Текст книги "Завещание поручика Зайончковского"

Автор книги: Мариэтта Чудакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 18
Луораветлане и кое-что про русский язык

Когда Степка решил делать свой музей, друзья его родителей купили ему в Москве детскую книжку про Валленберга – писателя Аландера, перевод со шведского.

Почему-то у них на Алтае таких книг не найти. Говорят, что книготорговцы возят по стране только книги, вышедшие тиражом не меньше пятидесяти тысяч экземпляров. Некоторые говорят даже – ста тысяч. А что выходит таким тиражом? Детективы и все такое, что один раз прочитаешь – и можно книжку вообще выбрасывать.

Получается – вот, пожалуйста, такую бросовую литературу покупайте на здоровье в любом далеком краю.

А то, что прочитаешь и поставишь бережно на полку, потому что понял, что еще захочется в руки взять и, может, не раз, – вот это только для москвичей да еще для ребят из Питера. Почему так, а? Что, в России в других городах и областях умных ребят вообще, что ли, нет?!

В книжке Аландера Степка прочитал, что отец Рауля умер еще до рождения сына. И Рауль в четыре года иногда плакал оттого, что у него нет папы. Но уже тогда у мальчика формировался твердый характер: «Мы все равно не будем грустить, – говорил он через минуту, вытирая слезы. На прогулках он собирал цветы, чтобы поставить их в вазу перед фотографией отца». Зато у него был любящий дедушка, и он часто писал внуку – из Китая и Японии. «Это было чудесно: Рауль сидел у мамы на коленях, и она громко читала ему вслух – каждое письмо по два раза. В такие минуты мальчику казалось, что у него все-таки есть папа».

Рауль был правнуком крупного и очень известного шведского финансиста Андре Оскара Валленберга. Этот человек, во-первых, основал Стокгольмский банк (существующий и сегодня), а во-вторых – у него было двадцать детей.

Правда, банковским делом интересовался только один из них, как раз дедушка Рауля – Густав, заменивший ему отца. Дед хотел, чтобы внук учился в Америке. Хотя в Стокгольме – столице, как вы понимаете, Швеции – было весьма неплохое техническое образование, дед говорил вот что: «…В Америке ты научишься и кое-чему еще: вере в будущее, в то, что все зависит от тебя. Мой отец никогда бы не стал успешным банкиром, если бы не научился в Америке добиваться цели. …В Швеции самое важное – кто у тебя родители. Все идет по проторенной дорожке… А в Америке важно то, что человек сам делает со своей жизнью».

Рауль закончил в Америке университет, вернулся в Стокгольм, стал работать в Голландском банке. Но был крайне недоволен своей службой. «Я не банкир, – писал он дедушке. – Думаю, мне больше подошло бы трудиться ради благой цели, нежели сидеть в конторе и говорить людям: “Нет!”».

Он сам не знал, что в этих словах угадал свое будущее, да еще как. Трудиться ради «благой цели»… Оказалось – не просто благой, а самой благой. То есть самой доброй и прекрасной, какая только может быть на свете.

Дело в том, что как раз в те годы, когда Рауль кончил университет, в Германии пришел к власти Гитлер. Если кто не знает или учил, да забыл – это было в 1933 году. Главными врагами Германии Гитлер сразу объявил евреев. А они, между прочим, жили в Германии почти так же долго, как немцы, и ничем в общем-то давно от них не отличались. Даже по фамилиям их было невозможно отличить. Среди евреев были замечательные музыканты, ученые – например, Эйнштейн, создавший, как любой знает, теорию относительности, – врачи. И, конечно, в Германии полно было семей, где папа еврей, а мама – немка, или наоборот. А Гитлер первое, что сделал, – запретил евреям вступать в брак с немцами.

Степка еще в двенадцать с половиной лет прекрасно знал, что когда люди влюбляются – они не думают, у кого какая национальность. Вот когда он, например, во втором классе влюбился в Маюнну, так только и думал о том, как потрогать ее черные блестящие косички, а вовсе не о том, какая у нее национальность.

