Текст книги "Другая страна. Часть 3"

Автор книги: Марик (Ма Н Лернер) Лернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Вечером 4 августа было отправлено срочное послание из США в СССР «Соединенные Штаты будут рассматривать в дальнейшем любое нарушение свободы судоходства как акт агрессии, который Израиль, по американскому мнению, имеет право принять соответствующие меры защиты». Практически США дали нам добро на любые действия.

Египетское командование прекрасно понимало, что блокада может вызвать начало военных действий. Войска восточного округа должны находиться в готовности с целью нанесения внезапного удара. На военно-политическом совещании в резиденции Верховного командования Насер заявил, что 80 % из 100 %, что Израиль в ближайшее время начнет военные действия. При этом его поступки совершенно не подавались логике.

Несмотря на то, что египетским войскам уже следовало завершить сосредоточение на ТВД, мобилизация не была закончена, а войска продолжали передвигаться из одного района в другой, задачи их непрерывно менялись. Оборона практически не была создана. Состав резервов и их задачи менялись несколько раз. Фронт сосредоточения основных усилий обороны полевой армии на Синае достиг 100 км, в то время как длина всего фронта равнялась 127 км. Большая часть войск располагалась в тактической зоне обороны, в то время, как в оперативной глубине находилась лишь одна пехотная бригада, имевшая задачу оборонять дефиле. Питание, техническое и медицинское обслуживание войск были организованы плохо. Кувейтская бригада (Пб, батальон коммандос, танковый батальон Центурионов, батальон Бронемашин) еще только должен был прибыть по ж-д в Эль Ариш в распоряжение командира 7 пд, который отвечал за доставку в назначенный район, снабжение и обеспечение.

Провоцировать в такой момент Израиль, закрывая пролив для израильских судов, было, мягко сказать, неумно.

Наши войска приступили к непосредственной подготовке к военным действиям. Армия вышла на исходные позиции для наступления на севере и в центре. Была применена маскировка, чтобы отвлечь внимание египетского командования на юг. Меры оперативной маскировки и отвлечения внимания египетского командования от основных направлений нанесения удара достигли своих целей. В 13.00 заместитель Верховного главнокомандующего Египта позвонил командующему полевой армии и сообщил ему, что противник может нанести удар в районе Шарм Эль Шейх, поэтому необходимо усилить разведку, бдительность и быть готовым к отражению противника

Египетские части продолжали постоянно менять планы, перемещаться. Штаб армии считал, что, кроме южного направления, следует ожидать воздушную высадку в районе южнее Эль Кунтелла. То, что нам удавалось фиксировать, а знали мы не только этапы оперативного развертывания, но и данные о нумерации частей и подразделений, оставляло ощущение полного бардака.

Непрерывно менялись планы, замыслы действий и задачи войск. Грубой ошибкой был ввод на Синай всех имеющихся войск без оставления резерва. Ошибкой был перевод основных сил флота из Средиземного в Красное море. ВВС на этапе оперативного развертывания были скованы и пассивны. Авиация ПВО, управляемые зенитные ракеты, зенитная артиллерия стояли на прежних позициях. Не было предпринято никаких серьезных попыток по разработке планов введения противника в заблуждение и планов по маскировке.

Из Израиля и Египта в течение нескольких дней туристы буквально испарились. Зато множество отелей было забито съезжающимися корреспондентами различных газет. Весь мир ждал.

Когда меня окончательно достало нервное напряжение от постоянно меняющейся обстановки, я отправился в подвальный спортзал. Есть такое странное свойство у моего организма. Когда я на фронте был и в рейды ходил, лучший отдых для меня был полежать на диване с книжкой. Как выбился в большое начальство и занимаюсь всякими разговорами и бумагами – нет для меня лучшего места отдыха, чем такой зал. Сам пробивал и сам придумывал, что установить, финансовые начальники долго не могли понять, зачем такое нужно. Зал у нас небольшой, но для разминки отличный: куча всякого железа, пара-тройка тренажеров, турники, брусья, груша. Как железо поподнимаешь, до боли в мышцах, или боксерскую грушу побьешь, и сразу в голове проясняется. Поначалу на меня многие смотрели, как на слегка двинутого, вроде мало ему в жизни этого было. Потом привыкли и многие тоже ходят разрядиться.

