Текст книги "Культура и мир детства"
Автор книги: Маргарет Мид
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)
В этой гористой, покрытой ущельями местности, где две точки, расположенные на расстоянии слышимости человеческого голоса, зачастую отделены друг от друга крутыми многометровыми спусками и подъемами, любой кусок ровной земли называется “хорошим местом”, а все крутые, обрывистые, каменистые места – “плохими”. Эти плохие места окружают каждую деревню. На них располагаются хлева для свиней, уборные. Здесь ставят хижины, куда удаляются женщины во время менструаций и родов. Опасная кровь этих женщин может принести вред деревне, стоящей на ровном, “хорошем” месте, ассоциирующемся с пищей. В центре деревни, а иногда и в двух ее центрах, если она несколько разбросана, находится агеху– место деревенских празднеств и церемоний. Вокруг агехустоит несколько камней, имеющих смутное отношение к предкам, названия которых – мужского рода, как и все слова, относящиеся к мужчинам*. Когда здесь зажигают костер для прорицателя, который должен обнаружить, где скрывается колдун, причинивший вред кому-нибудь, один из этих камней ставится на огонь. Но агеху– скорее “хорошее”, чем священное, место. Здесь играют и возятся дети, здесь свои первые шаги делают младенцы. Здесь мужчина или женщина делают ожерелье из зубов опоссума, здесь плетут браслеты. Иногда мужчины строят здесь маленькие шалаши из пальмовых листьев и сидят в них во время ливней. Здесь люди, у которых болит голова (об их печальном состоянии можно судить по повязке, крепко завязанной у них на лбу), гордо шествуют взад и вперед, утешая себя сочувствием окружающих. Здесь складываются кучи ямса для готовящихся пиров, выстраиваются ряды больших черных праздничных тарелок и маленьких, пестро раскрашенных глиняных чаш для превосходного белого печенья из кокосовых орехов. Искусство готовить это блюдо лишь недавно было заимствовано, и горные арапеши очень им гордятся.
*Арапеши говорят на языке, содержащем тринадцать классов существительных, или родов, каждый из которых отличается от других своим собственным набором местоименных и адъективных суффиксов и префиксов, В их языке имеется мужской род, женский род, род, относящийся к предметам неопределенным, или смешанный род, и еще десять других классов имен, характеристики которых не могут быть описаны с такой точностью.
Все изысканные предметы роскоши, песни и танцы, новые блюда, иные формы причесок, новая мода на травяные юбочки медленно проникают сюда от прибрежных жителей. Те же покупают их у племен, ведущих морскую торговлю. Побережье в умах жителей гор – символ моды и легкости жизни. Сама идея носить одежду пришла с побережья и все еще не проникла в самые глубинные поселения горных арапешей. Там все еще можно встретить мужчин, надевающих свои повязки из луба с такою небрежностью и отсутствием понятия об их назначении, которые смущают более утонченных жителей побережья. Женщины заимствуют свои моды случайно, отдельными частями. Их травяные переднички свободно свисают с веревки, охватывающей самую широкую часть их бедер, а узкий, ничего не держащий пояс просто украшает их талию. Мужчины заимствовали формы причесок у береговых арапешей – длинный узел волос, зачесанных со лба назад и пропущенных через плетеное кольцо. Эта прическа очень малопригодна для охоты в густых зарослях. Потому от нее отказываются или снова возвращаются к ней в зависимости от того, растет или гаснет страсть к охоте. Охота – это занятие, которому мужчина может предаваться или нет, по своему желанию. Те же, кто делает ее своим главным делом, стригут волосы коротко.
