Текст книги "Девочка по имени Зверёк"
Автор книги: Маргарита Разенкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Глава 3
Как рокот грозы…
Фархад. Из всей пышной вереницы имен (Фархад ибн… ибн…), названных ей главным евнухом Хафизом, она запомнила лишь первое – Фархад: так зовут ее хозяина. Усвоить надо было все, но Шакира была слишком напугана и подавлена, чтобы запомнить. Зачем-то ей связали руки, как будто она могла сбежать (это через пустыню-то?!), и сидеть на верблюде было совсем неудобно: приходилось все время упираться коленями в его шерстистые бока. Невозможно было даже слезы утереть, и они проложили две выразительные дорожки на ее перепачканных щеках. Глиняного верблюжонка на колесиках, игрушку, которую она везде таскала с собой, хотя отец и ворчал, что Шакира уже взрослая, как ни странно, не отобрали. Теперь он впился колесиком в ее палец, царапал, но Шакира боялась его выронить и сжимала крепче меж связанных ладоней.
Не убили – это единственное, что было пока понятно. Впрочем, еще понятнее было то, что не стоило так далеко отходить от шатра отца, остановившего караван в небольшом оазисе в двух днях пути от Багдада. Они уже возвращались домой! А все ее любопытство: так хотелось посмотреть на звезды! Но свет от костров очень мешал. Очень. И Шакира потихоньку отошла за крайние пальмы. Потом отошла еще – чтобы не слышать рева верблюдов. Потом еще (совсем немного!) – чтобы послушать, как шуршит песок на гребнях барханов, как тоненько свистит ночная птица, как поет Луна…
Что было бы, останься она с караваном? Скорее всего, в суете и горячке боя ее убили бы. А может, и нет: она была дочерью богатого человека – даже походный шатер им устилали коврами! – отец потакал ее капризам и одевал очень нарядно. Такие девушки для работорговцев – дорогой товар.
Всадники налетели неожиданно. Шакира не успела даже крикнуть – чья-то потная ладонь зажала ей рот. Воин потащил ее куда-то, на ходу крикнув приятелю:
– Эту куда?
– Спроси у главного евнуха, он набирает девушек в гарем господина. Может, пригодится?
Наконец ее поставили перед опиравшимся на посох высоким седобородым человеком с усталым взглядом.
– Хафиз, она бродила между барханами. Наверное, из каравана. Прирезать?
Высокий человек молча обошел вокруг Шакиры. Сдернул платок, открывая ее лицо – она тут же прикрылась согнутой рукой, но он бесцеремонно вывернул ей руку за запястье, и она разревелась. Ему, похоже, было наплевать. Он продолжал осматривать ее, как животное на базаре: цепко и неприятно схватив пальцами за подбородок, повернул ее голову вправо и влево, пощупал плечи, грудь, ягодицы. Даже в рот заглянул.
– В гарем. – Голос был сух и безжалостен. И, обращаясь к Шакире, добавил: – Теперь ты принадлежишь господину Фархаду аль-Джали ибн… ибн… Ты девственна?
Она плюнула со всей силы евнуху в лицо – воин замахнулся, чтобы ударить ее, но Хафиз остановил его жестом, спокойно утерся и закончил:
– Впрочем, я подумаю. Может быть, тебя лучше сразу продать подальше на юг, куда-нибудь в Африку, или погонщикам верблюдов.
Он просто рассуждал вслух, и Шакира жутко испугалась! Уж лучше в гарем. Нет, не так: в гарем – отчаянно плохо, но на невольничий рынок – еще ужаснее! Она заревела еще громче. Евнух молча удалился, а ей связали руки (это, наверное, из-за того, что она плевалась в него) и усадили на верблюда.
Итак, караван был захвачен, родные канули без следа, и никакой надежды спастись. Она плакала довольно долго, но никто не обращал на нее внимания. Отряд быстро тронулся в путь. Воины гортанно перекликались. Их командир, порывистый, крепкий, на дорогом скакуне, предварял всех. Лица его Шакира не могла разглядеть: он не снимал с лица платка. Видна была только небольшая родинка на щеке и глаза – молодые и бесшабашные глаза отчаянного головореза. О, Шакира запомнила бы его лицо! И непременно, как-нибудь потом, ухитрилась бы отомстить! Отомстить им всем: и командиру этого разбойничьего отряда, и главному евнуху неизвестного ей пока господина, да и самому господину, которого она заранее обозвала старым облезлым козлом!