В зале в это время никого быть не должно было. Свет не горел, вот только дверь была открыта. Я машинально потянулся к выключателю.

– Не зажигай свет, – раздалось из глубины зала.

Хотя в помещении царил полумрак, света, падающего из окна под потолком, было достаточно, чтобы я разглядел сидящего на матах Омера. Я подошел и сел рядом. Он протянул мне полупустую бутылку.

– Будешь?

Я отрицательно покачал головой.

– Как хочешь, – и он приложился к горлышку, сделав изрядный глоток.

– Что случилось, Омер? У тебя были проблемы в Багдаде?

– Нет, – спокойно ответил он. – Взять аэропорт? Это было легко. Все равно, что отнять у ребенка конфету. Хотя, тот, кто придумал эту глупую фразу, никогда не пытался отнять конфету у ребенка. Тот подымет такой крик, что сбежится вся округа. И он рассмеялся кашляющим смехом. – Пришли, всех мешающих постреляли, контролировали посадку самолетов до самого конца. Пока иорданцы разворачивались и шли в Багдад, мы по твоей схеме заехали в гости на одну очень любопытную виллу.

Фокус до конца не удался, доблестные заговорщики делили власть и на месте присутствовали не многие. Поэтому нам достались только «советник» Фуад Абд аль-Мубди и «третий секретарь» египетского посольства Мухаммед Фарес Кабул. А из собственно иракцев – единственный шеф военной разведки полковник Рифаат аль-Хадж Сирри. Генеральный директор полиции полковник Тахер Яхья оказался очень прытким и пришлось застрелить. Потом загрузились и отбыли домой. Нам положены высокие правительственные награды – такого улова еще никогда не было. Один легкораненый. Все дали подписку о неразглашении, как будто нас иорданцы не видели, – все это было произнесено излишне веселым тоном.

Я неожиданно понял, что он не просто выпил. Он пьян вдробадан. За двенадцать лет знакомства я впервые его таким вижу.

– Тогда что с тобой происходит, Омер?

– Я такой же Омер Шем-Тов, как ты Цви, – неожиданно сообщил он. – Меня зовут Эдуард Казаз. Сегодня 20 лет, как убили моих родителей, старшего брата и младшую сестру. Ты же знаешь, я родился в Бейруте. Только подробностей не знаешь, такого даже в личном деле не пишут.

Мы жили в еврейском квартале Бейрута Вади Абу Джамиль. В доме было четыре спальни, большая гостиная, кухня, подвал, цистерна с водой, которую женщины использовали для ритуальных омовений, и большая плоская крыша, на которой мы собирались вечером. В общем, вроде твоего дома, только у тебя цистерны нет.

Мой отец был известный адвокат и уважаемый человек в Ливане. Но он еще и умный человек был. Он всегда видел дальше, чем другие. Всех детей он отдал учиться в американскую протестанскую школу. Она была копией британской и одним из основных предметов там был английский язык. Знаешь, такое – 6 лет начальная, 3 года промежуточная и 3 года средняя. В конце каждого года итоговые экзамены, и тот, кто не сдает, остается на второй год. Так что родной язык у меня арабский, но английский и французский я выучил еще в школе. Отец хотел, чтобы мы стали европейски образованными и с широким кругозором, не замыкавшимся на местных делах. Даже имена у нас всех были европейские.

