Текст книги "Кастанеда, Магическое путешествие с Карлосом"

Автор книги: Маргарет Кастанеда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Карлос рассказывал мне о том, как служил в армии, был ранен, и с тех пор у него остался шрам в нижней части живота и паху. Это якобы было настолько серьезное ранение, что пока он находился на краю смерти, его череп буквально раскалывали разные экзистенциальные вопросы. Именно тогда он и стал таким серьезным. По его словам, он служил в разведывательном подразделении в Испании или Корее, или где-то еще.

– Было темно, когда пришли враги, – рассказывал он, – и я уже спал.

Далее из его рассказа следовало, что он проснулся от криков своих однополчан. К тому времени, когда он понял, что произошло, все бойцы его отделения или спаслись бегством, или были убиты. В лагере оставался только он. Каким-то чудом враги его не нашли. Карлос присел на койке, всматриваясь в темноту и чутко прислушиваясь к малейшему звуку. Долгое время ничего не происходило, а затем он увидел смутные очертания врагов, которые шли – он звал это абсолютно точно, – чтобы убить его. Их было примерно полдюжины, и они набросились на него, сбросили на землю, связали лодыжки и подвесили на дерево вниз головой. Кровь прилила к мозгу и его охватила паника. Он почти не заметил штыка, которым его ударили в живот и который проник в пах. Хлынувшая кровь залила его грудь, плечи, волосы, а от боли помутился рассудок. Когда он очнулся, то обнаружил себя распростертым на операционном столе – над ним тихо переговаривались врачи. Они еще не знали, что Карлос пришел в сознание и слышит их разговор, поэтому не скрываясь объявили, что ему не выжить.

Карлос рассказывал, что в какой-то момент он решил следующее: если ему все-таки удастся выжить, то он непременно станет другим человеком. Как только он получит эту возможность, то станет дорожить каждой минутой. Все, что он понял в тот необыкновенный момент, было необычайно важно.

Рассказывая, Карлос наклонился ко мне, и лицо его стало очень печальным. После этого, продолжая он, его отношение к жизни полностью изменилось. Он поклялся, что сколько бы времени ему ни было отпущено, он будет дорожить каждой минутой. Смерть может наступить в любой момент, поэтому надо жить, не забывая об этом ни на секунду. Второй раз Карлос упомянул о службе в армии, когда мы обсуждали проблему покупки дома и он заявил, что может обратиться за ссудой для ветеранов. И хотя мы не стали обращаться за этой ссудой, я сразу ему поверила, тем более что он держался очень скромно и даже сам стригся перед зеркалом. За исключением того случая, когда Карлос случайно отхватил себе прядь волос на затылке – после этого ему какое-то время даже пришлось носить повязку, – он стриг себя очень искусно. Кроме того, он умел перешивать и латать свою одежду. Порой он рассказывал, что научился этому в армии, порой – в таборе итальянских цыган. В архивах Министерства обороны нет никаких документов, подтверждающих службу Карлоса в армии.

На самом деле после приезда в Америку Карлос слонялся по Калифорнии искал возможность подработать, совершенствовал свой английский и пытался скопить денег, чтобы поступить в колледж. Время от времени он писал домой. Лусия все еще хранит эти письма, в которых он рассказывает о своей мнимой службе в армии и о том, как вынужден был оставить службу то ли после легкого ранения, то ли после "нервного шока".

Рассказывая все эти истории, Карлос как бы создавал себе более впечатляющую биографию. Это как если бы молодой, неуверенный в себе человек пытался выглядеть как можно более респектабельным и, в процессе этого, постепенно избавлялся от своего настоящего прошлого.

Но нельзя сказать, что абсолютно все было неправдой. Карлос описывал мне свою любовь к матери, свое желание стать скульптором, свою двойственную натуру. Но к этим искренним излияниям добавлялись выдуманные истории, вроде его мнимой службы в армии. Рассказывая подобные истории, Карлос постепенно начал испытывать пьянящее чувство свободы и непринужденности. И он действительно освобождался, напуская туману в свое прошлое. В данном случае он походил на автора, придумывающего себе персонаж, которым, в сущности, был он сам.

