Текст книги "Боги слепнут"
Автор книги: Марианна Алферова
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
– Постараюсь, Августа.
Какой странный у него голос. Почти как у гения. Это из-за шрама на шее. И как странно он произносит ее титул. Ну какое значение имеет титул? Он – Цезарь. Она – Августа.
– А ты привез мне подарок? Или тоже следуешь древнему запрету не дарить супруге подарков?
– Летти, ну что за ерунда. Я скупил бы для тебя весь Танаисский рынок. Да только нас с Кордом обокрали в дороге. Осталось на все два золотых. Ехали в последнем вагоне.
– Замечательно.
Она коснулась пальцем этого нового шрама на шее. Еще один. А сколько их всего?
– Ты мой Муций Сцевола, – шепнула она.
– Что? – Он задумался, и, кажется, не слушал ее.
– Мой Муций Сцевола [55]55
Сцевола – левша. Муций сжег на огне правую руку, чтобы показать этрускам, что он не боится боли.
[Закрыть].
– Не надо.
– Нет, правда, – горячо зашептала она – ей казалось из скромности он стесняется этого сравнения. – Тот сжег свою десницу на жертвеннике, чтобы показать, что не боится пыток после неудачного покушения на этрусского царя. А ты тоже все время добровольно суешься в огонь, чтобы оградить Рим от всяческих бед.
– Я не люблю, когда упоминают Муция Сцеволу.
– Завидуешь его славе? – не унималась Летиция.
– В детстве, в войну… – Элий помолчал, мысленно возвращаясь в то время. – Мы, мальчишки, тоже создали общество Муция Сцеволы. Хотели пробраться через линию фронта и убить главнокомандующего виков, как Муций хотел убить осадившего Рим царя этрусков. Но боялись, вдруг покушение не удастся, нас схватят и будут пытать. Мы были уверены, что будут пытать. И тогда решили испытать друг друга. Пойти мог только тот, кто вынесет пытки.
– Это же глупо, Элий!
– Разве не все в этом мире глупо, Августа? А то, что умно, не стоит ни жертв, ни жертвенной муки. Да и вообще ничего не стоит. Так вот, мы раздобыли жаровню, насыпали углей. Пламя то вспыхивало, то гасло. И мы подходили по очереди. Я был вторым. И отдернул руку сразу же, едва почувствовал жар. Вновь попробовал, и вновь ничего не вышло. Рука покраснела, вскочил волдырь. Но этого оказалось мало, чтобы стать Муцием Сцеволой. М-да… Мне было стыдно. Хотелось провалиться в Тартар, немедленно умереть. А другие, они держались, они смогли. И дольше всех – Секст, наш вожак. Он держал руку целую вечность. Я не мог этого видеть и зажмурил глаза. Но и с закрытыми глазами слышал, как трещит, лопаясь, кожа и шипит что-то, капая в огонь. И запах горелого мяса, как во время жертвоприношений. Рука Секста обуглилась, как у Сцеволы, до кости. Секста отвезли в больницу. Руку ему ампутировали до локтя. А с фронта шли эшелоны раненых. Один за другим. Больницы были переполнены, лекарств не хватало. Секст умер от заражения крови. И с тех пор я не люблю, когда при мне говорят о Сцеволе. Он спас Рим от этрусков, не спорю. Но я не люблю о нем вспоминать.
– Хорошо, не буду сравнивать тебя с Муцием Сцеволой. Имя Дециев тоже что-то да значит.
– Летти, ты любишь меня?
Она изумилась. Вот так вопрос!
– Да, конечно.
– Точно любишь?
– Хочешь знать, изменяла ли я тебе?
– Нет, не хочу.
– Так вот, не изменяла, ни разу! Вот! – выпалила она, задохнувшись от обиды. Как он мог усомниться?! Или все-таки мог?…
– Летиция, я не рассказал тебе одну важную вещь.
– Не будем ни о чем говорить больше, а то поссоримся. – От у нее обиды дрожал голос.
– Нет, послушай. Я был в плену. И я был рабом.
– Рабом? Но рабство запрещено.
– Именно так. Но меня провели под «ярмом». Ты знаешь про этот обряд? Я стал рабом. И чтобы избавиться от позора, должен был посетить храм Либерты, надеть шапочку вольноотпущенника. Претор коснулся меня своей палочкой.
