Текст книги "Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь"

Автор книги: Мари Бреннан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Мари Бреннан
Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь

Marie Brennan

MIDNIGHT NEVER COME

Печатается с разрешения автора и его литературных агентов, JABberwocky Literary Agency, Inc. (США) при содействии Агентства Александра Корженевского (Россия).

Перевод с английского Дмитрия Старкова

Copyright © 2008 by Marie Brennan All rights reserved. © Д.А. Старков, перевод на русский язык, 2019 © ООО «Издательство АСТ», 2019

Пролог

Лондонский Тауэр,

март 1554 г.

Порывы студеного ветра судорожно рвались внутрь сквозь крестообразные окна Колокольной башни, а бездельник-огонь нимало сему не препятствовал. Освещены покои были скверно – лишь солнечным светом, сочившимся из оконных ниш, да пляшущими отсветами камина, что сообщало каменным стенам и скудной мебели особенно мрачный, гнетущий вид. Безрадостное место… однако Лондонский Тауэр для радостей и не предназначен.

Юная девушка, сидевшая на полу у огня, подтянув к подбородку колени, была бледна после долгой зимы и недавней хвори. Тонкое одеяло, наброшенное на плечи, согреться не помогало, но она словно бы и не замечала этого. Темные глаза ее с болезненной завороженностью взирали на пляску языков пламени, точно в попытках вообразить, каково оно, их прикосновение. Хотя ее, конечно же, не сожгут: костер – это для еретиков из простонародья. Ее, скорее всего, ждет усекновение головы. Быть может, и ей, как матери, пожалуют палача-француза, чей меч сделает дело чисто?

Быть может, да. Если Ее величество в своем милосердии удостоит ее этакой заботы. Если у Ее величества вообще отыщется для нее хоть толика милосердия…

Тех нескольких слуг, что оставались при ней, рядом не было: в гневе она отослала всех прочь, а после еще долго пререкалась со стражей, пока не добилась желанного уединения. Да, одиночество угнетало, очень угнетало, однако в сей мрачный момент даже мысли об обществе – о риске выказать слабость перед другими – казались невыносимыми. Поэтому-то, стоило ей, почувствовав рядом чужого, очнуться от забытья, душу вновь объял гнев. Сбросив с плеч одеяло, девушка вскочила и развернулась, готовая дать отповедь незваному гостю.

Однако слова замерли на языке, так и не прозвучав, и даже пламя в камине за ее спиной склонилось в низком поклоне.

Стоявшая перед ней оказалась не из служанок, не из смотрительниц, и вовсе не из тех, кого ей доводилось видеть прежде. Всего лишь женский силуэт, едва различимый во мраке… вот только стояла гостья в одной из ниш с завешенной, заткнутой одеялом бойницей…

…вдали от двери. И появилась в комнате без единого звука.

– Ты – принцесса Елизавета, – сказала незнакомка.

Голос ее был – что хладный дух, мелодичен, мягок, мрачен. Сама же она была высока ростом, даже выше Елизаветы, и более стройна, а одета в блестящее черное платье, плотно облегавшее торс, книзу расширявшееся, расцветавшее пышной юбкой, сверху же оканчивающееся высоким стоячим воротом, сообщавшим хозяйке весьма внушительный вид. На черной ткани то тут, то там, элегантно поблескивали темные самоцветы.

– Да, это я, – с достоинством отвечала Елизавета, выпрямившись во весь рост и расправив плечи. – И я не приказывала принимать визитеров.

Принимать визитеров ей и не дозволялось, но в заточении, как и при дворе, бравада многого стоит.

– Я не визитер, – ровным голосом поправила ее незнакомка. – Не думаешь ли ты, что это уединение – твоя собственная заслуга? Стража позволила тебе остаться одной, потому что так устроила я. Потому что мои слова предназначены только для твоих ушей.

Елизавета оцепенела.

– Кто же ты такая, чтобы распоряжаться моей жизнью с этакой бесцеремонностью?

– Друг. – Это слово не несло в себе ни нотки душевного тепла. – Твоя сестра намерена предать тебя казни. Рисковать, оставляя тебе жизнь, она не может: ведь ты – знамя всякого протестантского бунта и всякого недовольного дворянина, что ненавидит ее испанского муженька. Ей нужно избавиться от тебя, да поскорее.

