Текст книги "Война. Истерли Холл"

Автор книги: Маргарет Грэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Машин и грузовиков становилось все больше. Лошадь заржала, когда возница залез на нее верхом и погнал вперед вместе с повозкой, полной снарядов. Теперь он видел церковь в конце улицы и длинную вереницу детей, заходящих в ее массивные двери в сопровождении монахинь. Посреди площади был рынок, где люди покупали и продавали, разговаривали, торговались. Это по-своему успокаивало – что жизнь шла своим чередом под звуки канонады. Это обозначало, что однажды разум восторжествует, потому что кто-то еще будет помнить вкус нормальной жизни. Он уже не помнил, больше нет.

Он направился прямиком к повороту, о котором говорил Об. Сюда не проникало солнце, и ему стало холоднее. Он замедлил шаг, оглядываясь по сторонам, и увидел его. «Ле Пти Ша». Он остановился, нащупывая в кармане посылку. Будь ты проклята, Эви. Он расправил плечи и глубоко вдохнул, потом еще раз. Будь ты проклята, Грейс. Будь проклята навсегда за то, что сделала.

Внутри сидела Грейс Мэнтон, в самом дальнем углу кафе, рядом с распашными дверями на кухню. Пожилой официант в длинном белом фартуке иногда проскальзывал мимо нее, высоко держа поднос на кончиках пальцев. Как ему удалось сохранить такое изящество? Неужели у него не болела спина, не гудели ноги, или он был просто лучше нее? Ее ноги никогда так не опухали, спина не ныла, а колени – не страдали. Она откинулась назад, наслаждаясь этими минутами отдыха. Погребки были настоящим спасением для всех медсестер и медицинского персонала, местом, где можно укрыться от больничных звуков и запахов и где, как правило, подавался восхитительный кофе. «Ле Пти Ша» не разочаровывал, и она уже заказала себе один кофе и пиво для Джека. Оба напитка должны были принести, когда он придет.

Официант сказал ей, когда она пришла сюда две недели назад, что владелец купил довольно много бочек из подвала Рожи для англичан перед Рождеством, потому что война не закончится еще много месяцев. Она ответила:

– Если есть деньги, чтобы их тратить, и глотки, чтобы их смачивать, то так тому и быть. – Поскольку она говорила по-французски, теперь она была его лучшим другом.

Грейс затянула ремень на своем пальто потуже. Не было нужды обнаруживать ее статус добровольца, хотя тут обычно и не водилось фантазеров. Этим словом обычно называли тех новых офицеров, которые задавались, когда обычные призывники оскверняли их святилища. В передней части кафе за столами веселились офицеры, но сегодня все они имели тот самый взгляд и ту самую бледность на лице, которые безошибочно выдавали в них бывалых вояк. Позади сидели несколько рядовых, некоторые – с кем-то из добровольческого корпуса, некоторые со старыми друзьями из офицеров, которых они знали еще дома.

Зазвенел колокольчик над дверью. Она подняла глаза, но это был не Джек, а всего лишь майор Сильвестр, американский хирург, который переплыл Атлантику по собственной инициативе, чтобы работать в полевом госпитале. Он познакомил их с процедурой переливания крови, которая спасет еще много жизней, благослови Бог его доброе сердце. Он заметил ее и помахал, пробираясь через столы по направлению к ней.

– Грейси, сидишь одна?

За его спиной снова открылась дверь. Это был он, Джек. Она привстала. Майор Сильвестр растерялся и обернулся.

– По всей видимости, нет. Может быть, позже?

Джек остановился и осторожно прикрыл дверь, оглядывая помещение. Он увидел ее сразу, и майора Сильвестра рядом с ней. Кровь прилила к его осунувшемуся лицу, к его невыносимо усталому, худому, печальному лицу, он развернулся на каблуках и потянулся к двери.

– Джек Форбс, даже не смей.

Ее крик заглушил звон посуды и разговоры вокруг. Майор Сильвестр тихо хохотнул:

– Оставляю вас с вашей добычей. Будьте с ним помягче, похоже, он нуждается в нежной заботе. – Он дотронулся до шляпы и весело зашагал своей широкой американской походкой к дальнему столу.