– Подожди. Тебя что, записали в списки освобожденных?
– Да.
– Под каким именем?
– Гай Элий Перегрин.
До Летиции только сейчас дошел смысл случившегося:
– Элий, ты что, не гражданин Рима?
Он кивнул. Она молчала. Не знала, что сказать. А она приготовила для него новую пурпурную тогу, привезла с собой. А он и белую тогу обычного гражданина надеть не имеет права. Летиция отвернулась, уткнулась лицом в подушки. Перегрин…
– Вот так получилось: выходила замуж за Цезаря, а оказалась женой перегрина, – продолжал он со странным смешком. – Кстати, формально ты теперь не моя жена. Придется вновь заключить брак, если, конечно, ты согласишься. Ведь ты – Августа. А я…
– Какой абсурд! Абсурдный преабсурдный абсурд! Подашь прошение на имя императора, и тебе тут же вернут гражданство. – Она стиснула зубы. Глаза ее сверкали. Она была готова драться за него со всем миром.
– Гражданство я могу вернуть. Но меня внесут в списки эрарных трибунов[56]56
Эрарный трибун – плебейская титул.
[Закрыть], а не в патрицианские списки.
– Ну и что? Что это значит?
– Думаю, для тебя очень многое.
«Для тебя многое, а мне на все титулы плевать,» – хотела уточнить она, но хватило ума этого не сделать.
– Для меня это не имеет значения. Ты – гладиатор, а я твоя девчонка, которая ездит из одного города в другой, от одного места битвы к другому за любимым бойцом. Вчера ты проиграл, тебя уволокли в сполиарий. Но разве от этого я буду меньше любить тебя?
Она думала – он поблагодарит ее, скажет: милая, ты гений доброты. А он не сказал ничего. Достал коробочку из серого картона, вынул табачную палочку. Хотел закурить. Передумал. Смял коробочку и отшвырнул в угол.
– Когда ты должна вернуться в Рим?
– Да завтра и вернемся. – Она постаралась подавить обиду. Да и в самом деле – с чего это она ждет похвалы. Вот дурочка. Она же поступила так, как и должна поступить умная преданная жена… «Уже не жена, еще не жена», – поправила она себя, и червячок сомнения ковырнулся в душе. На мгновение представила заголовок какого-нибудь подлого вестника: «Августа в постели с рабом». Значит, все-таки зацепило. Но ведь подло, подло! – Нет, завтра не получится. Надо попрощаться с царем Книвой. Все эти дурацкие формальности сводят меня с ума! Я и так торчу здесь дольше положенного. Но послезавтра мы с тобой возвращаемся. Вновь поженимся в какой-нибудь из праздничных [57]57
Вдовы и разведенные к заключали брак в праздничные дни.
[Закрыть] дней. Как ты думаешь, я после этого буду считаться универой [58]58
Универа – женщина, которая была лишь один раз замужем. Это считалось почетным.
[Закрыть]? – Она вновь легла рядом с ним и попыталась пристроить голову у него на плече.
– Летиция, я не могу вернуться в Рим.
– Что?
– Я дал обет.
– Тебе не кажется, что два подобных признания за день – слишком. – Она засмеялась через силу.
– Я дал обет, что не увижу Город двадцать лет.
– Это невозможно! – она села на постели, подогнув ноги и уставилась на Элия. Она не могла поверить, что он говорит серьезно. – Зачем?
– Если я исполню обет, боги не позволят урановой бомбе взорваться вновь.
– Так давно никто не поступает.
– Знаю. Но я решил.
– Бред! Бред! Бред! – Она несколько раз стукнула кулачком его по груди. – Ты спятил. А обо мне ты подумал? О Постуме, наконец, ты вспомнил?
– Мы можем видеться за пределами Города. Вернее, Италии. Так точнее будет исполнен обет. Я клялся не видеть Город, а не сына.
– Вечно ты что-то придумаешь! То Нисибис, то это! Я тебя не ненавижу! – Она соскочила с кровати, подошла к окну. Губы дрожали. Но она справилась. – Так нельзя, Элий. – Она обернулась. Строгий педагог, разговаривающий с провинившимся лицеистом. – Подумай, как это отразится на Постуме. Он ведь маленький. И он император. Должен жить в Риме. А ты будешь все время вдали. Вы будете видеться изредка, урывками.
– Я знаю.