Все эти заимствования с берега, объединенные в танцевальный комплекс, продаются одной деревней другой. Каждая деревня или группка маленьких деревень организует в течение определенного времени сбор нужного числа свиней, табака, перьев и раковин, служащих арапешам деньгами, чтобы купить один из этих танцев в деревнях, расположенных ближе к берегу, где ими уже пресытились. Вместе с танцем приобретаются новая мода на одежду, новые колдовские обряды, новые песни и новые приемы гадания. Как и песни, которые поет этот народ, песни, пережившие танцы, которые они когда-то сопровождали,– все эти заимствования мало связаны друг с другом. Каждые несколько лет заимствуются новые приемы гадания, прически или же браслеты нового стиля. Их с энтузиазмом подхватывают на несколько месяцев, а затем забывают, и только какой-нибудь предмет, лежащий в пыли на полке, может напомнить о них. За этими заимствованиями кроется вера, что все приходящее с берега лучше, утонченнее, красивее и что когда-нибудь горные племена, несмотря на всю скудость их земель, жалкий вид их свиней, сравняются с жителями побережья, приобщатся к их радостной и сложной ритуальной жизни. Но здесь им всегда далеко до прибрежных племен. Люди с берега только пожимают плечами, когда горцы заимствуют новый танец, и посмеиваются, говоря, что некоторые принадлежности этого танцевального комплекса, например прекрасная черепаховая пластинка, накладываемая на лоб танцующего, никогда не покинут берег, потому что жалкие горцы никогда не смогут заплатить за них. И все же поколение за поколением горцы экономят, чтобы купить эти великолепные предметы, купить не отдельным лицам, а всем сразу, так чтобы каждый житель деревни мог петь новые песни и носить одежду нового стиля.
Для горных арапешей местности у моря – источник комфорта и счастья. Существует, конечно, и традиционная вражда между ними и более воинственными жителями побережья, восходящая к тем дням, когда горцы спускались к морю за морской водой, из которой они выпаривали соль. Но сейчас особое значение придается танцам, и о прибрежных деревнях говорят как о “матерях”, именуя цепочки горных поселений “дочерями”. “Матери” и “дочери” связаны прихотливо вьющимися тропинками, образующими три основные системы дорог, называемых “дорога дюгоня” 3, “дорога гадюки” и “дорога заходящего солнца”. По этим дорогам и ввозятся танцевальные комплексы, а по тропам, из которых складываются эти дороги, в безопасности шествуют путники, переходя из дома в дом своих торговых партнеров, связи с которыми передаются по наследству. Между этими товарищами по торговле принято обмениваться дарами. Так горцы получают каменные топоры, луки и стрелы, корзины и украшения из раковин, люди же с побережья – табак, птичьи перья, горшки, сети. Весь этот обмен, хотя в нем идет речь об орудиях труда и предметах, абсолютно необходимых для жизни, считается добровольным дароприношением. Не ведется никакого точного учета, ни к кому не пристают с требованиями уплаты или же упреками. В течение всего времени, что я провела среди арапешей, я и сама не присутствовала при каком-нибудь споре по поводу этого обмена дарами и не слышала о нем от других. Так как сами горцы не располагают ни избытком табака, ни избытком каких-нибудь собственных изделий, если не считать деревянных тарелок, самых обычных сетчатых мешков 4, грубых ложек из скорлупы кокосовых орехов и деревянных подушек, неудобных даже для собственного употребления, то уплату за предметы с побережья они производят табаком и изделиями, изготовленными арапешами,. живущими по ту сторону гор, на равнине. Теоретически рассуждая, в этих сделках горные арапеши получают доход – необходимые им предметы – за переноску. Горец тратит день на то, чтобы спуститься на равнину за мешком к своему другу, и потратит еще два дня, чтобы вручить этот мешок, приобретший теперь ценность редкой вещи, своему другу на побережье. Это арапеши называют “походами за кольцами” – занятие, интерес к которому у горцев различен. Но сложившаяся система настолько случайна, неформальна и основывается на дружеских началах, что очень часто само понятие “доход” теряет смысл: житель побережья может сам подняться в горы, чтобы получить сетку для переноски тяжестей, а не ждать, когда ее принесет друг.