Грейс видела, что Джек колебался, вцепившись в дверную ручку, но потом поняла, что он готов сдаться. Он устремился к ней, огибая столы, его голова была опущена, а корпус наклонен вперед, как будто он шел на врага. Но ведь он не думал о ней так? Неужели она ошибалась все это время? Она встала во весь рост, отбросив сомнения.

Он подошел к ней и коротко кивнул. Она села. Он смотрел куда угодно, только не на нее.

– О, садитесь же, – резко сказала она, будто разочарование лишило ее всяких остатков вежливости.

Он сел. Она сказала, стягивая перчатки:

– Я заказала пиво для вас и кофе для себя.

– Спасибо, мисс Мэнтон. – Он положил свою фуражку на стол и стал рыться в карманах. Мисс Мэнтон? Неужели он и вправду забыл о тех последних взглядах, которыми они обменялись, когда он отправлялся на фронт? И теперь снова, как и каждый вечер перед тем, как рухнуть спать от усталости, она ругала себя за все свои ошибки.

Он наконец перестал копаться в карманах и извлек посылку, о которой Эви говорила в своем письме. Письме, которое пришло ей на Рождество, когда она была в головном госпитале в Руане. Дорогая Эви, она знала, как сильно она любит Джека, она знала это всегда и была уверена, что как-нибудь эта ситуация разрешится.

– Господи, какой же я была глупой.

Она даже не осознала, что произнесла это вслух, пока Джек не поднял глаза, ошеломленный, и не произнес:

– Вы никогда не были глупой.

Он сразу же снова опустил голову, рассматривая посылку так, будто это было нечто занятное, что он никогда не видел раньше. Она была размером приблизительно два на три дюйма и очень потрепанная. Ленточка, видимо, когда-то была серебристой, а сейчас она стала грязной, но и пятна, и особую ценность она приобрела из-за того, что была у этого молодого человека с Рождества. На этой мысли Грейс остановилась. Да, он молодой человек. Ему двадцать четыре, ей тридцать два, неудивительно, что он забыл. Официант скользнул к их столу с кофе и пивом.

Он с особым трепетом поставил чашку кофе перед Грейс и пиво перед Джеком.

– Il n’y a pas de frais, – сказал он.

Джек ответил по-французски.

– Нет, конечно же, мы обязаны заплатить.

Грейс сказала одновременно с ним:

– Вам нужно на что-то существовать.

Официант покачал головой, улыбаясь:

– Это для тех, кто говорит на нашем языке, и для тех, кто защищает наши семьи, так что мы настаиваем – и тем более для тех, кто говорит в унисон. Война – время влюбленных, вы должны помнить об этом, потому что времени мало, – сказал им он.

Затем он исчез. Грейс и Джек смотрели на посылку, никто из них не говорил ни слова. Наконец Джек пододвинул посылку к ней через стол:

– Это от Эви, мисс Мэнтон, и я должен сказать вам…

– Да? – она понимала, что слишком настойчива.

– Что французский язык, который вы преподавали ей, чтобы помочь в карьере повара и отельера, сослужил мне здесь добрую службу, потому что она, конечно же, пересказывала содержание всех уроков и мне. – Он сделал большой глоток пива, вытерев рот тыльной стороной руки.

– Конечно, – сказала она. – Это наша Эви.

Как же формально они общаются – вот о чем думала Грейс, и ее сердце разрывалось. Она развязала ленточку на потрепанной посылке. Внутри была сплющенная белая картонная коробка. Она начала разворачивать высохшую и потрескавшуюся упаковку из пергамента внутри. Официант придвинулся поближе к их столу, наблюдая с добродушной улыбкой. Она сняла один слой, потом следующий, и еще один, пока не обнаружила легкий, пропитанный жирными пятнами мешочек, также завязанный ленточкой. Это было что-то бесформенное, на ощупь напоминавшее – бисер? Песок? Да что же это было такое? Эви отказывалась признаваться. Она развязала узел, открыла мешочек и увидела там еще один сверток из пергамента. Она раскрыла и его, и внутри лежал кусочек рождественского пирога, вернее, кучка крошек.