Через несколько часов тупого покачивания на верблюде, когда пересохло горло, уже не было ни слез, ни мыслей, ни каких-либо желаний, они прибыли. Ее втолкнули в темное, похожее на тюремное, помещение, развязали руки, дали воды и немного хлеба. Спать… спать…
* * *
Шакира проснулась от собственных слез: снился улыбающийся отец, а она все никак не могла докричаться, чтобы он ее спас. Она заплакала во сне, а проснувшись, еще долго не могла взять себя в руки.
Едва забрезживший в небольшом зарешеченном окне рассвет подчеркивал всю безнадежность ее положения. Наконец рассвело, с улицы раздались первые трели птиц, потом женские голоса. Шакира заставила себя встать и подойти к окну. Сначала она просто прислушивалась, затем, решившись, подтянулась к высоко расположенному окну, ухватившись за решетку двумя руками.
Окошко ее маленькой тюрьмы выходило в небольшой дворик-сад. Здесь гуляли девушки. Шакира догадалась, что это и есть гарем ее хозяина, и впилась взглядом в их лица. Может быть, она находилась от них слишком далеко или подводило зрение, еще не готовое к яркому дневному свету, но Шакира не увидела на лицах девушек ни уныния, ни горя, ни отчаяния. Их было человек десять. Трое прогуливались, двое – играли на земле палочками, одна, перевесившись через мраморный бортик небольшого бассейна, наблюдала за чем-то в воде, наверное за рыбками. Остальные просто сидели в тени жасминовых кустов, неторопливо переговариваясь. На низеньком столике перед ними стояла ваза с фруктами и кувшин.
Лязгнул засов. Шакира испуганно спрыгнула на пол и, усевшись на корточки, настороженно сжалась в комок. В проеме двери возник силуэт главного евнуха. Он явился в сопровождении двух стражников и какой-то старухи, которая могла бы показаться ведьмой из-за своего тяжелого взгляда, но была одета столь богато и держалась с таким достоинством, что не могла не вызвать к себе уважения. Стража осталась за дверью, старуха и евнух вошли. Они принесли с собой большой поднос с едой, который старуха поставила на середину комнаты.
– Можешь поесть, – холодно произнес Хафиз.
Старуха сложила руки на животе и цепко наблюдала за Шакирой. Первой мыслью Шакиры было запустить всю эту еду им в головы, и она резанула главного евнуха взглядом. Но его это не только не задело, а более того – Шакире показалось, что в его глазах, где-то в глубине, мелькнуло что-то вроде улыбки! Мелькнуло и бесследно исчезло – два бесстрастных зрачка продолжали наблюдать за ней.
«Ну, ладно, – вздохнула Шакира, – есть все-таки хочется. К тому же неизвестно, когда предложат еще, да и предложат ли?» Она подошла и обнаружила на подносе не только еду, разнообразную и очень привлекательную на вид, но еще – большую миску с водой и полотенце. Она решила – выхода не было! – не обращать на этих двоих внимания и для начала унесла воду в угол, где, отвернувшись, вымыла руки, омыла лицо и шею. На большее не решилась. Потом вернулась к подносу. Было немного противно, что за нею так пристально наблюдают, но аппетит, как ни странно не пропал. Она решила выбрать то, что посытнее – кусок мяса, хлеб, – сдобрила все зеленью. Еще были сласти и фрукты, она их очень любила, но боялась, что ей не дадут много времени, и начала все же с мяса. Старуха и евнух переглянулись. «Я что-то не так делаю?» – Шакира пришла в смятение, но старалась не подать вида и поэтому ела быстро, но старательно аккуратно.
Двое ее надзирателей не проронили за все это время ни слова и не торопили ее. Она закончила и вытерла руки о полотенце. Очень хотелось сластей, но оставят ли они ей воды? И Шакира, потянувшись было к сладкому, отдернула руку и замерла, уставившись в пол. Подумала немного и в полной тишине негромко произнесла:
– Благодарю вас.
Тогда Хафиз наконец заговорил.
– Что скажете, госпожа? – обратился он к старухе.