Когда мне было 14 лет, отец позвал меня для серьезного разговора. Как раз опубликовали выводы Королевской Комиссии по Палестине. Но это я теперь знаю – тогда мне гораздо интереснее было с приятелями бегать по улицам. Он посадил меня напротив и стал говорить, как с взрослым. Ты уже большой, сказал он мне, должен понимать. В Палестине евреи сцепились с арабами. Там кровь льется рекой. Мы, евреи Ливана, Ирака, Сирии, Марокко и Ливии, живем на этой земле десятки поколений. Мы не имеем отношения к тому, что происходит там. Но местным мусульманам нет дела до того, что мы хотим и как живем. Уже состоялись погромы в Дамаске, Багдаде, Басре, когда соседи, с которыми много лет жили в мире и дружбе, вламывались в дома и убивали евреев. Лучше не будет – только хуже. У нас, в Бейруте, пока еще ничего не произошло – все впереди. Мы не можем бросить все и уехать, да и куда? Это не так просто. Никто и нигде нас не ждет. Остаться без денег, работы и дома и работать на поле, выращивая овощи – мне уже поздно, не тот возраст, да, откровенно говоря, и не хочется.

Там, в Палестине, скоро будет государство евреев. Только это совсем не те евреи, которых ты, да и я тоже, знаем. Они приехали из Европы, в большинстве в одиночку, а не семьями. И строят государство для таких как они – одиночек. Мы привыкли жить по-другому. Я принадлежу к хамуле – клану. Это семья, домочадцы – все близкие и дальние родственники. Я не могу бросить все и всех и уехать. Когда мы приедем туда, мы превратимся в людей второго сорта, без нужной профессии, денег и знакомств, живущих на государственные подачки. Поэтому я выбрал тебя. Именно ты должен стать для нас халуцем, – первопроходцем, как они говорят.

– Тут, я почувствовал гордость, – сказал Омер. – Отец выбрал меня! Я не очень понимал, что он хочет, но я всегда уважал его и знал, как уважают окружающие. Он хочет, чтобы я что-то сделал? Не мой старший брат, а именно я? Так я в лепешку разобьюсь, но докажу, что он не ошибся в выборе! Знал бы я, чем все это кончится, может, повел бы себя по-другому. Но я только спросил: Что я должен сделать?

– Ты поедешь в Палестину, – ответил он. – И ты станешь там своим для местных. Ты будешь лучше их всех учиться и работать! Нам не привыкать доказывать окружающим, что мы лучше. Не думай, что ты останешься совсем один. Я буду переводить в Палестинский банк половину своих денег и потихоньку распродавать здешнее имущество. Через несколько лет мы всей семьей переедем к тебе. Ты будешь нашей опорой там. Я уже договорился, для молодых есть возможность попасть в Эрец-Исраэль через специальную программу обучения в кибуце. Там ты сможешь близко узнать людей и выучить язык, на котором они говорят. Они все считают, что говорить надо на святом языке, а молитвы ты знаешь, так что для начала хватит. Но, на самом деле, тебе придется выучить два языка. Учи идиш, сынок, и добьешься в этой стране всего, чего пожелаешь.

И еще… Нельзя пытаться стать для них своим и не меняться самому. Тебе придется изменить свое отношение к жизни и к окружающим. Это ад – пытаться измениться, вписаться в новую жизнь, не внешне, не поверхностно. Перемены должны происходить изнутри. Иначе ничего не выйдет. Я знаю, что ты предпочитаешь слушать арабские песни, а не те, которым вас пытаются научить в школе. Все эти Бетховены и Чайковские тебе не нравятся и не вызывают интереса. Там будет много такого, что тебе может не понравиться, но тебе придется привыкнуть. Он обнял меня и сказал: Прости меня, сынок, но я правда считаю, что так будет лучше. И для тебя, и для нас всех.

– Твой отец, действительно, был очень умный человек, – сказал я, когда он замолчал, в очередной раз, приложившись к бутылке. Как я хорошо понимаю, что он хотел сказать.

– Да, – ответил Омер. – Ты можешь понять…

Он отпихнул пустую бутылку, и она, дребезжа, покатилась в угол.

