Текст книги "Горбовский"

Автор книги: Марина Зенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 13. Лед тронулся

«У человека должна быть цель, он без цели не умеет, на то ему и разум дан. Если цели у него нет, он ее придумывает…»

Братья Стругацкие «Град обреченный»

Помимо Спицыной на складе был Горбовский. Это было крайне удивительно, учитывая еще и то, на каком расстоянии друг от друга находились эти двое. Если бы Гордеев не был таким наивным, он бы заподозрил, что между Мариной и Львом Семеновичем намечается что-то романтическое, либо уже существуют, но тщательно скрывается и маскируется под радикально противоположное чувство.

Два человека, на дух друг друга не переносящие, оказались наедине. Что было между ними, прежде чем в помещение вошел Гордеев? Марина и Лев одновременно увидели коллегу и одинаково сильно смутились. Как будто их ненависть могла попасть под сомнение. Но нечего было опасаться – внезапному гостю и в голову не могло прийти, что враги оказались здесь не случайно.

Горбовский, растерянный от двусмысленности положения, в которое попал, тихо рыкнул (это услышала только Марина) и спешно, но величественно, ушел, ничего не объясняя. Опешивший Гордеев вовремя освободил проход, иначе Горбовский неминуемо задел бы его плечом.

– Так-так, и что здесь уже приключилось? – обеспокоенно спросил русый мужчина в белом халате, войдя и прикрыв дверь.

– Ничего такого, что можно было бы предположить, – поспешила объяснить Спицына.

– У меня нет предположений, – пожал плечами Саша. Его простодушие умиляло. – Я поэтому и спросил.

– Вы ничего такого не подумали? – уточнила Марина.

– Какого – такого? – искренне не понимал Гордеев. – Что случилось?

– Я работала, а он вдруг пришел. Ему было что-то нужно здесь. Мы и словом не обменялись, и Вы вошли.

– Главное, что не поругались в очередной раз, – хмыкнул вирусолог и присел. – А я пришел тебя проведать. Может, помочь чем-нибудь. У меня, знаешь ли, какой-то мозговой всплеск после беседы с Зиненко. Впрочем, как и обычно. Представляешь, он полагает, что вирус… – тут Гордеев осекся, вспомнив, что Марине не положено знать о Мозамбике, а он чуть не проговорился. – Что вирус, – продолжил он, – вирус – это высшая форма жизни на Земле. Будто бы паразитирование – это самая удобная форма существования… Ну так что, тебе помочь?

– Не нужно, я справляюсь. Не так-то сложно заполнять бумаги, сверяясь с характеристикой оборудования, – она улыбнулась, помолчала и вдруг помрачнела.

– Что тебя тревожит?

– Ничего, так…

– Так? Говори уж.

– Вообще-то, Лев Семенович уже испортил мне настроение. Дважды, – призналась она.

– Что? Горбовский? Когда он успел?

И Спицына рассказала Александру Даниловичу о том, что было утром, хотя не планировала этого.

– Не может быть, – не верил Гордеев. – Ты уверена, что это был он? Не может быть, не может быть! – он только и мог, что повторять эту фразу, взмахивая руками и совершенно позабыв о Зиненко.

– Уверена. Второй раз, когда я пошла позвать его по просьбе Юрка Андреевича, мне пришлось зайти за ним в виварий. И он наорал на меня. Снова обзывал, и… Я взяла и спросила, почему он мне не помог с утра.

– И что он? – Гордеев поднял голову, глядя с надеждой.

– Сказал, что это мои личные проблемы, – горько усмехнулась Марина.

– Не может этого быть, – вновь повторил Александр.

Весь его вид выражал полнейшее недоумение, он был шокирован и выглядел так, будто его стукнули по голове.

– Почему он так меня ненавидит? – у Марины задрожали губы, но ошеломленный Гордеев не заметил, что девушка находится на грани слез.

– Мы все… мы все считали, что так и будет поначалу, учитывая то, как ты сюда попала. Но чтобы – вот так… Нет, ты точно уверена? Черт, зачем я спрашиваю, ведь ты не слепая. Мне просто не верится в это. Это не похоже на него! Горбовский, которого я знаю, никогда бы так не поступил!

– Мы знаем двух разных Горбовских.

– Странное дело, ведь он говорит то же самое о тебе. Убеждает нас, что мы тебя совсем не знаем, что у тебя есть другая, истинная сторона, скрытая от нас.