– Что ж, Хафиз, это не простолюдинка. Ты не ошибся. Как всегда, не ошибся. Теперь я сделаю свою работу, а ты решай, когда показать ее господину.
Она подошла к Шакире – Хафиз отвернулся – и заставила ее проделать все, чтобы убедиться в ее девственности и проверить здоровье. Шакира разрыдалась.
– Ну, будет тебе, будет… – Слова старухи прозвучали неожиданно мягко.
– О, госпожа… – У Шакиры сорвался голос.
– Не плачь, а не то опухнут такие красивые глазки. Не думаю, моя милая, что твоя кочевая жизнь могла бы оказаться лучше, чем та, что тебе предложит господин Фархад. Если ты, конечно, окажешься приятна ему. Подумай лучше об этом.
И, обернувшись к главному евнуху, она заключила:
– Она здорова, чиста и девственна, Хафиз. Немного тоща, слегка напугана, но может оказаться строптивой. Впрочем, таких…
– Благодарю вас, моя мудрая госпожа, – перебил ее Хафиз, – именно так я и предполагал.
Старуха удалилась. Хафиз, проводив ее, повернулся к Шакире:
– Сейчас тебя отведут в баню, оденут и проводят на женскую половину.
Он вдруг заметил ее до крови стертые веревкой запястья и прошипел:
– Тупоумные ослы! Сколько раз им надо повторять: кушаком! Кушаком, а не веревкой! Испортили товар!
Шакира похолодела: «Что теперь?» Но он уже успокоился и, уходя, в дверях, обронил:
– У тебя есть ровно две недели, чтобы прекратить плакать. Не больше. Кому нужны твои распухшие глаза и отвратительный несчастный вид! Еще вот что – все эти дни ешь больше: тебе надо поправиться.
Он ушел. А за ним явились две служанки-невольницы, одинаково улыбающиеся и одинаково сонные, будто зачарованные джинном из сказки. Равнодушно подхватили ее под руки и повели – сначала в баню, где неторопясь мыли и умащали ее тело, затем – в гардероб, где так же неторопливо выбирали подходящую одежду вместо ее грязной и разодранной, и наконец – в женские покои. Шакира так одурела от всего, что произошло за этот день, что не могла думать ни о чем другом, кроме сна.
В полудреме она шла на женскую половину, тупо переставляя ноги, в полудреме стояла пред своими будущими товарками, в полудреме опустилась на указанное ей одной из наложниц место…
* * *
Утром ее кто-то встряхнул за плечо.
– Нянька, отстань, – пробормотала Шакира, но в ответ раздался дружный смех.
Она вскочила. Подталкивая друг друга локтями и весело смеясь, ее обступили девушки гарема. Шакиру бесцеремонно рассматривали и обсуждали вслух:
– Новенькая…
– Какая бледная!
– А ты сама-то какая была, вся зеленая от страха!
– Ну-у-у, господин таких не любит! И тощая…
– Ты толстая и поэтому считаешь, что только такие по вкусу господину!
– Он сам мне сказал!
– Врешь! Когда это он тебе сказал? Ты и была-то у него всего пару раз!
– А вот и нет!
– А вот и да! Глупая жирная курица!
Ссорились высокая рыжеволосая красавица с серыми, замечательно блестящими глазами и среднего роста толстушка с невыразительным взглядом, но красивым чувственным ртом. К их ссоре отнеслись как к само собой разумеющемуся, стихли на минуту и снова обернулись к Шакире. К ней подсела (и видимо, она же и разбудила) кареглазая девушка, решительная и с любопытством во взгляде:
– Меня зовут Гюльнара. Рыжеволосая – Тина, толстушка – Биби. Ее все так зовут. А главная у нас – вот она, Сулейма, ее господин больше всех любит. Ее надо слушаться. А вон та – Аиша.
Шакире благосклонно кивнула статная Сулейма и дружелюбно помахала из угла худенькая и невысокая, как и сама Шакира, Аиша.
– А остальных господин, скорее всего, скоро продаст, – небрежно, как о чем-то вполне заурядном, сообщила Гюльнара.
Кто-то захныкал. Сулейма шикнула – все стихли.
– Расскажи о себе.