– Ты тоже что-то такое испытал. Только ты всегда был более открытый и не стеснялся вслух говорить то, что думал. Как ты там выразился: «Да, у меня в батальоне больше половины бывших советских и не только потому, что мне их легче понять и я знаю, как они отреагируют на происходящее. Еще и потому, что я хочу им дать шанс вырваться из этих ваших маабарот – лагерей для беженцев, где и они, и их дети могут получить только уголовное воспитание». Я такое думал неоднократно, но вслух не говорил никогда. Я такой хороший офицер разведки, что даже своим не скажу, что думаю, даже под пыткой.

– Да, – сказал он помолчав. – Через границу мы, четыре подростка и проводник, шли нелегально. Двое суток, прячась от всех и каждого. Тогда мне это казалось интересным. Кибуц Кфар-Гилади. Домики, поля. Все ходят в одинаковой синей одежде. Спрашиваю, где у вас синагога. Они очень удивляются и говорят: «Есть клуб». Мы не были ультрорелигиозной семьей, но все еврейские праздники, встреча субботы, с зажиганием свечей, кашрут – это соблюдалось строго. Тут до меня стало доходить, что хотел сказать отец – надо привыкать к другой жизни и не кривиться. Если в синагогу не ходят все, значит, и мне там нечего делать. Легче сказать, чем сделать. В кибуце нарушают святость субботнего покоя, едят некошерную пищу, и девушки лишены всякой скромности. Живя в кибуце, ты перестанешь быть евреем. Надо убираться отсюда. Там, в изгнании, мы были лучшими евреями, чем здесь, на нашей земле, – думал я.

– Нет, – отвечал я сам себе, – они хорошие евреи, живущие трудом своих рук.

О! Я сумел измениться. Я работал на поле и убирал навоз, даже когда другие не рвались – совсем неплохо для городского домашнего мальчика. Я был первым в любых вещах, которые касались оружия – учебе, охране границ кибуца. Я выучил иврит и идиш тоже. Причем вытравливал из себя акцент специально. Никто не должен был показать на меня пальцем и сказать – это тот, из арабских. Кто думает, что это легко, стать своим среди чужих, по воспитанию и поведению, пусть сам попробует. Ливан прекрасно было видно из окна. Но я не мог вернуться, и не только потому, что обещал, но и потому, что официально, для соседей и знакомых, учился в Англии. Я даже письма посылал кружным путем, чтобы на них не было израильского штемпеля.

Наверное, мне было бы еще сложнее, если бы там не было Сони. Кибуц принимал молодежь без родителей. Но большинство все-таки были поляки и румыны. Они, естественно, собирались группами и могли вспомнить что-то из прошлой жизни. Она единственная была из Литвы. Вот мы и сдружились. Любовь? Наверное, нет. Все-таки мы еще очень молоды были, почти дети. Когда мы познакомились, мне еще не было шестнадцати лет, а ей пятнадцати и мы, несмотря на жизнь в кибуце, еще помнили, что до свадьбы ничего не положено. Может быть, со временем это пришло бы, но случилось, то, что случилось.

Сначала пришло известие, что всех моих убили. Никто не знает, что там произошло. Скорее всего, обычные грабители. Позарились на деньги. Может быть, сыграло роль, что отец работал на французов. Не знаю. Тогда я поклялся отомстить за них, рвался домой. Меня не пустили. Обещали сначала узнать, что случилось. Даже намного позже, когда я получил возможность заглядывать в разные секретные документы и полицейские бумаги, ничего не выяснилось. Следствия практически не было. Все списали на нелегальных палестинцев. Единственного задержанного так били в полиции, что он помер. Может, и вовсе был ни при чем – попался под руку.

А спустя месяц в кибуц проникли двое арабов. Когда их заметили, они ворвались в первый попавшийся дом и начали стрелять. Это как раз и был дом, где Соня жила с другими девушками. Один выглянул из окна и стал стрелять по сбегающимся со всех сторон кибуцникам. Ибда-аль-яхуд – смерть евреям, – кричал он при этом. Обратно в комнату он свалился уже с моей пулей под ребрами. А я рыбкой прыгнул за ним. Второй не успел повернуться, и я снес ему половину головы, попав в затылок. Я опоздал. Они лежали все мертвые. Трое совсем девчонок и моя Соня. Тут у меня в первый и последний раз, что-то сдвинулось в голове. Мне казалось, что это моя семья. Я видел лица своих родителей, брата и сестры.

