Текст книги "Земля веснаров"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Спорим, что стража не послушается. Тот, что в меня стрелял, наверняка был здесь во время нашествия. Многое повидал.

– Я тоже кое-что видел, – все так же сухо отозвался маг. – Пусть попробуют не явиться.

Я подумал, что не завидую этому начальнику стражи. Если выбирать между веснаром – и обвинением в бунте…

– Кто такая эта госпожа Роза?

– Мать старшего мальчишки, того, который сбежал.

– Женщина барона?

– Была женщиной барона почти шестнадцать лет назад. С тех пор ее муж, всю жизнь долбивший канавы, пошел на повышение… Теперь он сборщик налогов и надзиратель в поселке.

Я смотрел, как удаляются паруса. Тогда, в начале нашествия, женщины Цветущей были горды и непреклонны, и смерть предпочитали позору. Тогда все были уверены, что йолльцы уйдут с острова – или умрут все до единого, превратившись в удобрение для наших полей. И никому в голову не могло прийти, что спустя всего несколько месяцев… ну ладно, год с небольшим… первый веснар станет жертвой предательства.

Я на мгновение прикрыл глаза: веки горели. Хотелось спать, но я понимал, что не засну уже до самой смерти.

Вдалеке на тракте все так же маячили люди: не решались убраться, не отваживались подойти. Я бездумно взялся рукой за виноградную лозу – корень ее был далеко внизу, в земле, в плодородной земле моей Цветущей…

Я чуть сжал ладонь.

В рост. В развитие, в старение, в осень и опять в весну. Ветер унесет листья, зола вернется в землю, и будет пища корням.

* * *

Поле чернело золой. Вчера ночью йолльцы подожгли его с четырех сторон. С тех пор прошел день и еще одна ночь. Прошел дождь, превратил золу в жидкую грязь.

– Они хотят, чтобы мы передохли с голоду, – сказала полная женщина с родинкой на кончике носа.

Высокий светловолосый парень сплюнул сквозь зубы:

– Как же… Не дождутся.

Над верхней губой у него едва пробивались тонкие, прозрачные усы.

Поодаль толпились люди. Переговаривались. Жались друг к другу.

– Эй, дармоеды! – весело крикнул мужчина лет пятидесяти (его рука лежала на плече небольшого щуплого мальчишки). – Сеять будем – или плакать будем? Тащите все всхожее, что есть!

Дождь то утихал, то снова начинал моросить. Расходились тучи. Одна за другой вставали на небе радуги.

– Радуга – к веснарству, – бормотал мужчина. – Ну, где вы там, дармоеды?

Увязая в земле, катились тяжелые тачки. Люди сгружали мешки и корзины, торопливо шли, разбрасывая зерно – каждый по своей полосе, не ошибаясь и не сталкиваясь, хотя в горелой грязи не было видно меж.

– Не перерасти, Осот, – строго сказал мужчина. – Осыплется – как его потом жать… Усач, Ягода, вместе, что ли?

Женщина с родинкой улыбнулась, двумя руками отбросила с лица тяжелые темные пряди. Парень с невидимыми усами высморкался в грязь, скромно вытер руки о штаны.

– Ну… Поехали. Вместе!

Мальчик побежал.

Лучше бы, конечно, замереть, как солидному веснару, глядя в сторону, с равнодушным лицом. Слушать охи да ахи крестьян, не смотреть, как поднимается рожь – только чувствовать, как бегут по стеблю соки… как наливается колос…

Но он не мог удержаться. Не мог устоять. Таким восторгом, такой силой и радостью наполняла его работа.

Он бежал, раскинув руки. Он подпрыгивал, и под его босыми ступнями, и далеко вокруг лопались зерна. Выстреливали белые ростки – корни. Укреплялись. Тянули вверх зеленые побеги. Яркая зелень пробивалась поверх черного, грязного, безнадежного – поверх сгоревшего урожая. Все выше тянулись стебли. Солнце, вырвавшись из-за туч, засветилось на каплях росы.

– Цвети! – кричал мальчик на бегу. – Цвети!

Среди колосьев проглядывали красные и синие цветы. Дед много раз велел ему не растить сорняков, а он все равно растил. И они вырастали, открывали лепестки и снова сбрасывали, и вырастали снова, а колосья поднимались, меняли цвет, из зеленых становились желтыми, тяжелели, клонились к земле…

– …то-ой! – кричал дед, и ветер носил над полем обрывки его слов. – …ерасти-ишь!