Джек откинулся на стуле. Официант, вероятно ожидавший увидеть кольцо, только покачал головой и пробормотал: «Les Anglais?» Пожав плечами, он с шумом открыл распашные двери и вернулся на кухню.

Джек выпалил:

– Чертова Эви, и весь этот путь проделан ради крошек? И что ты об этом думаешь, Грейс? – Он рассмеялся, наклонился вперед, собрал несколько крошек и протянул их к ее рту, она приоткрыла губы, и ее язык коснулся его пальцев. Через нее как будто прошел электрический ток. В этот момент он отдернул руку.

– Боже мой. Прошу прощения.

Он отряхнул пальцы от крошек, схватил свое пиво, прикончил его и потянулся за фуражкой, но Грейс вцепилась в его руку и довольно сильно прижала к столу.

– О нет, ты ее не получишь, Джек Форбс. Черта с два ты ее получишь.

Он попытался высвободиться. Она не отпускала.

– Ту думаешь, что я тебя отпущу? Я работала с мужчинами, выжившими из ума, и с боем возвращала их в койки, я вынимала скользких, жирных, раздутых личинок из ран и дезинфицировала руки миллионы раз, чтобы не перенести инфекцию от одного к другому. Я срезала одежду до тех пор, пока у меня не появлялись мозоли от ножниц. Ты, Джек Форбс, легковес. У меня теперь мускулы в таких местах, о существовании которых я даже не подозревала, мои руки настолько тверды, грубы и жилисты, что у меня хватка боксера. И ты меня выслушаешь.

Прикосновение его пальцев к ее языку убедило ее, что ее любовь была всепоглощающей. Она всегда такой была, но она сделала ошибку и отступила. Она была в доме Фроггетта и утешала его семью в день, когда погиб Тимми, и сказала ему, что всегда будет рядом, когда понадобится, но подвела его. Сегодняшний день может быть последним для любого из них. Даже здесь, в погребке, она слышала шум орудий.

– Может быть, я и была первым нанимателем Эви, но мы все стали друзьями после того, как вы спасли Эдварда от банды из Ли Энд, ты и Тимми. Это так?

Она все еще сжимала его руку, но он уже не сопротивлялся. Вместо этого он уставился на свой пустой бокал. Что же, ему придется подождать, если он хочет выпить еще один. Она слишком долго репетировала, что ему скажет, когда он придет с посылкой, чтобы тратить время на заказ еще одного пива.

Джек кивнул.

– Так, красавица. – Он все еще смотрел на свое пиво.

– Ты помнишь ту поездку на повозке, на ферму Фроггетта, когда мы решили закрепить за собой три дома – два для Эдварда и меня, чтобы использовать их для лечения и отдыха шахтеров, а один для вас? Вы почти собрали деньги, но не до конца. Мы смогли отблагодарить вашу семью за спасение жизни Эдварда, одолжив вам оставшуюся сумму. Это значило, что ты мог продолжать свою деятельность в профсоюзе, не боясь выселения из вашего шахтерского дома? Ты помнишь это? Помнишь? А помнишь, как я завязала ворота веревкой, чтобы не позволить Оберону опередить нас?

Джек кивнул, и на этот раз посмотрел прямо ей в лицо.

– Ну разумеется, я помню, мисс Мэнтон. Вы были также очень добры к нам, когда погиб наш паренек.

– Ты только что назвал меня красавицей, теперь это мисс Мэнтон, но тогда это была Грейс. Мы были друзьями.

Лицо Джека на этот раз скривилось.

– Ну да, и я трудился над ремонтом вашего дома сразу после покупки – так же, как над ремонтом своего, и копал ваш огород, и высаживал вашу чертову картошку вместе с вами, а потом вы обняли меня, когда я плакал по Тимми. Я любил вас, красавица. Я любил вас и думал, что вы чувствуете что-то ко мне, а на следующий день, когда я пришел к вам, чтобы еще попачкать для вас руки, вы сказали, что справляетесь «просто прекрасно, спасибо» – и весьма высокомерным тоном – и что вы не нуждаетесь во мне. Я должен был вернуться к своим делам и устраивать свою жизнь. И я ее устроил. Я женился и усыновил сына Роджера, который оказался просто чудом и которого я должен защитить, как не смог защитить Тимми.

