Текст книги "Четвертый звонок"

Автор книги: Марианна Гончарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Младшая согласилась: да-да, здесь всегда была стена. Точно. Пойдем поедим?

Через час или полтора усилий по открыванию двери эта парочка уходит перекусить и ложится спать. Но ненадолго. В четыре часа утра начинается прежний скрежет: и все-таки я помню, что тут была дверь. Я помню. Непорядок. Если есть дверь, она должна быть открыта. Не выдерживаю, встаю, открываю.

Стоят обе, большая красивая и маленькая криволапая, строгие такие, как вахтерши в женском общежитии, как дружинницы с красными повязками, как троллейбусные контролерши. Морды взыскательные, осуждающие.

Наконец старшая, глядя мне за спину, в комнату, мыркнула: я ж говорила, что тут никакая не стена. Я ж говорила.

– Ага, – согласилась младшая, – пойдем поедим?

И эти заразы, не входя в комнату, развернулись и пошли на кухню. А мне пришлось вставать, сон улизнул куда-то, слинял, растворился. Я сварила кофе, села к компьютеру работать. Ни одна, ни вторая больше не появились. Полюбопытствовала, где же они. Выглянула – спят вповалку, пушистыми животами вверх, развалив лапы как придется. Сладко посапывают. Конечно, такое дело провернули.

Утро было такое яркое, что прямо темно. Всегда, когда очень яркий свет, тогда прямо темно.

Розовое Ухо сидела на подоконнике в кухне, сидела белоснежная, на фоне зеленых листьев винограда и ореха за окном, сидела неподвижным кувшинчиком, любовалась жизнью, водила ушами и громко урчала. Сразу видно – кошечка выспалась. Они – прекрасны. И жизнь, и кошка.

Как-то кошка Розовое Ухо готовила побег. Чуть ли не месяц. Мы не знали. Оказывается, ежедневно с завидным упорством она прорывала москитную сетку в открытом окне на кухне. Сегодня она улучила момент и вылезла наружу.

«Свобоооо… – закричала было она, но подоконник с той стороны был очень крут, с большим наклоном, жесть скользкая. Розовое Ухо тихо-тихо мурлыкнула: – Ой, мама…»

И от звука собственного голоса поеееехала…

«Нина! Нина! Нина! Там… Там…» – побежала Скрябин искать мою маму.

Когда мама увидела эту страшную картину, какую обычно показывают только в кино… (Вот, например, обиженный начальством клерк становится на край окна где-нибудь на десятом этаже и смотрит пустыми глазами в никуда, но все-таки в надежде, что прибегут, спасут, погладят по головке и не то что не уволят, а назначат заведующим отделом хотя бы по связям с общественностью…) Так вот, когда мама увидела эту картину, у нее буквально подкосились ноги. Как моя слабенькая мама одним движением сдвинула тяжелый кухонный стол, отодрала с окна москитную сетку, как вылезла по пояс в окно, как успела схватить уже летящую вниз, на острые колья металлического кованого забора, Розовое Ухо за голову?! Вот просто схватила ее нежную розовоухую голову в кулак и так, за голову, втащила в дом.

Обе схватились за сердце – мама и Скрябин. А этой маленькой авантюристке – хоть бы что. Сейчас сидит, копает лапочкой москитную сетку уже в спальне, водит розовыми ушами…

Одно из самых любимых занятий РУ – утаскивать мамины домашние носочки. Мама ходит по дому босиком, так ей велел врач. РУ уносит их в зубах, как собака, укладывает рядом с собой, когда укладывается спать.

Это она что, в дочки-матери играет или подражает Скрябе? Та ведь своего краба Розовому Уху не дает.

Мама хотела погладить белье. Но я ее отговорила – день очень жаркий, а еще утюг. Но мама все время говорила: надо погладить, надо погладить… Вот будет вечер, и я поглажу, повторяла мама. И вечером к ней на колени пришла кошка Скрябин и привела Розовое Ухо: хотела гладить – гладь.

Кошка Розовое Ухо из приматов. Еду она берет рукой. Ну как… Она берет кусок лапой как ложкой и потом из лапы ест, сидит, откусывает неторопливо, тщательно пережевывает.