Все это Елизавета уже высчитала и сама: пребывание здесь, в суровых стенах Колокольной башни, являло собой оскорбление для ее положения. Пусть даже пленнице, ей полагались бы куда более уютные покои.

– И ты, несомненно, явилась предложить мне путь к спасению. Однако я не веду переговоров с незнакомцами, вторгающимися ко мне без доклада, и уж тем более не заключаю с ними союзов. Быть может, твоя цель – толкнуть меня к опрометчивым поступкам, дабы мои враги смогли этим воспользоваться.

– Ты в это не поверишь… – Незнакомка сделала шаг вперед, в пятно неяркого серого света. Крестообразная бойница окна за спиною незваной гостьи превратилась в нечто вроде призрачного ореола, натужного подражания благодати Небес. – Ты не поверишь, но твоя сестрица и ее друзья-католики не станут иметь дел с такой, как я.

Тонкая, невесомая, словно дыхание, она должна была казаться безобразно, гротескно худой, но нет, об этом не возникало и мысли: лицо и тело незнакомки несли на себе печать неземного совершенства, безупречной симметрии и грации, столь же пугающей, сколь и завораживающей. Детство Елизаветы прошло в обществе ученых книжников, назначенных ей в учителя, за чтением трудов античных авторов, но знала она и сказания родной земли – предания о «малом народце», о «дивных», о «добром народе», удостоенном множества лестных эпитетов, дабы потрафить непредсказуемой, капризной натуре эльфов и фей.

Увидеть перед собою дивную – такое повергло бы на колени и зрелую даму, а Елизавете исполнился лишь двадцать один. Однако принцессе с самого детства пришлось пережить немало политических бурь, об руку с братом промчавшись по жизни от бесславного падения матери к собственному возвышению, но лишь затем, чтобы вновь пасть с вершины, когда на трон взошла сестра-католичка. Да, Елизавета была не только достаточно разумна, чтоб испугаться, но и достаточно упряма, чтоб не поддаться страху и до конца цепляться за гордость, раз уж ничего иного у нее не осталось.

– Ты думаешь, меня обморочить проще, чем сестрицу? Кое-кто говорит, будто ваше племя – падшие ангелы, а то и слуги самого дьявола.

Смех гостьи зазвенел осколками битого хрусталя, эхом отозвавшись под каменными сводами.

– Нет, дьяволу я не служу. Я предлагаю тебе договор о взаимной поддержке. Приняв мою помощь, ты не только покинешь Тауэр, но и займешь трон сестры. Трон своего отца. Отвергнешь ее – и жизнь твоя наверняка в скором времени подойдет к концу.

Однако, прекрасно зная, что такое политика, Елизавета даже не стала раздумывать над предложением, не выслушав его целиком.

– Ну, а взамен? Какой дар – несомненно, лишь мелкий, незначительный пустячок – потребуешь ты от меня?

Губ незнакомки коснулась едва заметная улыбка.

– О, это отнюдь не мелкий пустячок. Подобно тому, как я помогу тебе взойти на престол, ты поможешь взойти на престол мне. Когда же мы обе окажемся у власти, возможно, снова сумеем друг другу пригодиться.

Все трезвые, расчетливые инстинкты, вся природная недоверчивость натуры остерегала Елизавету от подобного соглашения. Однако над ней уже реял дух смерти, уверенность в ожесточении и ненависти сестры укреплялась день ото дня. Разумеется, у нее имелось довольно союзников, но где же они? Их нет. Стоит ли полагаться на то, что они спасут ее от плахи и топора?

– Ты еще не назвала мне своего имени, – сказала она, дабы скрыть сии мысли.

Фея сделала паузу.

– Инвидиана, – веско отвечала она.

Вскоре вернувшись, служанки Елизаветы обнаружили, что госпожа их по-прежнему сидит в кресле у камина, устремив взгляд в его огненный зев. В покоях опальной принцессы царила леденящая стужа, однако Елизавета не потрудилась укрыться ни плащом, ни одеялом. Тонкие, изящные руки принцессы мирно покоились на подлокотниках. Весь это день и в течение многих других, пришедших ему на смену, она держалась спокойно и тихо – настолько, что камеристки начали за нее волноваться, но, получив известие, что принцессе разрешено время от времени прогуливаться по стене и дышать свежим воздухом, немало воспрянули духом. Несомненно, – надеялись они, – будущее их госпожи, а значит, и их собственное будущее, наконец-то изменится к лучшему!