Официант принес еще пиво, убирая со стола пустой бокал в подтеках пены и поглядывая на нетронутую чашку кофе Грейс.

– Для вас, мадам, я сделаю еще кофе.

– На этот раз мы заплатим. – сказали они одновременно, остановив глаза друг на друге, а вовсе не на официанте. Грейс любила глаза Джека, такие коричневые и темные, совсем как у Эви, и его почти черные волосы, похожие на волосы отца и Тимми, – у Эви на голове была копна каштановых локонов, совсем как у матери.

– Возможно, – пробормотал официант, прежде чем убрал чашку и вернулся на кухню через распашные двери.

Майор Сильвестр поднялся из-за своего стола у окна. Грейс видела, как он смотрел на ее руку, сжимавшую руку Джека. Отношения с военными были запрещены. Что же, пусть вредит как хочет. Он постучал по своей шляпе, улыбнулся, но ничего не сказал. Грейс знала, что вредить он просто не захочет.

Грейс слишком хорошо помнила, как прижимала к себе Джека у ворот дома его родителей, успокаивая его, пока он рыдал по ушедшему брату, уверяясь, наконец, в том, о чем она подозревала уже несколько недель, – что она встретила любовь всей своей жизни. Но она была старше, она была скучна, она была сестрой пастора и первым нанимателем Эви. Он же был любимцем девушек, восходящим лидером профсоюза, сильным и уважаемым работником, блестящим молодым человеком, которого поверг бы в ужас тот ураган эмоций, который бушевал внутри нее. Она укатила на своем велосипеде прочь, чувствуя, что должна установить между ними дистанцию, или она принесет невыразимые страдания всем, воспользовавшись его горем и уязвимостью.

Только когда Стрелковый полк Северного Тайна отбывал с центрального вокзала Ньюкасла и она пошла проститься с ними вместо Эдварда, они впервые вновь по-настоящему посмотрели друг другу в глаза, и тогда она поняла, что его любовь была такой же сильной, как и ее. Но для всего этого было уже слишком поздно, потому что на его руку опиралась Милли, его жена. Было по-прежнему поздно, но он должен был узнать, насколько он любим. Он должен унести это с собой в траншеи.

Об этом Грейс и говорила Джеку сейчас, и она почувствовала, как он повернул свою руку под ее ладонью и сжал ее, крепко. Наконец-то он улыбался, наконец-то его плечи расслабились и напряжение покинуло его, наконец-то он встретился с ней глазами и позволил ей понять, что все это время она была права. Между ними была любовь, чертов океан любви, любовь связывала крепким швом чертовски высокого качества ее и этого замечательного человека. Она действительно была в них.

– Я ошибался, – сказал он. – Было чертовски глупо думать, что ты воспользуешься мною, милая, ведь ты – та, которую я желал все эти годы.

Подоспел еще один кофе, и на этот раз Джек полез в карман за франками, твердя Грейс:

– Ты позволишь мне сделать это для тебя, и ты позволишь нам удержать эту минуту, потому что это, возможно, единственное, что у нас когда-либо будет?

Грейс знала это.

– Я должна была сказать об этом. Я не могла дальше терпеть и молчать о своих чувствах, потому что Эви чувствовала, что ты был так несчастлив и ощущал себя таким нелюбимым. Но это не так, мой дорогой. И никогда не будет.

– Ох, Эви, – рассмеялся Джек.

Она улыбнулась, но не могла думать о его боли. Он взял обе ее руки, поднял их и приложил одну к своей щеке, а другую поцеловал.

– А она говорила тебе, что я любил тебя так неистово, что иногда мне казалось, что это сожжет меня изнутри?

Грейс пожала плечами.

– Она говорила, что ты, вероятно, любишь меня. Ничего такого про возгорания не упоминала.

На этот раз они оба засмеялись. Она поднесла его руки к губам, целуя их, видя синие шахтерские шрамы и новые раны. Это были руки мужчины, не молодого парня. Она нашла глазами его глаза. Она провела пальцем по его искривленному носу и поломанному уху, поврежденному еще в его первых кулачных боях, которые помогали собрать деньги для оплаты дома Форбсов. Она тронула его губы, отчаянно желая их поцеловать.