Протянутый корм ест брезгливо, без удовольствия. С аппетитом поглощает только то, что – как деликатно формулирует мама – возьмет сама. То есть, проще говоря, сопрет.

Кошкам купили новую когтеточку. Розовое Ухо унюхала кошачью мяту в мешочке, расценила это как знак, вдохновилась и стала кокетничать с доской и трогать лапкой, где пахнет. Ночью раздался грохот, как будто в нижнюю квартиру вернулись прошлогодние таджики. Розовое Ухо решила снять когтеточку со стены и принести ее к маме на тахту. Понять ее можно было – спать, конечно, хотелось, но нельзя же было оставить нового друга там, в углу у входной двери. И Розовое Ухо решила с ним не расставаться. Теперь она тягает когтеточку за собой по всему дому. А как? Берет в зубы мешочек с мятой, за мешочком тащится вся доска. Радостно грохочет. Мешочек же там прибит на совесть.

Застала ее вечером сидящей в умывальнике в ванной. На томно отставленной лапе, зацепленное когтиком, игриво покачивалось маленькое розовое полотенечко. Вся ее поза говорила – искупаюсь, потом вытрусь, потом спать…

Всю ночь кошке Скрябин пел арии посторонний кот под балконом. Я не знаю, что он там наобещал ей – носить на руках, быть верным мужем-многоженцем, быть рядом, когда ей трудно, отдавать последний сырник, но наша кошка опять заламывает руки: «Люблю, приди, о мой герой…»

У мамы повышенный фактор сопереживания, то есть эмпатией она болеет. Болезнь в остром периоде. Она ходит хвостом за Скрябой и уговаривает ее, что он – врун, что он поматросит и плюнет, что… Ну и так далее. Но кошка открыла для себя «неведомое и манящее» за дверью и норовит вышмыгнуть туда и удрать с первым же гусаром. Кокотка.

Забежала с работы к маме. Мама, потирая руки, вот хорошо, сейчас чаю выпьешь, я тебе пирожок оставила, ушла на кухню чайник ставить.

Заходит, растерянная, в комнату, говорит: – Понятия не имею, куда делся… В вазе был пирожок. Лежал себе спокойно, никого не трогал… И куда-то делся…

Мы вместе пошли на кухню. Под столом чавкало. Розовое Ухо аккуратно лакомилась яблочным пирожком. Совесть ее молчала. Ей было вкусно.

Семейные сцены

Вечер

Даня прислал мне фотографию. Подписал «Вечер». Темная вода отражает и заросшие густой травой холмы, и два пирамидальных тополя, и дикую черешню, под которой мы так любили сидеть. И небо вечернее, и первую звезду. Там мы часто отдыхали, когда дети были маленькими.

Там сейчас под старой сливой – мой Чак Гордон Барнс. Там навсегда.

Нет Чака. А это значит, никто меня уже не любит просто так, за то, что я есть. Противную, капризную, глупую, лохматую, ворчливую, негодную, отвратительную, строгую, несправедливую, раздражительную. Никто не поскуливает от нетерпения, когда слышит, как хлопает дверь машины, звенят ключи, вотвот она сейчас войдет, мы будем счастливые, отойди, глупый кот! Ура, мама пришла, чеши за ухом, спину, еще ухо, пришла, пришла, иди, идем, иди же! на тапочки, на еще тапочки, еще один тапочек на, уйди, кот! давай, пойдем, расскажешь, садись, где болит, рука?.. дай полижу, отойди, кот! моя, аэы, ыыы! ммммамра! ммммамра!!! да-да, я рыжий друг, да-да, я лохматый ангел, да-да, я дурачок, да-да, я мамин друг, уйди, кот! ну как ты? Чак кладет башку свою огромную мне на колени, смотрит маслиновыми человечьими мудрыми глазами, водит бровями и ушами… Мокрый нос. Шелковая морда.

