Текст книги "Орикс и Коростель"
Автор книги: Маргарет Этвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Стена
Снежный человек был в таком трансе – от возбуждения, от еды, от голосов по радио, – что забыл про порез на ноге. И теперь порез напоминает о себе: неприятное покалывание, будто в ступне застрял шип. Снежный человек садится за кухонный стол, задирает ногу повыше, осматривает. Похоже, осколок бутылочного стекла еще там. Он пытается его подцепить – не помешал бы пинцет или хоть ногти подлиннее. Наконец ему удается ухватиться, он выдергивает осколок из ноги. Больно, но крови немного.
Он промывает рану пивом, ковыляет в ванную и роется в аптечке. Ничего полезного, если не считать тюбика солнцезащитного крема – для пореза не подойдет, – давным-давно просроченного антибиотика, которым Снежный человек мажет рану, и остатков лосьона для бритья, который пахнет лимонной эссенцией. Он выливает на рану и лосьон – по идее, в нем должен содержаться спирт. Может, надо поискать чистящее средство или что-то в этом роде, но он боится переборщить, сжечь ступню. Придется скрестить пальцы на удачу: если в рану попала инфекция, передвигаться будет сложнее. Не стоило забывать про порез; пол внизу, наверное, кишмя кишит бактериями.
Вечером он любуется закатом в узкое окошко. Красиво, наверное, было, когда все десять камер включены, можно увидеть полную панораму, подрегулировать яркость, прибавить красного цвета. Курнуть, откинуться в кресле и парить на седьмом небе. Но на него смотрят пустые лица экранов, и приходится довольствоваться реальностью – кусочком неба в окне, оранжевый, потом фламинго, кроваво-красный, клубничное мороженое, смена гаммы там, где должно быть солнце.
В бледнеющем розовом свете свиноиды, которые ждут его внизу, похожи на маленькие пластиковые статуэтки – псевдо-пасторальные поросятки. Нежно-розовые, безобидные, как многие вещи на расстоянии. Сложно себе представить, что они желают ему зла.
Наступает ночь. Снежный человек лежит на койке – той, что застелена. Я лежу там, где когда-то спал мертвец, думает он. Он не знал, что случится. Не догадывался. В отличие от Джимми, который мог догадаться, но не догадался все равно. Интересно, если б он убил Коростеля раньше, это бы что-нибудь изменило?
Здесь слишком жарко и душно, хотя ему удалось открыть аварийные вентиляционные отверстия. Он не может заснуть, поэтому зажигает свечку – жестяной контейнер с фитилем из аварийного комплекта, на этой свечке при желании можно вскипятить суп – и прикуривает еще одну сигарету. В этот раз голова почти не кружится. Все бывшие привычки живут где-то в теле, дремлют, как цветы в пустыне. В подходящих условиях расцветут пышным цветом.
Он листает распечатки с порносайтов. Но все эти женщины – не его тип, слишком вульгарные, слишком накрашенные, слишком очевидные. Перебор хитрости и макияжа, языки чересчур напоминают коровьи. Он чувствует испуг, а не похоть.
Уточнение: испуганную похоть.
– Как ты мог, – бормочет он, уже не в первый раз, мысленно совокупляясь с проституткой, наряженной в китайский халат красного шелка и туфли на шестидюймовых каблуках, с вытатуированным драконом на заднице.
О, милый.
В жаркой комнатке ему снится сон: снова мать. Нет, мать ему никогда не снится – только ее отсутствие. Он сидит на кухне. Опять сквозняк, который фыркает ему в уши, закрывается дверь. На крючке висит халат, лилового цвета, пустой, страшный.
Снежный человек просыпается, у него колотится сердце. Он вспоминает, что после ее исчезновения надевал этот халат. Халат еще хранил ее запах, какие-то ее жасминовые духи. Он смотрел на себя в зеркало: мальчишеская голова, отработанный рыбий взгляд и тонкая шея, утопающая в ярком женском халате. Как он ненавидел ее тогда. У него перехватывало дыхание, ненависть душила его, слезы ненависти катились по щекам. Но он стоял, обхватив себя руками.