Почти все в классе звали ее Майкой, но Степе нравилось ее настоящее имя. Маюнна говорила, что она луораветланка. Это слово Степе тоже нравилось. А Сережка Христофоров, он же Серый, он же Христофор, говорил, что никакая она не луораветланка, а самая обыкновенная чукча. И показывал, растягивая грязными пальцами кожу в уголках своих глаз, какие у Маюнки узкие глаза.

Правда, он не все время это говорил и показывал, а только до того дня, когда Степа позвал его после уроков за амбар.

Это в их поселке было узаконенное место для выяснения отношений. Ну, вроде как в некоторых европейских городах для саммитов. Или – для дипломатических переговоров представителей двух стран по какому-нибудь щекотливому вопросу. Если удается договориться – хорошо. Если нет – приходится иногда применять силу.

Так и тут вышло. Степан, как принято, сначала спросил:

– Будешь дразнить Маюнну?

Раньше перед дуэлью секунданты спрашивали – не благоволят ли господа дуэлянты кончить дело миром, не доводить до стрельбы? Ну, в Эликманаре секундантов на такое дело не приглашают, поэтому Степка сам спросил.

Серый не оценил ситуацию, вошел в штопор и сказал:

– Буду! А тебе что?

После этого Степан так накостылял ему, и еще под конец, как положено, потыкал носом в землю, что Христофор, похоже, совсем забыл слово «чукча». И скоро уже, пожалуй, научится выговаривать трудное слово «луораветланка». Что и требовалось доказать, как говорит на уроках математики Никодимыч.

Тут следует уведомить наших читателей, что Степка драться вообще-то не любил. Но примечательно другое – ведь Христофор точно знал: ничего хорошего нет в том, чтобы дразнить кого угодно его национальностью. Почему же, чтобы вот это свое знание перевести в поведение – то есть не дразнить больше девчонку, – ему надо было обязательно дожидаться, чтоб ему как следует наподдали? Вот этого мы с вами, уважаемые читатели, никогда не узнаем.

Раньше называлось – тайна за семью печатями. А если еще начать думать – почему за семью, а не за шестью и не за четырьмя, то и вовсе с копыт съедешь.

Маюнна по секрету рассказывала Степке, что люди произошли от китов. Первая женщина Нау родила сначала китят. А следующее потомство было уже человеческое. Хотя у Степки была другая концепция происхождения людей, но Маюнну он все равно почему-то слушал с удовольствием. Еще она говорила, что есть очень хороший чукотский писатель Рытхэу. Он писал по-русски, но очень интересно описывал жизнь чукчей. И Маюнна прочитала у него про то, что ей как-то начала рассказывать прабабушка, но мама почему-то не разрешила, – про Лунный Свет.

Там, где жили прабабушка и бабушка Маюнны и где родилась ее мама – на Чукотке, – почти полгода длится светлый полярный день. Зато когда наступает полярная ночь – там самая красота. Когда нет пурги и небо чистое, то от полной луны – вокруг праздничный вид. Лунный свет очень сильный – и он еще увеличивается, когда отражается от слегка обледенелого снега. И детям в это время не рекомендуется долго находиться на улице. Потому что кто подвержен лунному влиянию, может на время, а то и насовсем потерять рассудок. И чукотский писатель Рытхэу написал про чукотского мальчика Умлы, который до восьми лет очень хорошо учился. Но однажды, в яркую лунную ночь, не послушав родителей, долго катался на санках с заснеженного склона Священного холма. И на следующее утро вдруг потерял способность усваивать разные науки и почти утратил речь. Единственное, что у него сохранилось, – это уменье играть в шахматы.

– А потом что с ним было? – спрашивал огорченный Степка.

Этого Маюнна уже не знала.