8

Однажды вечером – дело было в сентябре 1957 года, когда мы с Карлосом пили китайский чай, – я попыталась сделать из него сторонника Невилла. Ранее на этой неделе, во время одной из своих регулярных лекций, проходивших в Уилшир-Ибел-театре, Невилл обсуждал одну из своих любимейших проблем принцип Я ЕСМЬ. Он выводил его из Библии, где эти слова обозначают сущность человеческой натуры, хотя, скорее всего, они берут свое начало в вавилонском культе воды или даже в первобытных снах неандертальцев. Согласно Невиллу, эта фундаментальнейшая идея является продуктом древнего ствола мозга. Я ЕСМЫ Бог в Человеке...

– Это похоже на христианскую "душу", – говорила я Карлосу, – или на индусский "Атман". Это – своего рода безымянное присутствие в каждом из нас, – здесь я вспомнила одну из многочисленных мистических книг Невилла, выпущенную его собственным издательством, расположенным на Южной Ла-Бри-авеню. Понять человека – это не значит определить, богат он или беден, силен или слаб, грек или иудей, свободный или скованный, мужчина или женщина. Все эти представления ограничивают человека и держат его в плену.

Карлос вежливо заметил, что он все понял и все это очень интересно. И это был подлинный интерес. Карлос с самого начала интуитивно воспринимал рассуждения о самости как равнозначные рассуждениям о том, что существует нечто большее, чем опыт прожитых лет, стран и профессий, социальных ролей и всевозможных границ и запретов, что всем этим отнюдь не ограничивается содержание личности. В некоторые из высказанных Невиллом идей Карлос уже давно и твердо верил. Он все еще хранил у себя тот экземпляр "Поиска", который я когда-то дала ему во время нашей второй встречи. Прочитав эту книгу, он не очень-то хорошо понял, что скрывается за малопонятным философским жаргоном Невилла. Но я могла ему это объяснить. У меня была способность выделить в любой книге несколько самых существенных пассажей, которые были бы ему понятны. Постепенно в Карлосе проснулся умеренный интерес к мистике и загадочным феноменам психики.

Тем не менее он пока не испытывал особой симпатии к людям, подобным Невиллу, которые, по всей видимости, представляли собой одну из разновидностей тех философствующих мистиков, что в изобилии водились в Лагуна-Бич и тому подобных местах. Карлос немало размышлял по поводу книг, дорогостоящих лекций и телевизионных шоу Невилла. Все книжные магазины были завалены книгами Годдарда, соседствуя там с книгами Дж. Б. Раина по парапсихологии. Впрочем, в 1957 году интерес к Раину заметно упал. Он пользовался большим успехом в 30-х, но двадцать лет критики со стороны ученых и журналистов вроде X. Л. Менкена основательно подорвали позиции его Общества психических исследований, а его лекции в Дюкском университете все больше напоминали пародию на самого себя. И хотя дела у самого Раина шли неважно, его конкуренты процветали. По всей стране прокатилась новая волна интереса к оккультизму, экстрасенсорному восприятию, летающим тарелкам и научно-фантастическим фильмам Джона Агара. Таким образом, мои разговоры о Я ЕСМЬ вкупе с разговорами о стаях НЛО, летающих над Канзасом, и тому подобных вещах, пробудили в Карлосе желание испытать себя на поприще паранормальных психических явлений.

Он изготовил колоду карт с пятью символами: кругом, квадратом, крестом, звездочкой и волной. Месяцами мы проверяли экстрасенсорные способности друг друга, пытаясь угадать значение этих карт, не смотря на их лицевую сторону. Больше всего для этих занятий подходил кофейный столик в моей гостиной. Карлос несколько стеснялся подобных занятий, а потому очень неохотно соглашался на присутствие посторонних. Мы испробовали несколько вариантов, но чаще всего использовали следующий: Карлос выкладывал карты рубашками вверх на стол перед собой, а затем давал мне указание по очереди мысленно представлять каждый из пяти символов. Я высказывала предположения, где находится карта с тем или иным символом, после чего он записывал мои варианты в блокнот и проверял. Затем мы менялись ролями – и теперь уже я записывала и проверяла варианты Карлоса.