Акт первый

 
Узрев ее, остановило время ход,
День, месяц, год – эпоха перед ней покорно ждет.
Царить ей днесь, владычице, богине,
Пока светила вспять не повернут, и время не утратит имя.
 

Джон Дауленд.

Третья, последняя книга песен и мадригалов

Не тревожа безмолвия звуком шагов, он, далеко не столь юный, каким мог бы показаться с виду, плывет вдоль коридора, точно под ногами – не камень, а тот же сумрак, что окружает его со всех сторон.

Шепот его вьется в воздухе, отражается негромким эхом от отсыревшего камня стен:

– Любит… Не любит…

Плотный бархат и блестящая парча богатых, черных с серебром одежд, бледная кожа, десятки лет не видевшая солнечного света, не укрощенные, не завитые в букли волосы свободно ниспадают на плечи, лицо гладко выбрито – так нравится ей.

– Любит… Не любит…

Тонкие пальцы щиплют нечто невидимое, словно бы обрывая с ромашки лепесток за лепестком, чтоб тут же, позабытый, обронить его наземь.

– Любит… Не любит…

Идущий резко останавливается, всматривается во мрак, тянется дрожащей рукою к глазам.

– Она, понимаешь ли, хочет забрать их, – доверительно сообщает он тому, кого видит, или же думает, будто видит. За годы, проведенные здесь, мироздание сделалось для него субстанцией послушной, податливой, недолговечной, меняющейся ни с того ни с сего. – И сегодня опять говорила об этом. Забрать у меня глаза… Тиресий был слеп. А еще одно время – знаешь? – был женщиной. И у него была дочь. А у меня дочери нет.

Дыхание его прерывается, застревает в горле.

– Когда-то у меня была семья. Братья, сестры, мать с отцом… Я был влюблен. И вполне мог бы иметь дочь. Но ныне их всех уже нет. Есть только она – только одна она на всем белом свете. Об этом она позаботилась.

Не удостаивая вниманием грязь, пятнающую его роскошные одежды, он прислоняется к стене, сползает вниз, садится на пол. Вокруг – один из дальних подземных коридоров Халцедонового Чертога; хладный блеск дворцовых красот остался в стороне. Она позволяет ему гулять, бродить, сколько заблагорассудится, хоть и не отпускает далеко. Кому она делает больнее, держа его рядом – ему или себе самой? Ведь только он, только он один помнит, каким был этот двор в его ранние дни. Даже она предпочла об этом забыть – так зачем же тогда удерживает его при себе?

Ответ известен. И всегда неизменен, каким бы ни был вопрос. Власть, да еще – иногда – развлеченье. Иных причин ей не надобно.

– И что вверху, подобно тому, что внизу, – шепчет он незримому собеседнику, порождению своего больного разума. – А что внизу, подобно тому, что вверху.

Взгляд сапфировых глаз устремляется кверху, точно способен проникнуть сквозь каменную толщу и чары, скрывающие Халцедоновый Чертог от нежеланных взоров.

Там, наверху – утраченный им мир, прежний мир, что порой кажется только сном (вот он, еще симптом, еще один признак безумия). Людные, грязные улицы Лондона, кишащие торговцами и чернорабочими, благородными и ворами, иностранцами и деревенщиной; деревянные дома, узкие переулки, доки, великая Темза – человеческая жизнь во всем своем лубочном великолепии! И, разумеется, блеск верхнего двора, царственной Тюдор, Елизаветы Регины, королевы Англии, Франции и Ирландии, Глорианы с ее великолепной свитой.

Великое светило, что порождает великую тень…

А он сидит далеко внизу, в темноте, прислонившись спиною к стене и поджав к подбородку колени. Взгляд его падает вниз, и он вновь поднимает руки, словно вспомнив о позабытом цветке.

– Любит…

– Не любит…

Ричмондский дворец, Ричмонд,

17 сентября 1588 г.

– Подойди ближе, юноша, дай-ка взглянуть на тебя.

