Текст книги "Дневники Клеопатры. Восхождение царицы"
Автор книги: Маргарет Джордж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава 34
Всю первую половину марта дули теплые ветры, ласково побуждавшие живые изгороди расцветать, а деревья – разворачивать свои нежные листочки. Приготовления к отъезду занимали все мое время, но не успокаивали сердце. Парфия… И зачем ему приспичило с ней воевать? Что его гонит? И какова здесь роль Египта? Каждый раз, когда я думала об этом, я убеждалась, что мой тогдашний порыв продиктовал мне правильное решение: втравить Египет в войну я не позволю. Что же до подаренного мне медальона матери Цезаря, то я испытывала глубокую признательность, но не находила способа полноценно ее выразить. Я дала себе слово, что не сниму медальон, пока он не вернется из Парфии – как будто это возмещало отказ помочь людьми и оружием.
Я пребывала в растерянности и очень хотела его видеть, чтобы, по крайней мере, по-настоящему попрощаться. В ночь накануне заседания сената он собирался прийти на виллу, но ближе к вечеру я получила сообщение, что он будет ужинать с Лепидом, а наше свидание переносится на следующий день. До его отъезда оставалось еще три дня, и времени для прощания нам должно было хватить.
К тому времени, когда посыльный принес мне записку, погода резко переменилась. Черные тучи заслонили солнце, усилившийся ветер пронзительно завывал среди деревьев. Опущенные ставни дребезжали, словно старушечьи зубы.
Римская погода непостоянна, – пожаловалась я Хармионе, – точно так же, как и общественное мнение.
Я почти привыкла к грозам, которые Юпитер обрушивал на свой любимый город, но полюбить их так и не смогла. Не говоря уж о молниях – здесь каждый мог рассказать историю если не о человеке, то о статуе, сраженной стрелой небесного огня.
– Гадкая ночь, – сказала Хармиона.
Она накинула мне на плечи шерстяную шаль и тут же вздрогнула – порыв ветра опрокинул изящную стойку светильника с тонкой ножкой. Его чаша, звякая, покатилась по полу, оставляя за собой масляный след.
Я сочувствовала Цезарю: ему придется выходить из дома в такое ненастье. Но дом Лепида хотя бы находился недалеко от его собственного, не то что эта вилла на другом берегу Тибра.
«Что думает Цезарь о распускаемых слухах? – гадала я. – Верит ли им? Поощряет ли их? Или отвергает?»
Мне так много нужно было понять.
Но в ту ночь ничего узнать не удалось.
Я почти не сомкнула глаз из-за ярко-голубых вспышек молнии и раскатов грома, казалось, наполнявших весь дом. Правда, ненадолго я все-таки заснула, потому что в какой-то момент мне почудилось, что ставни распахнулись и язык молнии лижет изножие моей кровати.
Утром пришлось обнаружить неприятные последствия бури. Несколько деревьев в саду вывернуло с корнем, разлившийся пруд затопил цветочные клумбы, а статуя Геракла упала. У героя отломалась дубинка, но взор его был обращен ввысь, словно он держал ситуацию под контролем.
Когда я шла по растерзанному грозой саду, из-за Тибра доносился безобразный шум: люди сокрушались из-за ущерба, нанесенного их жилищам и лавкам. Поскольку все были взвинчены, недовольство, возможно, вылилось в столкновения. Усилием воли я заставила себя продолжить начатое дело: вместе с Хармионой я укладывала в дорогу мою одежду. Я привезла с собой так много красивых платьев и украшений, узорные сандалии, заколки, диадемы и головные уборы. Большую часть вещей я надевала, и теперь каждая из них связана с тем или иным воспоминанием о Риме. В этом платье я была на пиру у Цезаря, вот наряд для триумфов, а в этом я отправилась с ним на верховую прогулку по полям…
Я до мелочей помню, как пробегала пальцами по тонкому полотну, разглаживая ткань того платья, когда внизу послышался шум: крики, вопли, потом стремительно взбегающие шаги. Я повернулась к двери и увидела в проеме запыхавшегося, дрожавшего мальчика – одного из слуг Цезаря.
И тут прозвучали самые страшные слова, какие мне доводилось слышать в жизни.
– Убийство! Убийство! Цезарь убит! – выкрикнул паренек и, рыдая, бросился ко мне. – Цезарь мертв!