Тот первый, которого я подстрелил, был еще жив и пытался зажать рану. Я подошел к нему и вынул из кармана пиджака документы. Он был из соседней деревни, которую прекрасно было видно невооруженным биноклем глазом. Я сказал ему по-арабски, чтобы он хорошо понял: «Это хорошо, что ты близко живешь, теперь я смогу навести твоих родных тоже». В дверь уже осторожно заходили кибуцники, и я не стал дожидаться, пока они начнут решать, что с ним делать. Выстрелил ему в голову.

Меня утешали и мной восхищались, но мне было все равно. Ночью, через несколько дней, я пришел в его дом. Там было семь человек. Родители и трое взрослых сыновей. От 12 до 17 лет. Да, я знаю, что ты подумал – 12 лет еще ребенок. Нет, по здешним законом он вполне взрослый. Но если бы там были дети младшего возраста, я бы сделал то же самое. Потому что я убил всех ножом, оставил на столе документы старшего и спокойно ушел. Я не отомстил, как хотел, за родителей, но сделал это тогда и так, как хотел. Вот такой я. И совесть меня не мучила никогда. Если бы этот пришел воровать и сумел это сделать красиво – я бы им только восхищался. Он пришел убивать людей, которые ему ничего лично не сделали. Даже деревня их была на иорданской стороне и совершенно не пострадала. Такого прощать нельзя – это не война, где снаряд прилетел случайно.

Слухи в наших местах расходятся быстро. Догадаться, кто это сделал, было совсем не сложно. Меня стали бояться и перешептываться за спиной. Поэтому, когда я пошел в армию, все обрадовались. Проблема решилась сама собой. Собственно, я мог заняться чем угодно – купить дом, учиться, открыть свое дело, или вообще ничего не делать. Отец постоянно переводил в израильский банк деньги, и теперь я был единственным наследником очень приличной суммы. Но я хотел защищать свою страну от подобных ублюдков, приходящих по ночам. Я был, наверное, сильно заморожен эмоционально. Смерти все боятся, а я не боялся ее тогда абсолютно. Все сражаются, чтобы выжить, а когда ты своей целью ставишь не желание выжить, а утащить противника за собой, у тебя большое преимущество. В очередной раз доказал, что лучше солдата, чем я, в природе не существует и был послан на офицерские курсы.

В сентябре 1941 г, когда я уже был командиром взвода в оккупированном сирийском Алеппо, мне неожиданно сообщили что нужно явиться в штаб-квартиру армейской группировки. Знаешь, это было очень странно. Вины какой-то за мной не было, награждать тоже вроде не за что. Командир батальона – это мой потолок общения с начальством. Так что находился я в связи с вызовом в изрядном удивлении.

– Послушай, лейтенант Шем-Тов, – сказал человек, сидевший в кабинете. Мы хотим поручить вам очень ответственное и опасное задание.

– О чем идет речь, – спросил я.

– Ты родился в Ливане, хорошо знаешь арабский язык и понимаешь арабскую ментальность. Ты ведь знаешь, что произошло в Ираке совсем недавно… Когда там произошел пронацисткий переворот, 1 июня 1941 г, в шабат, состоялся фархуд – погром, в котором было убито 135 мужчин, женщин и детей. Теперь там стоят англичане и очень неохотно реагируют на наши попытки помочь иракской еврейской общине. Армию вообще допускать в страну не желают, ни при каких условиях. Местные власти преследуют людей за одно высказанное желание уехать в Израиль. Мы хотим отправить туда тебя для помощи.

– Но я не иракец, а ливанец, – попытался возразить я, – даже диалект разный, мне не удастся никогда выдать себя за местного.