– Почему Постум должен страдать? Так нечестно!
– Я знаю. Но Летиция…
– А еще говоришь, что ты не Сцевола! – Она швырнула в него первое, что попалась под руку. Попался кодекс. Тит Ливий, кажется. И небось тот том, где все это описано – Муций Сцевола и царь этрусков Порсенна. Что им всем изжариться, воспевателям подвигов! – Ты двадцать лет будешь гореть в огне! И я рядом с тобой! И Постум! Жаровня на троих И мы на углях голой задницей только потому, что тебе пришло в голову дать обет.
– Постум поймет. Я все ему объясню.
– Не поймет. Ну, может, и поймет. Может, он такой же, как ты, чокнутый. А я вот не пойму.
– И ты поймешь. Мы будем писать друг другу пространные нежные письма. Описывать события, делиться впечатлениями. Ты будешь рассказывать подробно, как прошел очередной день Постума, как он учится. Наймем специального курьера – он будет возить письма каждодневно. А после нашей смерти Квинт издаст наши письма. Наше переписка превзойдет письма Цицерона популярностью.
Она не ответила, вновь отвернулась к окну. А ведь она думала, что это будет самым счастливым днем в ее жизни. И вот, едва изведав сладость Венериных утех, она стоит у окна, глядит на провинциальный жалкий город, именуемый столицей Готии, и выслушивает известие о том, что они вновь должны расстаться. Пытается осмыслить этот бред и не может. Ощущает, как сперма стекает по ногам…
– Зачем все это? – спросила тихо. – Ради чего?
– Ты видела их, тех, кого лечили? – спросил Элий.
– Да. – Она помолчала. – Очень страшно. Один из них высох, как египетская мумия. Высоченный парень, здоровяк– центурион. Он был чемпионом 499 олимпиады в метании диска. А после облучения превратился в черную головешку. И все жил, жил…
Она кинулась в постель, обхватила Элия, стала покрывать его лицо и изуродованную шею поцелуями.
– Ну какой же ты все-таки сумасшедший… Точно, сумасшедший!
– Ах вот как! Значит так? Мир или война?
– Война, конечно же, – засмеялась она, слегка прикусывая кожу на его плече. – Я буду днем с Постумом, ночью – с тобой. Корд на своей авиетке будет возить меня туда-сюда. И так я буду порхать между вами, сплету невидимую нить, кокон, соединю. Иначе зачем я тебя выбирала?
Что она умеет летать сама по себе без всякой авиетки – этого она ему не сказала.
Глава XXII
Июньские игры 1976 года (продолжение)
I
Со всех сторон в Рим стекались «исполнители». Гениев среди них было меньшинство. Они затерялись в пестрой толпе молодых, упитанных мужчин, которых сопровождали такие же молодые упитанные женщины с букетами цветов. Специальные поезда везли этих людей в Рим без остановок. В основном это были члены общества «Радость». Шел слух, что вечером в Риме для них устроят пиршество прямо на форуме. Тысячи и тысячи столов, заставленных жареными угрями, миногами, фаршированными поросятами, фруктами, пирогами. И еще будут разбрасывать тессеры, и по каждой – выигрыш. Говорили, что самый большой выигрыш – миллион. Все верили.
«Бенита в диктаторы» – было начертано на каждом вагоне, по обеим сторонам надписи – лавровые венки. Ветер трепал пурпурные ленты. Поезда встречали и провожали криками радости. И погода вдруг изменилась. Дожди прекратились. Сделалось солнечно, ясно. Белые легкие облака висели высоко-высоко над землей.
Все римские станции еще с вечера выплевывали прибывающих в Город, и толпы бурлили в его узких улицах хмелью молодого вина. Таверны были открыты ночь напролет. Бенит сидел в редакции «Первооткрывателя». В эту знаменательную ночь он не ложился. Когда ему сообщили о повторном разгроме редакции «Либерального вестника», он радостно потер руки и произнес: «Началось!»
С утра старый форум затопила толпа. Люди все прибывали и прибывали.
– Пусть предатели Рима уезжают в Альбион! Им нет места Империи! – вопили на форуме.
И когда Бенит появился на рострах в сенаторской тоге, восторженный вопль покатился волной, перехлестнул ораторскую трибуну и понесся дальше и выше, к подножию Капитолия. Цветы, венки летели к ногам молодого кумира. Он поднял руку, и толпа стихла.