Нет Чака…

Лина

Дочка моя, когда была маленькая, часто говорила две фразы. Верней, это было два важных для нее вопроса. Первый: «Мамочка, ты никуда не уходишь?» Она была очень ко мне привязана, очень. И физически не могла без меня существовать. Она не могла жить. Ей было пять лет, и мои родители пытались увести ее из Дворца детского творчества, где я прогоняла свой будущий спектакль. Линка от невозможности объяснить, то есть сформулировать, от беспомощности горько сквозь слезы повторяла: «Вы не понимаете!»

И родители привели ее ко мне в зал обратно. Они сидела рядом и держала меня за руку. И готова была так сидеть все время. Тихо, никому не мешая. И второй вопрос, который Лина задавала долго, пожалуй, и сейчас спрашивает, но молча, глазами: «Мамочка, ты меня любишь? – спрашивает она и добавляет: – Только ласково скажи…»

Дочку Линочку осматривал отоларинголог. Линка сейчас в цвету как сакура – ей симпатизируют все, ей улыбаются, и свет радости от встречи с шестнадцатилетней тоненькой принцесской падает немного и на меня, и на Линочкиного папу, и на собаку Амура.

К собаке Амуру во время прогулки пристают молодые люди, с ним заигрывают и кокетничают, чтобы тот познакомил их с хозяйкой, – известная тактика.

Доктор, битый временем и опытом, в летах и в сединах, усадил Линку напротив, предсказуемо разулыбался, а потом уже в ответ на сияющую улыбку пациентки растаял совсем и спросил, где дают таких девочек.

Он возился с ней долго, заставлял произносить разные слова, например «ключи», и петь вокализы с какими-то инструментами прямо в горле. Лина спросила: «А можно из Генделя?»

«Ого! – стал тащиться Доктор. – Пойте». И потащился провожать до машины.

Мама

Мама моя, дочь интеллигентных, даже аристократичных, родителей, после окончания школы не поступила в МГУ и устроилась работать учительницей в глухом селе Ботивци, где ученики разных классов, человек шестнадцать, все сидели в одном помещении, только делали разные задания. И малыши, кто посмышленей, сразу получали в первый-второй год своего обучения образование восьмилетней школы. По крайней мере, бывало, что второклассник подсказывал восьмикласснику, стоящему у доски, материал по географии, истории и литературе.

Так вот мама рассказывала об этом небольшом периоде жизни так:

«Я снимала угол у крестьянки. Электричества не было. По вечерам хозяйка экономила керосин и жгла лучину.

А чтобы ехать на медосмотр, учителям прямо к порогу школы подавали телегу. Мандыбура Мыкола Йосыповыч, образованный, интеллигентный, тактичный человек, ветеран войны, директор школы и по совместительству председатель сельсовета, и участковый, и первый мудрец на селе, к которому ходили не только просить совета, но и лечиться, справедливости и утешения искать, как ходят к священнику, ездил верхом и привязывал свою лошадь во дворе школы, а дети угощали ее корочками хлеба».

И сейчас, когда моя мама лихо щелкает по компьютерной клавиатуре и отсылает с мобильного телефона эсэмэс своей внучке, мне не верится, что когда-то такое было…

Что это?

Мне позвонили за неделю. Или даже больше. Дима, молодой, предупредительный, вежливый (дай боже здоровья вашей маме, Дима) бренд-менеджер издательства, написал мне письмо, мол, радио «Москва FM», то да се, новая книга. Потом еще одно, мол, уточняем время, можете или не можете, потом еще одно, строгое и насупленное, мол, смотрите там, вы пообещали, что ответите на вопросы радио «Москва FM» тогда-то, во столько-то. Потом серьезный ответственный бренд-менеджер Дима прислал еще один имейл, мол, так я могу быть уверенным, да? да? вы ведь написали, вы обнадежили, что да, а не нет. Да? Я подтвердила. А чего не подтвердить. Я написала, дорогой Дима, конечно-конечно – да, а не нет. И все. Дима замолчал. А я вспомнила о том, что мне надо ответить на вопрос радио «Москва FM» накануне вечером, еще подумала, что такое, в чем дело, Дима снял меня с поводка, что ли… Или рассчитывает на мою хорошую память или на мою дисциплинированность и ответственность. Да. Дима рассчитывал на все, что во мне было хорошего.