Она расспросила его о Марте, чувствуя его дыхание на своих руках, когда он говорил, держа их у лица:

– Я не могу поверить, что его больше нет и я никогда не услышу его мычание, которое постоянно сводило меня с ума, или как он говорит, как тогда, когда мы были в самом центре заварушки в Монсе: «прямо дом вдали от дома, приятель». Он имел в виду, прямо как в шахте – опасность подстерегает на каждом шагу. Глупый пройдоха, видимо, выронил свою кроличью лапку, вот почему его настиг снаряд. Они так и не нашли его. Он лишился головы – так сказал Берни, – но его тела не было, когда они пошли собирать останки, только чертово месиво из воронок от снарядов и отдельных кусков.

Он остановился на минуту.

– У нас не было возможности обсудить это как следует, до этого момента. Грейс, ради всего святого, скажи мне, почему ты отказалась от меня?

Она поцеловала его руки.

– Потому что мне не повезло иметь голову на плечах от рождения. Но теперь, если я скажу тебе, что приду в любой момент, когда ты будешь во мне нуждаться, я говорю это от глубины своей сильно потрепанной и глупой души. Я буду любить тебя до конца своих дней, мой дорогой Джек Форбс.

– И я тебя.

Ее кофе опять остыл, его пиво осталось нетронутым. Они просто сидели, взявшись за руки, обращая внимание на то, что кто-то входит и выходит, но не придавая этому никакого значения, пока часы на площади не пропели свою звонкую трель и Грейс резко отняла свои руки.

– Это верно, что твои руки теперь не такие нежные, красавица. И это к лучшему.

– О, Джек, я оттирала полы до такой чистоты, что они бы получили одобрение даже у Эви и уж конечно заткнули бы за пояс любые потуги Вер. Я помогала на операциях – можешь себе представить, – настолько нужен был кто-то, хоть кто-то, кто имел хотя бы малейшее представление, что нужно делать. – Она взглянула на свой кофе, выпила его холодным, но вкуса не почувствовала.

Джек опустошил свой бокал с пивом.

– Что же, я вполне могу себе это представить.

Он оставил деньги и чаевые на столе. Они вышли вместе и пошли к площади, держась за руки так, будто никогда в жизни их не размыкали. Когда они дошли до площади, она указала налево, он направо.

– Пора, – сказал он, поправляя фуражку. Вокруг них сворачивался рынок. Проехала тележка с пустыми деревянными ящиками и парой турнепсов. Колесо наехало на колдобину, водитель выругался, старая кобыла заржала, и турнепс упал на землю, чтобы быть утащенным пробегавшим мимо парнишкой.

– Браво, – прошептала Грейс.

Кто-то из добровольческого корпуса направлялся к кафе. Два офицера проехали мимо на лошадях бог знает куда, но она догадывалась, что на фронт, может быть, даже на новый фронт, потому что госпиталь освобождал палаты: отправлял в Блайти раненых, достаточно тяжелых, чтобы их можно было лечить дома, прямо по железной дороге в порт, а ходячих больных, которых уже подлатали, – в их части, чтобы они освобождали койки. Доставляли новые кровати, и санитары, проклиная все на свете, устанавливали их под тентами. Накапливались бинты, горы и горы пачек. Прибывал новый контингент санитаров, медсестер и немного добровольцев. Боже, скоро и на них обрушится все безобразие этой войны, потому что те, кто сидит в тылу, снова разработали какую-то безумную схему, с помощью которой они смогут осуществить прорыв. В своих мечтах, может быть.

Она почувствовала, что он высвобождает свою ладонь, но потом его рука обвилась вокруг нее и он ее поцеловал – наконец-то они поцеловались, и чувство было такое, будто ничего больше не существовало.

– Я люблю тебя, и это потрясающе, что ты до сих пор пахнешь лавандой, даже здесь, среди всего этого. И еще потрясающе, что я могу почувствовать этот запах сейчас, – вздохнул Джек.