Это те самые слова, которые я слышала в кошмарных снах, но наутро не решалась повторить, чтобы не накликать беду. Немыслимо.
Хармиона остолбенела, лицо ее побелело, рука, поднесенная ко рту, замерла.
«Цезарь мертв. Цезарь мертв. Нет, не может быть. Цезарь не может умереть».
Нет, невозможно, чтобы я услышала эти слова. Не сейчас, когда все опасности миновали, старые войны закончились, новые еще не начались, а он окружен почестями…
Странный холод охватил меня: настойчивый, неотступный, увлекающий в никуда, за пределы времени, где есть только он, холод, и ничего больше.
Нет. Такого не может быть. Это неправда.
Словно со стороны я услышала собственный вопрос:
– Да что случилось? – и поймала себя на том, что поглаживаю отрока по волосам, утешая его, будто собственного ребенка.
Он ошибся. Он все объяснит. Или… Если и правда случилось несчастье… Цезарь, конечно, только ранен.
– Откуда ты знаешь, что Цезарь убит? – спросила я как можно мягче, почти шепотом, как будто ужасные слова, произнесенные вслух, становились истиной.
В ответ он лишь зарыдал. Я не могла больше выносить этого, не могла ждать, пока он опровергнет сказанное. Меня окутывал кокон леденящего ужаса.
– Говори! – закричала я, утратив контроль над собой.
Важнее всего было услышать, что сказанное – неправда, нелепая ошибка; или, если это не ошибка, что я смогу исправить содеянное. А не я, так кто-то другой – есть же в Риме врачи…
Я затрясла мальчика за плечи, но он зарыдал еще громче.
– Расскажи мне, что ты видел! – воскликнула я. – Цезаря убили в его доме?
«Но дома бы его защитила стража… Нет, он же распустил телохранителей!»
– Нет, не в его доме, – всхлипнул юноша.
Почему-то эти слова уверили меня, что произошла ошибка. Во-первых, паренек – домашний слуга, и откуда ему знать, что произошло в другом месте? Во-вторых, не могли же напасть на Цезаря в доме Лепида, а тем более в сенате.
– Кто-то пытался напасть на него на улице? – спрашивала я. – Грабители? Но он бы защитил себя.
Значит… О, эти слова!
– Н-нет, – выговорил мальчик. – Они убили его в сенате. На глазах у всех! Они окружили его, стали наносить удары кинжалами и убили. Их было много, и он закрыл лицо и умер у подножия статуи Помпея. Той самой, которую только что вернул.
«Статуя… Ее несли вверх по ступенькам на наших глазах…»
Нет, это ошибка. Это кто-то другой. Никто бы не… никто, кого он знал…
– Кто «они»? – вскричала я так громко, что едва не сорвала голос.
Мой крик, похожий на исполненный муки вой, наверное, разнесся на мили.
– Кто-то из сенаторов – я точно не знаю. Меня там не было. Брут и Кассий первыми выбежали из зала заседаний в портик, где я его ждал, размахивая кинжалами и выкрикивая что-то насчет свободы и республики. А потом поднялась паника. Многие сенаторы, подхватив тоги, бросились врассыпную, опасаясь за свои жизни. Сейчас на Форуме хаос: убийцы кричат что-то в свое оправдание, Цицерон пытается произнести речь, а нагрянувшие невесть откуда гладиаторы растаскивают все подряд.
Да, я слышала этот страшный гам даже с такого расстояния, но не придала ему значения. Шумные выяснения отношений – обычное дело в Риме.
– О боги, – кажется, сказала я.
Мне трудно было отличить собственные мысли от произнесенных слов. Меня окутал плащом ледяной парализующий кокон. Мне хотелось вырваться оттуда, но я не могла двинуться.
Толпа… беспорядочная римская толпа… Теперь я то ли слышала, то ли воображала себе яростные крики беснующегося народа. Явятся ли убийцы за сыном Цезаря сюда, на виллу? Теперь ужас и боль всецело овладели мною, накатила новая пугающая волна.
Все знают, что здесь сын Цезаря, его единственный сын. Если они ненавидят Цезаря, то ненавидят и его сына. О мое дитя! Неужели они бегут сюда, размахивая кинжалами?
– Они гнались за тобой? – спросила я юношу.