А Бениту вдруг сделалось весело, почти смешно.
– Римляне, – крикнул он толпе, – вы вновь станете господами мира!
И они завопили в ответ хором:
– Станем!
II
В дверь постучали. Летиция с трудом разлепила глаза. Солнце садилось.
– Я ж велела не беспокоить!
Элия как будто здесь и не было все эти дни. Преторианцы прекрасно знали, кто живет в номере с Августой, но делали вид, что его не замечают.
Вновь стук – громче, настойчивее.
– Ну что еще? Вот скоты, не могут подождать. – Она соскочила с кровати, накинула персидский халат и, приоткрыв дверь, глянула в щелку.
За дверью стоял Квинт.
– Чего-то ты долгохонько добирался сюда из Антиохии, – заметила Летиция, впуская агента.
Тот вошел, не поднимая глаз.
– Задержался.
– Вот и Элий задержался. Торчал в храме Либерты. А ты что делал? Тоже от чего-нибудь очищался?
Элий вышел в экседру, закутанный в пестрый долгополый халат.
Квинт виновато глянул на Элия, потом на Летицию.
– Играл, – признался честно.
– Много выиграл? – поинтересовался Элий.
– Проиграл. Полмиллиона.
– Ого! – Летиция бросилась в кресло, обхватила колени руками. – Доблестные муж, ты меня удивляешь. Надеюсь, это все твои подвиги?
Квинт тяжело вздохнул. Мог бы и не продолжать. Про ту минутную слабость никто никогда не узнает. Мысли – не деньги. Но ведь Квинт служит Элию.
– Хотел удрать. В Новую Атлантиду. Устал. Надоело. И не смог убежать. Вот, приехал. – Он изобразил на лице самое искреннее раскаяние.
Летиция молчала. Элий тоже.
– М-да… Ну что ж, хотя бы честно, – наконец сказал Элий. – Ты же нам нужен, Квинт. И мне, и Ле… Августе.
В коридоре послышалась краткая возня, чей-то шепот: «Не сейчас», и в ответ отчетливое, почти что крик: «Это важно»!
– Ну что там еще! – крикнула Августа.
Преторианец заглянул в экседру.
– Августа, только что пришло сообщение с телеграфа. – Он протянул бумагу с сообщением.
Она взяла телеграмму, прочла вслух:
– Сенат избрал Бенита диктатором. – Хотела встать, но тут же упала назад в кресло. Сидела и смотрела в одну точку. Известие в голове не укладывалось. – Бенит – диктатор. Какой-то бред. Мы должны вернуться.
Элий молчал.
– Квинт, надо сейчас же сообщить на крейсер: мы возвращаемся! – Она встрепенулась.
– Нет, – сказал Элий.
Ей показалось, что она ослышалась.
– Но мы должны…
– Летиция, мы не можем вернуться.
– Почему? – она знала ответ, но не могла, не смела даже подумать такое.
– Элий… нет, это невозможно, что ты говоришь. Ты – Цезарь!
– Я – перегрин.
– Бред, бред! Ты вернешься, все изменится.
– Мы не доедем до Рима.
– Да к воронам все! Никто меня не посмеет тронуть! Я – Августа, мать императора. Я еду. А ты можешь оставаться!
Она кинулась в спальню. Он за нею. Схватил ее за руки, обнял.
– Летиция я тебя не отпущу. Ты станешь его пленницей, его наложницей…
– Мне плевать.
– Летти!
– Я тебе не жена. Ты меня не удержишь!
– Что ты говоришь!
– Там мой сын.
– И мой.
– Какое тебе дело до него! Ты его никогда не видел!
Элий выпустил ее, отступил. Она шагнула было к двери и встала. Ноги не шли. Она швырнула собранные в охапку вещи и упала сверху сама. Попыталась опереться на руки. Не смогла. Все в ней сломалось. Будто не было ни в руках, ни в ногах больше ни одной самой маленькой косточки.
– Что делать, что делать, – шептала. Она знала, что должна остаться. Должна. Но будто неведомая нить тащила ее в Рим.
Элий сел рядом и обнял. Она уронила ему голову на плечо.
– Я придумаю, как спасти нашего мальчика, обещаю. Но сейчас возвращаться нельзя.
Летиция не отвечала.
