Текст книги "Уехал славный рыцарь мой…"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Дяченко Марина, Дяченко Сергей
Уехал славный рыцарь мой…

И через неделю с небольшим у нас полетела связь. Возможно все дело было в передающей станции на башне, и толковый инженер разобрался бы с этим за две минуты. Но только не я.

Я честно поднималась на башню и копалась в проводах и платах, но так ничего и не поняла. Сдавшись, стояла на круглом балкончике и разглядывала землю до горизонта. У подножия холма толпилась маленькая оливковая роща. Далеко на юге чернели развалины имения, сожженного в прошлом году моховыми звездами. По дороге гнали на ярмарку скот. А вокруг – каменистая пустыня, красная растрескавшаяся земля, Аманесер уехал, я жду его и буду ждать, сколько понадобится. Жаль, что связи больше нет. Есть только мутное зеркальце, расколотое пополам – половинка у меня, половинка, соответственно, у него.

В зеркальце я могла видеть отблеск его костра. Аманесер был жив, здоров, не ранен, и уже через неделю в ворота постучалось первое свидетельство его доблести – оруженосец побежденного рыцаря как-его-там, сопровождающий телегу с замечательными и нужными вещами.

Там была солярка – десять канистр, моток медной проволоки, тюк серой ваты, масло – машинное и конопляное. Там были доспехи побежденного рыцаря – гора металлического лома, которую Аманесер согласился взять, скорее всего, только как дань традиции. И там было письмо – оруженосец вручил мне его трясущейся рукой, Аманесер не писал ничего о деле – ни о рации, ни о своих ближайших планах, ни когда думает вернуться. Он писал о любви, и большая часть послания была в стихах.

– Ты свободен, – сказала я оруженосцу побежденного рыцаря как-его-там.

Его затуманенные, будто закрытые пленкой глаза мигнули и прояснились. Он уставился на меня, словно не веря своему счастью.

– Ты исполнил свой долг, – сказала я. – Я принимаю подношение. Ступай.

Он попятился и споткнулся, едва не упав. Повернулся и кинулся бежать, слуги беззлобно смеялись вслед.

Закрылись ворота.

* * *

Ночью холм зашевелился.

Слуги забились в свои каморки и бормотали молитвы. Я и не ждала от них ничего другого; поднявшись на крышу, я расчехлила пушку, закурила трубку и стала ждать.

Уезжая, мой рыцарь отлично пристрелял старый ствол, и теперь единственным недостатком пушки был маломощный аккумулятор. Аманесер обещал прислать новый, как только подвернется что-нибудь подходящее. Но подходящее не подвернулось, а моховые звезды были тут как тут.

Их было не так много – может быть, пять или шесть, – но и одной вполне достаточно, чтобы поджарить замок вместе с обитателями. Для этого всего только и нужно, чтобы звезда дотронулась до ограды. Дай ей дотронуться – и ты сама удивишься, как быстро превращается в преисподнюю твой уютный дом.

На пушке не было прибора ночного видения – Аманесер не успел поставить. Стояла безлунная ночь, с неба смотрели тысячи неподвижных глаз, и среди них – любимая звезда Аманесера. Я помахала ей рукой. Облачко табачного дыма размазалось в неподвижном воздухе.

Холм подрагивал, будто пузырился в темноте. По невидимым ниточкам бежали огоньки, все ближе и ближе. Я отложила трубку и прижалась лицом к прицелу.

Будь на пушке нормальный аккумулятор, я расстреляла бы их еще на холме, и дело с концом. Но зона поражения начиналась (или заканчивалась?) как раз перед нашими воротами, а интервал между двумя выстрелами составлял пять секунд, не меньше. Если я поспешу с выстрелом, у звезды будет как раз достаточно времени, чтобы добраться до ограды и потрогать ее раздвоенным языком… если это у них язык, конечно.

Аманесер никогда не промахивался. Но Аманесер уехал, я жду его и буду ждать, сколько понадобится, а для этого необходимо научиться отгонять моховых звезд.

В прицел я видела все те же бегущие огоньки. Один за другим завыли псы на цепи, в конюшне заревели мулы. Мой палец лег на гашетку, и больше всего я боялась, что рука перестанет слушаться. Темнота стала красная, как сырое мясо. Я заставила себя выждать еще мгновение, а потом пальнула.