И я же не подвела. Дима! Я ведь не подвела… Бы.

Если бы не.

Ну как. Все было как договорено. За час до момента, когда мне должны были задать вопрос, позвонила милая девочка и спросила, вам звонили, вас предупредили, вы пообещали, вы сказали, что да, а не нет. И я подтвердила, да-да. А не нет.

А надо сказать, что по утрам я работаю в своей бывшей детской у мамы в квартире. А квартира в четырехэтажном доме. Это значит, что справа, слева, снизу и сверху – соседи. Дайимбох. И мама мне говорит, ты отвечай на вопросы радио FM из гостиной, потому что тут, в детской, слышно, как Копейкина телевизор смотрит. Копейкина, соседка справа, глухая и специально вызвала мастера, чтобы он сделал телевизор погромче. Погромче, чем может пульт. И теперь мама запросто слышит прогноз погоды. А что? Копейкина в мамином холодильнике хранит свой творог и кефир, ей в лом свой холодильник включать, она экономная. А мама в отместку Копейкиной подслушивает из ее орущего телевизора прогноз погоды на следующий день. Каждый вечер в восемь часов. К слову, если бы Копейкина знала, что полдома слушает из ее телевизора новости или кино, когда сидят во дворе и дышат воздухом, она бы мзду брала, такая она жадная.

Ну вот. И мама говорит мне, ты иди-ка в большую комнату, закрой двери и спокойно отвечай на вопросы радио FM. Потому что на кухне нельзя – там слышно, как Инга орет на Павлика, своего мужа, орет, как йети. Нет, не как йети, как бедный йети. Орет страшно и панически, как сирена гражданской обороны. И потом уже Павлик кричит на Ингу, свою жену. Из приличных слов только «я уже» и «ты уже». Вряд ли радиослушателям это понравится. А сверху малышка топает пяточками. Я-то вообще не обращаю внимания, мне мило – лапочка бегает, тупает. Иногда я даже удивляюсь, такая маленькая, а как будто бегает прямо по голове. Ну пусть – она маленькая забавная девочка. В прихожей – мама сказала – никак нельзя, потому что из прихожей хорошо слышен голос Черного Милициянта Романа. Так его называют – он давно уволился, но в полнолуние надевает свою милицейскую форму и выходит на улицы города ловить бандитов. Поскольку город у нас маленький и, слава небесам, спокойный, то его знают все, предупреждают друг друга, мол, Черный Милициянт вышел, ховайтесь. А по утрам Роман, Черный Милициянт, громко разговаривает матом. Он в своей голове слышит разные злобные голоса. И отвечает им соответственно. И орет. На почтовые ящики чаще всего орет. И все соседи слышат, о, мол, вот и полнолуние, Роман Черный Милициянт почтовые ящики допрашивает. С пристрастием. И не выходят из своих квартир без надобности, чтобы не нарваться. В спальне маминой – тоже нельзя разговаривать с радио FM, потому что над спальней играет на разбитом фортепиано Печальная Людмила. Сначала выпивает чуть-чуть, потом играет. Ужасно играет, три класса музыкальной школы. И поет. Если бы только играла, еще ничего. Но поет. С утра. В среду. «Какой прогноз у нас сегодня, милый? С чем ты опять проснулся не в ладу?» И тут «с помощью зонта» не выйдет. Надо просто не обращать внимания и жалеть.

Короче, я стала ждать в гостиной. Наверху никого, все пошли на работу и в школу, внизу – вообще пустая квартира. И слева и справа – комнаты маминой же квартиры.

И вот наконец звонок. Я сняла трубку, и ведущая Наташа сказала свежим утренним голосом:

– У нас на связи…

И я таким же утренним свежим голосом сказала:

– Здравствуйте-здравствуйте…

И Наташа спросила:

– Ну? И о чем же ваша книга?