– Меня зовут Шакира. Наш караван… – Она запнулась и готова была разрыдаться, но вспомнила, что главный евнух запретил плакать, и испуганно оглянулась на девушек, имен которых ей даже не назвали.
– Ага. Все ясно: ты – добыча самого господина, и он не покупал тебя. Значит, и тебя, скорее всего, продадут. После первой же ночи. – Гюльнара была до умопомрачения безжалостна.
Шакира понуро отвернулась, и ее оставили в покое. Подошла Аиша и тронула за плечо:
– Не слушай ее: здесь никто ни в чем не уверен, поэтому болтают много, чтобы не бояться и не ревновать.
Шакира обернулась. Если бы не очевидная молодость Аиши, можно было бы подумать, что говорит умудренная годами и жизненным опытом женщина. Аиша погладила ее по плечу:
– Можно сказать, что тебя взяли из отцовских рук?
Шакира кивнула, глотая слезы, а новая подружка продолжила:
– Мужчины все время воюют. Они любят воевать. Наш господин тоже любит. Очень! А женщины часто становятся просто их добычей. Это наш удел!
И, склонясь к самому уху Шакиры, предназначая явно для нее одной, тихо произнесла:
– Запомни для начала одно: здесь все врут! Врут друг другу, чтобы скрыть истинное свое место в очах господина. Врут главному евнуху, думая ввести его в заблуждение и подкупить. Врут и самому господину, выказывая ему чувства, которых нет, чтобы не продал.
– Господина никто не любит?
Аиша помолчала, раздумывая, потом заговорила еще тише:
– Это не обсуждается. Многое не обсуждается. Ты привык нешь или – пропадешь. Лучше привыкни: ты мне понравилась.
Она отошла от Шакиры, оставив на ее постели маленький трогательный дар – кисть винограда.
* * *
Потянулись странные однообразные дни… У господина был роскошный дом с тенистым двором, ухоженными цветниками и мраморным бассейном-фонтаном, наполненным игривыми рыбками, а еще – сад с немыслимым количеством цветущих насаждений и беседками, увитыми плющом и виноградом.
Девушки проводили время в безделье: гуляли, играли, развлекали себя как могли – музыкой, песнями. Ходили в баню, болтали, рассказывали друг другу разные небылицы. Частенько ссорились – тогда, словно джинны из-под земли, появлялись два глухих евнуха и выискивали взглядом зачинщицу. На время это помогало.
Нередко приходил Хафиз, обходил и осматривал всех – бесцеремонно, бесстрастно и деловито. Девушки, видно, ко всему привыкли и даже пробовали тормошить евнухов, отпуская весьма вольные шутки. Но с глухими такая смелость не дорого стоила и ничем не кончалась. С Хафизом же не смел шутить никто.
Молча и настороженно подчинялись его осмотру, робко отвечали на задаваемые им вопросы: о здоровье, настроении, снах, желаниях…
– Тина, говорят, ты стонешь во сне?
– Нет-нет, господин Хафиз! Я, наверное, просто…
– Ясно, – он редко слушал до конца их объяснения, – не болтай! Твои лунные дни, Аиша, были обычными? Ты не болела?
– Я не болела, господин Хафиз.
– Угу. Теперь ты, Биби. Ты слишком много ешь. Нам не жалко еды – господин богат. Но твоя внешность меняется день ото дня, а ведь мы тебя не откармливаем к празднику.
Началось общее оживление и хихиканье. Но Хафиз обвел всех взглядом, и девушки испуганно затихли.
– Сулейма, ты, как всегда, безупречна. Мы довольны тобой.
Боялись и вопросов Хафиза, и его недовольства, и, еще больше, его молчания! Если главный евнух перестал кем-то интересоваться – это недобрый знак: господин потерял интерес к наложнице.
И что же в заключение? Все ждали каждый раз – кого назовет Хафиз, чье имя прозвучит как награда. Ложе господина – этой награды ждали все: все хотели заручиться поддержкой судьбы – благосклонностью хозяина! – хотя бы еще на какое-то время!
– Сегодня ночью должна быть готова… – Сулейма подалась вперед, Гюльнара побледнела, Тина отвернулась, взволнованно блестя глазами… – Будь готова (Хафиз тянул, будто наслаждаясь их тревожным ожиданием) ты, Аиша.