III
Аспер вступил в здание редакции «Акты диурны» как завоеватель. Репортеры и секретари разбегались при его появлении, будто ожидали погрома и насилия. Аспер в сопровождении исполнителей первым делом заглянул в таблин главного редактора. Главный поднялся из-за стола при виде незваных гостей.
– Мы поддерживали Бенита. Мы с самого начала были за его избрание, – поспешно заявил главный.
– Даю три часа на сбор вещей, – сказал Аспер. – И чтоб больше тебя никто здесь не видел.
– Но как же… – начал редактор.
– Теперь главным будет Гней Галликан. Это первое решение диктатора Бенита.
– Но «Акта диурна» не принадлежит императору, – попытался протестовать главный.
– Разумеется. Но тридцать процентов акций скупил банк Пизона. А еще двадцать пять находятся в личной собственности императора. Так что все решает диктатор Бенит.
– Это невозможно! – выкрикнул редактор. – Мы не сдадимся… – Он вцепился в стол. – Я не уйду.
– Вышвырните его отсюда, – приказал Аспер исполнителям.
И те с удовольствием исполнили его приказ.
Глава XXIII
Июньские игры 1976 года (продолжение)
I
– Ты отказываешься возвращаться в Рим, Августа? – посол Империи в Готии был сама предупредительность: он встретил Августу в вестибуле и провел в свой таблин – слишком тесный для посла Рима. Но что поделать – все помещения в Танаисе тесны. – Но это невозможно. Есть же протокол.
– Я уже созвала пресс-конференцию. И делаю заявление: пока диктатором будет оставаться Бенит, в Рим я не вернусь.
– У тебя есть веские причины? – Послу решение Августы не нравилось. Очень. Да все ему не нравилось – и вести из Рима, и вести с севера, и вести с востока. Из Танаиса сейчас лучше всего уехать. А глупая девчонка зачем-то тянет время. Впрочем, ясно зачем.
– Бенит – подонок. Подонки не должны решать чужие судьбы. – Послу показалось, что она намеренно провоцирует его на дерзкий ответ. Но послу не полагается отвечать матери императора дерзко.
– Августа, хочу напомнить, что сенат избрал Бенита диктатором и…
– Уж не хочешь ли ты меня обвинить в оскорблении его диктаторского величия и отдать под суд? – Она прошлась по таблину, демонстративно коснулась мраморной головы малютки-императора. Она явно нервничала. И играла какую-то роль. Посол надеялся разгадать к концу разговора, какую именно. Летиции была в белом платье без вышивки и украшений. И ни одной золотинки в волосах, ни одного кольца на руке. Даже сандалии на ногах, и те из некрашеной кожи. Строгий траур. Хотя срок траура уже несколько дней как вышел. А между тем послу доподлинно известно, что в покоях Летиции обретается какой-то парень и делит с нею постель. Наглец даже не выходит из комнат Августы. А еще говорили, что она любила покойного Цезаря! И не удержался, чтобы не уколоть:
– Почему ты носишь траур, Августа? Год уже миновал. Носить траур дольше года неприлично.
– Я ношу траур по Риму. После избрания Бенита вчера многие надели траур, не так ли?
Да, посол слышал про выходку сенатора Флакка и прочих оптиматов. Но предпочел об этом не распространяться.
– Надеюсь, ты собираешься жить не в Альбионе? В Альбионе сейчас очень сильны антиримские настроения.
– Могу тебя заверить, я не отправлюсь в Альбион. В ближайшие дни моя личная яхта «Психея» придет в Танаис, и тогда я покину Готию.
– Тебя ждет крейсер «Божественный Юлий Цезарь».
– Нет, доминус, я же сказала – в Рим я не вернусь.
Зазвонил телефон. Аппарат из зеленого мрамора, отделанный золотом и слоновой костью. Внутренняя связь. Значит что-то, касаемо Августы или посла. Или предстоящей пресс-конференции.
– С твоего разрешения. – Посол взял трубку.
– Человек, который живет в покоях Августы – это Элий, – услышал он голос своего секретаря. – Наш агент сумел его засечь. Он почему-то прячется. Но что это бывший Цезарь – несомненно.
«Бенит меня убьет», – посол против воли улыбнулся, вешая трубку.
– Что-нибудь важное? – Августа нахмурилась – почуяла неладное.