Спицына пожала плечами, предоставляя Гордееву право верить в это или не верить. Девушка считала ниже своего достоинства оправдываться.

– Уже неделю я работаю с вами, – начала она смиренными голосом. – Мне безумно приятно получать опыт в такой славной компании. Даже несмотря на вечные придирки и уколы Горбовского. Я даже начала привыкать к нему и ко всему, что идет с ним в комплекте. Наблюдая за его работой, слушая его, я прониклась уважением к нему, но лишь как к ученому.

Гордеев внимательно слушал ее, не перебивая.

– Знаете, как преподаватель Лев Семенович иной. Со студентами он обращается гораздо хуже, чем с коллегами по лаборатории. Та же сухость, та же бесчувственность, но я ощущаю, что он привязан к вам. Вы как одна семья. А он – просто угрюмый и молчаливый ребенок, который в глубине души ценит всех вас. Но не меня. Я – ребенок со стороны, удочеренная девочка, которая никогда не станет для него своей.

– Марина… – устало произнес Гордеев.

– Я хочу узнать, – твердо сказала девушка, – почему вы терпите его отношение к вам? Почему вы просто не поговорите с ним? Он же любит вас. Разве нельзя измениться ради друзей? Быть чуточку теплее, добрее, душевнее? Как вы можете, зная его истинное отношение к вам, ежедневно принимать с его стороны эти лавины презрения, гордости, высокомерия, безразличия?

Гордеев еще несколько мгновений сосредоточенно смотрел Марине в глаза, лицо его все мрачнело, затем он моргнул и опустил взгляд в пол, едва склонив набок голову. Некоторое время он сидел, молча и задумчиво, терзаясь чем-то.

– Горбовский – хороший человек, – с непоколебимой уверенностью в голосе произнес он.

– Я это уже слышала. Факты говорят иначе.

– Марина, – почти злобно сказал Гордеев, и такого тона по отношению к себе Спицына еще не слышала. – Я тебе говорю, что он – прекрасный человек. Я знаю его чуть более семнадцати лет. Принять его характер – дело привычки. Но это возможно, и все давно смирились. Его поведение – проекция того, что случалось с ним в жизни. Бледная тень, едва слышимый отголосок. Поверь мне, он имеет право быть таким, каков он есть, и даже хуже, чем он есть.

– Имеет право? Кто дал ему это право – унижать других людей, морально уничтожать их? – Спицына поняла, что болтает лишнее, но было уже поздно. Слишком долго в ней сидело это невысказанное возмущение.

– Он сам морально уничтожен, Марина. Вот, откуда у него это право.

Гордеев поднялся, Марина испуганно следила за каждым его движением, проклиная себя за то, что распустила язык и только что потеряла такого хорошего приятеля, как Гордеев, неосторожно оборвала тонкую связь между ними, восстановить которую уже вряд ли удастся.

– Я не могу тебе объяснить, почему он так плохо к тебе относится. Ты должна знать это лучше, чем я, – Александр направился к выходу, но в последний момент задержался, чтобы договорить, – я бы хотел рассказать тебе то, что знаю, но я не могу. Пойми. Это было бы аморально и некрасиво по отношению ко Льву. И если моя помощь тебе не нужна, то мне лучше уйти, иначе, боюсь, я могу наболтать лишнего. Хотя я уже и так много лишнего сказал.

– Вы знаете его лучше, чем я, – взмолилась Спицына, поджимая губы, – дайте мне совет, пожалуйста! Как остановить это?

– Совет? – задумался Гордеев. – Я думал об этом. Знаешь, видимо, ты его чем-то сильно разозлила. Он защищается от тебя броней, она у него толстая и прочная, можешь поверить. Но в любой броне найдется брешь. Ты не должна избегать его. Будь поблизости. Всегда находись где-нибудь рядом с ним, особенно в те моменты, когда он сам этого не хочет. Чем дольше времени ты будешь проводить в его обществе, тем быстрее нащупаешь трещину. Он будет очень зол, когда это случится, и всё, что ты пока получала от него, покажется тебе цветочками. Зато его панцирь раскрошится и рухнет, и ты, наконец, сможешь увидеть его тем же Горбовским, каким видим его мы. Я очень на это надеюсь.

– Спасибо… Большое спасибо… – Марина села на место, Гордеев с озабоченным видом вышел.