Точно так же как побережье воплощает в глазах горцев радость жизни, новые и красочные вещи, так и равнина за последней горной цепью имеет для них особое значение. Здесь живут люди, говорящие на их собственном языке, но люди совершенно иного характера и внешнего вида. Если горцы худощавы, имеют маленькие головы и редкую растительность, то мужчины с равнины более коренасты. У них большие головы, густые бородки, охватывающие скобкой их решительные, гладко выбритые подбородки. Они сражаются копьями, а не луком и стрелами, как горцы или люди с побережья. Мужчины у них ходят обнаженными, а женщины, за которыми они ревниво следят, не носят никакой одежды до брака и надевают только маленькие переднички после него. Если горцы черпают свое вдохновение и новинки с побережья, то равнинные арапеши ищут их у соседнего племени абелам 5– у веселых, художественно одаренных охотников за головами, населяющих безлесные травянистые равнины бассейна Сепика. От абеламов арапеши равнины заимствовали стиль своих высоких треугольных храмов, возвышающихся на семьдесят или восемьдесят футов над квадратными площадями их больших деревень, храмов с круто падающими балками кровель и великолепно расписанными фасадами. Они разделяют с абеламами и другими племенами равнин колдовские приемы, наводящие ужас на их соседей-горцев и жителей побережья.
Равнинные арапеши отрезаны от моря, окружены врагами и зависят в своем обмене с абеламами от урожаев табака и от колец, которые они вырезают из раковин гигантской венерки. От абеламов они получают плетеные сетки, зазубренные кинжалы из кости казуара, копья, маски и аксессуары для танцев. Раковины гигантской венерки им поставляет побережье. Поэтому для жителей равнин очень важна безопасность прохода через горы. Горы они проходят надменно, вызывающе, бесстрашно, уповая на силу колдовства. Считается, что, завладев выпавшим волосом, объедком, обрывком полусношенной одежды, а лучше всего небольшим количеством половых выделений, колдун с равнины может вызвать болезнь и смерть своей жертвы. Коль скоро горец или житель побережья рассердится на соседа, украдет кусочек такой “грязи” и передаст его в руки колдуна, жертва навсегда переходит под его власть. Ссора, которая вызвала кражу этой “грязи”, может завершиться примирением, но “грязь” останется в руках колдуна. Вот почему он, владеющий жизнями столь многих горцев, может бесстрашно ходить среди них, и не только он, по его братья, кузены, его сыновья. Время от времени он прибегает к маленькому шантажу, и его жертва должна откупиться. В противном случае тот бросит кусочек его “грязи” в волшебный огонь. Проходят годы после начальной ссоры, но когда какой-нибудь горный арапеш умирает, то его смерть приписывается злому действию колдуна с равнины, недовольного выкупом, или же козням какого-то неизвестного врага, доставившего колдуну новый кусочек “грязи”. Так горный арапеш живет всегда в постоянном страхе перед внешним врагом, как-то умудряясь забыть, что именно близкий родственник или сосед отдал его во власть колдовской силы. Поскольку существует колдовство, если так легко подобрать полуобглоданную кость опоссума и спрятать ее в мешочек, поскольку соседи и родственники по временам ведут себя так, что вызывают страх и гнев,– “грязь” переходит в руки колдунов. Не будь колдунов, говорят арапеши, не шныряй они постоянно туда и сюда, созывая барабанами народ и а торг, раздувая небольшие ссоры, намекая, как легко для них возмездие, то разве были бы в мире смерти, вызываемые черной магией? Как они могли бы происходить, спрашивают они, если пи людям гор, ни людям побережья неизвестны заклинания, вызывающие смерть?
Не только болезнь и смерть, но беда, несчастный случай на охоте, сгоревший дом, бегство чьей-нибудь жены – все это козни колдунов с равнины. Для того чтобы сотворить все эти меньшие злодейства, колдуну не нужно владеть “грязью” его жертвы; ему достаточно только покоптить над огнем “грязь” кого-нибудь еще, живущего в том же самом месте, и пробормотать над нею свои злокозненные пожелания.