– Ерунда. Мелочь. – Посол опустил голову, потому что дурацкая улыбка вновь растягивала губы. «Так вот какова твоя игра…» – Раздражение ушло, как вода в песок.
– Твое право, Августа, следовать, куда ты пожелаешь, – сказал вслух.
Нет сомнения, что Бенит вскоре узнает о возвращении Элия. Но он узнает это не от посла в Готии.
Впрочем, при таком повороте дел, ему недолго оставаться послом.
Жаль только, что Элий не удостоил его визитом.
«Если Цезарь спасся из Нисибиса, значит, он воистину бессмертен…» – решил посол.
Глава XXIV
Июльские игры 1976 года
«Согласно последним опросам общественного мнения, диктатора Бенита поддерживает восемьдесят девять процентов граждан Рима. Да здравствует ВОЖДЬ!»
«Те люди, что надели траурные тоги, протестуя таким образом против избрания Бенита диктатором, демонстрируют миру лишь свою недальновидность».
I
Гет проснулся. Предчувствие встревожило. Во сне мелькнуло видение крадущихся фигур. Вот они пересекают двор, вот в недвижной глади бассейна отражаются их темные силуэты. Стоящий на пороге гвардеец, не вскрикнув, валится на плиты нумидийского мрамора. Кто привел в Палатинский дворец неведомых гостей, кто отворил двери? Неважно. Убийцы крадутся по галереям, пересекают залы. Мраморные статуи провожают их взглядами нарисованных глаз. Гвардеец, расхаживающий по пустынной галерее, сейчас падет от их руки. Ну почему он не видит этой черной скользящей тени, почему?!
– Постум! – догадался Гет и вскинул плоскую голову. Стрелой вылетел в галерею. Стоящий на часах преторианец глянул в недоумении на огромного змея.
– Они пришли! Они здесь! Постум! – выкрикнул Гет, и его огромное пестрое тело заскользило по полу.
Авл Домиций, не спрашивая ни о чем, побежал следом. Но они были слишком далеко. Ну почему, почему Гет не ночевал сегодня в комнате императора. Ясно почему – остался на кухне пожрать дольше обычного, а спальня императора далеко от кладовых…
Гет ударился всем телом в дверь детской. Одетые в черное фигуры метнулись в стороны. Он кинулся на них. Сбил одного с ног. Второй замахнулся мечом. Все, конец – решил Гет. Но тут неведомый боец – не гвардеец, другой, ринулся на убийцу. Он был стремителен, он был быстрее всех. Меч его сверкнул лунной дорожкой, и лунное серебро затмилось дымящимся кармином. В сумраке спальни мелькали тени. Неясные, быстрые, волчьи силуэты. Воплощение смерти – неопределенное ядовитое ничто. Они кидались на смелого защитника с яростью воистину звериной, кидались и отлетали прочь.
У колыбели, крыльями раскинув руки, застыла женская фигура. Лицо мелькнуло белым дрожащим пятном.
– Они пришли его убить! – прошипел Гет.
Кормилица и сама знала это. Потому и нависла над малышом, защищая, как могла, своим телом. Гет кинулся к кровати. Убийца топал следом. Женщина отлетела в сторону, ударилась о стену. Гет выхватил ребенка из колыбели. Меч убийцы проткнул пурпурный матрасик. Пух взметнулся снежным облачком. И тут меж Гетом и убийцей возник таинственный заступник. Меч сверкнул и погас под струей крови. Постум проснулся и заплакал. Гет постарался заслонить своей плоской головой происходящее от глаз крошечного императора. Как будто младенец мог понять, что означают эти красные брызги на полу и стене.
– Не смотри, – шептал он. – Только не смотри.
Но смотреть было уже не на что. Убийцы кинулись вон из спальни. Грохотали калиги гвардейцев в коридорах. Возня человеческих тел, чей-то предсмертный вскрик. Удаляющийся топот – напрасная попытка спастись последнего мерзавца.
– Я обещал Элию охранять ребенка, – сказал спаситель. И Гет наконец его узнал.
– Логос, не уходи! – взмолился он. – Я же гений. Если я умру, я умру навсегда.
– Если понадобится, вновь приду.
Вер шагнул к окну. И исчез. Гет знал, что он улетел. Но не видел, как он это сделал.
Постум плакал навзрыд.
Гет прижал его к себе и принялся баюкать.