С самого начала он попытался придать нашим занятиям солидную научную основу, сохраняя все записи и анализируя полученную статистику – именно так поступал и Раин. Карлос хотел постоянно придерживаться этой методики, хотя уже тогда начал испытывать смешанные чувства по поводу ограниченности общепринятых научных методик, применяемых в такого рода испытаниях. Однако пока он испытывал необходимость сохранять научную респектабельность, хотя сами ученые считали все эти опыты по ЭСП вздором. Но, в конце концов, новые идеи всегда наталкивались на ожесточенное сопротивление со стороны представителей традиционной науки и обывателей. Кто как не они презрительно воротили свои носы от Галилея? Нельзя сказать, что Карлос был убежденным сторонником "летающих тарелок" или чего-то подобного, однако ему искренне хотелось выглянуть за границы общепринятого знания. Итак, мы месяцами упражнялись с этими картами, пытаясь выяснить, существует ли ЭСП на самом деле. Однако единственное, что удалось обнаружить Карлосу благодаря анализу нашей статистики, так это то, что если кто и обладал экстрасенсорными способностями, то это были явно не мы.

Хотя мы много времени проводили вместе, я подозревала, что он встречается и с другими девушками. Карлос не был красив в классическом смысле этого слова, но зато он обладал исключительным обаянием, которое особенно проявлялось в его общении с женщинами. Он был способен самым внимательным и заинтересованным образом слушать женскую болтовню. У него появился очаровательный жаргон и обезоруживающий стиль общения. В больших компаниях он держался замкнуто, но зато в дружеском кругу раскрывался полностью. Возвращаясь в свою квартиру, он иногда всю дорогу рассуждал с сильным испанским акцентом о своих скульптурах, оккультизме или о других, интересующих меня темах. Мы ходили в кино, на выставки и поэтические вечера, в гости к друзьям.

Однажды вечером, выйдя из кино, мы решили зайти поужинать в пиццерию неподалеку от студенческого городка ЛАОК. Карлос рассказал, что одна из его однокурсниц следует за ним повсюду. Это была высокая блондинка, которую он едва знал. По какой-то причине ей захотелось сделать ему рождественский подарок. Я посоветовала ему не брать ее подарок, и он со мной согласился. Потом оказалось, что он выдумал всю эту историю лишь для того, чтобы вызвать во мне ревность. Надо признать, что ему это полностью удалось – одно время мне даже хотелось зайти к нему в класс во время занятий, чтобы посмотреть на эту мифическую блондинку, которую Карлос расписал мне во всех подробностях медного цвета глаза, длинные, до плеч, волосы и коронка на одном из передних зубов. Если бы я все-таки решилась, мне было бы непросто найти девушку, подходящую под это описание, и он это прекрасно знал. Позднее он рассказал мне о том, что она отчислилась из колледжа и куда-то уехала.

Карлос на полном серьезе уверял меня, что эта эфемерная блондинка существовала во плоти, а не только в его воображении. Спустя несколько недель, когда мы ехали по бульвару Голливуд в его бело-голубом "шевроле" 1954 года выпуска, Карлос внезапно свернул поближе к пешеходной части.

– Там, – сказал он, тыкая пальцем в воздух, – вон та девушка, о которой я тебе рассказывал. Помнишь, я говорил, что она хотела сделать мне подарок?

– Где? Где она? – я завертелась на сиденье. По улице прогуливалась целая толпа, в которой можно было насчитать не менее дюжины молодых блондинок. -Я ее не вижу, где она?