Пушка даже не вздрогнула. Холм озарился белым. Перед воротами, в нескольких сантиметрах, забился в корчах волосатый жгут – не знаю, как выглядит моховая звезда на самом деле, в моем представлении она похожа на гигантский комок волос, застрявший в водостоке. В мгновенном свете выстрела я увидела, как близко подпустила звезду, и ужаснулась. Зато и уйти ей теперь не удастся – она разваливалась, растекалась лужей, и несколько секунд слепоты – а после выстрела я всегда слепну – прошли в безопасности и в ощущении победы.

Другим бы звездам разбежаться при виде такой картины. Но им плевать. У них нет чувства самосохранения. Они вообще не живые. Аманесер в свое время пытался понять их природу и понял бы, будь у него время.

А так – приходится стрелять по ним, непонятым.

Красный огонек на пульте сменился зеленым – пушка дозарядилась. Холм по-прежнему пузырился: звезды подбирались справа и слева. По второй я выстрелила с опережением – еще чуть-чуть, и промахнулась бы. Звезду отбросило от ограды. Картинка легла на сетчатку, как фотография: жгутики, хлыстики, щупальца, какие-то развевающиеся рваные юбки… Все еще слепая, я отсчитала пять секунд и выстрелила снова. И, когда открыла прозревшие глаза, звезды уже не было. Не знаю, что с ней случилось.

Ночь пахла лимоном и лавром. В степи стрекотали цикады. Прежде чем третья гостя подошла к нашим воротам, я успела выпустить три дымовых кольца. Правда, они не были идеально круглыми.

Беззвучная вспышка. Легкий треск, как от бабочки, угодившей в пламя свечи. Я перевела дыхание; Аманесер был бы мною доволен.

Журчал фонтан во внутреннем дворике. Перед рассветом подул ветерок. От прицела на моем лице остался продолговатый синяк – я чувствовала его, даже не глядя в зеркало.

Одна за другой гасли звезды. Последней ушла любимая звезда Аманесера, и я, конечно, снова помахала ей рукой.

И поднялся новый день, освещая холм, оливковую рощу, красноватую землю в трещинах и большую дорогу, пустынную в этот час.

Еще один день в ожидании.

* * *

– Госпожа, путник у ворот. Пустить?

– Кто таков?

– Монах.

– Взвесьте.

Слуга удалился. Я отложила вышивание. Умылась из фонтана. Накинула вуаль. Неторопливо, чтобы не выказать любопытства, прошла во двор поглядеть.

Монах был совершенно безобиден, по крайней мере, снаружи. В момент моего появления он как раз стоял на весах, и показания гирь вполне отвечали тому, что видели глаза: коренастый и тучный мужчина, видавший лучшие времена. Обвисшие щеки. Сожженная солнцем кожа. Линялая коричневая ряса. Монах как монах.

– Входите, отец.

Сойдя с весов, он благословил меня чуть дрогнувшей рукой.

– Уверяю вас, я не несу в себе ничего такого… что могло бы представлять опасность. Я человек из костей и мяса.

– Знаю, отец. Входите и разделите со мной мою скромную трапезу.

Смеркалось. Я велела принести свечи. Монах был голоден, и только деликатность удерживала его от жадного чавканья за обильно накрытым столом. Я не заводила разговора, чтобы не ставить гостя в неловкое положение – а то как бы он разговаривал с набитым ртом?!

– Сеньора, – сказал он, вытирая губы салфеткой, – я не устаю благодарить Господа за то, что он привел меня к вашему дому сегодня вечером. Усталость, голод и жажда – пустяки… в сравнении с тем, что я едва не остался на ночь без крова!

– В этих местах бывают моховые звезды, – сообщила я.

– В этих местах, моя сеньора, бывают совершенно ужасные вещи – и по ночам, и среди бела дня. Вы заметили – здешние поселяне ни во что не ставят имя Господне?

– Отец, я не вожу дружбу с поселянами.