II
Бенита разбудили посреди ночи и доложили о покушении. Он сначала не понял, в чем дело, потом пришел в ярость. Покушение устроила Криспина – больше некому. Идиотка, какая идиотка! Теперь противники все свалят на Бенита. Бенита непременно замажут. Больше других будет стараться Флакк и его продажный вестник. Скажут: «У диктатора родился сын, и Бенит решил убрать императора.» А Бениту малыш-император пока не мешает. У диктатора и без этого младенца полно могучих и подлых соперников. Криспина должна была распустить слухи, унизить, оклеветать, посеять семена сомнения, чтобы в нужный момент Бенит собрал урожай. А эта дура решила идти напролом. Впрочем, и Бенит хорош! Разве можно иметь дела с такой идиоткой как Криспина? Но уж больно ему понравилось ее предложение. Оно было великолепно. Прежде всего потому, что грозило опасностью не только императору, но и Криспине. С одной стороны, тень падала на репутацию Летиции, с другой саму Криспину можно было обвинить в оскорблении Величия императора. Кого выгоднее, того и устранить в нужный момент. Дура Криспина о такой возможности не догадывалась. Что ж теперь делать? Только одно – отдать Криспину на растерзание. Как прежде он отдал Ликия.
Сама виновата, дуреха.
Диктатор вызвал к себе Курция. Префект римских вигилов явился мрачнее тучи. Бенит клялся всеми богами, что убийц накажут по заслугам. Он брызгал слюной, вращал налитыми кровью глазами. Курций верил, что Бенит искренен в своем гневе.
– Найти заказчика будет несложно, – сказал Курций. – Трое задержаны. Один уже дает показания.
Префект ожидал реакции Бенита. Что сделает диктатор? Смутится? Испугается? Но тот еще больше взъярился.
– Никому пощады! Никому!
– Сенат должен назначить комиссию. Необходимо разобраться, почему облажалась преторианская гвардия. И куда смотрел «Целий». Возможно, кто-то из них замешан. – Курций держался совершенно непочтительно.
– В Городе знают о покушении?
– Разумеется. Ко дворцу сбегается народ. Вопят, что будут охранять императора день и ночь.
– Отлично! Я выйду и поговорю с ними.
– Попробуй, – усмехнулся Курций.
– Я дам клятву, что найду виновных.
«Если это не Бенит, то Криспина, – подумал Курций. – Больше некому. Глупая телка!»
«Курций, конечно, будет торжествовать, – думал Бенит. – Но он заплатит за свое торжество. И очень скоро».
III
Бенит вызвал к себе Норму Галликан. Вызвал, но она не пришла. Он послал за нею во второй раз. Опять не явилась. В третий раз ее привили исполнители.
Она была раздражена, как будто это она была диктаторшей, а Бенит ее починенным. На нее не произвели впечатление ни огромный таблин Бенита, ни пурпурный наряд диктатора. Она без приглашения уселась на стул и закурила.
– Для тебя не писаны законы? – поинтересовался диктатор.
– Я не признаю тебя за правителя, – отвечала она. – Твой приход к власти незаконен. Но раз уж встретились, давай поговорим. Я выскажу все, что думаю о твоих нелепых теоретических изысках и о твоих смехотворных проектах.
Бенит опешил. Так с ним разговаривала только Летиция. Но там – спятившая от горя девчонка, вообразившая, что ее защищает титул Августы. А здесь взрослая женщина. Впрочем, бабы не умнеют с годами.
– Что ты бормочешь? – он со всеми был одинаково «вежлив»: и с исполнителями, и с сенаторами, и с женщинами, как с гвардейцами. – Сенат избрал меня. Рим признал меня. Ты видела данные опросов? Восемьдесят девять процентов поддерживают меня.
– Элий бы не поддержал.
Упоминание этого имени привело Бенита в ярость.
– Твой Элий – слюнявый идиот, который ничего не понимал в политике. И ты не понимаешь. А повторяешь лишь глупости, которые тебе внушили.
– Кто внушил? – с невозмутимым видом поинтересовалась Норма Галликан.
– Трион. Или ты думаешь, что я забыл, что ты работала в лаборатории этого предателя? И ты еще не искупила свою вину перед Римом.
– Не искупила, – согласилась Норма. – Но стараюсь делать это каждый день. Но дней мне не хватит, даже если я доживу до ста лет. Так что незачем попрекать меня моей виной. Она безмерна.