Я хотела, чтобы он развернулся и снова проехал мимо того места, но Карлос не стал этого делать. Повисло долгое молчание. Я прервала его первой, поинтересовавшись именем этой девушки.

– Сью, – ответил Карлос, секунду подумав. – Сью Чайлдресс.

На это я заметила, что Чайлдресс – это девичья фамилия моей матери, и Карлос это знал. Не родственницы ли мы с этой девушкой? Карлос улыбнулся, кивнул, и мы продолжили путь по бульвару, усаженному калифорнийскими пальмами. Долгое время ни один из нас не сказал ни слова.

Лишь в марте 1957 я снова вспомнила об этом эпизоде. Тогда я уже работала в аудио-видеоотделе корпорации "Пасифик Белл". Просматривая список телефонных абонентов города, я вдруг решила поискать неуловимую Сью Чайлдресс. И, действительно, в самой последней телефонной книге мне удалось найти такого абонента. Весь оставшийся день я звонила по этому номеру. Наконец, уже в половине десятого вечера, некая Сью Чайлдресс подняла трубку.

– Недавно я была на вечеринке, – начала я, – и встретила там молодого писателя из Южной Америки. Он рассказал мне о девушке по имени Сью Чайлдресс... -я продолжала рассказывать о мифической вечеринке и о том, что девичья фамилия моей матери была именно Чайлдресс.

Сью была явно озадачена. Она сказала, что у нее нет знакомых из Южной Америки, она не училась в декабре этого года в ЛАОК и никогда не слышала ни о каком бразильском писателе. Зато она была блондинкой и писательницей! Этого мне показалось вполне достаточно, и тем же вечером я поделилась своим открытием с Карлосом.

Он оказался до такой степени застигнут врасплох, что даже пролил бокал своего любимого вина "Матеус". Его растерянность лишь усилила мои подозрения, и, в конце концов, он вынужден был пойти на откровенность, лишь бы успокоить мою ревность.

– Да не существует никакой Сью Чайлдресс, – заявил он, – я просто выдумал это имя.

И, уставившись на меня своими карими глазами, принялся рассказывать о том, что Сью звали его мать, а фамилия Чайлдресс пришла ему на ум из-за моей матери – именно так и получилось это имя.

– Я всего лишь пошутил, – продолжал уверять Карлос, – и был уверен, что ты поняла мою шутку.

Но я решительно продолжала придерживаться собственной версии, заявляя, что они наверняка договорились встретиться завтра во время ленча.

Карлос на секунду зажмурился, а затем насмешливо посмотрел на меня и улыбнулся.

– Да, ты – это что-то! Ты сама выдумала Сью Чайлдресс, а теперь собираешься реализовать свой замысел и, возможно, найдешь его замечательным.

Однако у меня отнюдь не было уверенности, что все это так уж замечательно. Все, что я сделала, – это открыла телефонную книгу и нашла там знакомое имя. Неужели это всего лишь совпадение? Или же он говорил мне чистую правду?

Я что-то начала бормотать, но Карлос не хотел ничего слушать. Он стоял посреди комнаты и конечности его словно оцепенели – так бывало, когда он находился в состоянии сильного возбуждения. Сведя глаза у переносицы, он вдруг все понял. Я сама создала эту Сью Чайлдресс, точнее сказать, упорядочила факты столь радикальным образом, что позволила ей воплотиться в жизнь. Причем я сделала это благодаря своему проклятому упорству и непреклонной решимости воплощать те или иные явления в жизнь. Карлос знал, что Сью Чайлдресс была целиком его выдумкой, но я в этом сомневалась, и это сомнение позволило мне воспользоваться его приблизительным описанием, детализировать его и, фактически, создать эту женщину. Для Карлоса это имело глубокий смысл. Он выдумал характер, рассказал мне о нем, а я, в свою очередь, вернула ему реальное человеческое существо. Разумеется, во всем этом сказывалась странная логика Карлоса, которую я просто не понимала.