Не будь людей с побережья, не было бы у горных арапешей: и новых радостей, свежих, приятных ощущений, не было бы затрат их скромных средств на безделушки, необходимые им для увеселений; не будь арапешей на равнинах, не было бы и страха, люди доживали бы до старости и умирали, беззубые и трясущиеся, прожив спокойную и достойную жизнь. Если бы не воздействие побережья и равнин, то осталась бы только спокойная рутина повседневной жизни в горах, настолько неплодородных, что ни один сосед не покушается на их владения, настолько негостеприимных, что никакая армия не могла бы вторгнуться в них и найти там пропитание для себя, таких коварных, что жизнь здесь может быть только опасной и напряженной.
Горные арапеши, сознавая, что их главные радости и главные тяготы в жизни исходят от других, тем не менее не ощущают себя загнанными в угол, преследуемыми, жертвами плохого положения и плохой природной среды. Вместо этого они рассматривают всю жизнь как попытку что-то вырастить – детей, свиней, ямс и таро, кокосы и саго, вырастить упорно, тщательно соблюдая все правила выращивания. Арапеш спокойно отстраняется от дел в среднем возрасте, после того как провел годы в воспитании детей и посадке должного числа пальм, для того чтобы снабдить их пищею на всю жизнь. Законы, управляющие ростом, очень просты. В мире существует два ряда несовместимых ценностей – ценности, связанные с полом и репродуктивной функцией женщин, и ценности, связанные с пищей, ростом, охотой, работой мужчин на огородах. Преуспеть здесь мужчина может только с помощью сверхъестественных сил и чистоты мужской крови, способствующей росту. Необходимо, чтобы эти два ряда ценностей не вступили в слишком близкий контакт друг с другом. Дело каждого ребенка – расти, дело каждого мужчины и каждой-женщины – соблюдать правила так, чтобы росли дети и пища, от которой зависит рост детей. Мужчины столь же преданы этой деятельности кормления и заботливого выращивания, как и женщины. Можно сказать, что здесь роль мужчин, как и роль женщин, материнская.
2. Совместный труд в обществе
Жизнь у арапешей сорганизована вокруг одного главного стержня: мужчины и женщины, несмотря на физиологическое различие, объединены в общем деле, материнском по своей природе, – деле воспитания. Их основные ценностные ориентации направлены не на себя, а на нужды подрастающего поколения. В этой культуре мужчины и женщины занимаются разными делами, но во имя одной и той же цели. В ней не предполагается, что мотивы поведения мужчин будут отличаться от мотивов поведения женщин. Если мужчина в этой культуре обладает большей властью, то лишь потому, что она – необходимое зло, которое должен нести более свободный член семейной пары. Если женщина в этой культуре не участвует в церемониях, то это делается во имя самой женщины, а не для того, чтобы удовлетворить гордость мужчины. Мужчины делают все от них зависящее чтобы сохранить опасные тайны этих церемоний, тайны, которые могли бы повредить их женам, их еще не рожденным детям. Перед нами общество, в котором мужчина рассматривает ответственность, власть, общественное положение с его личиной высокомерия как обременительные обязанности, от которых он с готовностью откажется, как только его старший сын достигнет возраста половой зрелости. Для того чтобы понять социальную систему, в которой агрессивность, инициативность, конкуренция и стяжательство (самые распространенные мотивы поведения в нашей культуре) заменены на чуткость и внимание к нуждам других, необходимо детальнее проанализировать общественную организацию арапешей.