В покоях, отделанных резными дубовыми панелями, было полно народу – одни держались неподалеку, другие же сидели в стороне, играя в карты и тихо беседуя. Сидевший у окна музыкант наигрывал на лютне простенький мотив, а он, Майкл Девен, никак не мог избавиться от ощущения, будто все вокруг открыто или украдкой смотрят на него. Казалось, их пристальные взгляды сообщают всему телу неожиданную неловкость, вяжут по рукам и ногам.

К аудиенции он во всем, что касается внешности, подготовился с более чем обыкновенным тщанием. По заверениям портного, щегольская парча дублета[1]1
  Дублет – мужская верхняя одежда, распространенная в Западной Европе вплоть до XVII в., первый образец одежды, который плотно сидел на теле, нередко – с раздельными рукавами, пришитыми или притянутыми шнурками к плечам. – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть] как нельзя лучше сочеталась с синевой его глаз, рукава рассекали вставки из белого шелка, каждая прядка тщательно уложенных волос знала свое место, а кроме того надел он и все свои драгоценности, какие только гармонировали друг с дружкой. Однако ж среди сего общества выглядел он лишь чуточку более, чем сносно, отчего каждый новый искоса брошенный в его сторону взгляд ложился на плечи новой унцией тяжкого бремени.

Но если ему не удастся произвести впечатления на даму, сидящую прямо перед ним, все эти взгляды – сущий вздор.

Смело, точно вокруг нет больше никого, выступил Девен вперед и как мог изящнее поклонился, ради пущего эффекта откинув в сторону край полуплаща.

– Ваше величество…

Стоя в этакой позе, он мог видеть лишь подол ее платья, украшенный искусной вышивкой – кораблями и ветрами. Память о недавней победе над Великой Армадой, сто́ящая больше, чем весь его гардероб… Остановив взгляд на доблестном английском паруснике, он молча ждал.

– Взгляни на меня.

Выпрямившись, о́н оказался лицом к лицу с той, что сидела на троне под балдахином.

Разумеется, он уже видел ее – издалека, на церемониях в честь годовщин коронации и прочих великих празднеств, блистательную, прекрасную, рыжеволосую, с безупречно белой кожей лица. Вблизи рукотворность сей красоты была очевидна. Никакая пудра, никакие румяна не могли полностью скрыть ни следов черной оспы, ни тонких костей лица, явственно проступавших сквозь старческую кожу, но взгляд ее темных глаз искупал все: внутреннее обаяние королевы с лихвой покрывало любые изъяны внешней красоты.

– Хм-м-м, – протянула Елизавета, откровенно изучив его снизу доверху, от полированных пряжек туфель до крашеного пера на шляпе, и уделив особое внимание обтянутым чулками ногам. Так смотрит барышник на лошадь в раздумьях, стоит ли та запрошенных денег. – Значит, ты и есть Майкл Девен. Хансдон говорил о тебе, но я желаю услышать ответ из твоих собственных уст. Чего же ты просишь?

Его ответ давно был готов – только и ждал своего часа на языке.

– Всемилостивейшего позволения Вашего величества служить при вас, чтоб охранять ваш трон и вашу особу от всех нечестивых врагов, кто вздумает угрожать вам.

– А если я отвечу «нет»?

Майкл сглотнул. Подбородок и горло под свеженакрахмаленным гофрированным воротником чувствительно зачесались. Нелегкая же это забота – одеваться согласно вкусам королевы!

– Тогда быть мне самым счастливым и самым несчастным из людей. Счастливым уже оттого, что добился такого, о чем большинство и не мечтает – удостоился чести, пусть на короткий миг, предстать пред царственные очи Вашего величества, несчастным же – потому, что должен буду покинуть вас и более не возвращаться. Что ж, тогда буду служить вам вдали и молить Господа, чтобы однажды служение королевству и его славной владычице вновь хоть ненадолго вознаградило меня тою же благодатью.

Эти витиеватые словеса он репетировал до тех пор, пока не смог произнести их, не чувствуя себя дураком, и все это время надеялся, что Хансдон не сыграл с ним злой шутки и придворные не разразятся хохотом, слыша сии непомерные похвалы. Но нет, смеяться никто и не думал, и напряжение меж лопаток отчасти унялось.

Уголки губ Ее величества дрогнули в намеке на улыбку. «Да ведь истинная цена наших славословий ей прекрасно известна», – подумал Девен, на краткий миг встретившись с нею взглядом. Впрочем, немудрено: Елизавета была отнюдь не из юных девиц, чьи головы можно вскружить сладкозвучными речами, и понимала всю несуразность высот, до коих возносили ее комплименты придворных. Гордыня Елизаветы тешилась лестью, а политический ум находил ей должное применение.