Мальчик остановился.

Еще бы миг – и они в самом деле начали бы осыпаться. Вот какие они тяжелые. Вот как гнутся к земле…

– Жните! – кричал дед. – Жните, пока есть время!

Мальчик побежал обратно – по меже, между колосьями, старясь как можно меньше их тревожить. Все поле покрылось жнецами; взлетали косы. В лихорадочной спешке вязались снопы. Мальчику тоже сунули в руки серп, и он торопливо срезал колосья, и сквозь их желтый лес на него смотрели, смотрели разноцветные глаза васильков и маков. Синее небо… Красная кровь из случайной царапины – обрезался серпом, дуралей…

Разошлись тучи и выкатилось, всех благословляя, солнце.

* * *

Маг зачарованно смотрел, как движется по комнате лоза. Выбрасывая в стороны зацепки-крючки, она потянулась по стене в потолку, обвилась вокруг балки – жуткое, прекрасное, завораживающее зрелище. Вот зеленая плеть ухватилась за свисающую веревку, поползла по сетке гамака – все дальше и дальше… Я разжал пальцы. Лоза успокоилась и замерла.

Маг смотрел на меня. Это был странный взгляд.

– Здесь такая земля, – сказал я. – Только надо ее как следует удобрить. Тогда из семечка вырастет дерево – в три обхвата, в шесть обхватов… и его будет тяжелее спилить, чем вырастить.

Маг отвел взгляд. Отошел к стене, выбрал гамак, не тронутый лозой, подтянул веревки и лег, закинув руки за голову, не снимая пыльных сапог.

– Меня зовут Аррф, – сказал будто нехотя.

* * *

Он происходил из богатой и знатной семьи потомственных носителей магии. Образование получил в Храме Науки Эо – старейшем учебном заведении йолльской столицы, факультет юриспруденции. Через несколько лет оставил место судьи в одном из пещерных городов (многоярусные дебри, вырубленные в скале, ни травинки, ни листика), погрузился на корабль под синим парусом и вышел в море – нести йолльский закон в те края, где о справедливости прежде не слышали.

Он сошел на землю Цветущей в порту Заводь – и поразился красоте и богатству этой земли.

Он остановился в гостинице на берегу, и в первый же вечер его отравили, сдобрив тушеное мясо могучим растительным ядом. Не будь он магом – умер бы в мучениях. А так – помучился и выжил.

Хозяин гостиницы ударился в бега. Йолльскому патрулю удалось перехватить его возле самого города. На допросе отравитель признался, что спутал Аррфа с другим йолльским магом, который несколько лет назад якобы убил его сына.

Злодея повесили согласно йолльскому закону.

Едва преодолев последствия отравления, Аррф отправился к барону Фатинмера – передать письмо с родины. Ехать пришлось через весь остров. Маг не спешил, приглядываясь к местному укладу, но видел везде одно и то же: обитатели Цветущей, внешне доброжелательные и смирные, в любой момент готовы были нанести удар в спину. Их лицемерные слова о «небесных корнях», которые якобы соединяют их с небом и определяют все их слова и поступки, звучали издевательством: само собой подразумевалось, что у «мясоедов», как у животных, никаких корней быть не может.

Он почти перестал общаться с местными. Все они сносно владели йолльским, но, говоря между собой, то и дело переходили на непонятный стрекочущий язык. Казалось, в его присутствии они обмениваются анекдотами о нем самом, насмехаются и злословят.

Когда он ел мясо – как правило, скверно приготовленное, – они кривили лица за его спиной: казалось, их сейчас вырвет. Когда он, искренне заинтересовавшись, расспрашивал о старинных обычаях и нравах – с ним говорили, как с умалишенным.

Они были медлительны, долгие дни проводили, лежа на земле и глядя в небо. Они были ленивы – чего и ждать от народа, без особых трудов снимающего по три урожая в год? Ни одно строительство не обходилось без йолльских рабочих: всякий подрядчик знал, что если поставить на работу одних только местных, стройка умрет, не начавшись.