Нет, этот день был уже явно переполнен потрясениями. Как для практикантки, так и для ее руководителя. Направляясь на склад, Горбовский и правда не знал, что встретит там Спицыну. Но, увидев ее там, взглянув в ее испуганные глаза, осознав, что поблизости никого нет, и они уже вторично остались наедине, он впервые ощутил нечто похожее на угрызения совести. После того как он накричал на Марину в виварии, Горбовскому стало стыдно за то, как бессовестно он поступил утром. Он был полон решимости приблизиться к Спицыной и сообщить, что сожалеет, он сжал всю волю в кулак, чтобы произнести это. Девушка настороженно смотрела, как Лев подходит к ней все ближе, ничего не говоря, но со странным выражением вечно озлобленного лица. Вдруг он замер, и они продолжали буравить друг друга взглядами. Как раз в этот момент на пороге склада и появился Гордеев. Горбовский взбесился, что товарищ пришел так не вовремя, не дав ему довести начатое до конца, но через время остыл, понимая, что чуть не унизился перед этой выскочкой. Если бы он попросил у нее прощения, он бы навсегда разрушил свой авторитет в ее глазах.

И все же оставшееся до обеда время Горбовский размышлял о том, что сегодня впервые почувствовал к этой девушке нечто помимо неприязни. Некое чувство с положительным оттенком. Возможно, личную вину? Он не мог сказать наверняка, но он был рад, что не позволил этому чувству развиться и окрепнуть. А точнее сказать, этому помешал Гордеев. Мысли о Спицыной занимали Горбовского, возможно, на треть или четверть. Помимо этого, он размышлял о разговоре с Пшежнем, о том, что стоит повысить наблюдение за Тойво, которого он подозревал всерьез, а также о Стропило и о странном молчании властей Мозамбика. Лев Семенович, с присущим ему чутьем, понимал, что это молчание не говорит ничего хорошего. Скорее всего, назревает катастрофа, и никто не заботится о том, чтобы к ней подготовиться. Все, как и всегда.

Обстоятельства этого дня Горбовский пока что никак не связывал со своими снами, хотя стоило бы. Кем являлась эта девушка, имя которой так настойчиво требовала озвучить Алена? И почему эти сны начались после того как Горбовский стал ежедневно видеть Спицыну, ежедневно придираться к ней, изливать на нее свой негатив? Но Лев Семенович слишком четко разграничивал дневное бдение и ночные кошмары, чтобы обнаружить между ними тонкую связь, которая ясна любой женщине, но невидима для мужчины. Сны – отражение действительности. Самое прямое и неискаженное отражение. В темное время суток они обличают наши желания, покрытые стыдом, и обнажают помыслы, в которых мы не можем себе признаться днем. Только ночью можно заглянуть в бурлящий котел своего подсознания и обнаружить там довольно удивительные вещи, о которых и не подозреваешь. Например, то, что ненавистный тебе человек начинает играть немаловажную роль в твоей жизни, а ты этого еще не понял или отказываешься принять.

Наступил полдень. Вирусологи стеклись в комнату отдыха, чтобы пообедать и обсудить что-нибудь, как случалось каждый день. Раздавались запахи разогретой еды, слышалось шуршание бумажных пакетов, не смолкал мерный гул голосов. Гордеев, находясь в прекрасном настроении, что было крайней неожиданностью для Марины, с неистовым воодушевлением рассказывал всем собравшимся о своих научных достижениях. Горбовский пришел через пару минут, но сохранял молчание, в рассказ коллеги не вмешивался, и, наверное, даже не слушал его, и в целом выглядел спокойно.

– А где же Гаев? – воскликнул Гордеев, осмотрев присутствующих и не обнаружив своего самого верного оппонента.

– В лаборатории остался. Сказал, что задержится, – сообщил Горбовский.

– То-то я думаю, слишком тихо, никто мне не возражает, не перебивает, не спорит, – усмехнулся Гордеев и продолжил свое повествование.

Было только начало первого, и Марина, вопреки полученному совету, решила отправиться на обед в отдел микробиологии, вспомнив о просьбе Крамаря, которому она обязана. Спицына не знала, как сообщить о своем решении коллективу, чтобы на нее не затаили обиду или подозрение. До этого дня она обедала здесь и получала от времени, проведенного с вирусологами за одним столом, лишь удовольствие. Но сегодня… сегодня она не могла вынести присутствия Горбовского, как делала это всю неделю. Слишком многое, невидимое, но ощущаемое, произошло сегодня между ними за какие-то несколько часов.