– Простите, я не то имел в виду, – он откинулся на спинку кресла, на вислых щеках его появился румянец, и я впервые заметила, что он вовсе не стар. – Я брожу от селения к селению, собираю подаяние, моя сеньора. Чем дальше – тем безнадежнее… Я помню времена, когда во имя Его совершались подвиги. Я помню великана, которого одолел Паис, Всемирный рыцарь, у стен нашего монастыря – одним только именем Господним! Он так и не встал – великан, я имею в виду. Мы распилили и сняли, что смогли, а остальное с превеликим трудом погрузили на повозки и оттащили в овраг. Распределительный щит с того великана стоял в монастыре до прошлого года – тогда уже поломался в последний раз, и пришлось его выбросить. Вы представляете, моя сеньора?

– С трудом, – сказала я.

Мона опустил голову:

– Мне тоже с трудом верится. Где теперь Паис? Они забыли Господа, и во имя Его нельзя совершить не то что подвига – мелкого благодеяния…

Он хотел еще что-то сказать, но передумал и снова взялся за еду.

– Я не так богата, как прежде, – сказала я. – Мой рыцарь отправился в странствия, я жду его и буду ждать, сколько понадобится, но может быть, вы примете от меня хотя бы канистру солярки?

Он взглянул на меня поверх блюд и кувшинов, его глаза блеснули, оказавшись вдруг ясно-голубыми:

– О сеньора… Канистра солярки – королевский подарок по нынешним временам. Да благословит вас Господь!

Я подумала, что он – в высшей степени приятный и искренний человек.

* * *

– Значит, ваш сеньор в отъезде? – спросил монах, когда после ужина мы сидели во внутреннем дворике, попивая вино из деревянных кубков и слушая шелест фонтана. Я курила трубку.

– Он странствует, – коротко отозвалась я.

– Он посвящает свои подвиги вам, – тихо сказал монах. Не спросил, но констатировал.

– Да.

– В юности, – он вздохнул, – я тоже был рыцарем…

– Правда?

– Сейчас в это трудно поверить. Я отправился совершать подвиги во имя справедливости. Несколько мелких поединков прошло хорошо, но потом… Потом меня вышибли из седла и едва не убили – во имя дамы, моя сеньора, во имя прекрасной дамы. Я отнес ей мои доспехи и все мое имущество, как пожелал того победитель и как велит традиция… и постригся в монахи. И только много лет спустя мне открылась мудрость божественного промысла…

– Возможно, вы желали справедливости недостаточно сильно?

– Нет-нет! – он замахал руками, с рукавов рясы полетела дорожная пыль. – Дело совсем в другом… Дело в том, что справедливость… ах, сеньора, вы уверены, что в самом деле хотите это слышать?

– Разумеется.

– Справедливость возможна только в мире, где добро и зло – абсолютные, а не относительные величины. А в нашем мире, где забыли Господа, нет добра и нет зла. И справедливости нет. Не в том смысле, что она нарушена и ее следует восстановить – просто ее не существует. Мне следовало подумать об этом прежде, чем я опоясался мечом.

Он до сих пор переживает давнюю неудачу, подумала я.

– Возможно, все не так трагично, отец мой. Разве любовь – не добро? Разве нелюбовь – не зло? Разве это не абсолютные величины?

Он вдруг встал и поклонился мне с трогательной, чуть траченной молью галантностью:

– Ваша красота – добро, моя сеньора. Ваша доброта и щедрость… и ваше милосердие. Мне кажется, что рыцарь, совершающий подвиги в честь столь прекрасной дамы, должен быть непобедимым.

И снова поклонился, подметая рукавом рясы цветочный орнамент на плитках пола.

Рано утром он ушел, увозя обещанную канистру солярки и оставив на краю фонтана увядающий белый цветок.

* * *

– Сеньора! Побежденный рыцарь у ворот!

Медленно, с подобающей случаю надменностью я вышла на крыльцо и остановилась, пораженная.

Весь двор был запружен повозками. Узлы и ящики, канистры и бочонки, овцы и мулы, и множество того, что Аманесер именовал емким словом «ресурсы». И среди этого великолепия – побежденный рыцарь.

Без доспехов, в простой дорожной одежде, он все равно был огромен. Возможно, он мог считаться переходным звеном от рыцаря к великану; такого я не решилась бы взвешивать – жалко весов. Да и не нужны были дополнительные измерения, чтобы узнать в нем, этом побежденном рыцаре, человека второго порядка.