Йолльцы, чиновники и торговцы, общались только друг с другом и откровенно презирали местных, называя их «растениями». Стоило ли рваться из кожи вон, строя школы, куда дети Цветущей ходили из-под палки, строя больницы, когда местные от всех своих хворей умирали дома под присмотром какой-нибудь травницы?! Стоило ли добывать руду, прокладывать новые торговые пути, ставить мосты, стоило ли превращать это сонное растительное царство в островок человеческой жизни?

По какой-то прихоти природы на Цветущей водились только растения – и человек. Отсюда все эти варварские представления о небесных корнях, отсюда – полное неприятие борьбы, движения, творчества. Растительная жизнь – пассивная, вялая; местные были коварны, как безобидный с виду, но смертельно ядовитый цветок.

Еще долго после отравления Аррф чувствовал слабость. Бредовый мир Цветущей поглощал его, как огромный желудок.

Только в Некрае, самом большом городе Цветущей, теплилась жизнь. Там йолльцы и местные жили тесно, бок о бок, и ритм ежедневной работы заставлял «растений» отвлечься от ежедневного созерцания небес. Аррф провел в городе неделю и совсем уже решил остаться – но письмо жгло ему карман. Он обещал дяде, что передаст послание старому другу из рук в руки. А значит, надо было ехать в Фатинмер.

Барон встретил его радушно, как родственника. За шестнадцать долгих лет дом его порос мхом и виноградом, а барон поскучнел, поглупел и почти превратился в растение – так он сам говорил. Появление Аррфа заставило барона встряхнуться: хозяин и гость много путешествовали по окрестностям, вместе закусывали (баронский повар готовил мясо великолепно) и проводили долгие часы за беседой.

Среди прочего барон рассказал Аррфу историю взятия Фатинмера, кровавую историю противостояния военной силы – и дикой мощи местных колдунов. Сам он, барон, ни разу в жизни не видел веснара: он приехал на остров, когда тех уже выжили, выжгли, извели на всей Цветущей. Однако страшный рассказ о полях, засеянных дряхлой человеческой плотью, произвел на мага тяжелейшее впечатление и еще более укрепил его неприязнь к островитянам.

Между магом и бароном завязалась не то чтобы дружба – йолльцы очень осторожны в привязанностях – но спокойная симпатия. Единственным серьезным неудобством было такое устройство быта, при котором Аррф, лежа в мягком гамаке баронской спальни, слышал сопение крестьянской девушки, уединившейся с хозяином в палатке-«оре». Толстый полог, покрывала и шкуры приглушали звуки – но в тишине ночного дома Аррфу казалось, что он там, в «оре», третий.

В такие минуты он горько жалел, что покинул Йолль. Простота, с которой барон сходился с «растениями», поражала Аррфа и угнетала. Сам он никогда не мог бы переступить незримую черту, отделявшую островитянок от йолльского мага.

– Они нас презирают! – твердил он барону. – Они, тупые растения, нас не считают людьми!

– Два-три красивых подарка, – мудро отвечал барон, – и они будут считать нас не то что людьми – богами!

Примерно так они разговаривали, направляясь верхом к станции «Фатинмер» и дальше, на пастбища, где подрастали жеребята, где гуляли в сочной траве коровы и овцы. Они видели, как прошел за холмами парусный поезд, а спустя полчаса встретили одинокого путника. Тот отлично понимал йолльский, но говорил с бароном на своем стрекочущем языке.

Фатинмерцы нередко ездили куда-то на поезде или уходили пешком, но чужаки в поселке появлялись, как правило, только во время ярмарок. Сейчас ярмарки не было, и каждый путешественник оказывался на виду – «как горошина на тарелке». Упрямый приезжий и был такой горошиной. Аррфу, пребывавшему в раздраженном состоянии духа, очень хотелось ударить наглеца. Не насмерть. В воспитательных целях – чтобы знал свое место. Но барон был хозяином в своих владениях, и Аррф не решился нарушить его прямой приказ – оставить путника в покое.

На другой день после обеда барон собрался в лес на охоту. Но оружия с собой не взял. Аррф, решивший, что здесь опять замешана крестьянская девчонка, ничего не сказал.

Кольцо мага не дарит ясновидения, но обостряет проницательность. Предчувствие было похоже на смутную тень, но Аррф знал цену таким теням. На закате барон не вернулся. Маг, прежде избегавший лесных прогулок, отправился на поиски… и нашел.