У них нет политических объединений. Группы деревень объединяются в территориальные единицы, каждая из которых, равно как и жители, ее населяющие, получает свое наименование. Этими наименованиями иногда риторически пользуются на празднествах или же при упоминании какой-нибудь местности, но сами эти единицы не представляют собой какой-то политической организации. Браки, совместные празднества и периодические, не очень серьезные стычки соседних групп происходят между отдельными поселениями или группами поселков, но территориальные границы районов здесь не играют никакой роли. Каждое поселение теоретически принадлежит одной патрилинейной семье, имеющей собственное имя. Патрилинейные семьи или же небольшие территориальные кланы владеют огородами, землями и охотничьими угодьями. Где-то на этих охотничьих угодьях располагаются карстовый колодец, зыбучие пески или же отвесный водопад, в котором обитает их марсалаи– сверхъестественное существо, являющееся в виде мифической, пестро окрашенной змеи или ящерицы, а иногда и в виде более крупного животного. Там, где обитает марсалаи,и на границах земли предков живут и духи мертвых этого клана. Среди них и жены мужчин клана, продолжающие после смерти жить со своими супругами, вместо того чтобы вернуться на земли своего клана.
Арапеши не считают себя владельцами земель предков, скорее они сами принадлежат землям. В их отношении к земле нет ничего от гордого собственничества лендлорда, энергично защищающего свои права на нее от всех пришельцев. Сама земля, дичь, стволы деревьев, саго и для духов плодами – все это принадлежит духам. Чувства и поведение духов сфокусированы в марсалаи.Это существо – не предок и не непредок (безразличие арапешей не позволяет ответить на этот вопрос). Марсалаиособо щепетилен в отношении некоторых сторон ритуала: он не любит женщин во время менструации и беременных, не любит мужчин, приходящих к нему сразу же после сношений с женой. Такие нарушения табу наказываются болезнью и смертью провинившихся женщин или же детей в утробе. Этого можно избежать, только особо умилостивив их символическим жертвоприношением свиного клыка, скорлупы бетеля 6, сосуда из-под саго и листа таро. Предполагается, что одна из душ предков сядет на них, как птица или бабочка, и поглотит дух жертвы. Духи предков являются подлинными владельцами земель, и арапеш, вступающий на свою собственную наследственную землю, обязательно представится им, назовет свое имя и укажет па свое родство с ними: “Это я, ваш внук из рода Канехойбис. Я пришел сюда, чтобы нарубить жердей для моего дома. Не сердитесь на меня за то, что я здесь и рублю деревья. Когда я буду возвращаться, уберите колючки с моего пути и раздвиньте ветки, так чтобы мне было легко идти”. Эти заклинания произносятся в том случае, когда он приходит па землю своих предков один. Но чаще всего он идет туда в сопровождении кого-нибудь, кто не столь прямо связан с его предками,– с каким-нибудь родственником или братом жены, который собрался поохотиться или же разбить огород на земле предков вместе с ним. Тогда ему следует представить своего спутника. “Взгляните, деды, это мой шурин. Он пришел поработать в огороде вместе со мной. Отнеситесь к нему, как к внуку, не сердитесь на то, что он здесь. Это хороший человек”. Если не соблюсти этих предосторожностей, то ураган повалит дом беспечного человека или же оползень уничтожит его огород. Марсалаинасылают ветры, дожди, оползни, для того чтобы привести в чувство беззаботных людей, забывающих проявить должное уважение к земле. Во всем этом нет ни грана чувства собственничества на землю, чувства, с которым человек у нас приглашает кого-нибудь вступить на его землю или же гордо рубит свое дерево.