Марина молча взяла свой пакет с едой, поднялась из-за стола, виновато осмотрела коллег. Все, кроме Горбовского, подняли головы ей вслед. Она не решалась заговорить первой и ждала, пока ей зададут вопрос.

– Ты куда это, Мариша? – нахмурился Пшежень.

– Я обещала Сергею Ивановичу…

– Как! Уходишь к Крамарю! Негодяй! – замахал руками Гордеев. – Наглый Кощей похищает нашу красну девицу, братцы!

– Он очень помог мне сегодня утром, – Марина посмотрела на Горбовского и встретилась с его потерянным взглядом. Наконец-то и он поднял глаза, услышав, о чем разговор, – и попросил меня пообедать в его отделе. Я должна его как-то поблагодарить, вот и иду. Он хотел поговорить со мной.

Она все еще мялась на месте. Молчаливый взгляд Горбовского удерживал ее на месте прочнее, чем громкие уговоры остальных.

– Ну что же, ладно, иди, – отпустил Пшежень, немного нахмурившись.

– Спасибо, Юрек Андреевич. Надеюсь, вы понимаете, что мне было бы приятнее остаться с вами. Но сегодня так нужно. Я обязана этому человеку.

Никто не стал уточнять, чем Крамарь так помог Марине, что она должна теперь обедать с ним. У вирусологов было достаточно чувства такта, чтобы предположить степень интимности вопроса и благоразумно промолчать. Только Гордеев знал, в чем дело.

Марина ушла, и отчего-то все замолкли, будто расстроились. Горбовский чувствовал себя неуютно. Гаев пришел только к середине обеда и сообщил, что у него все идет как нельзя благополучно, и что он, так сказать, на пороге открытия. Он выглядел очень довольным, несмотря на то, что Марины за обедом не было. Ему словно и не было дела до ее отсутствия.

Сказать, что Крамарь был рад встрече, значит, промолчать. Зная своенравие молодой практикантки, он вовсе не ожидал, что она действительно придет к нему на обед. Микробиологи были приятно удивлены новым лицом в коллективе и безропотно приняли Спицыну за стол. Обед прошел шумно и весело. Выражая свое гостеприимство, ученые завели речь именно о том разделе микробиологии, в котором была заинтересована Марина. Обсуждали в основном три основные гипотезы происхождения вирусов. Буквально на днях Пшежень как раз подробно рассказывал Марине о методах молекулярной филогенетики.

– Видите ли, коллеги, – вещал Крамарь, жуя бутерброд, – я склонен быть уверенным, что вирусы произошли из сложных белковых комплексов и нуклеиновых кислот, причем в то же самое время, что и первые живые клетки на Земле. Миллиарды лет вирусы зависят от клеточной жизни. Об этом пишет сам Ремизов, а мы все знаем, что его авторитет невозможно пошатнуть.

– Ремизов – Ремизовым, но ты и правда думаешь, что надо разграничивать вирусы и другие неклеточные формы жизни?

– Говоря таким образом, мы их уже разграничиваем.

– Но постой, вирусы и вирионы…

– Вирионы невозможно рассматривать как вирусы – у них нет белковой оболочки…

– Зато есть молекулы РНК! К тому же ряд характеристик все же позволяет сблизить вироиды с вирусами.

– Сблизить! – поднял палец Крамарь. – Но не отождествить, заметьте. Вы можете называть их даже субвирусными частицами, но это – не вирусы.

– Но ведь вирус гепатита D имеет РНК-геном, схожий с геномом вироидов, – вмешалась Марина, понимая, что может блеснуть кое-какими знаниями.

На нее посмотрели по-новому.

– Однако он сам не синтезирует белок. Для этого он использует белок капсида вируса гепатита B и может размножаться только в клетках, заражённых этим вирусом.

– Именно поэтому вирус гепатита D является дефектным.

– Я считаю, – начал один из ученых, Стриженов, – что каждая теория несовершенна. Послушайте, ведь гипотеза коэволюции, которую мы так обсуждаем, противоречит определению вирусов как неклеточных частиц, зависимых от клеток-хозяев.