В первый момент он решил, что перед ним труп незнакомого, невыразимо дряхлого старика. Но сразу после этого вспомнил рассказы о веснарах – и осознал весь ужас случившегося.

* * *

Я смотрел вдаль, на дорогу, и первым увидел, как приближаются осторожные фигурки. Две женщины и с ними начальник стражи; то ли он устыдился перед лицом бабьей храбрости, то ли решил, что раз ночь прошла и маг все еще жив – невыполнение приказа обойдется дороже, чем повиновение.

– Они идут, – сказал я Аррфу.

Тяжело ворочаясь, тот выбрался из своего гамака и нервно потер кольцо на пальце. По-прежнему не выпуская друг друга из виду, мы выбрались на широкую внешнюю лестницу.

Трое остановились у приоткрытых ворот. Внутрь входить не стали. Две женщины были разительно не похожи друг на друга: высокая, полная, тяжелая красавица с черными косами вокруг головы и щуплая, как подросток, бледно-рыжая бабенка самого обыкновенного вида. Я про себя отметил, что вкусы барона отличались разнообразием.

Начальник стражи – тот, что вчера стрелял в меня – держал марку из последних сил, но даже на расстоянии было видно, как он бледен. Взведенный арбалет у ноги – он пристрелил бы меня немедленно, если бы не присутствие мага.

– Входите, – громко и раздраженно предложил Аррф.

Черноволосая шагнула в ворота первой, за ней рыжая и только потом – начальник стражи. Все трое обогнули повозку, брошенную посреди двора, и остановились, глядя на нас снизу вверх.

– Роза, где твой сын? – отрывисто спросил Аррф, обращаясь к черноволосой.

– Я думала, вы мне это расскажете, добрый господин маг, – отозвалась женщина на неплохом йолльском. – В Холмах он не показывался.

Начальник стражи смотрел на меня, как стрелок на мишень. В его глазах ситуация выглядела совсем уж невероятной: веснар, убивший барона, до сих пор не наказан и стоит, как ни в чем не бывало, рядом с магом. А тот ведет странные и, с точки зрения стражника, лишние расспросы.

Я подумал, что о том, другом, затаившемся веснаре ни один из них не знает. А если знает – то молчит. И не успел я об этом подумать, как рыжая женщина открыла рот: не то она была очень глупа, не то полностью лишена воображения, а с ним и чувства страха.

– Господин маг, – сказала рыжая. – Этот чужак рядом с вами, – вы его нам отдайте. Если это он убил Нэфа ни за что ни про что, так нам его и судить. И начальству вашему скажите: веснара мы сами казнили, пусть солдат к нам не присылает. Хватит и того, что новый барон будет хуже Нэфа, потому что лучше Нэфа быть не может.

– Храбрые какие – веснара казнить, – сквозь зубы сказал начальник стражи.

– А что нам веснар? – бестрепетно отозвалась рыжая. – Наше это дело, внутреннее. Свои же их когда-то и перебили, а вам, йолльцам, они не по зубам.

Говоря, она посмотрела мне в глаза. Я вздрогнул.

– В «Фатинмере» тебе надо было останавливаться, – сказала рыжая, не сводя с меня странного взгляда. – Я там хозяйка. Уж в моей-то гостинице тебя не захватили бы врасплох.

– Хватит, – оборвал ее маг. – Роза, когда ты в последний раз видела своего сына?

– На прошлой неделе, – бестрепетно отозвалась черноволосая. – Кноф глядел волчонком, но что там и как, рассказывать не стал.

– Когда ты в последний раз видела барона?

– О-о, – она игриво вскинула черные брови. – Нэф не желал меня замечать вот уж полгода, не меньше… Разве что на прошлой ярмарке, на торгах… месяца три будет.

– Горчица, – маг обернулся к рыжей. – А ты когда в последний раз виделась с бароном?

Зависла пауза. Женщина смотрела на мага, как сквозь толстое стекло, и меня вдруг обсыпало мурашками: она веснар!