Еще Степке очень нравилась кухлянка, в которой Маюнна ходила в школу в сильные морозы, сшитая, как она объяснила, из шкур молодых оленей. А на капюшоне вокруг лица – красивый длинный мех россомахи. И этот же мех – по краю рукавов и на подоле. Спереди, на груди – четырехугольный кусок шкуры белого медведя. А на спине – замшевые ленточки с цветными бусинками на конце.

А теперь вернемся в Германию 1933 года, о которой Степка примерно за два месяца упорной работы узнал решительно все. Как? Да очень просто – сидел часами то в школьной, то в сельской библиотеке, а также в Интернете: Степкин дядя, материн младший брат-студент, приехав на каникулы, разрешил ему пользоваться своим ноутбуком. И подключил в их дом Интернет – на вырост, чтобы потом, когда у Степки компьютер появится, он уже был.

А потом произошло чудо – по-другому Степа это про себя не называл. В их поселок приехал председатель правления общественной организации «Винт» (это такое сокращение – ветераны плюс интеллигенция: В-инт). И с ним профессор – член правления. И они провели в их школе письменный конкурс под названием «Русским языком вам говорят».

Объявили, что конкурс этот по уровню рассчитан на 9—11 классы. Но это совсем не проверка знания правил, которые проходят в разных классах. А просто – проверяли, кто как владеет родным языком. Поэтому, сказал председатель правления «Винта», бывший разведчик в афганской войне Мосин, к участию приглашаются все желающие. Можно попробовать свои силы и пятиклассникам, и шестиклассникам. Потому что тут не всегда от возраста зависит. Иногда парень уж бреется давно, а двух слов толком связать не может, только и знает «блин» да «короче».

И Степка – он был в седьмом уже классе – решил попробовать.

Полтора часа сидел – писал ответы. На двадцать шесть, между прочим, разделов. А в каждом – по несколько вопросов.

Например – пояснить значение слов «отнюдь» и «окоем». Или – просклонять в единственном и множественном числе слово «туфли», да еще с ударением.

…Когда итоги подводили, с этими туфлями оборжались.

Несколько девчонок вообще написали: «Единственного числа слова “туфли” не существует». Ну не потеха? А ведь туфли-то они все-таки еще носят, не совсем перешли на сапоги и кроссовки. Как же это – «не существует»? А если у одной ее туфли каблук сломался?.. Или одна туфля дома куда-то завалилась? Как она про нее скажет-то?.. Ну, Степка выступать, конечно, не стал, только смеялся потихоньку. Там еще одна девчонка – из пятого класса, а кажется, что из третьего, маленькая совсем, – написала, что множественное число – «туфельки». Так Степке это даже понравилось. Такая смешная девчонка.

И вот что непонятно – все ребята как один написали правильно: единственное число – туфля. И ударение правильное поставили, на первом слоге. А девчонки, которые эти самые туфли носят, писали как малахольные – туфель. И даже – туфль. Если же все-таки туфля – то уж ударение ставили на последнем слоге. С чего бы это?

В общем, каждый свою дурь, как мог, показывал.

Слово «отнюдь», например, никто почти не знал. А Степке оно очень хорошо было знакомо. Их учитель истории каждый день его употребляет. Спросит, например, когда Наполеон со своей армией в Россию вошел, а кто-нибудь и ляпнет – «В 1905-м!». А Силантьич ходит по классу, потирает руки, будто ему зябко, и говорит: «Отнюдь!».

Все ведь, кто у него учился, это слово слышали сто раз – почему значения-то его не знали? Непонятно.

А про «окоем» Степке двоюродный брат-студент ненароком однажды объяснил:

– Это, – говорит, – сколько око твое объемлет: все, что вокруг себя видишь, – до горизонта.

И вот Степан, когда писал ответы на конкурсные вопросы, вспомнил вдруг это объяснение! И оказалось: среди всех-всех-всех – человек шестьдесят работы писали – он один и знал значение этого слова. То есть – отдельное спасибо брательнику.