«Наши хвалы делают ее величие непомерным, и это прекрасно служит ее целям».

Однако сие рассуждение нимало не облегчало аудиенции.

– Ну, а семья? По-моему, твой отец – член Почтенной компании торговцев канцелярскими принадлежностями[2]2
  Почтенная компания торговцев канцелярскими принадлежностями – одна из лондонских торговых ассоциаций, «ливрейных компаний», пришедших на смену гильдиям, монополист в области книгоиздания и книготорговли.


[Закрыть].

– И джентльмен, государыня, владеющий землями в Кенте. А также – ольдермен Фаррингдона Внутри[3]3
  Олдермен (англ. alderman, от англо-сакс. ealdorman, дословно – старейшина, староста) – изначально глава местного собрания или органа управления у англо-саксов, в дальнейшем – член муниципального совета или муниципального собрания в Великобритании и англоязычных странах. Фаррингдон Внутри (англ. Farringdon Within) – один из 25 округов Лондонского Сити, часть исторического и финансового центра Лондона.


[Закрыть], и с радостью служит Короне, печатая определенные религиозные тексты. Я же, со своей стороны, не наследую его ремесла, но состою в Грейс-Инн[4]4
  Почетное общество Грейс-Инн (англ. The Honourable Society of Gray’s Inn, или просто Gray’s Inn) – одно из четырех юридических заведений (так называемых судебных иннов) Лондона, объединяющее барристеров и судей. Кроме юридической практики, в судебных иннах готовят к самостоятельной работе молодых юристов, окончивших высшие учебные заведения.


[Закрыть].

– Хотя учение твое, насколько я понимаю, не завершено. Ты бывал в Нидерландах, не так ли?

Щекотливый предмет, учитывая тамошние неудачи и, прежде всего, нежелание королевы отправлять туда солдат… однако его военные деяния в Нижних Землях, наряду с прочим, и позволили отличиться настолько, чтобы сегодня оказаться здесь.

– Именно так, государыня. Два года тому назад я служил в Зютфене, вместе с вашим дворянином Уильямом Расселом.

Королева, не сводя с него взгляда, рассеянно повертела в руках шелковый веер.

– Какими владеешь языками?

– Латынью и французским, государыня.

Освоенные начатки голландского упоминания не заслуживали.

Королева немедля перешла на французский:

– Случалось ли тебе бывать во Франции?

Оставалось лишь молить Господа, чтоб его выговор оказался удовлетворительным. Хвала небесам, она не выбрала латыни…

– Нет, государыня. Вначале я был занят учебой, затем же, с началом раздора, лишился такой возможности вовсе.

– И хорошо. Слишком уж многие из вас, из молодежи, вернулись оттуда католиками. – По-видимому, это была шутка: кое-кто из придворных добросовестно захихикал. – Ну, а стихи? Не пишешь ли ты виршей на досуге?

По счастью, Хансдон предупредил хотя бы о том, что королева начнет задавать вопросы, не имеющие ничего общего с формальной целью его прихода. «Всякий ее приближенный, – сказал лорд-камергер, – должен соответствовать определенным меркам. Он должен быть красив и обладать чувством прекрасного. Каковы бы ни были твои обязанности при дворе, изволь также украшать собою ее окружение».

– Нет, государыня, собственных не пишу, однако над переводами работать пытался.

Елизавета кивнула, словно сие разумелось само собой.

– Скажи, каких поэтов ты читал? Не переводил ли из Вергилия?

Изо всех сил стараясь поспеть за непоседливым умом королевы, так и скакавшим от предмета к предмету, Девен успешно отразил и этот, и прочие вопросы, и все – по-французски. Пусть королева и состарилась, но разум ее не выказывал ни малейшей медлительности. Мало этого, время от времени она шутила с окружавшими ее придворными, и не только по-английски, но и по-итальянски. Пожалуй, громче всего приближенные Елизаветы смеялись над итальянскими остротами, которых Майкл не понимал. Делать нечего: если он будет принят ко двору, итальянский придется освоить. Хотя бы ради самозащиты.