Мы не можем узнавать друг друга. Мы не можем чуять друг друга, но в эту минуту, глядя на нее, я готов был поклясться: она веснар. Годы и годы проведшая в тайне. Прижившая ребенка с йолльским бароном. И вот теперь…

– Мы виделась вчера, – просто сказала рыжая Горчица. – Я собирала травы в лесу, возвращалась после обеда, встретила его на опушке. Мы поговорили. И я ушла. А он остался в лесу. Сказал, что у него встреча. Это правда, чистая правда, ты не можешь этого не чуять, Аррф.

– Ты собирала травы в лесу, где полно волканов?!

– Нэф говорил, эти твари не охотятся днем. А я пришла в лес, когда солнце стояло высоко… Почему ты спрашиваешь, господин маг? Какая разница, кто и когда видел Нэфа? Если теперь он мертв, если его убил вот этот веснар, – она опять кивнула на меня, – какая разница, с кем он встречался?

Я разжал пальцы. Увядший василек, невесть как оказавшийся у меня в руках, упал на каменный пол балкона. Вот оно как… Я испытывал и облегчение, и разочарование. Я ведь ждал, оказывается, что она первой нападет на обоих йолльцев, и мага, и стражника. И настанет наконец развязка.

Она почувствовала мой взгляд. Снова посмотрела мне в глаза – без тени страха, без намека на стыд.

– Зря ты убил его, – сказала на языке Цветущей. – Те времена прошли… Теперь всем будет только хуже.

Я прикусил язык – до того мне хотелось ответить.

– Говори по-человечески! – рявкнул Аррф.

Женщина приподняла уголки губ:

– Я и говорю по-человечески, мясоед.

Он вскинул руку с кольцом – и тут же опустил. Рыжая даже не моргнула.

– О чем вы беседовали с бароном? – глухо спросил Аррф.

И опять Горчица помолчала, прежде чем ответить. Эти маленькие паузы, как ледяные гвозди, делали каждое ее слово значительным и острым.

– Нэф хотел отправить сыновей в Некрай на учебу. Реф согласился. А Кноф… – она мельком взглянула на черноволосую. – Сын Розы хотел остаться в Холмах и жениться. Академии ему ни к чему, так он сказал. И еще он сказал, что ненавидит отца и хочет его убить.

– Врешь! – выкрикнула Роза.

Горчица ухмыльнулась:

– Может, и вру… Это он не мне говорил. Это он Рефу, дурачку, говорил. А Реф, бедняга, врать вообще не умеет.

Начальник стражи, позабыв обо мне, переводил взгляд с черноволосой на рыжую и обратно.

– Капитан, – голос Аррфа звучал теперь устало. – Верни слуг. Пусть позаботятся о лошадях. Собери людей с лопатами: до захода солнца барон должен быть похоронен. Поспеши! Я, возможно, смогу простить вам всем вчерашнее бегство. А может, и нет. Постарайтесь меня задобрить.

Начальник стражи щелкнул каблуками и исчез. Остались женщины: Роза уперла кулаки в крутые бока. Горчица стояла неподвижно, ветер теребил длинный и легкий подол ее ситцевого платья.

– Роза, – медленно начал Аррф. – Ты когда-нибудь думала о том, что твой сын может быть веснаром?

Черноволосая мигнула. Ответила через силу:

– Мы все об этом думаем. Спросите хоть Горчицу. Она тоже.

– Мы думаем, – подтвердила рыжая со странной улыбкой. – В старину они часто рождались, веснары-то… Мать мне рассказывала – всегда устраивали праздник, когда малыш впервые травку подрастит. Никто, – она впилась взглядом в воспаленные глаза мага, – никто их не боялся. И не боится. И веснар, – она кивнула на меня, – никогда и ни за что не убьет человека. Только нелюдь.

Она была сумасшедшая. Безумие влажно поблескивало в ее глазах.

– Ты все сказала? – хрипло спросил Аррф.

– Выходит, Нэфа другой веснар убил? – она рассуждала, не слушая мага. – Не этот? Иначе ты не расспрашивал бы… Ага! Веснар в Холмах, и ты не знаешь, кто это… Пойди по домам, Аррф, пойди по всему поселку и каждого спрашивай. Сколько там у нас местных в поселке? А на выселках? Ничего, за неделю справишься… Если спать не будешь. И если веснар тебя дождется.

– Допрыгаешься, – вполголоса сказала ей Роза.