А еще надо было объяснить значение слов «аллюзии» и «иллюзии».

Иллюзии – это многие старшеклассники знали: мечтанья всякие несбыточные. А аллюзии – опять никто не знал. И Степка тоже нипочем бы его не узнал, если б не Валленберг. Он много чего про его короткую жизнь читал. И если встречалось непонятное слово – а они поначалу чаще ему встречались, чем понятные, – обязательно смотрел в словаре. Это у него такое правило было. И вот так и узнал про аллюзии – это когда намеки на что-то. Пишут вроде про одно – а намекают на другое. И в гитлеровской Германии и Советском Союзе цензура эти аллюзии у писателей и журналистов выискивала и вычеркивала.

Но не об этом сейчас речь, а о том, что Степан нежданно-негаданно отхватил на другой день, когда итоги подводили, первую премию. И это было не хухры-мухры какое-нибудь, игрушки-побрякушки, куколки-зверюшки, а – целый ноутбук!..

Мать, когда он принес его домой – и грамоту еще, что награждается первой премией, – заплакала. И сказала: «Вот зачем ты у меня словари-то покупать просил!» И деньги на Интернет дала.

И Степины дела по Валленбергу с того времени пошли гораздо быстрее.

Глава 19
Опять в Москве. И в Омске
«Приключения Гекльберри Финна» и начало новых приключений Тома Мэрфи

…Насчет документа с адресом Жени в кожаной папке с золотыми уголками Дима послал эсэмэску Ване Бессонову. Тот оказался еще в Москве, хотя и собирался вскоре домой, в Петербург. Они поговорили по телефону, Дима удостоверился, что и папка, и документ – целы. Сейчас нужды в них не было. Они понадобятся потом, для суда.

В том, что суд над теми, кто гнался сейчас за Женей, рано или поздно будет, – Дима не сомневался. Он непоколебимо верил в конечное торжество справедливости.

А сейчас нужно было начинать срочные действия по защите Жени от смертельной угрозы.

Звонить ей самой Дима не хотел. Нельзя так пугать девочку.

Не было сомнений, что немного знакомые Диме Саня и Леша, которым его отец поручил Женю, и так берегут ее от любых неожиданностей. Но прямая киллерская угроза обостряла ситуацию. Если бы отец был сейчас в Москве – начинать, бесспорно, надо было бы с него. Но отец выехал по своим оборонным делам, и связи с ним в такой ситуации не было – за исключением только уже произошедшего с кем-либо из близких несчастного случая. Вернется он через два дня. Предупредить «афганцев» об опасности Дима, конечно, мог и без него. Но, сын человека военного, он хорошо знал, что по-настоящему действенной будет для них только информация, идущая от генерал-лейтенанта. В этом сообществе действовали свои психологические законы.

Но даже если их сейчас предупредить – к чему Дима, конечно, склонялся, – все равно он помнил, что оба водителя были без оружия. Удачным приемом рукопашного боя далеко не всегда опередишь выстрел. В любом случае надо было как можно скорее там, на месте, создать вокруг Жени еще более плотное кольцо защиты. Может быть, даже несколько колец – прежде чем удастся поднять для обеспечения ее безопасности, так сказать, регулярные силы правопорядка.

Дима узнал – все от того же Фурсика, – что Том Мэрфи задержался в Омске. Сейчас это было очень кстати. Потому что там адвокат Артем Сретенский – главная их опора – под рукой.

Дима знал, что только что в Омске взяли настоящего убийцу Анжелики. Из телеобзора новостей о девочке, оказавшейся под арестом, он понял, что это скорей всего заказчица убийства – ему было кое-что известно о ней от Фурсика. Теперь он думал и о том, что Олегу Сумарокову замаячила свобода. То есть – приближается то, ради чего Женя и пустилась в свой далекий и, как оказалось, крайне опасный путь… Он решил Тому звонить – потому что писать буквами, что Женю хотят убить, у него как-то не получалось.