Ее руками.
Он ставит голосовой электронный будильник так, чтобы тот включился за час до восхода, гадая, когда это случится.
– Проснись и пой, – говорит будильник томным женским голосом. – Проснись и пой. Проснись и пой.
– Хватит, – говорит он, и будильник замолкает.
– Включить музыку?
– Нет, – говорит он. Конечно, хочется поваляться в постели и пообщаться с женщиной в часах – получится почти разговор, – но сегодня надо идти. Сколько времени он провел здесь, вдали от побережья, от Детей Коростеля? Он считает на пальцах: первый день – поход в «Омоложизнь», ураган; второй – в ловушке у свиноидов. Значит, сегодня день третий.
В окно пробивается серый свет. Снежный человек мочится в кухонную раковину, плещет себе в лицо водой из бачка. Зря он пил вчера эту дрянь, не прокипятив. Сейчас он кипятит воду – на кухне остался газ для пропановых горелок – и промывает ногу, кожа вокруг пореза красная, но вроде бояться нечего. Он заваривает себе чашку растворимого кофе, с сахаром и сливками. Съедает энергетический батончик «Три фрукта» – знакомый вкус бананового масла и сладкой глазури, прилив энергии.
Где-то посреди вчерашней беготни он потерял бутылку с водой – ну и ладно, в ней только птичье дерьмо, личинки москитов и нематоды. Он наполняет пустую бутылку из-под пива кипяченой водой, забирает из спальни стандартный пластиковый мешок из прачечной, кладет туда бутылку, весь сахар и полдюжины энергетических батончиков. Мажется солнцезащитным кремом, кладет тюбик в мешок и надевает легкую рубашку цвета хаки. Находит темные очки, надевает их вместо своих одноглазых. Раздумывает, не надеть ли шорты, но они ему велики и не защитят ноги целиком, поэтому он остается при цветастой простыне, завязав ее на манер саронга. Еще подумав, снимает ее и прячет в мешок: а то зацепится за что-нибудь по дороге. Он наденет ее позже. Он берет аспирин и свечи взамен тех, что остались на лестнице, кидает в мешок шесть коробков спичек, нож для овощей и свою бейсболку «Ред Сокс». Нежелательно, чтоб она свалилась с головы во время великого побега.
Ну вот. Не очень тяжело. Теперь надо выбираться.
Он пытается разбить окно на кухне – можно спуститься на стену Компаунда по простыне, – но ему не везет, стекло пуленепробиваемое. Узкое окно, выходящее на ворота, отпадает – даже если ему удастся вылезти, он приземлится прямо на головы свиноидам, что уже пускают слюни. Высоко над полом в ванной есть окошко, но оно тоже выходит на сторону свиноидов.
После трех часов кропотливого труда, при помощи – сначала – маленькой лесенки, штопора, кухонного ножа и – затем – молотка и отвертки на батарейках, которая нашлась в кладовке, он открывает вентиляционный люк и вынимает оттуда механизм. Вентиляционная труба идет вверх, подобно каминной, а потом сворачивает в сторону. Пожалуй, он достаточно отощал и пролезет – у голодного существования есть свои преимущества, – хотя, если застрянет, будет обречен на мучительную и нелепую смерть. Поджарился в вентиляционной трубе, смешно до колик. Он приматывает один конец импровизированной веревки к ножке кухонного стола – к счастью, стол привинчен к полу, – а второй конец оборачивает вокруг талии. Мешок с припасами привязан ко второй веревке. Затаив дыхание, Снежный человек втискивается в трубу, ввинчивается, извивается. К счастью, он не женщина, большая попа ему бы мешала. Места нету, но голова уже снаружи, потом он выворачивается, освобождает плечи. До стены – восемь футов, придется спускаться головой вниз и надеяться, что веревка выдержит.
Последнее усилие, он дергается и повисает на веревке. Хватается за нее, восстанавливает равновесие, отвязывает веревку и медленно спускается. Потом вытаскивает мешок. Вроде нормально.
