сделать. Но я наваливаюсь плечом на башню из вонючей резины, и Ева, догадавшись, кидается мне на помощь. Раз… два… глаза лезут на лоб. Три! Башня из покрышек падает, заваливая проход между двумя тяжелыми блоками – отслужившими свое аккумуляторами. Он не пройдет! Он тут не пройдет!

С противоположной стороны завала бьет синяя дуга. Покрышки плавятся и проседают. Поднимается черный дым…

Мы снова бежим очертя голову.

Направо. Налево. Нам надо бы разделиться, тогда у одной из нас был бы шанс… Я думаю об этом отстраненно, будто не моя судьба решается, а чужая. Впрочем, выбора все равно нет: дорога вперед одна, без развилок. Направо, налево…

Ева сдавленно вскрикивает. По инерции пробежав еще несколько шагов, поворачиваю голову; Ева лежит на земле, над ней возвышается черная фигура контролера.

– Беги! – кричит Ева из последних сил.

Я и рада бы не послушаться, но не могу. На губах металлический привкус. Я бегу, как затравленный зверь, я лечу, и вдруг передо мной открывается выход!

Последним рывком прорвавшись сквозь пролом в бетонном заборе, выбегаю на улицу…

И в этот момент меня хватают за волосы. Сзади.

Комната, где мы расстались с деньгами, пуста. На столе по-прежнему стоит банка со светлячками: они больше не светятся.

Контролер стряхивает нас с Евой на пол. Именно стряхивает: до этого он нас тащил. Я приземляюсь на руки и колени. Ева падает на бок – неуклюже, будто набитая ватой. Стукается головой о стену, но не перестает улыбаться странной бессмысленной улыбкой.

Контролер быстро оглядывается. В опустевшей комнате нет никого и ничего: только светлячки по-прежнему шуршат. При свете утра зеленые искорки превратились в отвратительных насекомых. Вогнутое зеркало внутри банки искажает их отражения, и от этого они делаются еще гаже. Просто чудовища.

– Конечно, он ушел, – говорит контролер сам себе. И оборачивается к нам. – Допрыгались, козы?

Мы молчим.

Контролер вздергивает Евину руку вверх. Рукав скатывается к плечу: выше локтя ясно виден след от манжеты.

– Сколько заплатили? – спрашивает контролер.

Ева тяжело дышит. Я называю сумму.

– Откуда у вас такие деньги?

Странный вопрос. Мы просто отдали все, что было, до копеечки. Теперь будем питаться бесплатной синтетической вермишелью… пока не помрем от недостатка энергии – Ева завтра, я послезавтра.

Контролер пристально смотрит на Еву. Потом переводит взгляд на меня.