– Нет. В этом направлении не двигался никто, хотя из сената все разбежались.
Но они могут вспомнить в любую минуту. Я должна защитить моего сына. А Цезарь? О боги и богини, где же Цезарь? Я должна пойти к нему.
– Где Цезарь? Что случилось с ним? – воскликнула я.
Я могу помочь ему, спасти его.
– Он… он лежит у основания статуи. Все убежали и оставили его, и он один в здании сената, в луже… в луже своей крови.
Боль пронзила меня сквозь холодный плащ. Такая острая боль, словно они вонзили нож и в меня – вогнали его глубоко внутрь, нанеся смертельную рану. Мало того, что убили, еще и бросили его одного! Все сбежали!
– О, позор! – зарыдала я. – Оставить его там! Неужели они так боятся убийц? Никто не помог своему павшему товарищу, тому, кого до сегодняшнего утра называли неприкосновенным? Неужели никто не желает воздать почести его телу?
– Они кричали… – Парнишка запинался, ибо ужас сковывал его речь. – Кричали… Что… что бросят тело тирана в Тибр. Да, я слышал, как они кричали это, выбегая из здания!
Сердце мое сжалось. Им мало отвратительного, подлого убийства, они хотят и поглумиться над телом. Во мне бурлила такая ненависть, какой никогда прежде я не испытывала.
– Этого не будет! – заявила я.
Я поняла, что мы должны немедленно отправиться в сенат. И поторопиться. К тому же раз он там один, а убийцы разбежались, не исключено, что они ошиблись и оставили его лежать без сознания. И тогда мы сможем вернуть его к жизни.
– Мы сейчас же пойдем к нему и отнесем его домой, – сказала я. – Если кто-нибудь попытается помешать нам, им придется убить и меня! Приведи еще нескольких молодых людей, возьмите носилки, и идем. Немедленно! Прямо к Цезарю.
– Нет, госпожа! – Хармиона схватила меня за руку и попыталась остановить. – Это опасно! Там разъяренная буйная толпа и убийцы Цезаря…
– Убийцы Цезаря – самые подлые негодяи и отъявленные трусы. Ты думаешь, я устрашусь их? Никогда!
В тот миг мой праведный гнев не оставил места ни страхам, ни сомнениям: вокруг меня, невзирая на сковывавший сердце холод, воздвигся щит ярости.
Театр Помпея на Марсовом поле находился гораздо ближе к вилле, чем Форум, и нам не потребовалось много времени, чтобы дойти до него. Я издалека увидела, что огромное сооружение со знаменитым «Портиком ста колонн» опустело. На глаза попались лишь двое гладиаторов-мародеров с охапками награбленного добра, да и те, завидев нас, предпочли скрыться.
Здание было пустым и темным.
– Где? – спросила я паренька.
К портику примыкало множество помещений, и я не могла догадаться, в каком из них проходило заседание сената.
Дрожащим пальцем он указал на дальнюю дверь. Мы поспешили туда, но у входа замешкались.
– Все в порядке, он там, – пролепетал парнишка после того, как осмелился заглянуть внутрь.
Слова «все в порядке» в данных обстоятельствах звучали странно, однако в какой-то мере породили надежду. Если мы поспели вовремя, то, может быть, все действительно будет в порядке.
Мне сразу бросилась в глаза горделивая статуя, высившаяся у дальней стены.
А у ее ног валялся какой-то окровавленный комок, выглядевший слишком маленьким и жалким для Цезаря.
В первый миг я вздохнула с облегчением – мне показалось, что это не он.
Затаив дыхание и мысленно повторяя, что это кто-то другой, я приблизилась к неподвижному телу и опустилась на колени. Руки дрожали так сильно, что мне едва удалось приподнять наброшенный на лицо жертвы край тоги.
Я увидела лицо Цезаря.
Вскрикнув, я отпустила ткань. Его глаза были закрыты, но он не походил на спящего. Говорят, будто мертвые похожи на спящих, но это неправда. Овладев собой, я снова подняла ткань, протянула руку и погладила его по щеке – такой холодной, словно плоть впитала в себя весь холод мраморного пола.
Я смотрела на него и чувствовала, что жизнь и само мое естество покидают меня и я остаюсь в одиночестве, потерянная и брошенная. Мгновенно, без предупреждения и прощания, я лишилась того, кто значил для меня больше всего на свете.