Без предупреждения оборвав допрос, Елизавета бросила взгляд за плечо Девена.

– Лорд Хансдон, – сказала она.

Означенный дворянин с поклоном выступил вперед.

– Скажи-ка: не опасно ли предавать свою жизнь в руки сего джентльмена?

– В его руках, как и в руках всех прочих джентльменов Вашего величества, – отвечал седовласый барон, – ваша жизнь в полной безопасности.

– Весьма обнадеживающе, – сухо заметила Елизавета, – учитывая, что Тилни совсем недавно казнен как заговорщик.

С этим она вновь устремила на Девена стальной взгляд. Едва сдержав порыв затаить дух, Девен мысленно взмолился о том, чтобы не показаться королеве похожим на прокатолического заговорщика.

Наконец Елизавета решительно кивнула.

– Он заручился твоими рекомендациями, Хансдон? Тогда – быть по сему. Добро пожаловать в ряды Благородных пенсионеров[5]5
  Почетный отряд благородных пенсионеров – личная охрана британского монарха (в наше время – Корпус офицеров почетного эскорта).


[Закрыть], мастер Девен. О твоих обязанностях тебе расскажет Хансдон.

Королева протянула Девену изящную руку с длинными пальцами (предмет ее особой гордости; руки Елизаветы неизменно изображались на многих ее портретах). Целовать ее пальцы… это казалось очень и очень странным, точно целуешь статую или одну из икон, которым поклоняются паписты. Коснувшись губами бледной кожи, Девен поспешил со всею возможной – лишь бы не преступить рамки учтивости – быстротой отступить назад.

– Покорнейше благодарю, Ваше величество. Молю Господа, чтоб моя служба никогда вас не разочаровала.

Королева рассеянно кивнула. Внимание ее уже было устремлено к другому придворному, и Девен, выпрямляясь, мысленно перевел дух.

Хансдон поманил его за собой.

– Кстати сказать, – заговорил лорд-камергер и капитан Благородных пенсионеров, – охрана монаршей персоны будет вовсе не главной вашей обязанностью. Разумеется, Ее величество никогда не бывает на войне лично, так что военных действий вам не видать, если только не отыщете их сами.

– Или испанцы не организуют более успешного вторжения, – добавил Девен.

Лицо барона помрачнело.

– Дай Бог, чтоб этого не произошло.

Вдвоем прошли они сквозь толпу придворных, собравшихся в Приемном зале, и вышли сквозь двери, украшенные великолепной резьбой, в Караульную палату.

– Новая четверть года начнется с Михайлова дня, – сказал Хансдон. – Тогда-то и приведем вас к присяге, так что времени на личные дела вам хватит. Срок службы продолжается три месяца, и вам, согласно уложению, полагается отслужить два срока каждый год. На практике, разумеется, многие из нашего отряда уговариваются с другими о подменах, и потому одни почти постоянно при дворе, а другие сюда и носа не кажут. Но в первый год я требую от каждого отслужить оба положенных срока.

– Понимаю, милорд.

Действительно, Девен искренне намеревался провести при дворе все положенное время, а если удастся, то и более. Повышения не добьешься, не заручившись благоволением тех, кто оным жалует, а пребывая вдали от них, на фавор рассчитывать глупо. Во всяком случае, без родственных связей – каковых, поскольку отец в среде джентри[6]6
  Нетитулованное мелкопоместное дворянство.


[Закрыть] был новичком, Девену самым отчаянным образом недоставало.

Что же до связей имеющихся… И в Приемном зале, и здесь, в Караульной палате, обители придворных, не пользующихся особым благоволением королевы, Девен смотрел вокруг во все глаза, но нигде не видел того, кого воистину надеялся отыскать – того самого человека, которому был обязан сегодняшней удачей. Да, королеве его, воспользовавшись привилегией капитана Благородных пенсионеров, рекомендовал Хансдон, однако мысль сия принадлежала отнюдь не лорд-камергеру.

– Прежде, чем начать службу, закажите одежды получше, – ни сном ни духом не ведая о Девеновых размышлениях, продолжал Хансдон. – Денег, если нужно, возьмите взаймы: в этом вас никто не упрекнет. Вряд ли хоть кто-нибудь здесь, при дворе, не должен той или иной особе некоторых сумм. Королева просто обожает модное платье – и на себе, и на окружающих. Безыскусный вид – лучший способ навлечь ее недовольство.