Общий выдох!.. Хафиз ушел. Все отвернулись от Аиши, деланно-оживленно болтая.
Шакира пока мало что понимала. Не понимала ни этого ажиотажа по поводу выбора господина, ни отрицательных чувств женщин друг к другу, ни того, как она должна себя вести. Кроме прочего, не понимала, почему ее держат здесь, но вот прошел уже месяц или больше, а она даже и не видела господина.
Две мысли, одна изнурительнее другой, донимали Шакиру. С одной стороны, она до смерти боялась, как и все, оказаться на невольничьем рынке, но с другой стороны – не менее ужасно было даже представить себе, как ее тела коснутся руки противного чужого человека. «Старый козел!!!» – в эту минуту от омерзения она готова была разрыдаться, но вспоминала ледяной взгляд главного евнуха и брала себя в руки.
* * *
Главный евнух подошел к ней неожиданно. Шакира вышла гулять, как это часто бывало, раньше всех. И на этот раз оказалась одна во дворике, когда Хафиз и два стражника возникли перед ней. Засосало под ложечкой.
– Пройдем в сад, Шакира, мне нужно подготовить тебя.
Трясущиеся ноги, как это было ни удивительно, все же вели ее за Хафизом. Он прошел к дальней беседке, усадил в подушки перед собой и начал:
– Я наблюдаю за тобой, Шакира, все это время. Хорошо, что ты перестала плакать, хорошо, что поправилась, и щеки твои стали розовыми. У тебя приятный вид. Хорошо.
Он огладил бороду, помолчал.
– Почему ты ни с кем не общаешься? Почему много молчишь?
Шакира пожала плечами:
– У меня был отец и…
Он сразу же перебил:
– Об этом больше никому никогда не говори! Чем скорее ты забудешь прошлое, тем будет лучше. Теперь я – твой отец. Да и твоя мать, если хочешь. Вся твоя жизнь отныне – перед моими глазами. Жизнь! Ты поняла? А может статься – и смерть!
– Я поняла, господин Хафиз!
– Можешь называть меня просто Хафиз. Теперь расскажи, чем ты можешь порадовать господина, кроме своего внешнего вида. Что ты умеешь? Чему тебя учили? Ведь тебя же учили, как я догадываюсь.
– Учили, – прошептала она. Слезы были близко, но тут она разозлилась, и они сразу пересохли. – Да, учили! Я знаю письмо, читаю, рисую, умею играть на лютне. Моим голосом наслаждались мой отец и мой жених. Кому теперь это нужно?! Мне доверят переписывать ученые тексты?! У меня красивый почерк!
– Это я запомню, а будешь дерзить, я отлуплю тебя, – совершенно спокойно заметил Хафиз. Он не сердился, как ни странно, а смотрел на нее со странной смесью любопытства и насмешливости. – Как же ты, такая ученая, попалась нам в руки?
– А что я, такая ученая, могла сделать? Залезть на пальму? Ускакать от вас на верблюде? Зарыться в песок?
Хафиз весело рассмеялся:
– Норовистая кобылка! Необъезженная норовистая кобылка! Итак, ты поешь и играешь на лютне?
– Да, госп… Хафиз.
– Танцуешь?
– Нет.
– Ладно. Значит, лютня?
Он щелкнул пальцами – один из стражников, на лету схватывая его приказания, мгновенно принес инструмент. Лютня была хороша: блестящая, с серебряными струнами. Шакира нерешительно тронула струны – они послушно отозвались нежным звоном.
– Пой, – приказал Хафиз.
Ничего не поделаешь – надо было петь. Ее голос немного дрожал, но, в общем, песня получилась. Главный евнух похвалил и добавил:
– Остальное пока забудь, не нужно. Не помешало бы немного стихов: господин любит поэзию. Так вот – сегодня вечером будешь играть перед гостями.
Он дал несколько наставлений: как ей следует держаться перед гостями, чем можно будет угоститься, если предложат, и когда, по знаку главного евнуха, уйти. Она старалась запомнить.
День прошел в каком-то мареве. От волнения перед вечерним событием у Шакиры разболелся живот, и это, кажется, не прошло мимо внимания гарема. Аиша сказала ей, как всегда, на ухо:
– По тебе видно, что ты идешь сегодня к господину. Это надо научиться скрывать. И что ты так переживаешь?