Карлосу хотелось верить – полностью и беззаветно верить в то, что в данном случае он приобрел ценную находку, нечто вроде знаменитых феноменов Дж. Б. Раина. Во всем этом не было никакой инсценировки, но и никаких совпадений. Не Сью Чайлдресс поразила Карлоса, а моя железная воля и настойчивость,

Он сел на кушетку, взял в руки блокнот и стал набрасывать портрет Сью Чайлдресс.

– Она довольно высокая – примерно 5 футов 7 дюймов, блондинка с темными глазами и красивым лицом, не так ли? – и с этими словами он показал мне свой набросок.

Разглядывая Сью Чайлдресс, сидящую в неярком свете ресторана, расположенного неподалеку от офиса моей корпорации, я была ошеломлена. Она выглядела почти так же, как на рисунке Карлоса. Но когда мы с ней разговорились, она вновь заявила, что у нее нет знакомых из Южной Америки, хотя в свое время она посещала поэтический курс в ЛАОК, а теперь работает моделью, демонстрируя купальные костюмы.

Я рассказала ей обо всем. Сью покачала головой, невозмутимо улыбнулась и... я широко раскрыла глаза. Коронка на переднем зубе! Еще одна деталь, совпадающая с описанием Карлоса.

Когда Карлос встретился с ней пару дней спустя, то поклялся мне, что видит ее в первый раз. Казалось, что он сбит с толку всей этой историей, особенно тем, насколько точно эта женщина соответствовала созданному его воображением образу. Я была уверена, что они знали друг друга, но не могла в этом удостовериться.

"Когда-нибудь, – писал мне Карлос, – ты поймешь, что ты сейчас сделала. В данным момент это находится за пределами твоего понимания, но когда-нибудь ты обязательно это поймешь".

Самое важное состояло не в том, что произошло нечто необъяснимое, а в том, что Карлос в это поверил. А может, он просто хотел, чтобы у всех сложилось именно такое впечатление, – я не знала. Единственная вещь, в которой нельзя было сомневаться, состояла в том, что Карлос навязывал мне довольно мистическое объяснение ситуации, которая могла быть абсолютно мистической или абсолютно реальной.

Спустя пятнадцать лет после этого Сью, Карлос и я вернулись к обсуждению этой истории. Сью Чайлдресс, теперь уже Сью Пэрротт, заявила, что она все еще не уверена в том, как я все это сделала. Сам Карлос верил, что я была сильной женщиной, способной изменять по своему желанию установленный порядок вещей. В данном же случае я просто вознамерилась найти ту Сью Чайлдресс, которая соответствовала его описанию. Однако Сью по-прежнему сомневалась. В конце концов, это именно Карлос выдумал имя и описал внешность его обладательницы. Возможно, что он где-то видел ее раньше например, в 1956 году, в том же студенческом городке ЛАОК, когда она посещала поэтические курсы. Возможно, что они даже были однокурсниками, хотя сама она его не помнила. У этой истории могло быть несколько объяснений, хотя Карлос схватился за самое невероятное.

У него вообще был дар превращать нормальную, логичную ситуацию в глубоко мистическую и таинственную, как это произошло однажды ночью, год спустя, когда он позвонил в мою квартиру, а у меня в тот момент находилась Сью, которая и подошла к телефону.

– Сьюзи, у твоей матери болит горло, – сказал он, – и ее ожидают серьезные неприятности.

Очевидно, ему хотелось произвести на нее впечатление ясновидящего, хотя у него и не было этого дара. Но он добился того, что здорово ее напугал.

– Я решила, что моя мать умирает, и на подсознательном уровне испугалась, – объясняла Сью. – Моя мать тайком покуривает, от чего у нее постоянные проблемы с горлом. Я не сразу поняла, что Карлос мог узнать об этом от меня. Моя мать жива до сих пор, по-прежнему курит в задней комнате, и все знают номер ее телефона.