– Я дам тебе шанс оправдаться. – Бенит самодовольно ухмыльнулся.
Норма не спросила – как. Она лишь приподняла бровь. Странно было слышать такое от Бенита.
Так и не дождавшись вопроса, Бенит продолжал:
– Ты создашь для меня Трионовую бомбу.
Норма вздрогнула. Когда-то она сама предлагала подобное Элию. Какое счастье, что Цезарь тогда ей ответил «нет». А то бы сейчас Бенит грозил миру оружием Тартара. И теперь она с удовольствием выдохнула «нет» в лицо Бениту.
Диктатор не ожидал, что она откажется. Он был уверен, что услышит «да». И потому на мгновение опешил. Но лишь на мгновение.
– У монголов бомба! – заорал он. – Или ты забыла про Нисибис? Нам надо срочно создать свою. Иначе Трион наделает их столько, что варвары уничтожат Рим.
– Пошли диверсионную группу, пусть они уничтожат Триона, Плацидиан.
Это обращение, напоминавшее об его усыновлении, привело Бенита в ярость. Он давно отбросил унизительную приставку от своего имени, никто его отныне так не именовал. А эта дрянь осмелилась.
– Она мне указывает, что делать! Что ты понимаешь в военном деле или в политике? Ничего. Занимайся своей наукой, и оставь политику нам, профессионалам!
– Я и не знала, что у тебя есть профессия, Бенит. Можно узнать, какая?
– Я отдам тебя под суд за участие в создании бомбы, и тебя казнят старинной римской казнью.
– Пусть казнят. Но я не буду создавать для тебя бомбу, Бенит.
Несколько мгновений он смотрел на нее в упор, будто пытался загипнотизировать, потом неожиданно расхохотался.
– Разумеется, не будешь. У тебя ума не хватит ее сделать!
Она смерила его презрительным взглядом с головы до ног. Любой бы другой смутился. Но не Бенит. Тот вообще никогда не смущался.
– Хорошо, – уступила Норма Галликан. – Считай, не могу, потому что дура. И закончим этот разговор.
Бенит понял, что первую схватку проиграл.
– Я пошутил, – он похлопал Норму по плечу, как преторианца. – Ты умница, детка. Твоя клиника – это чудо. Тебе удалось спасти столько ребят!
Норма смягчилась. Немного, чуть-чуть, но смягчилась. Клиника была ее детищем. Куда более любимым, чем ее неведомо от кого рожденный малыш.
– Не так уж много. Всего тридцать два человека.
– Тридцать два! Это очень-очень много. Я представлю тебя к награде. Да, да, тебя наградят дубовым венком [62]62
Дубовый венок в мирное время – очень редкая награда.
[Закрыть].
Она улыбнулась, решив, что разговор о Трионовой бомбе закончен.
– Ну что ж, я не откажусь, если Рим оценит мои заслуги. А вместо венка дай мне денег. Три миллиона.
Бенит на мгновение растерялся подобной наглой просьбы.
– Зачем?
– Мне нужна счетная машина, которую недавно сделали в Александрии. Она занимает три комнаты. Но это неважно. Главное, что я смогу подобрать на ней доноров для пересадки костного мозга. Для меня сделают новый агрегат. Быть может он будет чуточку поменьше. – Она схватила листок и принялась писать. – Да, трех миллионов хватит. Пришли их на счет клиники. Как можно скорее. – Норма поднялась и, не спрашивая разрешения, вышла из таблина Бенита.
Бенит тут же кликнул Аспера.
– Весь компрамат, который есть, на эту суку. Я придавлю ее, как лицеистку в темном углу, а она будет визжать: «Ой, не надо, ой, не надо»!
Аспер подобострастно захохотал. Бенит любил, чтобы над его шутками смеялись. И Аспер научился смеяться почти натурально. За это Бенит его и любил.
– Кстати, есть какие-нибудь новости от Курция?
– Есть. И вполне ожидаемые.
– Криспина?
– Она, кто же еще? Старый пес вышел на ее след без труда. Дуреха тут же раскололась, едва Курций задал пару вопросов. Перетрусила и…
– Ну что ж, иногда и псов надо использовать. Пусть ее осудят… – Бенит на мгновение задумался. – На изгнание. Можно организовать?