– Я должна сегодня играть перед гостями на лютне, больше ничего.
– А к жене господина тебя уже водили?
– Не-е-ет, – протянула Шакира удивленно, – я даже не знала, что он женат.
– Он женат, и у него есть сын, которому уже лет шестнадцать. Его зовут Хасан. Такой красивый юноша… – Аиша плеснула взглядом. – Но это неважно. Главное, если ты не была у госпожи, значит, и к господину на ложе тебе сегодня не попасть.
– Я и не тороплюсь, – буркнула Шакира.
– Глупая ты. Все равно этого не избежать. А он не лучше и не хуже других. Да и нас он не обижает: подарки, развлечения и все такое. Смирись. Здесь лучше, чем на невольничий рынок попасть… – Аиша вздохнула и мечтательно добавила: – Мне рассказывали, что одной своей наложнице он купил дом, а она скопила много-много его подарков и могла жить вполне самостоятельно… Врут, наверное. А почему ты ничего не спрашиваешь про господина?
– А чего спрашивать, если все равно правды не узнаешь?
– Да-а, а все равно спрашивают…
– А я не буду! Впрочем, есть вопрос. Я заметила, что, уйдя к нему с вечера, вы все же возвращаетесь в покои гарема.
– А-а, это просто: господин не оставляет у себя на ночь никого и никогда – не любит. Только для…
– Я поняла, поняла. Ничего больше не говори! – Шакира зажала уши.
Аиша махнула на нее рукой и хотела отойти. Но тут подскочила Гюльнара. Она стала толкать Шакиру и со смехом кричать ей в лицо:
– Хочешь я расскажу тебе, сестренка, как господин нас ласкает и как мы его ласкаем? А вдруг тебе понравится? Откуда ты знаешь? Вдруг понравится?!
Она тормошила Шакиру как обезумевшая, а Аиша и остальные смотрели, пока великодушно не вмешалась Сулейма:
– Хватит. Мы сами все поймем. Да и не все ли равно – понравится ей или нет? Важнее, понравится ли она господину?
* * *
К вечеру ее нарядили, украсили браслетами, насурьмили брови… Шакира думала, что отведут сразу на мужскую половину, но Хафиз по каким-то замысловатым галереям отвел ее в богатую пристройку. Объяснил:
– Здесь порядок такой: на всех наложниц, перед тем как им предстать перед очами господина, обращает свой взор его супруга, достойнейшая госпожа Маджинум. Она должна знать в лицо всех наложниц «Жемчужины Багдада» – гарема нашего господина. Если она не сочтет тебя достойной украсить гарем своего супруга…
– Меня продадут на невольничьем рынке, – устало-обреченно закончила за него Шакира.
– Правильно! – и Хафиз втолкнул ее в двери роскошных покоев…
У госпожи Маджинум, невероятно красивой женщины средних лет, было очень бледное лицо и несколько печальный взгляд. Казалось, ей сильно нездоровится. В полумраке покоев играла музыка: две музыкантши развлекали госпожу. Облокотясь на подушки дивана, госпожа Маджинум разглядывала Шакиру из-под полуприкрытых ресниц. Хлопнула в ладоши – музыка смолкла.
– Конечно, это не красотка Сулейма, – проговорила она, обращаясь к Хафизу, – но взгляд живой и милая улыбка… – И тихо добавила: – Совсем еще девочка. Она девственна, Хафиз? Значит, ей позволительно иметь детей, если наш супруг того захочет. Подойди ко мне, девушка, и присядь рядом.
Шакира приблизилась и опустилась к ногам госпожи.
– Важно, чтобы ты знала следующее, ведь ты не была еще с мужчиной…
Еще несколько мучительных наставлений – и опять Хафиз ведет ее по длинным галереям.
Шакира потеряла счет времени. Что сейчас – вечер или уже ночь? Где-то по пути через бесконечные анфилады комнат ей сунули в руки лютню, и Шакира стала думать о том, что надо было бы сосредоточиться и вспомнить лучшие песни, какие она знала. Это ее немного взбодрило.
Хафиз шел по галерее, не оглядываясь. На ходу он повторял ей все последние наставления, чтобы она ничего не забыла и не смела отступать от них ни на йоту.