– К сожалению, у нас не настолько большой выбор, как ты думаешь. Одни не подходят по личным качествам, другие не хотят. В стране вообще не много людей со свободным арабским языком, к которым мы можем обратиться и их тут же не узнают на улицах Багдада, а наличие ливанского паспорта может являться преимуществом для арабских чиновников. Это не израильский документ.

Я вспомнил свою семью и подумал, что могу помочь другим. – Да! – выпалил я. – Я готов ехать!

Так я попал в разведку. Не было никаких курсов подготовки и специальной тренировки. Моей задачей не было заниматься шпионажем. Только сбор информации, обучение людей обращаться с оружием и, самое главное, переправка людей через границы в Израиль. На самом деле, все должно было быть наоборот, оружие и информация на первом месте, помощь в эмиграции – на последнем. Но решал я, на месте, что важнее и что нет. В военном смысле для Израиля не было особого смысла что-то узнавать. Ни особых секретов, ни тайных армий. Ирак был оккупирован англичанами и, хотя существовало правительство, без британцев они все равно шагу ступить не могли. С другой стороны, открытые контакты с союзниками мне прямо запрещались. Они вовсе не были заинтересованы портить себе жизнь, ссорясь с арабами из-за евреев.

Две недели до отъезда я читал бесконечные сводки и телеграммы с радиограммами, как свободного доступа, так и секретные. Со временем я понял, что картина общинной жизни в Ираке ничем не отличалась от Ливана и даже Европы. А еще она очень перекликалась со словами моего отца. Сотни, и даже, возможно, тысячи лет жили евреи на этой земле. Не все были богатыми, скорее наоборот, большинство было бедным. Но в глаза бросалось именно меньшинство, занявшее сильные позиции в экономике страны. Более 50 % экспортеров и импортеров были евреи. Очень много их было в торговле, государственных учреждениях. Они привыкли к определенной жизни и вовсе не собирались ее менять.

Менахем Цалах Даниэль один из руководителей иракской общины, заявил: «Каждый иракский еврей должен проявить безупречную верность своей стране». Ничего не напоминает? Так говорят все еврейские лидеры всех общин, до тех пор, пока их не начинают бить Гитлер или Нури Саид – это не важно. Пока этого не происходит, страх потерять нажитое добро и надежда на то, что несчастье – всего лишь очередная волна, которая обязательно схлынет, приводит к тому, что они все время оттягивают время исхода, пока не становится поздно, и лишаются не только имущества, но нередко и жизни.

Бедным ничуть не лучше. Они тоже привыкли к определенной жизни и бояться ее менять, но еще и не имеют возможности уехать, потому что живут на заработанное и лишних денег у них нет. В стране жило почти сто тридцать тысяч евреев и только дурак может подумать, что каждый имел деньги или стремился в Израиль.

Моя задача была создать и обучить людей, которые смогут дать отпор, в случае нового погрома, и помочь уехать, а по возможности уговорить отправиться в Израиль. Неплохая работенка? Особенно, если учесть, что деньги, получаемые мной, были мизерные. Оружие можно было получить по нашим каналам, но его же нужно еще привести и где-то хранить.

И ведь я справился! – с гордостью сказал Омер. – Я сумел наладить отношения и с основными лидерами общины, и с полуподпольной организацией, переправляющей людей через границу, и с большинством богатых предпринимателей.

Та еще работенка была… Налаживать нелегальные дороги через Сирию, иногда Ливан и Иорданию, в Израиль. Платить контрабандистам, пограничникам, чиновникам, а денег хотели все. Бесконечно встречаться с руководителями общины и вырабатывать какой-то общий путь и чтоб иракские власти не раздражать, и чтоб они не мешали. Общаться с местными большими людьми и договариваться с ними.