У него были широкие скулы и высокий лоб с налипшими черными прядками. Правый глаз – карий, угрюмый. Левый – поврежденный: черная дыра с поблескивающим изнутри фотоэлементом. Мускулистые руки и плечи, мощный торс и узкие бедра. Левая нога отрублена по колено, из переплетения тканей и кабелей торчит сучковатая палка, небрежно обмотанная изолентой.

– Прекрасная донна Клара, – голос у побежденного рыцаря был под стать фигуре, низкий и раскатистый, – исполняя приказание Аманесера, рыцаря рассвета, вызвавшего меня на честный поединок и одолевшего твоим именем, приношу к стопам твоим все имущество мое, а также самое жизнь. Распоряжайся ими, как сочтешь нужным!

И он поклонился, чуть менее грациозно, чем недавно монах, но это и не удивительно – с отрубленной-то ногой! За секунду до поклона он занес правую руку за голову, а потом, склоняясь, вытянул ее перед собой, будто предлагая мне что-то. И замер в таком положении. Совсем замер – так могут застывать только люди второго порядка.

Выждав минуту, я сошла с крыльца и, осторожно обходя лошадей и мулов, подошла поближе.

Я остановилась в шаге от побежденного. Он стоял, согнувшись чуть ли не вдвое, и в этом положении голова его была чуть выше моей головы. Он смотрел в землю; ко мне была обращена макушка коротко остриженных, слипшихся «ежиком» волос. На ладони, обтянутой грубой боевой перчаткой, лежала маленькая вещь, о которой я уже догадалась.

Преодолевая невольный страх, я заглянула рыцарю в лицо. На висках его темнели круглые синяки. Правый глаз смотрел в пространство. На месте левого была абсолютная тьма. Ни один мускул не сокращался.

Контакты на висках, подумала я. Что с ним проделал Аманесер, прежде чем послать ко мне? Побежденный рыцарь стоял, склонившись в «поклоне верности» жесте безграничной покорности и полного доверия, с которым люди второго порядка когда-то обращались к своим инженерам.

Я обошла рыцаря кругом. Разъем обнаружился за правым ухом. Вертикальный разъем, вроде как замочная скважина. Сейчас, согласно древней традиции, мне надлежит вставить чип на место и сказать побежденному, что его присяга принята.

Я снова обошла преклоненного – еще и еще. Слуги наблюдали за мной в священном ужасе. Мулы ревели, требуя воды и покоя.

Я протянула руку и вырвала чип из одетых в перчатку пальцев.

– На верстак, – скомандовала слугам, указывая на побежденного рыцаря. – Вынуть аккумулятор, да поживее!

Слуги повиновались.

Вечером того дня у нас уже была отличная дальнобойная пушка, способная снимать моховых звезд – да и вообще, кого бы то ни было – чуть ли не с вершины холма.

* * *

Я рассказывала Аманесеру обо всем, что происходило в доме. Не знаю, много ли он слышал – половинки мутного зеркальца плохо держали сигнал. Иногда я могла видеть рыцаря, как будто он был рядом, и слышала голос, произносящий мое имя. Иногда я видела только туман и слышала только атмосферные разряды.

Каждую ночь я оставляла свечку на окне – чтобы мой рыцарь мог увидеть ее издалека.

Побежденные приходили один за другим, порой каждый день, порой с интервалом в долгие недели. Среди разнообразных рыцарей и оруженосцев попадались колдуны – этих я выходила рассмотреть поближе. К сожалению (а может быть, к небывалому счастью), Аманесер жестко программировал их, прежде чем отправить ко мне: у всех, кого он присылал, имелись следы от контактов – круглые синяки на висках, иногда на лбу. Бедняги являлись – часто истощенные, забывшие о воде и сне, одержимые одним желанием – принести мне свою покорность вкупе с имуществом. Я отпускала их: мне стоило только сказать «Ты свободен», как осмысленное выражение возвращалось в их глаза. Но если кодовое слово говорил кто-то другой – или если мой голос оказывался охрипшим от фруктового льда, как это случилось однажды в полдень, запущенная Аманесером программа продолжала работать…

Когда пришельцы оказывались людьми из плоти, я всегда предлагала им помощь – услуги лекаря, еду и воду, кров на ночь. Они смотрели на меня с ужасом и почти всегда отказывались.