Деревня Алипинагле, расположенная на соседнем холме, сильно обезлюдела. В следующем поколении ей будет не хватать людей, чтобы обрабатывать землю. Люди в Алитоа вздыхали: “О, бедная Алипинагле, когда ее жители умрут, кто будет заботиться о земле, кто будет там жить под деревьями? Мы должны дать им детей, чтобы они усыновили их, чтобы у этой земли и деревьев были люди, когда мы умрем”. У этого великодушия, безусловно, был и свой практический расчет – добиться выгодного положения для ребенка или для детей. Но это желание никогда не формулировалось таким образом, а сетовавшие никогда бы не согласились с любой формулой собственности на землю. Во всей округе была только одна семья, наделенная собственническими инстинктами, и ее установки были никому не понятны. Геруд, известный молодой прорицатель, старший отпрыск этой семьи, однажды во время общения с духами сказал, что мотивом для пресловутой кражи “грязи” была злоба обвиняемого: он сердился на детей человека, переселившегося в деревню, за то, что в свое время они потребуют доли в охотничьих угодьях. Остальная часть общины отнеслась к этому обвинению как к чему-то граничащему с безумием. И в самом деле, ведь люди принадлежат земле, а не земля людям. Простым следствием этого отношения оказывается тот факт, что никто здесь особенно не заботится о месте жительства. Член какого-нибудь клана может проживать как в поселке своих прямых предков, так и в поселке своих кузенов или же шуринов. При отсутствии какой бы то ни было политической организации, каких бы то ни было жестких и деспотических социальных норм людям достаточно легко жить там, где им хочется.
Точно так же как с местом жительства, дело обстоит и с огородами. Огородничество у арапешей двух типов. При выращивании таро и бананов мужчины производят первичную расчистку участка, обрезку деревьев и делают изгороди, а женщины сажают растения, пропалывают, убирают урожай. Разведение же ямса – исключительно мужское занятие, женщины лишь немного помогают в прополке и переноске собранного урожая. У многих новогвинейских племен каждая женатая пара расчищает и огораживает кусок земли на унаследованном участке кустарниковых зарослей. Обработку этого участка она производит своими силами с помощью своих детей, иногда пользуясь услугами других родственников при сборе урожая. Таким образом, на Новой Гвинее огород становится почти таким же приватным местом, как и дом, и им часто пользуются для половых сношений. Это – семейное место. Муж или жена могут ходить в него каждый день, заделывать любую дыру в изгороди, чтобы защитить его от вторжения диких животных. Казалось бы, что все внешние обстоятельства жизни арапешей делают эту семейную форму огородничества исключительно практичной. Расстояния от деревни до огородов велики, а дороги трудны. Люди часто должны спать на своих огородах, потому что они далеки от любых других укрытий. Для этого здесь строятся маленькие, неудобные, плохо крытые хижины. Настоящий дом на сваях строить на один год было бы непрактично. Крутые склоны делают изгороди неустойчивыми, а дикие свиньи всегда прорываются в огороды. Пища скудна и плоха; казалось бы, что в этих условиях лишений и бедности люди должны были бы быть исключительно внимательными к собственности, к своим насаждениям. Вместо этого у арапешей возникла другая, крайне своеобразная система огородничества, требующая больших затрат времени и усилий, но ведущая к дружеской взаимопомощи, к развитию духа коллективизма. Их-то они и считают куда более важными.
Каждый человек разводит здесь не один огород, а несколько с помощью разных групп своих родственников. В одном из них он хозяин, в другом – гость. В любом из огородов работает от трех до шести мужчин с одной или двумя женами каждый, а иногда с одной или несколькими дочерьми. Они работают вместе, вместе строят изгородь, расчищают почву, делают прополку, собирают урожай и, если объем работы велик, спят вместе, сгрудившись в маленьких, плохо оборудованных хижинах, где дождь заливает почти всех спящих. Эти группки неустойчивы. Некоторые их члены не в состоянии перенести тяготы, связанные с плохим урожаем, винят в этом своих товарищей и ищут новую группу на следующий год. Для огородов выбирают то один участок плоской земли, то другой, и часто оказывается, что участок, выбранный на этот год, расположен слишком далеко для некоторых из членов прошлогодней группы. Каждый год арапеш получает урожай не только из огорода, непосредственно принадлежащего ему, но и из огородов, разбросанных по округе, находящихся на землях его родственников под покровительством их предков. Эти огороды могут находиться на расстоянии нескольких миль друг от друга.