– А регрессивная – не объясняет, отчего даже мельчайшие клеточные паразиты никак не походят на вирусы, – сказала девушка.

– Вот именно, – закивал Стриженов.

Крамарь был горд, ведь именно он пригласил Спицыну. В отделе она нравилась всем с самого момента знакомства, с первого дня ее пребывания в НИИ, с первой экскурсии. Особенно девушка импонировала самому Крамарю. После обеда он провожал ее обратно и заговорил о том, ради чего и позвал ее.

– Марина, ты подумала о том, что я предлагал тебе утром?

– Подумала. И я не знаю, что ответить. Я не хочу отнимать у Вас время.

– Если все зависит только от моего времени, то я готов отбросить это и услышать положительный ответ. Я беспокоюсь, Марин, – они во второй раз за день остановились у входа в секцию вирусологии и обратились друг к другу. – Я провожу тебя сегодня вечером. Это не обсуждается. Как я могу позволить, чтобы он напал на тебя еще раз.

Марина ничего не отвечала. Вдруг дверь открылась, и им пришлось отступить на несколько шагов. Это был Горбовский. Увидев Марину и Крамаря вдвоем, он, как ему показалось, ничего не испытал, кроме раздражения: кто-то тратит время на воркование, вместо того, чтобы работать. Коротко пожав руку Сергею Ивановичу, Горбовский пошел прямо по коридору и вскоре скрылся за поворотом. В руках у него была его синяя папка, а походка как всегда была деревянной, размашистой.

– Хорошо, – решилась, наконец, Спицына. – До вечера.

Ей нравился Крамарь, но сердцем она ощущала довольно остро, что это не ее человек. К тому же Марина была против служебных интриг. Согласиться на предложение Сергея Ивановича ей было непросто. Но она сделала это из благодарности к нему и из опаски, что Матвей действительно будет ее преследовать.

– Во сколько тебя ждать?

– В шесть.

И они расстались. Марина вернулась на склад, доделала все, что от нее требовалось, и часам к двум дня освободилась. Она вышла в лабораторию, отчиталась Пшежню о проделанной работе и осталась вместе с вирусологами, несмотря на то, что ее время уже кончилось: она могла идти домой.

Каждый день Спицына оставалась сверхурочно, потому что домой ей вовсе не хотелось. В НИИ было интереснее, к тому же, здесь к ней хоть кто-то относился дружелюбно, в отличие от отца. Таким образом, практикантка подстроилась под общее расписание и покидала научно-исследовательский институт вместе с основным потоком ученых, не считая тех, кто любил засиживаться до ночи. Никто не препятствовал ей в этом. Завершив свои дела, девушка вела себя тихо и никому не мешала, соблюдаю позицию наблюдателя.

Вернулся Горбовский, прищуренным взором окинул Марину, раздраженно швырнул свою папку на стол.

– Спицына, вы можете быть свободны. Ваше время вышло, идите домой.

– Я хочу остаться, Лев Семенович.

– В вашей помощи больше никто не нуждается, уходите.

– Лев Семенович, помягче, пожалуйста, – встрял Юрек Андреевич. – Она имеет право остаться. Пусть посидит с нами, она никому не мешает.

Горбовский чуть склонил голову и стиснул зубы, бросив гневный взгляд на свою ненавистную подопечную. Он сам не понимал, почему был так взбешен. С того момента, как Марина ушла обедать к Сергею Ивановичу, и особенно с того момента, как он чуть не пришиб ее и Крамаря дверью, он места себе не находил. Ему казалось, что эта девушка старается расширить свои связи в НИИ, чтобы всех склонить на свою сторону и настроить против него. Здравым умом он понимал, что это полнейший бред, но паранойя мучила его.

Теперь ему снова казалось, что информатор – именно Спицына. Кто знает, может, она просто прикидывается бестолковой, чтобы усыпить его бдительность? К тому же она постоянно остается в лаборатории сверх своего времени, несмотря на то, как он к ней относится, а это уже странно. Либо она информатор, либо мазохистка.

Лев Семенович понимал, что его ненависть к девушке начинает ослабевать, и искал пути искусственно усилить столь привычное чувство. Его злоба не могла не начать истощаться, ведь время шло, он привыкал к присутствию Спицыной, его товарищи относились к ней замечательно, да и она не давала реальных поводов себя ненавидеть. Горбовский специально создавал эти поводы.