В тот самый час, когда Дима собирался подымать Тома Мэрфи по боевой тревоге, тот сидел очень далеко от Москвы в уютном кресле под торшером в доме родителей своего друга детства Петра Волховецкого – сами родители уехали отдыхать в Турцию. Сидел и с наслаждением читал «Приключения Гекльберри Финна». Правду сказать, читал не в первый раз и даже не во второй. Но почти с тем же интересом. Такая уж это книга.

В тот момент Том как раз читал про то, как его тезка Том Сойер объясняет Геку, что беглый негр Джим, запертый в сарае, обязательно должен вести дневник – на своей рубашке. «Какой еще дневник? Джим и писать-то не умеет!» Но для Тома это как раз неважно: пусть ставит какие-нибудь значки. А перо они ему сделают из оловянной ложки. «Да что ты, Том! Можно выдернуть перо у гуся – и лучше, и гораздо скорей». Но Том Сойер знает, что узникам так положено. «Гусиным пером они и писать ни за что не станут, хотя бы оно и оказалось под рукой. Это не принято.

– Ну ладно, а из чего же мы ему сделаем чернила?

– Многие делают из ржавчины со слезами; только это кто попроще и женщины, а знаменитости пишут своей кровью. И Джим тоже может. А когда ему понадобится известить весь мир, что он заключен, послать самое простое таинственное сообщение, так он может нацарапать его вилкой на жестяной тарелке и выбросить в окно. Железная Маска всегда так делал, и это тоже очень хороший способ».

Про томившегося в ХVII веке в Бастилии таинственного французского узника, лицо которого постоянно было скрыто железной маской, Том – мы имеем здесь в виду уже не Тома Сойера, а Тома Мэрфи, – конечно, знал.

Том полистал книгу и нашел одно из многих своих любимых мест. Он его знал практически наизусть, но перечитал все равно с удовольствием – в этом и есть тайна хорошей книги!

Там некая миссис определяет, правду ли говорит ей Гек, что жил в деревне.

«– А ну-ка, скажи мне: если корова лежит, то как она поднимается с земли – передом или задом? Отвечай живей, не раздумывай: передом или задом?

– Задом.

– Так. А лошадь?

– Лошадь передом.

– С какой стороны дерево обрастает мхом?

– С северной стороны».

Тому Мэрфи приятно было, что он знает ответы на все эти вопросы. Хоть и жил он в детстве не в деревне, а в городе Вязьме, но до деревень там было рукой подать.

А дальше эта миссис легко разоблачает Гека, переодевшегося девочкой: «Ты держишь нитку неподвижно и насаживаешь на нее иголку, а надо иголку держать неподвижно и совать в нее нитку. Женщины всегда так и делают, а мужчины – всегда наоборот. А когда швыряешь палкой в крысу или еще в кого-нибудь, встань на цыпочки и занеси руку над головой, да постарайся, чтобы это у тебя вышло как можно нескладней, и промахнись этак шагов на пять, на шесть. Бросай, вытянув руку во всю длину, будто она у тебя на шарнире, как бросают все девочки, а не кистью и локтем, выставив левое плечо вперед, как мальчишки…»

Ну, это, конечно, про девочек ХIХ века сказано. Некоторые наши девчонки, думал Том, могут швырнуть палку или камень почище мальчишек.

А вот насчет вдевания нитки – вряд ли что изменилось. Надо бы понаблюдать над собой и другими.

Благостное его настроение было вполне объяснимо.

Та цель, которая погнала Тома Мэрфи в каникулы вслед за Женей из Москвы в Сибирь, практически достигнута. Убийцы, за которых сидел в одиночестве и, несомненно, в глубоком отчаянии Олег Сумароков в тюремной камере далекой Потьмы, взяты под арест. Причем в захвате Харона Том участвовал сам, чем втайне гордился. А про то, как Скин бесстрашно кинулся на здорового Мобуту и помог его задержать, Тому в ярких красках рассказал Слава-байкер. То есть – старые и новые члены Братства оказались на высоте. И теперь от них больше ничего не зависело. Дело было за юстицией. Точнее, оно во многом зависело от действий адвоката Артема Сретенского.