Встречаюсь, к примеру, с местными столпами общества. Адас (продажа автомобилей и страховок), Реджуан (продажа чая), Хаим Нетаниэль (перевозки) Кадури Авудей Зальха (ссуды и обмен денег, Истерн банк) Кадури Эзра и Меир Леви (продажа автомобилей), братья Шемеш (продажа чая), Цион Шломо Абуди (обмен денег), Шафик Адас (финансист, связи в высшем обществе), Стэнли Шаашуа и Салам Шимон (торговцы). Такие люди имеют за спиной земли, дома, заводы, золото, драгоценности. И они хотят все это сохранить. За перевод денег в Англию брали 10 %. Хозяева хотели перевести их в Израиль. Они согласны на такой же процент, но какой им смысл платить больше? Но я-то не могу обещать такое, не моя компетенция, ко всему прочему связь по единственной рации, и желательно ее не засветить. Военное время – живо угодишь на виселицу за шпионаж. Начинаются переговоры с Тель Авивом. Там сидят большие умники, которые хотят и деньги получить, и лишнего не дать. Ну, сам знаешь, обычное дело, когда они там считают, что лучше знают, чем на месте видно.

Мы понимающе улыбнулись друг другу.

– Только после того, как через Исера дошли до Бен Гуриона, тогда еще он был, дело сдвинулось с мертвой точки.

Или другой случай. Торговец по имени Сасон Шмуэль Сасон имеет 250 тыс лир, большая часть которых вложена в банки по всему миру, готов инвестировать деньги в Израиль и заинтересован в предложениях. Нужно выслать сюда специалиста по финансам, разбирающегося в вопросах экономики. Как же, – с горечью сказал он. – Пришлют они, жди. Даже не ответили. Пришлось опять гнать человека напрямую к Исеру и по той же схеме. Вот скажи, они, что, не понимали, что это хорошо для государства? Понимали прекрасно. Зачем им лишняя работа? То ли дело с трибун рассказывать, как они заботятся об общинах в других странах. Приезжайте, все будет хорошо. Только немного терпения. Где это терпение, почему не продают для нуждающихся…

Конечно, Сасон ни в какой Израиль деньги не перевел. Он деловой человек и эти проблемы ему совершенно ни к чему. Если так относятся, когда он предлагает перевести деньги в Эрец-Исраэль, что же будет, если ему там не понравится и он захочет уехать?

Многие иракцы в Израиле приобретали землю, чтобы вложить деньги и обеспечить себя. Тоже относились не лучшим образом. Что получше – отдавали бесплатно кибуцам. Люди что, идиоты? Не видят, не слышат, газет не читают, радио Голос Израиля на арабском – Халь Таелем (А знаешь ли ты?) не слушают? Люди прекрасно видят, когда их обманывают. Много такого было. Часто я вспоминал слова своего отца. Бросить все и переехать – никому ты не будешь нужен. Задержишься больше, чем нужно, лишишься не только имущества, но и жизни.

К 1943 г тысяч тридцать уехало. Кто нелегально, кто вполне официально. Прекращение деятельности евреев-импортеров привело к серьезному дефициту снабжения из-за границы. Правительственные учреждения и крупные банки (в основном британские) пострадали из за отъезда работников. Тут уже простыми взятками было не обойтись. Для начала, издали закон, что «все имущество евреев-граждан Ирака, которые находятся за границей и не прибудут в страну в течение 2 месяцев, замораживается».

Потом, стали обсуждать в парламенте возможность заморозить все имущество евреев, выезжающих за границу. В общине началась настоящая паника. Все прекрасно понимали, что война идет к концу и англичане уйдут из Ирака. А значит, начнется новая волна притеснений. Еще и припомнят родственников. За письмо из Израиля забирали в полицию, но пока еще выпускали. И все время ощущение, что время поджимает.

В начале 1944 г, когда стало известно, что из Сирии и Ливана израильтяне уходят, люди стали собираться тысячами. Иракское правительство неожиданно сообщило, что каждый, подавший заявление на отъезд, лишается гражданства, и вопрос его имущества будет рассмотрен очень внимательно. Из страны разрешено вывозить 30 кг вещей и 50 динаров (50 фунтов стерлингов или 4 доллара). Тут уже толпы побежали записываться к нам на нелегальный отъезд. Еще несколько месяцев можно было за взятку спокойно перейти границу, но ужесточение присмотра за еврейской общиной шло по нарастающей.