– Прекрасная донна Клара! Исполняя приказание Аманесера, рыцаря рассвета, вызвавшего меня на честный поединок и одолевшего твоим именем…

– Прекрасная донна Клара! Исполняя приказание Аманесера, рыцаря рассвета…

– …приношу к стопам твоим все имущество мое, а также самое жизнь…

– Прекрасная донна Клара…

Два раза на холме появлялись моховые звезды и один раз – костлявый аббат. Пушка работала безотказно. В поклаже одного из побежденных нашелся тюк великолепного табака – я выпускала колечки дыма и ждала, когда вернется Аманесер.

* * *

– Сеньора! Побежденный рыцарь… тьфу, это оруженосец… у ворот!

Я со вздохом поднялась с подушек. Заложенная Аманесером программа требовала, чтобы побежденный приносил свою верность лично мне. Передавать благосклонность через слуг было бесполезно и негуманно – рыцари, оруженосцы или колдуны продолжали стоять у порога под палящим солнцем, ожидая донну Клару собственной персоной. Один старый изможденный колдунишка, которого я заставила подождать каких-то полчаса, помер, едва получив свободу. Стоило мне отпустить его на все четыре стороны, как он облегченно вздохнул и рухнул в пыль…

А сегодня с утра припекало, как в аду. Я накинула кружевную мантилью и вышла на крыльцо чуть поспешнее, чем всегда.

Было тихо – если сравнить с тем тарарамом, который обычно поднимался всякий раз, когда в ворота стучал побежденный. На этот раз посреди двора стоял ровно один мул, нагруженный двумя тюками, а рядом с ним – человек первого порядка, тощий чернявый юноша со шляпой в руке.

Он не был запрограммирован – это я поняла с первого взгляда. Он был напуган, измучен, может быть, слегка побит – но у него не было ни синяков на висках, ни программы в мозгу. Поэтому при виде меня он не завел, как положено, «прекрасную донну Клару», а замер, разинув рот, будто от сильного удивления.

Я улыбнулась В отличие от всех побежденных чудовищ, вереницей проходивших через наши ворота, парень был хотя бы забавный.

Моя улыбка произвела поразительный эффект. Он издал гортанный звук – не то застонал, не то запел – и улыбнулся в ответ.

– Кто ты, путник? – спросила я насмешливо. – Что тебе надо?

– Вы Клара, – сказал он, все еще улыбаясь.

– Донна Клара, – автоматически поправила я. На его безмятежное чело будто набежала маленькая тучка. Он сдвинул пыльные брови.

– Прекрасная… донна Клара, как вы прекрасны!

И замолчал.

* * *

Его звали Диего, и ему довелось прослужить в оруженосцах всего три месяца. Его рыцарь был из людей первого порядка (из костей и мяса! – с гордостью повторял Диего) и большую часть времени проводил не в боях и не в дороге, а за обеденным столом. Пока ему попадались такие же умеренные, смирные рыцари, удавалось решить исход поединка с помощью игральных костей. Но в один несчастный день на перепутье он повстречался с Аманесером.

– Наповал, – рассказывал Диего, печально почесывая бровь. – Мой хозяин не успел даже охнуть, сеньора. Превратился в мешок с фаршем… а ведь собирался вечером гульнуть в трактире! Так и говорил: нынче вечером, Диего, мы с тобой погудим. А сеньор Аманесер копьем его – тресь! И все…

Одолев соперника, Аманесер приступил к инвентаризации его имущества. Оказалось, что инвентаризировать нечего: доспехи не заслуживают внимания, денег мало, а запас провизии давно нуждается в пополнении. Из всего, достойного быть принесенным к моим ногам, в распоряжении Аманесера оказались только мул и оруженосец.