– Я все поняла, Хафиз, – произнесла она.
Хафиз презрительно усмехнулся:
– Она поняла! Посмотрите на нее! – Он оглянулся и взглянул на Шакиру с нескрываемым отвращением. – Я слишком хорошо изучил вас, женщин: сначала вы говорите, что все понятно, а потом начинается обычное лживое представление!
Она навострила уши и льстиво произнесла:
– Какое представление, Хафиз?
– Для начала – слезы! О, это непременно! Как же без слез?!
Шакира загнула палец: «Не плакать».
– Затем, конечно, начинается выпрашивание подарков!
Она загнула второй палец: «Никогда ничего не просить».
– А под конец, когда вы ему уже изрядно надоедите, вы начинаете навязывать себя господину и мстить друг другу! Впрочем, порядок ваших действий может быть и иным, но содержание никогда не меняется!
Загнут третий палец: «Не навязываться». Она показала три сложенных пальца главному евнуху:
– Я все запомнила, Хафиз!
Он остановился и стал с удивлением разглядывать ее, будто увидел впервые, потом усмехнулся:
– Да-да, ты не так глупа, птичка. К тому же, как я и предполагал, ты захочешь показать характер. Но в этом гадюшнике твоя главная задача – выжить. И не просто выжить, а остаться в гареме приближенных. И поэтому – ты испортишься. Как все.
Он снова быстро шел, не оглядываясь.
– Ты называешь гадюшником «Жемчужину Багдада» – гарем нашего луноликого господина?! – спросила Шакира с ехидным ужасом, добавив про себя неизменное: «Этого старого козла!»
Хафиз остановился – она увидела, как напряглась его спина и вздулась на шее синяя жила. Он не сказал ничего и снова тронулся вдоль галереи.
– Хафиз! – Она искренне сожалела, что задела его, и, догнав, тронула за рукав: – Хафиз, прости меня! Я сказала дерзость и глупость. Я напрасно так сказала и жалею об этом!
Он обернулся и взглянул ей прямо в лицо:
– Вижу, что сожалеешь, и прощаю тебя. Ты не глупа и не зла, птичка, но слишком порывиста. И если не научишься обуздывать себя, тебе не протянуть здесь долго. Посмотрим, посмотрим… А гадюшником я называю сплетение ваших ничтожных женских натур, до которых господину нет дела: его интересуют ваши тела. Мне же нет дела ни до того, ни до другого. Но вы все – его собственность, имущество, за сохранность которого я отвечаю перед ним.
Наконец они остановились перед дверями приемного зала. Из-за дверей слышался шум беседы, смех, возгласы. Стража распахнула перед ними створки – огромный, роскошно украшенный зал надвинулся, обрушился на Шакиру всеми своими звуками и красками, и ее сознание несколько затуманилось от страха и смущения.
В зале на богато устланных диванах, среди подушек, вкруг весело журчащего фонтана, угощаясь и оживленно беседуя, сидело множество гостей. Все обернулись на вошедшего с девушкой Хафиза.
– Приветствую вас, о мои достойные и сиятельные господа! – громко и внятно произнес главный евнух. – Вот та, которую я обещал для услаждения вашего драгоценного слуха.
И, склонив голову к уху Шакиры, едва слышно, почти ласково добавил, не переставая улыбаться гостям:
– Если ты посмеешь упасть в обморок, моя юная ученая госпожа, я удушу тебя собственным шнурком!
Как ни странно, его слова не только не обескуражили Шакиру, а напротив, придали ей уверенности. Ее губы под полупрозрачной кисеей, прикрывающей нижнюю часть лица, еще слегка прыгали от волнения, но она взяла себя в руки и даже улыбнулась. Гости тоже улыбались и разглядывали ее с вниманием торговцев, оценивающих живой товар.
Шакира сыграла и спела одну песню, за ней другую, третью… Гости одобрительно цокали языками, иногда хлопали в такт музыке в ладоши. Через какое-то время и зал, и люди уже плыли перед глазами Шакиры, все слилось в хаотичный разноцветный поток. Звуки наполняли голову назойливым невнятным гулом, из которого доносилось по временам понятное:
– …хорошенькая и красиво поет.
– Ты счастливчик, Фархад!