Черт побери. Он забыл радиоприемник. Ладно, пути назад нет.
Стена вокруг Компаунда – шесть футов в ширину, высокий парапет по обе стороны. Каждые десять футов – две бойницы, почти друг напротив друга. Предназначены для наблюдения, но подойдут и для последней обороны. Стена высотой двадцать футов, двадцать семь, если учесть парапет. Тянется вокруг всего Компаунда, по периметру – сторожевые башни, копии той, откуда он только что выбрался.
Компаунд «Омоложизнь» – прямоугольный, есть еще пять ворот. Снежный человек помнит карту, он тщательно ее изучал в «Парадиске», куда сейчас и направляется. Он видит, купол, возвышающийся над деревьями, сверкающий, как половинка луны. Он заберет оттуда все необходимое, обойдет купол по стене – или, если позволят условия, срежет по земле – и выйдет через боковые ворота.
Солнце уже высоко. Снежному человеку лучше поторопиться, иначе изжарится. Охота показаться свиноидам, подразнить их, но приходится побороть искушение, иначе они пойдут за ним вдоль стены и он не сможет спуститься. У каждой бойницы он пригибается, чтоб не заметили.
У третьей сторожевой башни он останавливается. За стеной он видит что-то белое – серовато-белое, вроде облако, но оно слишком низко. И облака не бывают такой формы. Оно тонкое, колеблющийся столб. Где-то на побережье, в нескольких милях к северу от Детей Коростеля. Поначалу Снежный человек решает, что это туман, но туман вот так не поднимается и не клубится. Это дым, никаких сомнений.
Дети Коростеля часто разводят костры, но такие большие – никогда, их костер так не дымился бы. Может, результат вчерашнего урагана – ударила молния, начался пожар, во время дождя погас, а потом снова разгорелся. А может, Дети Коростеля не послушались Снежного человека, отправились на поиски, а это сигнальный огонь, чтобы он нашел дорогу домой. Вряд ли – они мыслят иначе, – но если так, они сильно сбились с пути.
Он съедает половину энергетического батончика, выпивает воды и шагает дальше. Он прихрамывает, раненая нога дает о себе знать, но нет времени остановиться и заняться ею, сейчас надо идти как можно быстрее. Ему нужен пистолет-распылитель – и теперь уже не только из-за волкопсов и свиноидов. Время от времени Снежный человек оглядывается через плечо. Дым на месте, одинокий столб дыма. Он не расползается. Поднимается в небеса.
= 12 =
Вылазка в плебсвилли
Снежный человек хромает по стене к стеклянному белому куполу – тот отдаляется, будто мираж. Из-за ноги скорость снизилась, а к одиннадцати часам бетон совсем горячий, не пройдешь. Снежный человек обматывает голову простыней, кутается в нее как можно плотнее, накидывает ее поверх бейсболки и рубашки, но все равно рискует обгореть, несмотря на солнцезащитный крем и два слоя одежды. Он радуется новым темным очкам.
Он прячется в тени ближайшей сторожевой башни, чтобы переждать полдень, пьет воду из бутылки. Когда жара спадет, а сверкание приглушится, когда пройдет послеобеденная гроза, ему останется идти всего часа три. При прочих равных он доберется до купола засветло.
Жара обрушивается на него, рикошетит от бетона. Снежный человек расслабляется, вдыхает эту жару, чувствует, как пот течет по телу, будто сороконожки ползают. Глаза сами собой закрываются, в голове мелькают фрагменты старых пленок.
– За каким хреном я ему понадобился? – говорит он. – Почему он не оставил меня в покое?
Без толку об этом думать, особенно сейчас, в жару, когда мозги превратились в кусок плавленого сыра. Нет, не плавленый сыр, лучше избегать мыслей о еде. В мастику, в клей, в гель для волос в тюбике. Когда-то у него был такой гель. Снежный человек точно помнит, как этот гель лежал рядом с бритвой: на полке должен быть порядок, ему так нравилось. Перед глазами внезапно возникает яркий образ: он сам, только что из душа, втирает гель во влажные волосы. Он в «Парадиске», ждет Орикс.