– Любовь моя, друг мой! – прошептала я, коснувшись его снова.
Я чувствовала себя застывшей, окаменевшей, но все же не такой неподвижной, как он. Страшная правда вдруг дошла до меня и принесла всю полноту горя и страдания.
– О Исида! – вскричала я и тут же поняла, что известная мне с детства история о гибели ее мужа Осириса, жестоко убитого, а потом расчлененного своим братом, воплотилась в жизнь.
Я стала Исидой, и здесь лежал мой Осирис, убитый теми, кто называл его «отцом страны», кто обещал защищать его жизнь ценой своей. На его тоге я увидела множество окровавленных отверстий, пробитых кинжалами. Они напали на него, как стая волков, – они, лебезившие перед ним и превозносившие его. Он же был безоружен, ибо в сенат запрещено проносить оружие.
Я упала на него, заключив в объятия окровавленное тело. Кровь пачкала мою одежду, но меня это не волновало. Мне хотелось остаться с ним навсегда. Но в то же самое время я вдруг страстно пожелала, чтобы его унесли из этого гнусного места.
Паренек вернулся вместе с двумя товарищами и с крепкими носилками из парусины. Они нерешительно топтались на пороге, пока я не подозвала их. Тогда юноши приблизились, робея, как будто боялись, что убитый Цезарь оживет.
О, если бы он мог! Я бы отдала жизнь, чтобы он смог.
– Пора. Отнесите его домой. А… Кальпурнии сказали?
Мне придется столкнуться и с этим. Паренек кивнул.
– Ну, хорошо. Отнесите его к ней. Я пойду следом.
Они осторожно подняли его, положили на носилки, снова прикрыли его лицо, чтобы избавить по пути от взглядов зевак, и взвалили носилки на плечи. Одна его рука свисала вниз, и когда носильщики двинулись, стала раскачиваться в такт шагам.
Вид этой руки, беспомощной и бессильной, сразил меня настолько, что я едва не лишилась чувств. Будь там Хармиона, я оперлась бы о ее плечо, но сейчас помочь мне было некому, и я не могла позволить себе слабость. Тем более глядя на эту руку, уже неспособную себя защитить.
Ибо в тот миг я приняла решение отомстить за Цезаря, даже если на это уйдет вся моя оставшаяся жизнь. Любым способом, с чьей угодно помощью – но я отомщу.
Впереди меня покачивались носилки и болталась свисавшая с них рука.
«Я здесь, Цезарь. Я не оставлю твою смерть неотмщенной. Я не успокоюсь, пока убийц не постигнет кара. А то, что не сделаю я, завершит твой сын Цезарион».
Юноши понесли носилки вниз по ступенькам. На этих самых ступеньках Цезарь так громко смеялся недавно, когда Антоний принес колбаски.
Форум был наполнен бурлящими толпами. Царила такая неразбериха, что нам удалось пройти, не привлекая внимания, как будто мы невидимы. Люди не смотрели ни на меня – я шла пешком, без изукрашенного паланкина, – ни на скромные носилки, где кто-то лежал. Странно, какой слепой и тупой бывает толпа даже в самом возбужденном состоянии.
Наконец впереди показался дом Цезаря. Носильщики быстро внесли туда драгоценную ношу и заперли дверь на засов.
Нас встретил тот же самый просторный атриум с прудом посередине, где печально отражалось тусклое серое небо. Здесь Цезарь являл нам свое щедрое гостеприимство. Юноши опустили носилки, и тут из тени, поддерживаемая двумя слугами, выступила Кальпурния.
Ее лицо изменилось почти так же сильно, как у Цезаря, – одутловатое и опустошенное одновременно. Рыдая, останавливаясь на каждом шагу, едва волоча ноги, она приблизилась к носилкам. Я отвернулась и направилась в другой конец помещения, чтобы оставить ее наедине с мужем. До меня донесся громкий стон, бурные рыдания, а потом наступила мертвая тишина. Я обернулась и увидела, что она упала рядом с носилками. Простыня, прикрывавшая лицо Цезаря, была отдернута.
Я подошла к Кальпурнии. Я не знала, что делать, но ужасная потеря в каком-то смысле соединила нас. Я наклонилась и положила руки на ее трясущиеся плечи. Лицо Цезаря – мертвое лицо – было обращено к нам. Я не могла видеть его таким изменившимся и ужасающе неподвижным, а потому снова набросила на него простыню.