Итак, после первоначального шока, все стало ясно. Я время от времени звонила миссис Чайлдресс, и Карлос знал об этом. Он мог случайно набрать ее номер, поговорить с ней, услышать ее прокуренный голос, а затем позвонить Сью и сделать свое зловещее предостережение. При этом он знал, что в тот момент она находилась у меня дома.

Складывалось впечатление, что он пытался произвести на девушек впечатление своими психическими способностями или чем-то подобным. Вскоре после этого телефонного инцидента Сью пригласила нас с Карлосом на обед к своей матери. Но прежде, чем миссис Чайлдресс подала на стол, Карлос неожиданно исчез. Оказалось, что он вышел через заднюю дверь и убежал. Через час он вернулся и вел себя так, словно ничего не случилось. Когда его стали расспрашивать о том, где он был, Карлос уклонился от прямого ответа, попытавшись создать впечатление, что в его исчезновении не было ничего странного. Ему словно бы хотелось убедить всех в том, что в нем, за привычной манерой поведения, таится нечто загадочное.

9

Главным фактором, пробудившим в Карлосе интерес к оккультизму, стала книга Олдоса Хаксли «Врата восприятия»*, в которой автор описывал свои опыты с мескалином. Вскоре после своего выхода в свет в 1954 году эта книга стала классикой. До тех пор пока он не прочел Хаксли, Карлос относился к мистицизму и измененным состояниям сознания как к чему-то низкопробному и не заслуживающему особого доверия. Но «Врата восприятия» сыграли весьма значительную роль в формировании его нового взгляда на мир, заметно отразившись и на его интерпретации эпизода со Сью Чайлдресс. Существуют разные уровни совпадений и иные объяснения кажущихся вполне логичными событий – и Хаксли помог Карлосу понять это. (* См.: Олдос Хаксли. «Остров. Врата восприятия. Небеса и ад». – К.: «София», 1994).

Карлос прочитал эту книгу в 1956 году. "Врата восприятия" представляли собой эклектичную смесь эрудиции и уважения к "необъяснимой тайне", поэтому Карлос сразу попался на крючок. Один из всемирно известных писателей ясно и доступно излагал свои мысли, возникшие в нем после приема небольшой дозы наркотика. Хаксли не строил из себя безумного ясновидца или гуру, а оставался джентльменом, который приобрел уникальный взгляд на мир благодаря наркотическому опьянению. В этом человеке сконцентрировались те качества, которыми хотел обладать и сам Кар-лос – образованный горожанин, интеллигент, знаменитый писатель, художник редкого дарования. Его можно было назвать человеком знания в традиционном смысле слова. И его книги отнюдь не производили впечатления низкопробной мистики. Хаксли оставался надменным интеллектуалом, не развращенным обожанием толпы.

По мнению Карлоса, Хаксли удалось избежать той участи профессора, которая представлялась ему в его ночных кошмарах, – то есть бегущего за автобусом, чтобы вовремя успеть на занятия, одевающегося в твидовый костюм, вынужденного посещать все факультетские вечеринки и с умным выражением лица вести там скучные, академичные разговоры. В середине 50-х годов Хаксли впервые попробовал наркотики, а также заинтересовался религией, суевериями, первобытной магией – и сумел добиться успеха! Он наверняка имел злопыхателей, но главное состояло в том, что его наркотический опыт и выразительный рассказ о нем ярко озарили его будничную преподавательскую жизнь.

Складывалось такое впечатление, что он словно бы состоял из двух различных личностей. На одном уровне был Хаксли, носивший серый костюм, посещавший ученые семинары и читавший лекции в аудиториях; на другом уровне – загадочный мастер измененных состояний сознания, Было весьма необычно видеть его на выпускном вечере – этой чудовищно пошлой церемонии. В зале резвятся студенты и толпятся их родители, а на сцене с важным видом стоит Хаксли в своем твидовом костюме. Карлос считал его человеком, живущим одновременно в двух мирах, – а сам Карлос мечтал именно об этом!