Такая организация работ имеет несколько последствий. Нет двух огородов, засаживаемых в одно и то же время, и потому у арапешей нет и “голодного времени”, столь характерного для племен, выращивающих ямс, где все огородные работы проводятся одновременно. Если несколько людей работают вместе, расчищая и огораживая один участок, а потом переходят на другие, урожаи созревают не одновременно, а друг за другом. Для такой системы кооперации в проведении огородных работ нет ни малейших физических оснований. Большие деревья не выкорчевываются, на них только обдирают кору и обрубают ветки, чтобы дать доступ свету, так что огород напоминает сборище призраков, белеющих на фоне темной зелени кустов. Изгороди делают из молодых деревцев, которые может нарубить и подросток. Но люди очень хотят работать маленькими радостными группками, в которых один человек – хозяин и может угостить своих гостей-помощников мясом, если ему посчастливится его раздобыть. Вот почему люди ходят вверх и вниз по горным склонам, удаляя сорняки там, расставляя шесты здесь, убирая урожай в третьем месте, ходят, призываемые то туда, то сюда нуждами огородов, созревающих в разное время.
С тем же самым отсутствием индивидуализма мы сталкиваемся и при посадках кокосовых пальм. Отец сажает их для своих маленьких сыновей, но не на своей собственной земле. Вместо этого он идет за четыре-пять миль, неся проросший орех, чтобы посадить его у порога дома своего деда или шурина. Перепись кокосовых пальм в какой-нибудь деревне выявила бы громадное число их владельцев, проживающих где-то вдали и не имеющих никаких связей с ее жителями. Аналогичным образом друзья вместе сажают саговые пальмы, и в следующем поколении их сыновья образуют кооперативную группу.
И охотой мужчина занимается не один, а с компаньоном, иногда с братом либо же с кузеном или шурином. Заросли кустарника, духи и марсалаипринадлежат одному из этой пары или тройки. Дичь принадлежит тому, кто ее увидел первым, при этом безразлично, является ли он хозяином или гостем. Однако здесь нужно соблюдать такт и не замечать дичь чаще, чем другие. Человеку, который бы постоянно заявлял, что он увидел дичь первым, в конечном счете пришлось бы охотиться одному. При этом он бы стал лучшим охотником, чем другие, но антиобщественные стороны его характера постоянно усиливались бы. Именно таков и был Сумали, мой самозваный отец. Несмотря на всю свою ловкость, он пользовался незавидной репутацией во всех совместных начинаниях. Его сын во время общения с духами предсказал, что скаредность владельцев охотничьих угодий приведет к тому, что они прибегнут к колдовству. Когда же дом Сумали от случайной искры сгорел дотла, Сумали приписал это их зависти. Его ловушки приносили ему больше добычи, чем ловушки кого бы то ни было в округе, он лучше выслеживал зверя и метче стрелял, но охотился всегда один или со своими маленькими сыновьями. Дарил же добычу своим родственникам он так же холодно, как кому-нибудь постороннему.
Точно так же дело обстоит и со строительством домов. Дома арапешей настолько малы, что фактически их строительство почти не нуждается в кооперации. Материалы, взятые из одного дома или нескольких обветшалых домов, служат для сборки другого дома. Люди разбирают дом и воссоздают его, придавая ему другую пространственную ориентацию. Никто не пытается нарубить балки одинаковой длины или отпилить кусок конькового бревна, если оно слишком длинно. Если оно не подходит к этому дому, то оно, несомненно, подойдет к следующему. Но никто, исключая тех, кто сам в свое время отказался помочь кому-нибудь строить дом, не строит в одиночку. Человек заявляет о своем намерении поставить дом и, может быть, устраивает небольшой праздник подъема конькового бревна. После этого его братья, кузены, дядя во время своих походов в заросли по разным делам набирают попутно и груды лиан для связывания бревен, и связки листьев саговых пальм для изготовления кровли. Проходя мимо строящегося дома, они оставляют там свой вклад, и таким образом постепенно, от случая к случаю, небольшими частями возникает дом, возникает из неучитываемого труда многих людей.