Он желал добра или, по крайней мере, не желал зла. Не хотел причинять боль, не всерьез, не в реальности. Фантазии не считаются.
Была суббота. Джимми лежал в кровати. В те дни ему тяжело было просыпаться, за последнюю неделю он несколько раз опаздывал на работу, да плюс еще на той неделе и на предыдущей; у него скоро будут неприятности. Не то чтобы он дебоширил – наоборот. Он всячески избегал людей. Начальство до него еще не добралось – может, узнали про его мать и ее смерть предательницы. Разумеется, они узнали, это общеизвестный неприятный секрет, в Компаундах не принято упоминать о подобных вещах – невезение, порча, плохо закончится, лучше изображать идиота и так далее. Может, они дали ему время оклематься.
В этом был один плюс: теперь, когда мать мертва, может, КорпБезКорп наконец перестанет до него докапываться.
– Подъем, подъем, подъем, – говорит будильник. Розовый будильник в виде фаллоса, шуточный подарок одной любовницы. Раньше часы казались ему забавными, но в то утро он их возненавидел. Вот чем он был для нее, для них всех: механической игрушкой, шуткой, развлекалочкой. Никто не хочет быть асексуальным, но исключительно сексуальным объектом тоже никто не хочет быть, сказал однажды Коростель. Вы правы, сир, подумал Джимми. Еще одна неразрешимая загадка человечества.
– Который час? – спросил он. Часы склонили головку, потом розовый член опять встал.
– Уже полдень, уже полдень, уже…
– Заткнись, – сказал Джимми. Часы затихли. Запрограммированы реагировать на грубость.
Джимми подумывал встать, пойти на кухню, открыть пиво. Очень неплохая идея. Он лег спать черт-те когда. Одна его любовница – как раз та, что подарила ему часы, – вчера таки смогла пробиться через стену молчания, которой он себя окружил. Она пришла около десяти вечера, принесла какой-то еды – курицу и картошку, она знала, что он любит, – и бутылку скотча.
– Я за тебя волновалась, – сказала она. На самом деле ей требовался очередной сеанс быстрого краденого секса, и Джимми постарался, чтоб она получила что хочет. Но ему самому было до лампочки, и, видимо, это чувствовалось. А потом стандартные: В чем дело, Тебе со мной скучно, Мне правда важно, что с тобой происходит, и так далее и тому подобное.
– Уйди от мужа, – сказал Джимми, чтобы она умолкла. – Давай убежим в плебсвилли, будем жить в трейлере.
– Ну, я не думаю… ты ведь не всерьез?
– А что если?
– Ты мне не безразличен, но ведь и он мне не безразличен, и…
– Ниже пояса.
– Прости? – Очень изысканная женщина, она говорила Прости? вместо Что?
– Я сказал – ниже пояса. Я тебе небезразличен только ниже пояса. По буквам продиктовать?
– Не знаю, что на тебя нашло, ты в последнее время ужасно грубый.
– Что, уже не забавно, да?
– Да, не забавно.
– Тогда отвали.
Они поссорились, она расплакалась, отчего Джимми, как ни странно, полегчало. Потом они допили скотч. А потом снова занимались сексом, и на сей раз Джимми было хорошо, а вот его любовнице, кажется, не особо, потому что он был тороплив, груб и не выдал ей обычную порцию комплиментов. Великолепная задница и все в таком духе.
Зря он завелся. В конце концов, она хорошая женщина, у нее настоящая грудь и масса собственных проблем. Интересно, увидит ли он ее снова. Скорее всего, да, потому что, когда она уходила, в ее взгляде читалось Я смогу тебе помочь.
Джимми отлил и уже доставал пиво из холодильника, когда зажужжал интерком. А вот и она, стоило только вспомнить. Он снова разозлился. Подошел к спикерфону, включил его и сказал:
– Уходи.
– Это Коростель. Я внизу.