Том в общем-то мог бы отправиться в Москву. Но ему хотелось дождаться Жени – она не позже чем через два-три дня должна была вернуться в Омск с Федей Репиным. Хотелось убедиться в том, что освобождение Олега – близко. А также в том, что делу Харона и Хозяина придан должный размах, и его уже не остановить. Как останавливаются в России дела о заведомых преступлениях, Том, увы, не раз слышал.

А затем – двинуть с Женей в Москву на машине. Форсировать на «Волге» Урал – это круто! Отцу наверняка понравится.

Теперь вы поняли, почему Том Мэрфи сидел расслабившись, как человек, выполнивший свой долг, и веселился, читая про Гека Финна, огорченного, среди прочего, поведением своего добропорядочного друга Тома. Герой книги и он же ее рассказчик Ге к недоумевал – как же это Том Сойер, мальчик из хорошей семьи, джентльмен, помогает побегу негра? В середине ХIХ века такое поведение добропорядочным не казалось – темнокожие были рабами, а беглых рабов надо ловить и наказывать.

Том смаковал страницы про далекую эпоху жизни Америки и даже подумывал – а не позвонить ли отцу в Калифорнию? И похвастаться своими подвигами и даже ожидаемой, как уверял Артем Сретенский, наградой? До Калифорнии-то отсюда ближе, пожалуй, чем от Москвы, и звонок, думал Том, наверно, будет дешевле. Ну, отец, конечно, тут же перезвонит сам, но и его деньги тратить зря не хотелось. Поскольку во время своих недолгих поездок в Америку Том очень хорошо увидел, что там неплохие деньги никому за так не платят. А все работают за эти деньги на полную катушку.

В эти-то приятные минуты, как в жизни и бывает, заиграл свою тревожную музыку его мобильник. И голос его московского знакомого Димы сообщил Тому зловещие новости, докатившиеся до Москвы как раз с американского континента…

Услышав их, Том первые минуты две сидел неподвижно.

Да, немного времени было дано ему на расслабуху!..

Кажется, вот только что Петя Волховецкий вышел практически один на один против не знающего пощады убийцы… И вот опять – пожалуйте бриться, как любит говорить вяземский дед Тома Мэрфи Иван Кузьмич Самсонов!

Было бы очень неплохо срочно послать на Алтай на подмогу Леше и Сане Часового. Но в том-то и дело, что Часовой не мог покинуть Омска еще минимум неделю – его показания были нужны для дела о наркомафии.

Дело это действительно уже шло полным ходом. Новосибирцы сыграли свою роль. За одни сутки было произведено девятнадцать арестов, среди арестованных – одиннадцать работников милиции. Брали тех, кого Хозяин купил ежемесячными подачками; у них они назывались взносами. Представитель отдела собственной безопасности МВД уже прилетел в связи с этим из Москвы. А необычно звучавшее название его отдела означало, что занимается этот отдел исключительно преступлениями в собственных рядах.

Омские газеты за два дня наполнились сенсационными сообщениями под броскими заголовками – «Наркоцепь разомкнута», «Конец наркосоциализма» и тому подобное. Стало известно про существование наркохозяйства «Победа социализма», в течение чуть ли не двадцати лет отгороженного мафией от всего мира. Про заправлявшего всем этим человека с говорящей фамилией Волкоедов, но в преступном мире известного под кличкой Хозяин. Не обошлось без небылиц – как этого Хозяина брала чуть ли не рота до зубов вооруженного спецназа.

Уже задержаны были многие обитатели «социалистического» поселка – пока только как свидетели.