Горчица улыбнулась шире:

– А начинать надо с девок. Каждая девка в поселке, бери любую, хоть хромую, хоть горбатую. Он со всеми переспал. Не веришь? Пойди, поспрашивай.

– Бред, – выплюнул Аррф. – Замолчи.

Горчица послушалась – и молчала целых три мгновения. Коротенькая, холодная пауза.

– Мальчишку-то мне можно забрать? – спросила совсем другим голосом, тихо. – Рефа? Насовсем?

Маг не ответил. Обернулся к Розе:

– Скажи… Кто из девчонок… в последнее время… с кем он… ты знаешь?

Женщина чопорно поджала губы:

– Я ему не сторож, господин маг. Горчица, хоть и дура, дело говорит: бери в поселке любую.

– Это ложь, – сказал Аррф, но как-то неуверенно.

– Правда, – сказала Роза, будто камень бросила. – Испортил многих. А такой девки, чтобы ему долго у сердца держать – такой в последний год не знаю.

Маг перевел взгляд на Горчицу. Рыжая стояла, не разжимая губ, как будто рот у нее склеился.

Тогда Арф повернулся к женщинам спиной и кивнул мне, приглашая обратно в дом. Уходя, я в последний раз глянул на нее через плечо на Горчицу и Розу. Они стояла, одинаково подбоченясь, и обе смотрели мне вслед.

* * *

В доме все тяжелее было находиться – снизу, из гамака, поднимался тяжелый запах. Слуги, доставившие из поселка завтрак, накрыли его на зеленой лужайке в тени ограды. И стол, и скамейки были врыты в землю.

Горчица, оказавшаяся хозяйкой гостиницы «Фатинмер», приготовила этот завтрак с полным знанием дела: мне полагалась бобовая каша, Аррфу – котлеты в луковой чешуе. Наверное, у нее был припасен готовый фарш, думал я, глядя, как маг сидит над своей тарелкой. Мясное блюдо не приготовишь так быстро…

Интересно: гостиницу Горчице подарил барон? Как и пост сборщика налогов – Розиному мужу?

Цветущая моя, Цветущая…

С детства приученный уважать еду, я съел все, что было в миске. Маг вяло поковырял котлеты и выпил две кружки пива.

– Почему ты не ешь мяса? – спросил, глядя в упор.

– А почему ты не ешь человечину?

Мы смотрели друг на друга. Нас объединяла смерть о двух концах. За домом, в дальних пределах ограды, притихшие крестьяне рыли четырехугольную яму. Скрежетали лопаты, вонзаясь в плодородную землю Цветущей. И пахло весной, обновлением – пахло сырой землей.

– По-твоему, барона убил мальчишка? – маг отхлебнул еще пива. – Старший сын, байстрюк? Кноф?

Яма под лопатами землекопов становилась все глубже.

– Когда, ты говоришь, он сбежал? – я подтянул к себе свою кружку.

– Три дня назад. Уже, считай, четыре.

– И не пришел к матери, – я размышлял вслух. – У него есть друзья в поселке?

– Я почем знаю… Мальчишки жили тихо, как мыши, спали внизу в одной комнате со слугами, вставали рано. Никаких особенных развлечений им не полагалось. Конечно, Нэф учил их арифметике и йолльскому, но эти уроки вряд ли доставляли им удовольствие…

– Я думаю, – медленно начал я, – то есть, если бы я был на месте этого Кнофа… Погоди, сколько ему лет?

– Пятнадцать.

– Тощий, довольно высокий, волосы длинные, темные, нос курносый, веснушки, одет по-крестьянски?

– Да… Подожди, откуда ты…

– Я его видел. Он уехал на поезде в Дальние Углы позавчера вечером, на закате.

И я рассказал Аррфу о мальчишке, вскочившем на тот самый поезд, с которого я сошел. Теперь мне понятен был восторг юного беглеца: рожа с высунутым языком, которую он скорчил мне, предназначалась на самом деле его отцу-барону… И, возможно, магу.

– Получается, мы ехали за ним по пятам, – помолчав, сказал Аррф. – Еще несколько минут – и заметили бы.

– Ничего подобного. Он мог весь день просидеть на станции – прятаться под платформой, например. Для него очень важно было не попадаться вам на глаза – и успеть на поезд… Зато теперь мы точно знаем, что барона он не убивал.