– Не верю, – ответил Джимми. Он включил трансляцию с видеокамеры в вестибюле. Так и есть – Коростель, показывает в камеру средний палец и ухмыляется.
– Впусти меня, что ли, – сказал Коростель. Джимми так и сделал, потому что в данный момент Коростель был единственным человеком, которого Джимми хотелось видеть.
Коростель почти не изменился. Все та же темная одежда. Даже не начал лысеть.
– Какого хрена ты тут делаешь? – спросил Джимми. Когда первый восторг поутих, он смутился: сам не одет, в квартире по колено пыли, бычков, пустых стаканов и контейнеров из-под курицы, но Коростель, казалось, и не заметил.
– Приятно знать, что тебя рады видеть, – сказал Коростель.
– Извини. В последнее время дела наперекосяк, – ответил Джимми.
– Да, я видел. Твоя мать, да? Я тебе написал, но ты не ответил.
– Я даже почту не проверял, – сказал Джимми.
– Понимаю. На «Мозгоплавке» показали: подстрекательство к насилию, членство в организации, объявленной вне закона, препятствование распространению коммерческой продукции, предательство общественных интересов. Предательство – это, наверное, демонстрации. Может, камнями кидалась. Жалко, она была такая милая леди.
Джимми показалось, что слова милая и леди матери не подходят, но он не собирался спорить – по крайней мере, в такую рань.
– Хочешь пива? – спросил он.
– Нет, спасибо, – ответил Коростель. – Я просто приехал тебя проведать. Убедиться, что у тебя все в порядке.
– У меня все в порядке, – сказал Джимми. Коростель глянул пристально.
– А давай смотаемся в плебсвилль? – неожиданно сказал он. – Пройдемся по барам.
– Это такая шутка, что ли? – спросил Джимми.
– Нет, я серьезно. У меня есть пропуска. Мой стандартный и еще один для тебя.
Джимми понял, что Коростель, видимо, большая шишка. Вот это да. Но гораздо больше трогало, что Коростель беспокоится о нем, приехал сюда и его разыскал. Несмотря на то что в последнее время они почти не общались. Джимми виноват – Коростель ему по-прежнему друг.
Пять часов спустя они уже бродили по плебсвиллю к северу от Нового Нью-Йорка. Дорога заняла всего пару часов – скоростной поезд до ближайшего Компаунда, затем машина КорпБезКорпа с вооруженным водителем – видимо, оплаченная тем, кто был заинтересован в Коростеле и его благополучии. Машина привезла их в какое-то место, которое Коростель называл «центром событий», и высадила там. Но их прикроют, сказал Коростель. Их защитят. Никто не причинит им вреда.
Перед тем как вылезти из машины, Коростель воткнул Джимми в руку иголку – универсальная краткосрочная вакцина его собственного изобретения. Плебсвилли, сказал он, – одна гигантская чашка Петри: повсюду масса инфекционной плазмы и бактерий. Если ты рос в этих условиях, у тебя иммунитет – по крайней мере, до появления новой биоформы, но если ты из Компаунда и хочешь побывать в плебсвиллях, станешь главным блюдом для всякой рода заразы. Как будто у тебя на лбу большими буквами написано: «Съешь меня».
Еще Коростель достал им фильтры для носа, они не просто отфильтровывали микробов, они их различали. Коростель сказал, что в плебсвиллях воздух гораздо хуже. Ветер переносит всякую дрянь, плюс меньше воздухоочистных башен.
Джимми никогда раньше в плебсвиллях не бывал, только смотрел на них из-за стены. Он был счастлив оказаться там, хотя не был готов увидеть такую толпу народа – так близко друг к другу, все ходят, говорят, спешат куда-то. Без плевков на тротуаре он бы вполне обошелся. Богатые в роскошных машинах, бедные на солнцевеликах, шлюхи в светящемся спандексе, или в коротких шортах, или – те, что лучше сложены, с крепкими бедрами, – на скутерах. Все цвета кожи, все размеры. Но не все цены, сказал Коростель, это бедный район. Так что Джимми лучше глазеть, но не покупать. Это можно потом сделать.