– Моя дорогая, – промолвила я. Кальпурния действительно была дорога мне в тот момент, потому что принадлежала ему. Теперь все, чего он когда-либо касался, что связано с ним, стало бесконечно дорого. – Я знаю, ты чувствуешь себя так, будто кинжалы вонзились в тебя.
Она позволила себе слегка опереться на меня.
– Да, – прошептала она. – Я видела их, когда ничего еще не случилось. – Она обратила лицо ко мне. – Во сне, в прошлую ночь. Я видела и чувствовала их. Единственная разница в том, что во сне он упал и умер на моих руках. Я застала его живым, не так… не так, как сейчас!
Она снова попыталась отодвинуть ткань, желая увидеть его, но рука ее бессильно упала.
– Я предупреждала его… я умоляла его… не ходить в сенат! – Она привстала на колени, склонившись над ним. – А ему приснилось, будто его возносят в облака и Юпитер протягивает ему руку. О, все это было так отчетливо! Мы знали!Мы знали!И все же он пошел…
Кальпурния снова обмякла, но потом ее голос возвысился:
– Ведь он согласился не ходить! Предсказатель предупреждал его насчет мартовских ид. И час этот настал, и он не появился в сенате, но тут пришел Децим и принялся упрашивать его. Цезарь поведал о моем сне, о дурных предзнаменованиях (ибо во время бури щиты Марса свалились со стен, а это ужасное предзнаменование!) и сказал, что не придет. И тут Децим… – В ее сознании все начало складываться воедино. – Да, Децим рассмеялся и ответил, что сенат может отменить предлагаемые почести, если Цезарь не придет из-за снов своей жены. Он выставил его в таком дурацком свете… Но я знала, что мой сон был пророческим. О, нам не следовало соглашаться!
У меня возникло ужасное подозрение.
– Децим – кем он был для вас?
– Одним из самых надежных и доверенных друзей Цезаря.
– А он сопровождал Цезаря в сенат?
– Думаю, да, – сказала Кальпурния. – Они вышли вместе, потом Цезарь сел в свои носилки. Я смотрела им вслед и видела, как кто-то бросил Цезарю свиток. Но просители всегда так поступают.
– Носилки… он отправился в церемониальных носилках? Где они?
– Я не знаю.
– Они остались в театре, – ответил за нее один из слуг.
– Принеси их, – приказала ему я. – Принеси сюда, чтобы вещи Цезаря не достались черни.
Может быть, свиток по-прежнему находится там.
Снаружи доносился шум толпы.
– И по дороге присмотритесь к народу – кто громче всех шумит и к чему склоняет людей. Кстати, куда направились убийцы?
Кальпурния вскочила на ноги.
– Боюсь, они нагрянут сюда, чтобы разорить наш дом. Защитить его некому, Цезарь распустил охрану.
Я сразу вспомнила о Лепиде, втором по рангу военачальнике. В его распоряжении имелся расквартированный в городе легион. А какие еще вооруженные формирования есть в Риме? Гладиаторы, подчиненные Дециму. Гладиаторы! Как говорил тот паренек? «Нагрянувшие невесть откуда гладиаторы растаскивают все подряд». И снова у меня возникло неприятное ощущение. Гладиаторы Децима – с чего бы им там быть?..
Децим привел их в Рим. Децим же доставил Цезаря в сенат против его желания. Децим был одним из наиболее доверенных друзей Цезаря.
Это заговор, огромного масштаба заговор. Не выходка озверевших от ненависти Брута и Кассия, а тщательно подготовленное, продуманное, спланированное убийство.
Цезарь жил в окружении врагов, тайных и явных. Если столь близкий ему Децим оказался изменником, наверняка есть и другие, на кого никто бы не подумал. А как насчет Антония? Не был ли он одним из них? И Лепид? Неужели по-настоящему верны Цезарю только мы – я и Кальпурния?
Он ел с ними, смеялся с ними, планировал с ними парфянскую кампанию, гулял с ними по Форуму. Они улыбались, льстили, предлагали ему почести и отличия (я вспомнила, как подобострастные магистраты встречались с ним у храма) и все это время вынашивали план убийства! Как, должно быть, злорадствовали они на своих тайных конклавах, насмехаясь над ним.