С горем пополам он досидел до шести часов в одном помещении с Мариной, насильно заставляя себя не смотреть на нее. Несколько раз девушка ловила его взгляды и, удивленная, отводила глаза. Все занимались своими делами, доделывая дневную рабочую норму, и разговор шел не слишком активный, потому что работа с практическими данными требовала высокой концентрации внимания и точности. Естественно, ситуацию в Мозамбике пока обсуждать нельзя было – присутствие Марины накладывало на эту тему прочное табу.

Речь шла о паразитической природе и химическом составе вирусов, о «юности» вирусологии по сравнению с другими науками, о том, как быстро в наше время вирусы продуцируют штаммы, чтобы выжить. Иногда ученые затрагивали темы, пока что малопонятные девушке в силу низкого уровня ее профессиональных навыков. Что самое странное, Горбовский не принимал участия в обсуждении и даже не изрекал редких язвительных замечаний, столь характерных ему. Зато Тойво время от времени выдавал очередные перлы, не способные, однако, вызвать улыбку на губах Льва Семеновича.

В свободное время в лаборатории Марина читала старые отчеты и рылась в архивах. Пшежень разрешал ей возиться с информацией, полезной для саморазвития, и практикантка, вместо того, чтобы сломя голову бежать домой, как сделал бы любой другой, брала старенькую шитую папку и перечитывала отчеты и наблюдения ученых, составленные десять, пять лет назад. Она читала все это, как читают исторические романы, с неподдельным интересом к тому этапу развития вирусологии, который был зафиксирован в тексте.

Попадались отчеты очень познавательные, а попадались и пустышки, ознакомиться с которым следовало бы только ради развития личной научной мысли. Никто никогда не спрашивал Марину, чей отчет она сейчас держит на руках, и она никому не рассказывала этого. Такие документы просто уходили в архив и напрочь забывались, к ним не относились всерьез, пока не возникало срочной надобности обратиться к мелкому факту, сокрытому в далеком прошлом. Если бы, например, Гордееву показали его же записи хотя бы двухлетней давности, он бы не узнал ни свой почерк, ни манеру изложения.

В настоящее время Марина читала дневник наблюдений одиннадцатилетней давности Льва Семеновича Горбовского и находила его крайне любопытным. Забавно было в настоящий момент видеть перед собой этого человека и одновременно перечитывать то, что он писал одиннадцать лет назад, находясь, судя по всему, близко к открытию новой вакцины. Пока Гордеев рассуждал о недостатках научной статьи Илларионова из Костромского НИИ «Вирус как вершина эволюции», Спицына то и дело поглядывала на Горбовского, читая строки, написанные его рукой много лет назад. Ей доставляло удовольствие узнавать что-то об этом человеке против его воли, проникать в его личные мысли, пусть и устаревшие, понимать его волнения и радости того периода научной деятельности, нащупывать его слабости. Лев Семенович сидел за своим столом и даже не подозревал, что Марина копается в его голове, нащупывая ту самую трещину в броне, о которой ей говорил Гордеев.

Лев думал о том, что сегодня уйдет пораньше, вместе со всеми. Впереди выходные, и нужно купить продуктов в супермаркете, куда он не мог добраться уже всю неделю, чтобы завтра утром хотя бы было чем позавтракать. Гаев оставался на работе, Гордеев уезжал домой, Тойво ушел еще в половину шестого, Пшежень шел в другой отдел, чтобы просидеть там до ночи, а Спицына ускользнула незадолго до шести. Помедлив немного, никак не желая расставаться с рабочим местом, Горбовский отправился на вахту – сдать спецодежду и расписаться. Его подпись в журнале расположилась прямо под стройными буквами Марининого почерка. Судя по времени записи, она покинула НИИ на 23 минуты раньше него.

Все это было действительно так. А прямо над подписью Спицыной значилась подпись Крамаря: они покидали здание вместе. Бессонова видно не было, но Сергей Иванович настоял на том, чтобы проводить Марину до самого дома. И только между ними завязался оживленный разговор, как погода испортилась. Пришлось бежать под крышу – на ближайшую автобусную остановку. Было принято срочное стратегическое решение отправиться по домам на общественном транспорте. Крамарь посадил Марину на автобус, пришедший минут через семь и идущий почти до ее дома, и мог быть спокоен относительно безопасности девушки, которая становилась все более ему небезразлична.