Начались массовые аресты активистов, призывающих к эмиграции. Потом взялись за желающих перевести свои сбережения за границу, в том числе и вовсе не в Израиль. Были такие хасиды иракской ориентации. семейства Даниэль, Алькабир, Дангур, Судаи, Хилсачи, Бацри. Моше Бацри повесили за экономические преступления и шпионаж в пользу Израиля, у остальных имущество конфисковали. Из Моше, а я его прекрасно знал шпион, как из меня перс. Просто это был сигнал остальным. Хотите уезжать – пожалуйста, вот только с голым задом.

В конце 1943 г совершенно случайно задержали двух иракских евреев, перевозивших оружие. Кто-то из них не выдержал пыток и сдал многих. Когда я пришел к одному из своих людей, меня задержали. У меня было несколько лиц и паспортов для окружающих. И три разных организации, для разных дел. Одно – для нелегальной деятельности по переправке евреев в Израиль, другое – для официального общения с властями, как ливанского гражданина, третье – для совсем уж противозаконной шпионской деятельности. Люди из одной организации не имели понятия о другой и моем участии в них. Поэтому когда меня спросили об имени, я назвался чужим. Это слабо помогло. Меня начали спрашивать, знаю ли я человека, называя одно из имен, под которым меня знали в подполье. Я естественно ответил, что такого не знаю. Трое суток меня избивали. Я молчал и все время думал, что дело репатриации, которым я занимался, продолжается. Все-таки, по документам я был ливанец, ничего конкретного на меня не было и моим делом, с подачи товарищей, занялись адвокаты. Меня освободили под залог в пятьсот иракских динаров. Когда я вышел на свободу, я был весь синий от побоев и еле тащил ноги.

Когда нелегальная эмиграция стала по настоящему опасной, израильское правительство договорилось с англичанами и иракцами о регулярных рейсах для желающих. Но не в Израиль, упаси Бог! В Турцию. Там сопровождающий рейс иракский офицер выходил и вкусно кушал до возвращения, делая вид, что не замечает, как самолет тут же вылетал в Израиль. Прямые рейсы были запрещены. У нас не было дипломатических отношений.

Потом пришли уже за мной, как торговцем Казазом. Собственно, моя официальная деятельность по помощи иракским евреям, а где кончается благотворительность и начинается противозаконная деятельность – в таких ситуациях не всегда легко определить, не была никогда тайной ни для властей, ни для евреев. Правда, что я числюсь в военной разведке и занимаюсь попутно сбором информации об иракской армии, никто не знал. Так что, когда меня предупредили, что полиция уже едет, а половина местного участка была у меня на содержании, я просто взял иракский паспорт, специально на этот случай, давно уже живущего в Израиле товарища и вышел на улицу.

Откуда деньги на все эти взятки? Так известное дело, когда богатый и бедный одинаково желают смыться и идут к посреднику, то богатый платит и за бедного, и за себя. Еще и сам предлагает. Если бы я положил в карман все, что мне совали за помощь, был бы сейчас миллионер. Только я все это пускал на нужды организации. Просить каждый раз в Тель Авиве, даже если пришлют – месяцы пройдут. Да и не пришлют – проверено опытом.

Думаешь, кто-то спасибо сказал? Меня после возвращения три месяца допрашивали, не прилипло ли что к рукам. Можно подумать, я мог вести бухгалтерские книги – это заплачено контрабандисту А, а вот это полковнику полиции Б. Чтоб их легче сажать было при поимке, а заодно и меня. Хорошо еще, спустили все на тормозах, прикрыл меня Исер. Очень ему понравилось, что я научился обходиться без тощего бюджета, выделенного армейской разведке. Отчитаться за каждую лиру я бы не смог, при всем желании.