Более того, он полагал, что Хаксли бы все понял – и старых курандеро, и историю со Сью Чайлдресс. Кому как не ему должно быть известно, что не существует никаких границ, биологических императивов, совпадений или случайностей, а есть только "необъяснимая тайна" необузданной субъективности!

10

Хаксли начал «Врата восприятия» с краткого обзора истории мескалиновых исследований. В 1886 году германский фармаколог Людвиг Левин опубликовал первое систематическое исследование странного кактуса, который в конце концов получил название Lophophora williamsii. Это был лишь один из целого семейства мескалиносодержащих кактусов, которые в течение тысячелетий служили средством для вызывания духов у индейцев Юго-Западной и Южной Америки. Позднее Хейвлок Эллис и Вейр Митчелл начали экспериментировать с собственно мескалином. Но до Хаксли все это были чисто лабораторные исследования, он же сознательно проигнорировал подобный подход. Хаксли просто принимал небольшие дозы наркотических веществ, после чего мир вокруг начинал сверкать ярчайшими красками. Обычные предметы, которые он созерцал изо дня в день, внезапно принимали угрожающие размеры, проявляя себя с совершенно неожиданной стороны. Хаксли словно бы удалось осознать, как видели мир великие художники и поэты -например, такие, как Ван-Гог или Блейк. Отсюда он сделал вывод, что именно таким видением и следует обладать.

Хаксли являлся поклонником мескалина как средства усиления параметров сознания. Он даже выдвинул тезис, согласно которому вокруг нас постоянно бушует великий феноменологический пожар, однако мы обычно не обращаем на него внимания, поскольку наш мозг, нервная система и органы чувств действуют очень избирательно. Они как бы экранируют стимулы, не требующие немедленного реагирования, воспринимая лишь те, что служат утилитарным целям вроде приготовления пищи, вождения автомобиля и тому подобных действий. В первую очередь мозг и нервная система заняты тем, что защищают нас от перегрузок и смятения, которые мог бы вызвать в нас этот самый "феноменологический пожар", несущий в себе бесполезные для повседневной жизни знания. Но мескалин прорывает этот экран и, по утверждению Хаксли, позволяет заглянуть во Все Это. Конечно же, Карлос был с этим более чем согласен. Он сам давно уже размышлял об этом. Большой Разум, Ясный Свет, необъяснимая тайна!

Задолго до этого французский философ Анри Бергсон рассуждал о некоем гипотетическом месте во времени и пространстве, где каждый способен воспринимать все, что происходит повсюду во Вселенной. Бергсону было известно, насколько чувства ограничивают восприятие, ограждая мозг от избыточной информации. Вопрос, однако, состоял в том, чтобы попытаться подтвердить все эти увлекательные теории, относящиеся к той области, в которой подтвердить что-либо труднее всего. Может быть, и правда, что все проходит через эту своеобразную воронку с предохранительным клапаном, в виде нашего мозга и нервной системы, однако это невозможно знать наверняка.

Да, эту проблему пытались решить научными способами, вроде проверки контрольных групп, но затем явился Хаксли, пославший все эти способы к чертям, открывший этот клапан и впустивший "феноменологический пожар".

Благодаря мескалину вспышки стимулов и восприятии ухитрялись достигать сознания, и Хаксли видел невиданные ранее вещи, причем не какую-нибудь ерунду вроде чьей-то давно покойной матушки, парящей над доской для бесед с духами, или переливающихся космических кораблей пришельцев и т. п. Нет, это было гармоничное созерцание мира таким, каков он есть сам по себе. Хаксли видел совершенную геометрию собственных стульев или картинных рам, то есть не созерцал каких-то запредельных предметов, а просто новыми глазами смотрел на давно привычные и знакомые. Реальность оставалась той же самой, просто она представала более глубокой, чем казалась на первый взгляд.

Карлос был настолько очарован этим человеком, что решил написать о нем курсовую работу – это было на втором курсе ЛАОК. В декабре 1957 года он попросил свою приятельницу Дженни Лейвер отпечатать его рукопись.