Она сказала негромко:

– Это все глубокий тыл и свежий воздух, дорогой Джек. – Она плакала, хотя обещала себе, что не будет, и сама не понимала смысл слов, которые произносила, когда он отстранился, а она удержала его, всего лишь еще на несколько секунд, и прошептала: – Будь осторожен, будь удачлив. Живи. Я знаю, что не для меня. Но живи и знай, что ты любим.

Он прижал ее снова и запрокинул ее голову, держа за подбородок и неистово целуя. Его дыхание отдавало пивом.

– Если я буду жить, то для тебя, Грейс, черт тебя дери, Мэнтон. Я всегда любил тебя, и всегда буду, и проклинаю тебя за то, что ты отпустила меня тогда, и себя – за то, что позволил тебе это.

От его следующего поцелуя, казалось, у нее останутся синяки на губах, и она была рада этому, и он сказал, не отрывая своих губ от ее:

– Я найду тебя, когда этот ублюдочный бардак закончится. Как-нибудь я все устрою. Мне этого недостаточно. Этого никогда не будет достаточно, но дома меня ждет мой паренек, мой Тим. О, Господи Боже…

Теперь плакал уже он, и Грейс понимала, что она должна изобразить что-то наподобие смелости, но была не уверена, что ее на это хватит. Она освободилась из его объятий, вытерла его лицо своими руками и заставила его посмотреть на нее:

– Джек, у тебя есть ребенок, и его мать – твоя жена, а война может привнести большие перемены в характер Милли. Мы оба понимаем, что чувствуем, и это лучше всего, что мне казалось возможным. Этого хватит на всю жизнь. Правда хватит, Джек Форбс. Занимайся своей войной, сосредоточься на ней и возвращайся назад к семье. Знай, что я буду любить тебя каждый день до конца времен, просто позови, если я понадоблюсь тебе. Но я никогда не встану между тобой и тем, что до́лжно.

Он промолчал. Просто убрал ее руки со своих плеч, повернулся и быстро пошел прочь, а потом побежал, почти наперерез мчавшейся повозке.

– Осторожно! – крикнул возница, Джек остановился, помахал и засмеялся лающим смехом.

– Хорошая бы была эпитафия. «Был раздавлен повозкой». Сама будь осторожна и удачлива и вспоминай, как мама говорила: все будет хорошо – каждый раз, черт ее побери. Я буду давать тебе знать, что я цел, после каждого наступления. Я хочу быть уверен, что ты знаешь об этом.

Затем он побежал дальше.

Она смотрела на него, пока он не исчез среди повозок, грузовиков, прилавков, ружейных дул и еще чего-то, и еще. Сумерки быстро сгущались. Она зашагала обратно к полевому госпиталю, мимо полуразрушенных домов с поломанными черепичными крышами и собак, которые выскакивали из-за углов, гоняя кошек. Ее смена начиналась в восемь часов. Она засунула руки глубоко в карманы своего пальто, разрываясь между чувством тоски и странного спокойствия. Она была любима. Она любила. О чем еще можно просить, когда твоя жизнь болтается на волоске посреди чего-то, что должно было закончиться три месяца назад, если бы газетам можно было верить?

По пути она встретила Энджелу Фезерс, которая вышла на дорогу перед ней, с высоко поднятым воротником замызганного пальто. Она была добровольцем из Халла. Грейс взяла ее под руку:

– Это когда-нибудь кончится, Энджи?

– Лучше бы закончилось, но дальше-то что, а? Опять хранить семейный очаг, вынашивать потомство и обожать наших мужчин?

– Нет, ничего такого, для меня – нет. – Грейс почувствовала, что ее голос дрожит, и стиснула губы, крепко. Замолчи. Замолчи.

Энджи сжала ее руку.

– Так ты повидалась с ним? Проклятые времена, но давай даже думать не будем о том, что будет после. Давай просто попробуем прорваться через все это. Ты слышала, что сестру Мэрривезер убило, когда она перевозила раненого, каким-то маленьким осколком?

– Проклятье, бедная женщина. – Грейс достала сверток с крошками. – Рождественские крошки, из Истерли Холла, приготовленные очень близким другом; они точно будут изумительны. Мы поделим их со всеми, каждому по крошке, но я напишу, и она пришлет еще, на этот раз напрямую.

Обе женщины улыбнулись.