Паренек вернулся с носилками Цезаря. Там лежало много свитков, так и оставшихся непрочитанными. Большинство из них действительно содержали прошения, но в одном подробно описывался весь заговор, и автор просил Цезаря поберечься. Там сообщалось, что число заговорщиков достигает семидесяти человек.
– Семьдесят!
Как же им удалось сохранить заговор в тайне?
Правда, они и не хранили его в тайне. Цезарь получил предупреждение, но слишком поздно.
Там говорилось также, что Кассий хотел бы убить Антония, но Брут возражал против этого: дескать, если жертвоприношение Цезаря коснется кого-то еще, оно превратится в обычное убийство. Поэтому Требонию поручили задержать Антония снаружи.
Узнав, что Антоний не предавал Цезаря, я почувствовала огромное облегчение. Но где же он сейчас? Куда он бежал?
Шум снаружи усилился. Я велела принести лестницу, чтобы выглянуть в верхние окна, не открывая дверь. Дом Цезаря стоял в центре Форума, и в тот момент было непонятно, хорошо это для нас или плохо.
Огромная беспорядочная толпа собралась посреди площади. Я увидела отдельную тесную группу людей, что шли из Капитолия, подняв руки вверх, и кричали:
– Цицерон! Цицерон!
Но никого похожего на Цицерона я не разглядела. Я увидела, как Долабелла – неистовый, переменчивый Долабелла, слывший мастером подстрекательства – забрался на пьедестал, чтобы обратиться к толпе. Потом его сменил Брут, за ним – Кассий. Я не слышала, что они говорили, но по реакции толпы поняла, что их призывы не встретили одобрения. Заговорщики повернулись и направились обратно к Капитолию.
Неожиданно наступили сумерки. Впрочем, неожиданно только для меня, потерявшей представление о времени, а солнце продолжало свой путь как всегда, ничуть не смутившись страшным злодеянием.
Оно должно было остановиться. Оно должно было испепелить злодеев своими лучами. Оно должно было сделать что угодно, но не равнодушно проплывать по небу, как в самый обычный день!
Раздался громкий стук в дверь. Слуги сняли засовы, и вбежал Антоний. Он растерянно огляделся по сторонам и сбросил капюшон и плащ раба – свою маскировку.
– Цезарь! Цезарь! Мой господин, мой командир!
Антоний подбежал к носилкам, пал на колени, сорвал покрывало с тела Цезаря и, судорожно сжав кулаки, испустил протяжный скорбный вой. Потом он закрыл лицо ладонями и зарыдал.
Мы с Кальпурнией молча отступили. Прошло много времени, прежде чем его плечи перестали трястись; он вытер слезы, повернулся и увидел нас.
– Хвала богам, что ты здесь, – сказала Кальпурния.
Антоний медленно поднялся.
– Хвала богам, что мы целы, – ответил он. – И что Цезарь здесь, с нами. Теперь они не смогут осквернить его тело, пока не убьют нас всех.
– Скорее всего, они хотят это сделать, – сказала я. – Что их остановит, если они уже убили того, кого сами же объявили неприкосновенным и поклялись защищать?
– Сейчас их сдерживает только нелепое убеждение в том, что они не обычные убийцы, ибо совершили злодеяние из высоких побуждений. Они считают это делом чести.
– Делом чести? – изумилась Кальпурния.
– Они считают, что убить Цезаря – дело чести, но расправиться при этом и с нами, по их мнению, бесчестно.
– Ну что ж, их честь будет стоить им жизни! – заявила я.
Горе и ярость боролись в моем сердце, и в тот миг верх взяла ярость. Антоний развернулся и уставился на меня.
– Когда? – спросил он.
– Когда у нас хватит силы противостоять им, – ответила я.
– Боги позаботятся о времени и месте, – сказала Кальпурния.
– Нет. Цезарь и я! – поклялась я, глядя на убитого.
Я знала, что его дух, как и мой, не найдет покоя, пока убийцы живы.
– Сначала нужно утихомирить Рим, – заметил Антоний. – Нельзя допустить, чтобы город, о котором Цезарь так заботился, для которого столько сделал, разрушили в бессмысленных погромах. Когда эта опасность минует, мы начнем преследовать убийц. Но всему свое время.