– Благодаря этому я впервые узнала об Олдосе Хаксли и, увлекшись его личностью, начала читать его книги, – вспоминает Дженни. Сейчас она домохозяйка и живет в Северной Каролине. – Работа Карлоса была посвящена последствиям приема пейота, то есть вызванным им галлюцинациям. Поскольку тогда еще ничего не было известно об ЛСД и тому подобных галлюциногенах, работа представляла значительный интерес. Кроме того, на меня произвела впечатление научная обоснованность исследования -это были не просто какие-то произвольные измышления.

Фактически, Хаксли регистрировал собственные ощущения и при этом постоянно наблюдался и даже интервьюировался собственными коллегами.

– В своей работе Карлос изложил множество оригинальных идей, -продолжает Дженни, -и это было замечательно. Я печатала работу по его черновику, а он заглядывал мне через плечо и постоянно добавлял что-то новое. Позднее я и сама написала курсовую о Хаксли, хотя, разумеется, не столь замечательную, как у Карлоса. Его курсовая производила сильное впечатление.

Кроме изложения идей Хаксли и Бергсона относительно Большого Разума, чему была посвящена большая часть его работы, Карлос немало внимания уделил идеям Хаксли о символических системах и языке. Согласно Хаксли, языковая традиция одновременно содержит в себе как положительные, так и отрицательные моменты. С одной стороны, она облегчает коммуникацию и сохраняет для будущих поколений исторические хроники, с другой – способствует "сужению" сознания. Слова начинают приниматься за реальные объекты, а не за то, чем они являются на самом деле, – то есть символы этих объектов. Наше восприятие вещей в основном определяется тем способом, каким мы о них говорим и пишем, а потому довольно скоро мы начинаем думать, что если нечто не поддается описанию, то оно и не может существовать. Мир общезначимых символов является очень ограниченным, и для того, чтобы сойти с наезженной колеи общепринятого восприятия, необходимы радикальные средства: религия, гипноз, наркотики или что-нибудь в этом роде.

Карлос писал обо всем: о наркотиках. Большом Разуме, предохранительном клапане, общепринятых символах, "необъяснимой тайне", о главной идее Хаксли. Кое-что из всего этого стало идеями самого Карлоса и дона Хуана, причем они во многом совпадали. К 1973 году Карлос рассуждал так:

– Пристальное всматривание в космос, как это делают мистики, подобно истязанию мертвой лошади. Перед нами так много прекрасных миров, которые мы не можем воспринимать лишь потому, что разум служит нам слишком плотным экраном. Разумеется, я выхожу "вовне" и возвращаюсь обратно. Между тем я нахожусь на важнейшем витке, совершая путешествие силы-жизни. Мое тело – это все, что я имею. Оно является утонченным инструментом сознания. Я должен использовать его как можно лучше.

Разумеется, это уже расходилось с идеями Хаксли. Прожитые годы и приобретенный опыт закалили характер Карлоса. В 70-е годы у него уже хватало собственных идей, некоторые из которых он позаимствовал у таких ученых, как Талкотт Парсонс. Именно Парсонс первым использовал термин "глосс" для обозначения единицы восприятия. Вот как, будучи студентом последнего курса, Карлос интерпретировал Парсонса:

– Прежде, чем мы скажем, что это – здание, все его части должны иметься в наличии, – говорил Карлос репортеру. – Порой бывает невозможно точно определить части здания, и, тем не менее, мы все соглашаемся в том, что оно из себя представляет, поскольку до этого изучили сам глосс "здание". Мы познаем глоссы вскоре после рождения, и они вовсе не связаны с языком. Единственные существа, которые не обладают глоссами, – это слепоглухонемые дети. Глоссы основаны на соглашении, а такие дети не могут установить никаких соглашений с внешним миром. Из-за своих физиологических особенностей они не могут быть партнерами, поскольку партнерство возможно лишь тогда, когда каждый соглашается с определенным описанием мира -взять то же здание. Однако в этом здании содержится больше, чем вы думаете.