Был арестован также некий журналюга. Много лет он выпускал за большие наркоденьги газету – в одном экземпляре. Специально для жителей этого островка советской власти. Он всю ее сам и сочинял. Там рассказывалось о том, что Брежнев – жив. Его ежегодно поздравляли с днем рождения. Сообщалось, что Горбачева, задумавшего заговор против советской власти, по личному приказу Брежнева расстреляли. А также печатались ежедневные сводки о продолжающихся боях советской армии в Афганистане…

Вообще-то удивляться не приходится – современные преступники, оказывается, нередко прибегают к такому удивительному ходу. Вот перед самым отъездом Тома из Москвы была такая история – нагло захватывали санаторий «Лесное озеро» в Истринском районе Подмосковья. Когда дело двинулось к суду, захватчики предъявили номер газеты, где организаторы аукциона на санаторий объявляли о нем, как положено, за два месяца до начала торгов – чтобы оповестить о них потенциальных участников. Все по закону. Но, кроме журналюг, есть и настоящие журналисты. Они додумались пойти и посмотреть так называемый контрольный экземпляр этой газеты за нужное число. Он хранится, как и контрольные экземпляры любых изданий, выходящих в России, в Книжной палате в Москве – вроде как эталон метра хранится в Международном бюро мер и весов в городе Севре под Парижем. И оказалось – в газете такого объявления не было! Как не было его в тексте газеты ни в одной крупной библиотеке, куда эта газета поступала. Так что уникальный экземпляр с объявлением будет теперь вещдоком на суде. Как, само собой понятно, и экземпляры газеты, выходившей в «Победе социализма», – только на суде в Омске.

А первым-то до такой фальсификации, видимо, додумался Сталин. Вяземский дед Тома как-то рассказывал ему, что Сталин распорядился печатать для больного Горького центральные газеты в одном экземпляре.

– Зачем? – спросил Том ошарашенно.

– А чтоб там не было сообщений об арестах! Арестовывали-то уже тех, кого Горький прекрасно знал, и знал, что никакие они не «враги народа».

…Да, напрасно, напрасно не послушался журналюга Женю Осинкину. А она ведь правильно ему советовала – выпустить срочно новую газету, где рассказать людям советского острова, что на самом деле произошло и происходит в России. И прибавила (как некоторые из наших читателей, надеемся, помнят) с нескрываемым к нему отвращением: «Это будет для вас как явка с повинной». И Часовой, уже знавший об аресте Хозяина, ее поддержал и сказал журналюге: «Чего дожидаться-то, когда придут?»

Но журналюга, вопреки здравому смыслу (ах, как часто люди действуют вопреки здравому смыслу и самой простой логике!), дождался-таки, чтоб за ним пришли. И теперь в камере следственного изолятора имел достаточно времени, чтобы поразмыслить: а стоило ли зарабатывать большие деньги таким гнусным способом? Который приводит к такому безрадостному финалу?

У Часового было в Омске и еще одно дело. Леша с Саней сдержали слово. И военком Пономарев уже договорился с бывшим сослуживцем, а ныне генералом, ведающим медициной в Министерстве обороны Украины, чтобы сестру Часового взяли на два месяца в подведомственный украинским военным санаторий в Евпатории. Санаторий специализировался именно на церебральном параличе, которым и была с рождения поражена двадцатидвухлетняя Лида Вяткина. В больнице ее уже готовили к отправке. Главврач, приятель омского военкома по рыбалке, делал все путем. И Часовому хотелось самому посадить сестренку в вагон.

Через пятнадцать минут после звонка из Москвы Том, разумеется, уже двигался в сторону дома Артема Сретенского. Он уже провернул в голове одно важное обстоятельство – то, что новосибирская прокуратура еще не покинула Омск. Это значило: адвокат Сретенский сможет хотя бы посоветоваться с прокурором Сибирского округа. А то и включить его в новую грозную – и грязную – историю.