Однако такая свободная кооперация в организации труда, даже будничного, вроде огородничества или же охоты приводит к тому, что ни один мужчина не может последовательно проводить в жизнь свои планы или же располагать собственным временем. В этом отношении женщины находятся в значительна лучшем положении: они по крайней мере знают, что еда, дрова и вода должны быть обеспечены каждый день. Мужчины же проводят девять десятых своего времени, участвуя в выполнении планов других, копаясь на чужих огородах, участвуя в охотах, организованных другими. Лишь изредка и робко они смеют предложить какие-то свои собственные планы.
Это стремление к совместному труду во всем является и одним из факторов, объясняющих отсутствие политической организации. Где все воспитаны в духе полной отзывчивости на нужды других, а самого мягкого остракизма достаточно, чтобы принудить эгоиста к сотрудничеству, проблема власти выглядит совершенно иначе, чем в обществе, где агрессивность каждого противостоит агрессивности всех других. Если нужно решить важное дело, относящееся ко всему поселению или его части (общественный скандал, обвинение в колдовстве), то решение принимается спокойно, часто не сразу и весьма специфическим способом. Предположим, что какой-нибудь молодой человек обнаружил, что свинья из дальней деревни застряла у него в огороде. Свинья совершила потраву, мясо – вещь редкая, и он не прочь бы убить ее. Но разумно ли это? Решение надо принять с учетом всех связей владельца свиньи. Предстоит ли общий праздник? Решены ли все вопросы с помолвкой? Нуждаются ли члены его собственной группы в помощи владельца свиньи в осуществлении каких-то своих церемониальных планов? Все это молодой человек не обязан решать по собственному разумению. Он идет к своему старшему брату. Если тот также не прочь убить ее, оба они пойдут за советом к какому-нибудь старшему родственнику, пока наконец один из самых старых и самых уважаемых людей общины не выскажет своего мнения. Каждая округа с населением в сто пятьдесят – двести человек имеет одного или двух таких патриархов. Если тот выскажется одобрительно, свинью убьют и съедят, и никакое обвинение со стороны старших не надет на голову молодого человека. Все будут держаться вместе и защищать свое право на этот акт узаконенного грабежа.
Войны практически неизвестны арапешам. Здесь нет традиции охоты за головами, они не считают, что смелость и мужественность связаны с убийством. Более того, на тех, кто убивал людей, смотрят с некоторой неловкостью, как на людей, едва ли имеющих к ним отношение. Именно им поручается совершать очистительные церемонии над новым убийцей. Отношение к простому убийце и человеку, убившему на войне, в существенных чертах одно и то же. У арапешей нет знаков отличия за храбрость. Над уходящими на сражение совершают обряд защитной магии: они стирают пыль с костей отцов и съедают ее с орехом арековой пальмы и магическими травами. Хотя у них и отсутствуют действительные войны – организованные походы с целью грабежа, завоевания, убийства, приобретения славы,– ссоры и стычки между деревнями имеются, главным образом из-за женщин. Брачная система у них такова, что даже самое откровенное бегство чьей-нибудь невесты или жены может считаться похищением, а последнее, будучи недружественным актом, требует возмездия. Потребность же восстановить справедливость – отплатить злом за зло, отплатить в точном соответствии с причиненным ущербом – очень развита у арапешей. Начало вражды они связывают с несчастным случаем. Похищение женщин в действительности результат семейных разногласий или же возникновения новых личных привязанностей, а не недружественный акт со стороны соседней общины. Точно так же дело обстоит и со свиньями, так как владельцы стараются их держать дома. Если свинья заблудилась, то это несчастный случай, если же свинью убили, то это требует возмездия.