– У нас есть целая жизнь, – сказала я.
– Я единственный консул, – продолжал Антоний. – Теперь я глава правительства, старший магистрат. Я должен, насколько возможно, взять управление в свои руки. Мы обезоружим заговорщиков и буквально, и иносказательно. Завтра я созову заседание сената.
– Словно все идет как обычно! – воскликнула я.
– Мы должны сделать вид, будто так и думаем, – сказал он. – Наша задача – не спугнуть их раньше времени, а вырвать из их рук контроль над ситуацией.
Антоний повернулся к Кальпурнии.
– Завещание Цезаря – где оно?
– У весталок.
– А бумаги Цезаря, его деньги?
– Все здесь. Там! – Кальпурния указала в сторону комнаты, выходившей в атриум.
– Их нужно перенести в мой дом, – решил Антоний. – Сегодня ночью, под покровом темноты. Они не должны попасть в руки заговорщиков. Если бумаги окажутся у меня, моя сила увеличится. – Он повернулся ко мне. – А ты возвращайся на виллу. Оставайся там, пока я не пришлю тебе весточку, что опасность миновала.
– А у нас есть солдаты? – спросила я.
В моем личном распоряжении имелась египетская стража – сегодня ночью ей предстояло оберегать Цезариона.
– Лепид с нами, – кратко ответил Антоний.
Лепид. Значит, этот вопрос решен.
– Сегодня ночью он выведет свой легион на Марсово поле, чтобы на рассвете быть готовым переместиться на Форум и занять его. Мы захватим и государственную казну, чтобы заговорщики не могли получить деньги в свое распоряжение. – Он положил руку мне на плечо. – А сейчас возвращайся на виллу. Возвращайся и молись о том, чтобы в ближайшие два дня все у нас прошло, как задумано. Если за это время не случится чего-то из ряда вон выходящего, мы станем хозяевами положения.
Я бросила взгляд на носилки, тихо стоявшие у пруда. Тело под простыней застыло, рука так и лежала, простертая в сторону. Я подошла, взяла эту руку и поцеловала.
– Прощай, прощай, – прошептала я.
Это было его прощание: так он сказал, когда уезжал в Испанию.
Мне не хотелось покидать его, но и оставаться у смертного ложа я больше не могла.
Всю ночь я простояла, глядя в окно. Как могла я уснуть? Цезарь мертв, и мир разрушен. Никогда, ни на миг не изгладится из моей памяти страшное видение – его недвижное тело. Этот призрак будет вечно стоять перед моим внутренним взором, и лишь сквозь него дано мне прозревать мир видимый и невидимый. Я стояла у окна, опираясь дрожащими локтями о подоконник, когда на черное небо высыпала россыпь звезд. Поутру они медленно гасли, а я пребывала в той же позе.
Что будет со мной? С Цезарионом? С Римом? С Египтом? Мне всего двадцать пять. Что сулят мне следующие сорок лет без него? Вселенная опустела; он, затмевавший небеса, ушел.
В самое темное время ночи, когда шум на Форуме начал затихать, я наконец разрыдалась. Я плакала тихо, потому что не хотела беспокоить Цезариона – бедный ребенок не сознавал, чего он только что лишился. Поскольку я не могла толком выплакаться, моя печаль осталась внутри. Слезы не помогли, горло саднило, будто оно распухло от усилия сдержать рыдания, грудь горела огнем, терзаясь невероятной болью. Мой плач был безмолвным содроганием, разрывавшим меня. Он давал не облегчение, а новые муки.
Цезарь умер, умер, умер… как я вынесу это? Неожиданная смерть во второй раз вырвала у меня самого дорогого и любящего защитника.
Следующий день принес с собой тупое ощущение пережитого стихийного бедствия. Я могла лишь ждать и готовиться к отъезду. Опустошенная подавляемыми рыданиями, я ходила как во сне или как под водой, будто любое неожиданное движение сулило еще большую боль. Среди особо ценных вещей я уложила в водонепроницаемые короба всю мою корреспонденцию в хронологическом порядке, чтобы передать ее на хранение в архивы Александрии. Обычно столь скучное занятие, как упаковка документов, отнимает время и утомляет, но на сей раз я не заметила, как с ним справилась. А впоследствии очень удивилась, распаковав эти бумаги, ибо ничего о них не помнила.