– Почему? Он мог вернуться…

– Из Дальних Углов?! Оттуда пять дней пешего пути! А обратный поезд – я видел – прошел только сегодня утром!

Аррф отодвинул тарелку. Я поморщился: запах его недоеденных котлет смущал меня больше, чем тяжелый дух смерти, воцарившийся в доме.

– А я был уверен, что это он, – тихо сказал маг. – Он ненавидел отца. Хуже: презирал.

– За что? – я понимал, что вопрос идиотский, но придержать язык не успел.

Маг прищурился:

– А за что его презирали женщины, с которыми он спал? За что вы все ненавидите нас?

– Может быть, за то, что вы явились на нашу землю, чтобы убивать и насиловать? – предположил я. – И нести йолльский закон туда, где его не хотят знать?

– Мы?! – он поперхнулся. – Мы принесли избавление от эпидемий, которые убивали без разбора и когда-нибудь прикончили бы весь остров! Мы построили больницы и школы! Мы построили дороги и пустили по ним поезда! Ты уже не помнишь, что до йолльского вмешательства здесь умирал каждый второй младенец? Ты не помнишь нищеты, в которой вы все поголовно жили?!

– Я получил хорошее образование, мясоед, – отозвался я холодно. – Все эти «аргументы» я пересказывал у доски наизусть.

– А как тебе удалось получить образование? Как ты вообще выжил в Некрае? Что, не йолльцы подобрали тебя и отмыли? Не йолльцы отправили в школу? Университет, где ты учился, не был построен на йолльские деньги? Или стипендия, которую ты получал…

– Ты забыл сказать, что предварительно йолльцы убили моего деда.

– Ты забыл сказать, что перед этим Осоты убили несколько тысяч человек!

– Ты забыл, что эти люди пришли на мою землю с оружием.

– С оружием, с металлургией, с лекарствами… Сказок не бывает: мы победили, потому что сильнее. Умнее. Подвижнее. Мы пришли к вам, а не вы к нам – мы успели первые. А значит, строим мир по собственному разумению – так, как считаем нужным.

– Йолльский закон – самый человечный и справедливый, – я ухмыльнулся.

– Йолльский закон – результат опыта многих поколений, – тихо сказал Аррф. – Плод работы лучших умов… и великих душ. Большое счастье для острова – то, что он получил закон Йолля. И если ты этого не понимаешь, растение, – поймут твои дети!

– У меня никогда не будет детей, – отозвался я шепотом. – Твоей милостью, мясоед.

* * *

Расспросы стражников и слуг ничего не дали. Все они были йолльцами, не считавшими нужным запоминать имена и лица крестьянских девушек – даже если этих девушек удостаивал вниманием хозяин. Какой-нибудь особой, запавшей в сердце барона прелестницы никто из слуг не вспомнил, не выделил из общей вереницы. В поведении барона накануне смерти не обнаружилось ничего странного, он не упоминал никаких имен, к исчезновению старшего сына относился спокойно: погуляет, мол, и вернется.

Миновал полдень. Барона похоронили наскоро, без каких-то особенных ритуалов, без надгробных речей. Только слуги, желающие поскорее справиться с печальным и неприятным делом. Только мы с Аррфом – последний друг барона и – так получилось – его последний враг.

– Кто бы мог подумать, что у йолльского наместника будут такие похороны, – грустно сказал маг.

Я промолчал. Мы стояли над свежей могилой, сами почти мертвецы. Я вдыхал запах сырой земли: в нем не было трагедии. Только память о лучших днях.

* * *

– Ты бы не путался под ногами, Осот! Иди к деду!

По всей опушке горели костры, превращая в пепел кору и сучья, превращая хмурое утро в яркий весенний день. Десятки вил выбрасывали из ям подгнившее сено, десятки тяпок рыхлили землю, перемешивая ее с пеплом. Дед сидел в стороне, на белой и твердой его ладони лежали два десятка желудей.

– Погнали тебя? Садись… Они торопятся. Припозднились мы с новым домом для молодого Вячки.

Мальчик сел рядом – на свежеспиленную колоду. Дед перекатывал на ладони желуди, будто любуясь блестящими боками и крепкими круглыми шляпками.