Действительно, единственный визит в Приемный зал, в это царство избранных, подтверждал истинность сего утверждения как нельзя лучше. Между тем Девен и без того уже пребывал в долгах: придворная карьера обходится недешево, путь к возвышению необходимо мостить дарами на каждом шагу. Похоже, придется влезать в долги еще глубже. Таков уж, как и предупреждал отец, его жребий – потратить все, что имеешь, и даже больше, ради надежд сторицей окупить все затраты в будущем.

Разумеется, выигрывал в этой игре не всякий. Однако… Дед Девена был почти неграмотен, отец же, возделывая ниву книгопечатания, добыл довольно богатств, чтобы примкнуть к рядам джентри, а сам Девен намеревался вознестись еще выше.

И у него даже имелась мысль, как это сделать – только бы отыскать нужного человека.

– Милорд, – заговорил Девен, спускаясь по лестнице на две ступени позади Хансдона, – не могли бы вы посоветовать, как мне найти господина главного секретаря?

– А? – Барон покачал головой. – Сегодня Уолсингема при дворе нет.

Проклятье! Однако Девен обуздал себя и сохранил внешнее подобие учтивости.

– Понимаю. В таком случае, мне, очевидно, следует…

Тут он осекся, не завершив фразы: внизу, в галерее, показались знакомые лица – Уильям Рассел, и Томас Вавасор, и Уильям Ноллис, и еще двое знакомых по битвам в Нижних Землях. Дождавшись поощрительного кивка Хансдона, все они испустили радостный вопль, бросились навстречу и принялись наперебой хлопать Девена по спине.

Намерение до наступления вечера вернуться в Лондон было растоптано в прах прежде, чем Девен успел его высказать. Борьба с гласом рассудка, продлившись не больше минуты, завершилась полной победой: в конце концов, отныне он, Майкл Девен – придворный, а значит, должен и даже обязан вкушать все радости жизни при дворе.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

17 сентября 1588 г.

Отраженное от полированных каменных стен, эхо тихого ропота вперемежку с нечастыми взрывами леденящего душу резкого смеха уносилось вдаль, скакало среди филигранных панелей из хрусталя с серебром, заполнявших собою пространство меж сводчатыми арками. Холодные огни озаряли целое море фигур, высоких и низкорослых, уродливых и прекрасных. Нечасто ко Двору собирались такие толпы, однако сегодня все ждали неких событий. Каких? Этого никто не ведал (хотя слухов, как обычно, хватало), но ни один из тех, кто только мог прийти, пропустить их не пожелал.

Итак, дивные жители Лондона, собравшись в Халцедоновом Чертоге, циркулировали среди черно-белого мрамора флорентийских мозаик огромного приемного зала. Дабы попасть сюда, придворным быть не требовалось, и посему среди лордов и фрейлин имелось немало визитеров с окраин, по большей части – в том же будничном платье, в коем они ходили каждый день. На фоне их монолитной серости изысканные туалеты придворных сверкали ярче обычного. Платья из паутины и дымки тумана, дублеты из розовых лепестков, наложенных друг на дружку, точно чешуйки брони, драгоценные украшения из света луны и звезд, прочая эфемерная роскошь – ради великого приема при дворе дивные, звавшие Халцедоновый Чертог своим домом, принарядиться не поленились.

Принарядились, собрались, и теперь ожидали. Пустовало лишь возвышение у дальней стены приемного зала – то самое, на коем стоял трон. Его затейливое кружево из серебра и самоцветов могло показаться паучьей сетью, дожидавшейся возвращения своей прядильщицы. Никто не взирал на трон королевы открыто, но каждый из дивных, собравшихся в зале, нет-нет да и косился на него краешком глаза.

Каждый… а Лу́на – чаще всех. А если нет, то бродила по залу – безмолвная, одинокая. Слухи и шепотки разносятся быстро; пожалуй, о том, что она уже не в фаворе, стало известно даже живущим за пределами Лондона. Впрочем, возможно, и нет: из опасений, простиравшихся от вполне обоснованных до откровенно абсурдных, провинциальные дивные всегда старались держаться подальше от придворных. Но, в чем бы ни состояла причина, подол ее сапфирово-синих юбок лишь изредка касался чьего-то еще. Казалось, королевская немилость окружает ее незримой непроницаемой сферой.