Жители плебсвиллей совершенно не походили на умственно отсталых уродов, которыми их изображали жители Компаундов, – большинство, по крайней мере. Джимми вскоре расслабился и уже наслаждался. Здесь было на что посмотреть – столько всего продается, столько всего предлагается. Неоновые слоганы, плакаты, повсюду реклама. А еще настоящие бродяги, настоящие нищенки, как в старых мюзиклах на DVD; Джимми казалось, они вот-вот запоют, брыкаясь разбитыми ботинками. Настоящие музыканты на углу, настоящие банды настоящих уличных мальчишек. Асимметрия, дефекты: этим лицам далеко до правильности Компаундов. Даже гнилые зубы попадались. У Джимми отвисла челюсть.
– Следи за кошельком, – сказал Коростель. – Деньги тебе не понадобятся, но все равно.
– Почему не понадобятся?
– Я угощаю, – сказал Коростель.
– Нет, я так не могу.
– В следующий раз платишь ты.
– Тогда ладно, – сказал Джимми.
– Ну вот, пришли – это называется Улица Грез.
Здесь находились магазины со средним и высоким уровнем цен и обслуживания, везде висели тщательно продуманные объявления. День Голубых Генов? прочел Джимми. Попробуй Кус-и-Фикс! Стерильность гарантирована. Зачем вам такой короткий? Стань Голиафом! Дети мечты! Поправь свой крючок! Аист Лимитед. Агу-Агу? Дружок Большого Друга.
– Здесь наши фишки превращаются в золото, – сказал Коростель.
– Ваши фишки?
– То, чем мы занимаемся в «Омоложизни». Мы и другие Компаунды, которые телом занимаются.
– И что, это все по правде работает? – Джимми был потрясен – не столько обещаниями, сколько слоганами: его единомышленники здесь уже наследили. Утренний мрак рассеялся без следа – Джимми стало весело. Столько всего обрушилось, столько информации – в голове не осталось места.
– Многое, – сказал Коростель. – Разумеется, ничего идеального не бывает. По конкуренция зверская, особенно то, что делают русские, японцы и, конечно, немцы. И шведы. Но мы не сдаемся, наши продукты считаются надежными. Сюда приезжают люди со всего мира – шоппингом занимаются. Пол, сексуальная ориентация, рост, цвет кожи, цвет глаз – все можно заказать, сделать или переделать. Ты представить не можешь, какие тут деньги крутятся.
– Давай выпьем, – сказал Джимми. Он подумал о своем гипотетическом брате, о том, который еще не родился. Интересно, отец с Рамоной тоже ездили сюда заниматься шоппингом?
Они выпили, потом зашли куда-то поесть – настоящие устрицы, сказал Коростель, настоящее японское мраморное мясо, редкое, как бриллианты. Стоило, наверное, целое состояние. Потом они посидели еще в парочке мест и наконец зависли в баре, где показывали минет на трапециях и Джимми выпил что-то оранжевое, светящееся в темноте, а потом еще парочку таких же. Потом он долго рассказывал Коростелю про свою жизнь – нет, про жизнь матери, – одно длинное вывернутое предложение, оно все тянулось у него изо рта, как жвачка. А потом они оказались еще где-то, на огромной кровати, покрытой бескрайним зеленым атласом, их обрабатывали две девушки, в блестках с ног до головы, блестки были приклеены прямо на голое тело и мерцали, словно чешуя виртуальной рыбы. Джимми никогда не встречал женщин, которые умели проделывать со своим телом такое.
Там ли возникла тема работы или раньше, в каком-то баре? Наутро ему не удалось вспомнить. Коростель сказал: Работа, Ты, Омоложизнь, а Джимми ответил: И чем я буду заниматься, сортиры чистить? а Коростель засмеялся и сказал: Круче, намного круче. Джимми не помнил, как сказал «да», но, видимо, сказал. Впрочем, он согласился бы на любую работу, неважно какую и где. Он хотел двигаться, двигаться дальше. Он готов был начать новую жизнь.