– Ох и страшным мне показался ваш сеньор, – шепотом рассказывал Диего. – Я думал, он… ну прямо из преисподней, прости Господи, типун мне на язык. От его голоса у меня прямо… ну… не важно. Все внутри тряслось, вот. Он достал какие-то липучки и хотел уже ко мне прилаживать, но потом пожалел, видать. А дело было к ночи… место ровное… того и гляди, костлявый аббат какой-нибудь выскочит. Он огонь развел и рядом меч положил. Садись, говорит, не бойся. Я и сел. Он меня вяленым мясом угостил и стал рассказывать, донна Клара… о вас. Всю ночь – о вас. Какие у вас глаза. Какие волосы. Какие… ну… Я всю ночь, сеньора, был счастлив. Вот честно. Забыл про рыцаря своего неудачливого, про страх свой, про костлявого аббата. Все забыл. И я понял, донна Клара, я понял! Дон Аманесер – он непобедимый, сеньора, он против целого войска великанов может выходить, и… наповал! Наповал! – Диего размахивал воображаемым мечом, сосульки вьющихся темных волос мотались на светлом мальчишеском лбу. – Он всех там положит, потому что – во имя вас. Я теперь понимаю. Утром, когда он сказал: поедешь к донне Кларе, принесешь ей покорность, – я сказал: спасибо. Он, кажется, удивился.

Диего улыбался, смотрел без страха и даже без надлежащей робости. Нахальный сопляк; я видела, будто воочию, эту сцену: горящий костер… Аманесер… и как этот мальчишка его слушает. И как у них обоих горят глаза.

– Даже если бы он не велел мне и дороги не сказал, я все равно искал бы вас и в конце концов нашел. А что осталось после моего бедного господина не так много, так за это я к вам слугой наймусь, и без платы совсем, только кормите. Я все умею. Овец доить, масло сбивать, шкуры снимать, танцевать! Петь! Да на мне можно воду возить, только прикажите, я знаете, какой здоровый?!

Он перечислял свои таланты, заглядывая мне в лицо, будто пытаясь прочитать там подсказку. Будто сейчас я скажу: ну вот, в танцорах и водовозах мы нуждаемся больше всего.

Он замолчал, а я все еще улыбалась.

* * *

К чести Диего, он почти не попадался мне на глаза. Он делал все, что поручал ему дворецкий, скоблил и мыл, подавал и приносил – и при этом обожал меня издали, деликатно, не давая ни малейшего повода заподозрить его в назойливости.

А потом я нашла ему лучшее применение. Выдалась нелегкая ночь – моховые звезды, а потом еще какая-то новая дрянь, которой и названия, наверное, не придумали. Слава Богу, в нашей пушке был теперь аккумулятор от того мускулистого рыцаря, а то пришлось бы Аманесеру возвращаться на пепелище. И вот, когда я сидела на крыше с пушкой, трубкой и невеселыми думами, рядом появился Диего.

Этот парень был просто прирожденный канонир! Как-то само собой оказалось, что мне на дежурстве делать нечего – я могу идти отдыхать во внутреннем дворике, сидеть у огня или просто спать, пока Диего, верный мне, как собственное сердце, косит опасных гостей направо и налево. И затрачивает, между прочим, вдвое меньше энергии!

– Как тебе это удается? – спросила я утром, изучая отчет об энергозатратах, предоставленный пушкой. Диего скромно улыбнулся:

– Так ведь вашим именем, донна Клара. Разве нельзя?

* * *

Я сделала удивительное открытие – если прижать ладони к ушам, можно услышать далекий шум ветра… или моря? Диего, оказывается, видел море еще мальчишкой – помогал перегонять каких-то овец и случайно оказался в порту. Он не умел рассказывать – постоянно путался в словах и говорил не то, что надо, но я все равно сумела представить море – такое, как пустыня, до горизонта. И край его лохматится белым прибоем. А звук волн похож на тот, что слышится, если ладони прижать к ушам.

Он неплохо играл на гитаре. И время от времени говорил ни с того ни с сего что-то смешное, я долго не могла сообразить, как это у него получается. Знакомые слова в незнакомом сочетании – и ты уже покатываешься со смеху, сама не понимая, от чего. Поначалу я думала, это у него выходит случайно но нет, он нарочно веселил меня; бывали вечера, когда я всерьез умоляла его прекратить – у меня живот болел от смеха…

Сам он никогда не смеялся. Только улыбался краешками губ. Хитрый мальчишка.