Кто бы мог подумать, что в этот вечер Спицыной придется еще раз побывать в компании Горбовского, пусть она даже об этом и не подозревала. Оказывается, автобус, на который она села, ехал как раз в сторону супермаркета, куда держал путь и Лев Семенович. И именно в этом автобусе оказался ученый, в данный момент с расширенными глазами наблюдающий, как Спицына протискивается мимо, не замечая его, не замечая вообще никого вокруг, отыскивает свободное место (кажется, ей уступил какой-то парень), садится и прислоняет голову к окну. Да, это точно она. Прошла мимо на таком расстоянии и даже не узнала. Словно отключена от реальности. Она сама по себе, а все остальные – отдельно.

Ошеломленный Горбовский смотрел на Спицыну, недоумевая, как такое могло произойти, чтобы они встретились вне института или лаборатории. Это было слишком непривычно – видеть ее в обыкновенной обстановке. Девушка прислонила голову к оконной раме, чтобы не удариться о дребезжащее стекло, и прижала к груди толстый зеленый советский справочник по микробиологии, скрестив на нем руки. В тусклом освещении ее лицо приобрело теплый бежевый оттенок, мягким кружевом вышитый поверх выражения вымученности, усталости, даже какой-то робости. Глаза были прикрыты, словно она дремала, а губы – наоборот – полуоткрыты, как у спящих детей. Только сейчас Горбовский разобрал тонкие черты ее лица, цвет аккуратно уложенных волос; он видел, как дрожат ее веки, испещренные нежно-голубыми сосудами; как красивые пальцы лениво ползают по обложке справочника, то зябко сжимая, то поглаживая его; и как время от времени Марина открывает глаза и щурится, всматриваясь в окно, проверяя, не проехала ли свою остановку.

Она его так и не заметила. Так же, как и не заметила никого в автобусе. Зато Горбовский глядел на нее, ощущая то самое свежее положительное чувство, которое уже испытал сегодня, но которого испугался. Теперь это ощущение чуть окрепло, вызывая у Льва Семеновича улыбку. Он ощущал к Марине что-то хорошее, смутное, но хорошее. Девушка вызвала в нем умиление, даже не подозревая об этом. В сонном, беззащитном состоянии Спицына казалось Горбовскому другим человеком – не той лживой и дерзкой студенткой, которую он так ненавидит. Поэтому он не разозлился на себя, когда понял, что смотрит на девушку и улыбается. Он сказал себе, что это была не Спицына, а приятная незнакомая девушка, и вскоре вышел на своей остановке, совершенно обескураженный, но с непривычным умиротворением на сердце.

Темнело. Улица, по которой Горбовский шел домой с огромными пакетами, утопала в неровных слоях летнего сумрака. В клумбах стрекотали сверчки, воздух был плотно пропитан запахами позднего жасмина и молодой липы. Лев Семенович шагал, ни о чем не думая, что случалось с ним крайне редко. Голову будто опустошили, но это было приятное ощущение. И вдруг…

– Папа?.. – как будто эхо звонкого мальчишеского голоса пронеслось мимо и стихло.

– Что?! – Горбовский быстро осмотрелся.

Сердце похолодело, но он готов был дать руку на отсечение, что вокруг не было ни одной живой души. Переложив оба пакета в одну кисть, Горбовский прочистил горло.

– Повторите, – потребовал он неизвестно от кого, понимая, что это звучит глупо.

Никто ему не ответил. Тогда он решил, что услышал обрывок разговора из открытого окна какой-нибудь квартиры, и продолжил путь без всякой задней мысли. Как человек науки, Горбовский был очень далек от мистики. Но еще спустя минуту, когда кроме звука своих шагов он услышал детский смех прямо поблизости, он немного оторопел. Рядом не было никого. И тем более рядом физически не могло оказаться ребенка, которому этот смех принадлежал. Горбовский узнал голос своего сына. В этом не было никаких сомнений. Пусть прошло семнадцать лет, но он прекрасно помнил, как смеялся его маленький Кирилл.

Смех повторился еще несколько раз и стих, когда Горбовский пришел домой. Наскоро поужинав, Лев Семенович вымылся и лег спать, опасаясь, как бы детский смех снова не начал звучать у него в голове. Когда он понял, что уснуть не получается, он выпил снотворного. Этой ночью ему ничего не снилось, чему Горбовский был несказанно рад.