И как только я набрала воздуху, чтобы рассказать, о чем моя книга, как из нижней пустой квартиры раздался… Нет, это была не дрель… Это была специальная пила, которой режут стены. И вместе со звуком этой пилы кто-то гигантским молотом забил в, не знаю, по-моему, в их потолок. Потому что мамины светильники стали тихо дзынькать. В пустую квартиру, видимо, пришли новые жильцы и с радостной уверенной наивностью начали сносить несущие стены. Именно в этот момент!..

Я заметалась по комнате, быстро открыла шкаф, где мама хранит крахмальные скатерти и салфетки, сунула туда голову и прикрыла, как могла, дверцу. При этом я, лежа головой в шкафу, жестикулируя свободной рукой снаружи шкафа, довольно бойко и свежим утренним голосом отвечала на вопрос радиоведущей Наташи. Кошка Розовое Ухо, очень любопытная и тоже по-утреннему оживленная, хотела посмотреть, в чем там дело, и по мне, как по дереву, взобралась в шкаф, где лежали скатерти и моя голова. РУ лазила там, тарахтела сытым своим пузцом, топтала прохладными лапками мое лицо и щекотала хвостом мой нос. А я рассказывала о вечных карпатских тайнах.

Но как только Наташа с Московского радио сказала «спасибо» и «доброго вам дня» и мы с кошкой РУ вылезли из шкафа, вой и грохот из нижней квартиры немедленно прекратился и до сих пор – верите ли, до сих пор, – а прошло уже четыре дня, – до сих пор оттуда ни звука.

Опять носки

Каждый выживает как может. Это я теперь о носках.

Кто-то старательно дежурит у стиральной машины и следит, чтобы непарные носки не дернули на свободу через фильтр. Кто-то перебирает носки, высушенные на сушилке, и более-менее подходящие торжественно соединяет узами брака, иногда даже под музыку. Кто-то, не будем уточнять, к своей поисковой деятельности подошел креативно и научил собаку Амура соединять носки по цвету. Это была трудоемкая двухлетняя программа ежедневной дрессировки, но все-таки не такая сложная, как подбирать парные носки вручную.

Еще один, не будем показывать пальцами, сказал, что он человек современный, что сейчас двадцать первый век на дворе и для поиска родственных носков он задействует поисковые серверы. Гугл, Яндекс и прочие.

А вот еще один сказал: нужен навигатор. Специальный такой носочный навигатор, прямо в стиральной машине, который бы направлял парные носки друг к другу.

А я, что я? Я стираю, выпрямляю и разглаживаю руками, когда вешаю на сушилку, потом аккуратно складываю по парам. Мои ребята это ценят. А то! Ручная же работа.

Шекспировские страсти

Мама пришла на рынок покупать яблоки.

– Дама, купи лучше эти, – тыкает пальцем продавец в самые дорогие яблоки.

Мама выбрала другие. Продавец-молдаванин, румяный, как Дед Мороз, запаковывая товар, маме:

– Дама, эта яблока тоже хорошая – Флорина звать. Так имя этой яблоки. Румынской. Флорина, имя такой есть румынской.

Оно и видно, думает мама, что Флорина. Яблоки яркие, красные, бокастые, как веселые шумные цветущие румынские девушки в национальных пестрых костюмах.

– А на, возьми этот яблок, дама, – предлагает продавец маме, протягивая яблоко из тех, что самые дорогие, – возьми подарок, пробуй. И потом еще придешь к меня – этот яблок купить. Глостер – такое имя это яблок, Глостер.

– Глостер? Герцог? – Мама удивляется, подымает брови.

– Та не, дама, Глостер его такой фамилие этот яблок.

– Ну да. Фамилия – Глостер. Имя – Ричард.

– Какой Ричард? Рихард? Не, то другой яблок. Нету их. Не сезон для Рихард.

Мама пришла домой, положила яблоко Глостер на блюдечко. Говорит:

– Это Глостер.

– Милорд? «Примите мой привет, светлейший герцог», – я откликаюсь вскользь, но почтительно.

– Ну что, – размышляет мама над красивым, как будто лаком покрытым, элегантным яблоком, – без гнева занесу над ним предательский кинжал?