* * *

Гость постучал в ворота за час до заката. Нельзя сказать, чтобы мне он очень понравился – долговязый, жилистый, с внимательным взглядом желтых совьих глаз, – но ведь не оставлять же человека на ночь без крова. Сожрут.

Его звали дон Сур, и был он, как выяснилось уже за ужином, странствующим рыцарем-магом. Голос его звучал мягко и вплетался в мысли вне зависимости от того, говорил ли он о погоде, нахваливал жареного поросенка либо пересказывал последние сплетни. Во всей его манере говорить, дышать, смотреть было что-то притягательное – и вместе с тем отталкивающее. Удивительно противоречивый субъект.

Потрескивали цикады. Журчал фонтан. После ужина, как водится, мы с гостем перешли во внутренний дворик и, не сговариваясь, вытащили трубки. Полускрытый розовым кустом, сидел на ступеньках Диего, наигрывал на гитаре деликатно, не привлекая лишнего внимания, в согласии с цикадами, фонтаном и моими мыслями.

Выпуская колечки дыма, я потихоньку разглядывала гостя. Нескладен и тощ, не поднимет, вероятно, самого легкого копья, путешествует в одиночку, без оруженосцев и слуг… Странствующий рыцарь-маг. Что же, он поражает противника молнией?

– Какой у вас, сеньора, удивительный дом! Эта башня, такая высокая, что видно издалека. Мавританский стиль?

– Возможно, – я улыбнулась.

– А на крыше у вас пушка, и это отчасти объясняет вашу удивительную отвагу – жить здесь, в этих пустынных местах, где даже днем погонщики оглядываются и трясутся, как зайцы. Вы отважны, одинокая сеньора.

– Я жду моего рыцаря, дон Сур, и буду ждать, сколько понадобится.

Перебор гитарных струн сделался чуть громче. Дон Сур улыбнулся странной улыбкой:

– Я не хотел бы повстречать вашего рыцаря на перекрестке двух дорог. А может, наоборот – хотел бы.

Выражение его лица не понравилось мне. Я отвела взгляд; Диего сидел в кустах, полураскрытый розовый бутон почти касался его лица. Он играл, не сводя с меня глаз. Я улыбнулась. Вдохнула душистый дым:

– Не будет ли дерзостью с моей стороны спросить, дон Сур… Чьим именем вы совершаете ваши подвиги?

Гость улыбнулся шире:

– У меня нет дамы сердца, прекрасная сеньора.

– Может быть, именем Господа?

Показалось мне – или в его улыбке мелькнуло презрение?

– Тогда, может быть, справедливость или иная какая-нибудь добродетель… Что придает вам силы?

Он выпустил дым, чуть вытянув губы. Сизый столб ушел по направлению к звездному небу:

– Справедливость, пожалуй.

Мне сделалось любопытно.

– Но позвольте, дон Сур, не так давно я принимала здесь монаха, и он утверждал, что во имя справедливости не одолеешь и комара. Простите мне эту простодушную метафору. Поскольку добро и зло в нашем мире потеряли очертания.

Он покачал головой:

– Сеньора, я совершаю подвиги не ради абстрактных понятий. Нет. Совершенно конкретная, легко определимая ценность – человеческая жизнь… Она священна. Она неприкосновенна. Представление об этом лежит в самом фундаменте мира. Все, что я делаю, совершается во имя жизни человека на земле.

Сделалось тихо. Даже цикады примолкли, а Диего, кажется, забыл, как перебирают струны.

– Я иду от селения к селению, – глаза на бледном лице дона Сура загорелись ярче полуночных звезд. – Я разыскиваю кладбища, или одинокие могилы на перепутьях, или просто кучи камней, под которыми сложил кости какой-нибудь погонщик. Богатство, сословная принадлежность не имеют для меня значения. Я вопрошаю мертвых известным мне способом, и я добиваюсь от них ответа на два вопроса: насильственной ли смертью они умерли? И если да – кто убийца? Они знают, сеньора, они всегда знают имя убийцы. Тогда я иду по его следу, настигаю и во имя жизни на земле – вспарываю брюхо.

Длинная рука с тонкими пальцами метнулась, как змея, повторяя то самое движение – «вспарываю брюхо».

– Вы некромант!