– Если она не понравится тебе, Фархад, продай ее мне!
– Или мне: я дам тебе за нее хорошего скакуна!
– Когда она ему надоест, он кому-нибудь ее подарит! Он щедр, наш Фархад!..
После пятой или шестой песни ей предложили шербета, и она с вежливым видом и скромной улыбкой, как ее учил Хафиз, подошла и приняла чашу у весьма полного господина в чалме, украшенной драгоценными камнями.
Шакира осмелилась скользнуть взглядом по гостям и попыталась определить, кто из них ее хозяин. Не получалось: и этот стар и богат, и тот – немолод и дорого одет, а этот похож на первых двоих, хотя и несколько моложе. Вялые сытые взгляды, расслабленные довольные голоса, неторопливые речи. У нее слегка кружилась голова – от шербета и от усталости. Почему Хафиз сразу не указал ей на господина? Шакира не стала тратить времени на поиски хозяина: эта задача была ей, кажется, сейчас не по силам. Вот только небольшая родинка у правого глаза одного из гостей – где она ее видела?! Так это же командир того самого отряда, который… Она вдруг страшно заволновалась. Но Хафиз слегка стукнул посохом об пол: надо было продолжать, а ей так хотелось разглядеть этого человека, запомнить его и понять, как часто он здесь появляется. Кто знает, может быть, когда-нибудь ей удастся отомстить! Господина она еще узнает, но и этого человека не пропустит. Нет, не пропустит! Сейчас командир сидит слишком далеко, и у нее не хватит ни сил, ни смелости обойти гостей, чтобы приблизиться и как следует разглядеть его.
Хафиз, видимо, получил какой-то знак от хозяина, потому что подошел, прервал ее и вывел за дверь.
Опять коридоры и галереи. В тишине – только звук их шагов и стук посоха главного евнуха.
– Хафиз, – окликнула она его слабо.
– М-м-м?
– Скажи мне и прости, что я спрашиваю, я понравилась господину?
– Да.
И опять – безразличное ледяное молчание. Еще одни тяжелые двери – еще одни покои. Они на мужской половине или уже на женской?
– Жди здесь.
* * *
Тишина. Светильники позволяют разглядеть устланное дорогим шелковым покрывалом ложе, ковры на стенах и на полу, кальян в углу возле дивана и сброшенный с дивана валик. От легкого дуновения ветерка, свободно влетающего через окна в покои, колышутся тончайшие ткани балдахина над постелью… Колышутся и тени на стене…
Слипаются глаза. Больше нет сил ждать. Все внутри натянуто, как тетива лука. «Еще немного – и я закричу», – подумала Шакира.
Как вдруг начали перекликаться стражники, и их голоса едва не повергли ее в обморок.
– Господин идет! Дорогу господину Фархаду!
Хлопанье дверей неумолимо приближало появление хозяина. Стук каблуков его сапог – как слова приговора. Она медленно повернулась лицом к двери… медленно подняла глаза… Время остановилось.
Вошел командир. «А где же старый…?» И тут же до нее дошло! Командир, как она его называла, – это и есть ее хозяин, господин Фархад аль-Джали ибн… ибн… как его там?!
Стража закрыла за его спиной двери. Он прошел мимо Шакиры, не глядя, попутно отшвырнув ногой диванный валик. Отстегнув от пояса, отбросил в сторону кинжал и небрежно уселся, широко раскинув руки по спинке дивана. Шакира повернулась вслед его энергичному шествию, как поворачивается цветок вслед солнцу. Но с места не сошла. Некоторое время он ее разглядывал, затем откинул голову назад, на подголовник, глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Шакира не слышала его дыхания и не могла определить, уснул он или просто решил немного передохнуть. Но она подумала, что сейчас – самое время его хорошенько разглядеть. Внимательный взгляд на господина привел ее в полнейшее замешательство: «О, Аллах! Да он красив, как дьявол! Или как ангел?! Или – как Йусуф Прекрасный?!» Бродячие рассказчики на стоянках каравана повествовали умело и цветисто, а древнее предание о Йусуфе и его коварных жестокосердных братьях было особенно трогательным. И вот, перед ней мужчина, первый же взгляд на которого оживил в памяти рассказ, услышанный некогда у костра…