И занесла. И взрезала. И Глостер оказался несладким, терпким, кислым, а с виду был – красавец и король…

Мама, прочтя эти строки, заметила, что с дяденькой – продавцом яблок, в следующий раз так и будет разговаривать. Шекспиром и без сожаления: «Чтобы лжеца изобличить».

Представляю себе, что дяденька подумает: «Офелия сошла с ума». Примерно так и подумает дяденька.

История про Алену

Подруга моя рассказывает:

– Однажды у моего мужа появилась поклонница. Есть такие женщины, которые принимают обычное хорошее отношение за ухаживание. То есть вот появляется на их горизонте мужчина, воспитанный, приятный, милый, улыбчивый, ну и – к чему скрывать – мужчина, который любит понравиться всем. Ну и зачем ему букой держаться, все люди ему приятны, его мама хорошо воспитала. А у женщины этой в знакомых раньше мало кто вот такой был, обходительный, вежливый. В основном или приставали, или посылали. Что греха таить, есть в мире и такие отношения. Есть. И вот у нее в зобу дыханье перехватывает, и она начинает мечтать. И с каждым днем все больше и больше, подробней и подробней она мечтает. И уже в следующий раз, когда она его случайно встречает, – в ее мечтах у него и у нее уже все было!

И она даже капризничать начинает и предъявляет претензии. А он растерян, он же вообще не в курсе ее мечт, но у нее-то уже все решено. И она пишет ему эсэмэску: «Я – женщина сильная». Он уже просто пугается, боится, думает: во попал. Улыбнулся пару раз, поклонился приветливо при встрече, а тут такое. Сильная она женщина. А вдруг это угроза. Еще поймает и побьет. Она названивает. Потому что ей надо. То просто поговорить, то посоветоваться, то пожаловаться. В конце концов, ей одиноко же… У них же – отношения же, ну?! Мы же в ответе за тех, кого…

Звонит и звонит, бедная.

А я как раз дома с маленьким ребенком.

Дома. В декретном отпуске. А она звонит. И муж мне: слушай, умоляю, поговори с ней сама, пожалуйста. Вот мужчины всегда так – сначала распустят хвост, а потом – иди, жена, собери мои перья.

А я ему:

– Уж нет, сам ее пригрел, сам и разговаривай. Я – мать кормящая. Мне нервничать нельзя.

А он норовит куда-то спрятаться, говорит, больше не могу. Она меня мучает. Я ее боюсь. Умоляю, ответь ей.

Звонит. Я ее спрашиваю, мол, девушка милая, а как вас зовут?

А она:

– Меня зовут Алена. Аленушка. Потому что у меня папа русский был, и в маму мою влюбился, и решил жениться, и они в Россию поехали с родственниками знакомиться, а там столы накрыли, и баян играл, и стали праздновать, что он девушку привез, а он сильно запил, и маме сказали, ты домой едь сама, а он, как отойдет, так сразу следом за тобой приедет, и уже там будете жениться, жить да поживать, добра наживать. А он так и не приехал, еще не отошел, наверное, но мама назвала меня в честь его – Аленушкой.

– Как это? Его что – Алён зовут? Ален?

– Его звали Иван.

– А?

– Ну он из России, и это русское имя, а он…

И я ей аккуратно:

– Хватит. Я все поняла. – И потом вкрадчиво: – Алена, а вы не хотите знать, как меня зовут?

– Не, – отвечает, – потом ведь надо сказать «очень приятно», а мне ж не очень приятно. Че ж приятного-то?

Я ей:

– Алена, а ничего, что мужчина, которому вы постоянно звоните, женат и не очень хочет с вами разговаривать.

И она, искренняя, молодец, отвечает:

– Ну, конечно, плохо! – и тут же начинает всхлипывать и трубку бросила.

Через день она пришла. Вот просто пришла по-свойски к нам домой. Рыжая и в мелких химических кудряшках. Стихи свои приволокла. Это вот ужас сразу – мало что кудряшки, а тут еще стихи – просто дикий ужас! Что-то такое вроде: «Я тут чужая… Чужая совсем. Чужая навек…» И опять рыдать. Ну наказанье божье. Я ее утешаю, в личико ей заглядываю, чай несу, спрашиваю – чтобы разговор поддержать, чтобы от горьких мыслей отвлечь, она ведь сидит, плачет и не уходит:

– А где вы работаете, Аленушка?