– Глубокие корни, – бормотал дед. – Всю бы Цветущую зарастить дубами, да ведь и землю надо поберечь. Она всем корням дает силу, и если много тянуть – истощится и высохнет. Вот мы дом здесь вырастим – потом долго, долго опушку надо будет сдабривать… Этот мне не нравится, – он уронил под ноги самый маленький и тусклый желудь. – Выпил я сегодня, Осот. Выпил, ты меня прости. Нелюди, говорят, уплыли на своих кораблях, только ветер свистел. А не уплыли – так уплывут… Нехорошо трупом землю удобрять. Кто знает, что на тех полях вырастет… Нелюди ушли, веснаров им не одолеть. Вот так.

Мужчина поднялся, непривычно тяжело, неуклюже.

– Выпил я… Ну да ничего, ты поможешь, если что. Тут стеречься не надо, пусть растет себе и растет, главное, чтобы ногу корнем не прищемило. Идем, Осот.

И побрел, сопровождаемый мальчиком, вдоль опушки. Наклонялся, клал каждый желудь в приготовленную для него, удобренную лунку, бормотал что-то, будто давая напутствие. Мальчик не отставал ни на шаг.

– Деда… дай мне хоть один.

– На.

Желудь лег в ладонь. Блестящий. С круглой серенькой шляпкой. Мальчик, встав на колени, сам положил его в землю. И вспомнил, как хоронили отца и мать – их тоже положили в землю, чтобы земные корни умерших соприкоснулись с небесными.

Мальчику было тогда четыре года. Поселок накрыло красной чумой, вымерла треть взрослых и половина детей. Осот помнил те дни – все плакали, и все говорили, что небесные корни тех, кто умер, теперь прорастут. И посадили людей в землю, засеяли целое поле, и над ними выросла роща…

Он завалил землей желудь, как засыпали могилы. Поднялся. Огляделся. Вокруг толпилась, в основном, ребятня – ровесники, с которыми он в последнее время ни во что не играл. Не до того было.

– Отходи! – крикнул низким солидным голосом. – Корнем прищемит!

Ребята отбежали подальше, а мальчик, встав перед похороненным желудем, набрал полную грудь воздуха…

И улыбнулся.

В рост. В жизнь. В смерть – и снова в жизнь.

Разлетелась земля, будто взорванная изнутри. Вырвался, как пружинка, зеленый росток, оброс листьями и уронил их, и снова оброс, и снова уронил, и так, утопая в груде пожухлой листвы, ринулся ввысь.

Зашевелились корни, расползаясь под землей. Мальчик отскочил и раскинул руки, удерживая равновесие. Содрогнулась земля – пустились в рост все желуди деда; мальчик не удержался и упал на четвереньки, не переставая улыбаться.

Его дуб закрыл хмурое небо. Раскинул ветки, касаясь дедовых деревьев, будто здороваясь с ними за руку. И дальше, выше, только сыпались на голову листья, только потрескивала кора да ухала земля, раздвигаемая корнями.

– Насосы! – крикнул дед.

Заскрипели шестерни. Мужчины впряглись в деревянный ворот, вода из озера побежала по желобам и хлынула на землю, увлажняя палые листья, моментально исчезая в разверзшихся трещинах.

– Еще! – кричал дед.

Осот стоял, по пояс заваленный листьями, которые пахли лесом и жизнью. Иногда желуди, падая, били его по макушке, приходилось закрываться полами куртки. Десятки и сотни, рожденные тем единственным желудем, который мальчик своими руками похоронил – посадил? – в мягкую землю. В этот момент он впервые задумался, почему в его родном языке слова «посадить» и «похоронить» имеют единый корень…

– Хватит! – крикнул дед. – Осот, стой!

Ему не хотелось останавливаться. Ничего не было прекраснее этой могучей, быстрой и щедрой жизни, которая вырастала здесь из земли по его, Осота, воле.

Осот отступил на шаг. Обернулся; опушки не было. Огромные дубы закрыли небо, вокруг носились, вздымая тучи листьев, ошалевшие дети – и взрослые, похожие в своей радости на детей. Мерили обхватами стволы: где два с половиной, где три обхвата. Осот подумал, как жалко будет все это пилить, зато какой у Вячки будет замечательный, большой и прочный дом, и светлый, как чистая древесина…