Мы обернулись одновременно. Диего стоял рядом, сжав гитару за гриф, как сжимают меч.

– Вы некромант, сеньор! – выкрикнул он снова. На щеках его горели красные пятна.

– Да, – с улыбкой подтвердил дон Сур. – И что из этого?

Его рука снова метнулась. Я ждала звука пощечины – но в нескольких сантиметрах от лица Диего ладонь дона Сура вдруг расплескалась, как масло, и толстой пленкой залепила юноше рот и нос.

Гитара упала на камни. Диего забился, пытаясь отодрать от лица то, что было рукой дона Сура; я сидела неподвижно, не отнимая трубки от губ.

– Это ваш слуга? – спросил рыцарь-маг как ни в чем не бывало. – Если ему позволено быть дерзким, я немедленно отпущу его. Так как, сеньора, ему позволено?

В голосе его, в улыбке была возмутительная двусмысленность. Сквозь пленку, облепившую лицо Диего, я видела, как парень задыхается.

Я выпустила колечко дыма – идеально круглое, застывшее в ночном воздухе дымное колечко.

– Дон Сур, – сказала я, и странно, что от звука моего голоса не покрылись инеем розы на кусте. – Вероятно, в тех краях, откуда вы прибыли, принято карать и миловать слуг в присутствии их хозяев?

– Сеньора?

– Вы не на улице, сеньор, вы у меня. Извольте отпустить его.

Последовала долгая секунда; дон Сур изучал меня, а я в этот момент испугалась. И страшно пожалела, что рядом со мной нет Аманесера.

Пленка, закрывавшая синеющее лицо Диего, неохотно сползла, собралась снова в форму человеческой кисти. Диего упал на колени, закашлялся, хватая воздух.

– Полагаю, он достаточно наказан, – сообщил дон Сур, массируя ладонь. И приношу вам свои извинения, донна Клара, – я в самом деле допустил некоторое, гм, самоуправство.

– Некромант, – прорычал с пола Диего.

Дон Сур поднял тонкую изогнутую бровь.

– Диего, – сказала я, стараясь не быть суетливой. – Ступай на кухню.

Он с трудом поднялся и ушел, ссутулившись, забрав гитару. Дон Сур затянулся; угольки в его трубке вспыхнули ярче, освещая длинное худое лицо, покрытый кожей череп.

– Ваши извинения приняты, – сообщила я холодно.

Он печально кивнул:

– Мне случалось встречаться с неприятием, с отторжением. Такова ноша, которую я по доброй воле взвалил на себя. Смертоубийство – тяжелый грех. Кара неизбежна. Когда люди осознают это – убийства человека человеком прекратятся, и я наконец смогу уйти на покой. Но до того времени – а это ох, как долго – мне придется идти от погоста к погосту, поднимать их и поднимать, и допрашивать, и выслеживать. Вы знаете, сколько убийц в моей базе данных? – он коснулся лба кончиком бледного пальца. – Я не признаю срока давности – моя рука настигает даже умерших убийц. Они так удивляются.

– Вы человек? – спросила я. – То есть, простите, поначалу у меня сложилось впечатление, что вы человек первого порядка.

– Да, безусловно! – он энергично кивнул. – Я рожден от отца и матери, воспитан чернокнижником, и все мои магические умения – результат приобретенных знаний и многолетних упражнений. Я только немного расширил память, – он снова коснулся лба. – Для мага память – это очень важно, сеньора, вы понимаете?

Прошелся ветер, тронул верхушки кипарисов. Дрогнуло облако табачного дыма над нашими головами.

– Конечно, – сказала я. – Дон Сур, вы говорили, что хотели бы встретиться в странствиях с моим сеньором? Тогда запишите себе в базу данных: его зовут дон Аманесер Рыцарь рассвета.

* * *

Мы с Диего никогда больше не вспоминали дона Сура. Как будто его не было.

Диего дежурил теперь на крыше каждую ночь – даже тогда, когда вечер обещал спокойствие до самого полудня. Я не пыталась прогнать мальчика с крыши – для него очень важно было ощущать себя полезным. Доказать свою доблесть – особенно после того, как его жестоко унизили в моем присутствии. Ради того, чтобы стать незаменимым, Диего готов был совсем не спать.