И вот с дальней стороны зала загремело, зарокотало, точно удары волн о скалистый берег:

– Грядет! Грядет повелительница всех дивных Англии, от белых скал Дувра до камней древней стены! Дорогу королеве, владычице Халцедонового Двора!

Море дивных всколыхнулось внезапной приливной волной: все собравшиеся пали ниц. Самые скромные (и самые робкие) простерлись на черно-белом мраморе, отвратив лица в стороны и накрепко зажмурив глаза. Луна прислушалась. Вот мимо мерно, уверенно прогрохотали тяжелые шаги. За ними последовал призрачный шепот юбок. По залу пронеслось хладное дуновение – скорее воображаемое, чем ощутимое.

Минута, и двери в приемный зал с грохотом затворились.

– По повелению госпожи вашей поднимитесь и предстаньте пред ее очи! – пророкотал громоподобный голос.

Охваченные дрожью, придворные поднялись на ноги и повернулись к возвышению.

Недвижно восседавшая на троне, Инвидиана могла бы сойти за собственный портрет. Хрусталь и черный агат, украшавшие ее платье, составляли рельефные узоры, прекрасно гармонировавшие с узорчатой филигранью трона, в то же время являя собою резкий контраст с балдахином над возвышением. Безупречный лик королевы в обрамлении высокого, окаймленного бриллиантами воротника не выражал никаких чувств, но Луне казалось, что там, в глубинах ее холодных темных глаз, таятся искорки веселья.

Оставалось надеяться, что в сем она не ошибается. Не испытывая веселья, Инвидиана нередко впадала в гнев.

Размышляя об этом, Луна старалась не встречаться взглядом с особой, стоявшей подле королевы. Кавалерственная дама[7]7
  В Англии, а затем Великобритании – эквивалент рыцарского звания для женщин.


[Закрыть] Альгреста Нельт застыла, как каменный столп – ноги широко расставлены, руки сцеплены за могучей спиной. Казалось, тяжесть ее взгляда пригибает к полу. Где только Инвидиане удалось отыскать Альгресту и двух ее братьев? Об этом не ведал никто. Где-то невдалеке, на севере, хотя некоторые говорили, будто прежде они жили за морем, в землях альвов, пока за некие неизвестные преступления не отправились в изгнание. Так или иначе, за право возглавить личную гвардию Инвидианы троице великанов пришлось сойтись пред королевским троном в решительном бою, и Альгреста победила. Благодаря не росту, не силе, но жестокости, и Луна прекрасно знала, что великанша сделала бы с нею, будь на то ее воля.

Гибкий, точно змея, дивный в изумрудно-зеленом дублете, сидевшем на нем, точно вторая кожа, поднялся на две ступени ближе к трону, склонился перед королевой и повернулся лицом к залу.

– Дивный народ! Добрые феи и эльфы, – возвысив вкрадчивый до елейности голос, заговорил Валентин Аспелл, – сегодня мы принимаем гостей – сородичей, понесших трагическую утрату.

По слову лорда-распорядителя двери в приемный зал распахнулись. Опершись ладонью об острые грани колонны, Луна вместе со всеми повернулась навстречу гостям.

Ну и жалкий же вид имели вошедшие дивные! Грязные, изнуренные, простые одежды изорваны в клочья… Проковыляв в зал, все они замерли в благоговейном ужасе сельских жителей, впервые столкнувшихся с холодным великолепием Халцедонового Чертога. Придворные попятились в стороны, освобождая дорогу, но вовсе не уважение немедля открыло гостям путь к Инвидиане – напротив, на лицах многих отразилось деланное, ехидное сострадание. Дело было в ином: за чужаками, точно пастух за стадом, следовал брат Альгресты, сэр Пригурд. С терпеливой целеустремленностью подталкивая пришельцев вперед, он подвел гостей к подножию трона. Тут вышла недолгая заминка, прерванная раскатившимся по залу рыком Альгресты. Крестьяне, как один, встрепенулись, задрожали и бросились на пол.

– Вы преклонили колени пред королевой Халцедонового Двора, – допустив некоторую неточность (двое из незнакомцев вправду опустились на колени, но остальные попадали ниц) объявил Аспелл. – Поведайте ей и собравшимся здесь первым лицам ее королевства о постигшем вас горе.