Антоний, как и обещал, прислал ко мне гонцов с рассказом о последних событиях. Брут на Капитолии снова попытался заручиться общественной поддержкой и снова потерпел неудачу. После первоначального замешательства и растерянности в настроении народа наметился перелом, причем не в пользу заговорщиков. Так, претора Цинну, ставшего поносить покойного Цезаря, прогнали с трибуны в ближайший дом, который пытались поджечь, чему воспрепятствовали солдаты Лепида.
Настала еще одна ночь, и я тоже провела ее без сна. Сколько бессонных ночей может выдержать человек? Опять зажглись звезды, а с рассветом угасли, оставив меня измученной и истощенной, за пределами смертельной усталости. С сумерек до рассвета я пребывала наедине со своим несчастьем, не ведая утешения и покоя, – вторая ночь оказалась еще хуже первой. С каждым прошедшим часом моя боль и горе не смягчались, а становились острее.
Пришли новые известия. Сенат провел заседание по поводу случившегося, где были высказаны самые разные мнения. Радикально настроенные сенаторы предлагали наградить заговорщиков и воздать им публичные почести. Вот, оказывается, чего стоят «почести» сената! Умеренные заявили, что следует ограничиться общей амнистией, а Цицерон предложил официальный «акт забвения».
Акт забвения – им хотелось забыть о своем преступлении!
Кто-то еще сказал, что Цезаря следует официально объявить тираном, а все его указы провозгласить незаконными, но Антоний в ответ напомнил, что в таком случае всем, кого Цезарь назначил на государственные должности, придется подать в отставку. Если Цезарь – тиран, то Брут с Кассием уже не преторы, Тиллий Цимбр – не префект Вифинии, а Децим – не наместник Цизальпинской Галлии.
При таком повороте дела собственные гладиаторы порвут Децима в клочья.
Заговорщики попытались помешать обнародованию завещания Цезаря, но отца Кальпурнии им запугать не удалось. Он велел весталкам распечатать документ и объявил, что содержание бумаги публично огласит Антоний с крыльца своего дома. Провалилась и попытка сорвать государственные похороны Цезаря: Антоний указал, что по закону почетные похороны полагаются любому консулу, умершему во время пребывания в должности, о роде же смерти закон умалчивает. Поскольку Цезарь был одним из двух консулов, спорить тут не о чем.
«Весь мир должен воздать ему должное. И пусть эти похороны станут демонстрацией презрения и ненависти к его убийцам», – думала я.
Снова стемнело. На сей раз я чувствовала, что смогу уснуть. Однако в полночь, когда я уже собралась лечь, ко мне прибыл курьер со сбивчивой запиской от Антония.
Завещание – я прочел его друзьям Цезаря и семье. Оно не такое, как я ожидал. Он назвал своим главным наследником Октавиана и предлагает всем относиться к нему как к его сыну, самого же Октавиана просит официально принять имя Гай Юлий Цезарь! Децима Цезарь назначил наследником второй очереди, на тот случай, если другие его внучатые племянники умрут слишком рано. Это делает вероломство Децима еще более гнусным.
Сады вокруг виллы – твоей виллы – он завещал народу Рима, а заодно и по три золотые монеты на каждого гражданина. Воистину щедрый дар. И когда народ узнает об этом, я не поручусь за безопасность любого из заговорщиков – или «освободителей», как они себя называют.
Сегодня вечером я был вынужден принимать Кассия у себя дома, в обмен на моего собственного сына, ставшего заложником заговорщиков! Еда казалась мне ядом. Я спросил Кассия, есть ли у него кинжал, и он ответил: «Да, и большой, на тот случай, если и ты захочешь играть в тирана!»
Посмотрим, что будет, когда до него доберется толпа!
Похороны завтра ночью. Я, как ближайший из его родственников мужского пола, находящихся сейчас в Риме, произнесу панегирик. Погребальный костер будет разложен на Марсовом поле, но траурные дроги вывезут на Форум, и церемония прощания состоится там. Если ты пожелаешь присутствовать, вместе с Кальпурнией займи место на ступеньках храма Весты. Лепид выставит там солдат и обеспечит вашу безопасность.
Голова моя закружилась. Октавиан должен стать его сыном? Взять его имя? Но ведь уже есть сын Цезаря, носящий его имя – Птолемей Цезарь.