– На бойне, – отвечает тихонько, всхлипывает, вытирая предложенным платком глаза и нос.

Я ее кулаки осмотрела, мускулы. Мысленно прорепетировала, как схвачу ребенка и куда удирать буду, если что, и переспрашиваю робко:

– На… на бойне?

– Ага, – вздыхает тяжело. – На бойне.

– За-за… Забойщиком?

– Та неее, – отвечает, – медсестрой в медпункте. Я не с мясом работаю. Я – с людьми. Только работы нету совсем. Они ж все здоррровые как эти. Морды во такие! Румяные все. Водку ведрами жрут.

– К-к-кто?

– Бойщики эти. Наши. На бойне.

– А-а-а-а, – протянула я, разглядывая девушку.

– Ну да… – Она опять вздохнула и тяжело замолчала, иногда кивая головой своим мыслям, глядя в пол, комкая листочки со своими стихами толстыми, крепкими, уверенными пальцами.

– Алена, так вы… Это… Вы… Зачем… Вы… Вы меня простите, а вы зачем пришли? Вы чего хотите?

– А! Вот! – спохватилась Алена. – Вчера я ехала в автобусе вечером и разговаривала с Богом…

– С кем?!

– С Богом. А с кем же еще?

– В автобусе? С Богом?..

– Ну? Я ему, мол, что за жизнь, Господи, у меня?! И он непонятное сказал мне. И я думаю, а ничего-ничего, надо спросить у твоего… у мужа твоего… твоего пока… Посоветоваться, что мне делать, если я не понимаю. А? – Может, вам, Алена, лучше к священнику?

Она засопела и опять, опустив голову, замолчала.

– А… А что он вам сказал?

– Хто?

– Ну… Бог.

– А! Он сказал: «Таня, прекрати! А то будешь наказана!»

– Какая Таня? Вы же Алена!

– Хто?

– Вы! Вы же Алена, а не Таня.

– Ну?

– Так, может, это он не вам сказал?

– Как это не мне? А кому?

– Тане.

– Какой Тане?

– Ну мало ли… Там, в автобусе же, еще были люди? И какая-нибудь Таня могла быть.

– Откуда?

– Что?

– Откуда там могла быть Таня? Таня же дежурная была в тот день! Ты ж не знаешь, че лезешь!

Я замолчала. Вскипело раздражение. Причем не против этой толстенькой с кудряхами, а не знаю, против ее судьбы, что ли. Вот-вот должна была проснуться маленькая дочь, а я так и не успела отдохнуть. В то время у малышки резались зубы, и я почти не спала. Надо было каким-то образом выпроваживать незваную гостью.

Алена вопросительно смотрела на меня, но я завозилась, засуетилась, она еще помолчала и, помешкав, кивая головой, вытянув шею в другие комнаты, где мог прятаться предмет ее страсти, коварный мой пока муж, медленно и печально ушла. Нелепая такая. С этими ее девичьими локонами, крепкими сильными руками и детскими веснушками на носу.

Потом она еще пару раз звонила, спрашивала моего мужа, ругалась со мной, что я его позвать не хочу. Мол, что, когда начальство звонит, он небось есть дома, а когда Алена звонит, его нема. И что это означает? Что он не хочет с Аленой поговорить? И не хватало духу сказать, да, он не хочет. Она даже писала ему письма, на конвертах рисовала пронзенные сердца. А потом вдруг исчезла на какое-то время. Я волновалась. А через год мы с облегчением узнали, что она вышла замуж, перестала разговаривать с Богом в автобусе и муж ее оказался забойщик на той же бойне. И они ходят по городу, дружные, толстые, румяные, вцепившись друг в друга, громко регочут и объясняют всем, что они здоровые и крепкие, потому что работают на свежем воздухе.

Вот и все… Вся история про Алену…

Я записала и подруге показываю. Она прочитала и говорит:

– У тебя даже лучше получилось. Смешнее. Не так страшно…