Текст книги "Дневники Клеопатры. Восхождение царицы"
Автор книги: Маргарет Джордж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
– Он умер? – спрашивал брат.
Судя по всему, так оно и было. Прежде чем я ответила, свалился еще один наездник, и его голова разлетелась красными брызгами, угодив точно под конское копыто. На его счет сомнений быть не могло.
Песок скаковой дорожки начал прочерчиваться красными полосами. Я оглянулась на окружавших меня римлян. Их взгляды были прикованы к арене, и они явно не испытывали отвращения или ужаса от того, что происходило на их глазах. Более того, возбуждение на трибунах возрастало, питаемое кровью, как огонь соломой.
Состязавшиеся выполняли все более рискованные трюки, пока победители не обменялись конями, совершив на полном скаку двойное сальто и едва удержавшись на потных спинах лошадей. Цезарь вручил им призы. Покрытых пеной коней увели с арены.
Группа цирковых рабочих выбежала и принялась разравнивать песок, подготавливая новое состязание. Налетел вечерний ветерок. Обычно эта часть дня предназначалась для спокойного отдыха, но сейчас напряжение нарастало.
– Зачем им нужно, чтобы гибли люди? – недоумевал Птолемей. – И откуда берутся участники столь рискованных состязаний?
– Мужчин всегда влекут опасности, – сказала я. – Не важно, насколько велик риск; желающие испытать судьбу найдутся обязательно.
Этот факт всегда озадачивал меня, но я признавала его как данность.
И тут люди вокруг Цезаря зашевелились. Октавиан встал и направился к нам.
– Благородный триумфатор попросил меня присоединиться к тебе и объяснить происходящее, – сказал он.
Посол Тарса быстро освободил место рядом со мной.
– Как предусмотрительно со стороны триумфатора, – ответила я и благодарно кивнула Цезарю.
– Тебе понравилось представление? – спросил Октавиан.
– Несколько человек заплатили за него высокую цену – отдали свою жизнь, – ответила я. – Но их мастерство производит впечатление. Каково следующее состязание?
Октавиан улыбнулся.
– Наша любимая римская забава – гонки на колесницах. Когда-то этот род скачек был религиозным обрядом. Он до сих пор пользуется особой любовью. Сегодня выступят десять упряжек из четырех коней, а призом победителю станет большой кошель золота.
О, это должно быть увлекательно, – сказал Птолемей. – И не слишком опасно.
Юный Октавиан, однако, покачал своей прекрасной головой.
– Вряд ли. Кто-то всегда погибает. Бывает, три или четыре колесницы сталкиваются и разбиваются вдребезги. Резкие повороты в конце дистанции неизменно приводят к тому, что кто-то переворачивается, даже если все остальное проходит благополучно.
– И именно поэтому вам нравятся эти скачки? – спросил Птолемей.
– Я бы так не сказал, – ответил Октавиан.
– Тогда почему их не делают безопаснее? – не унимался Птолемей.
– Это разрушило бы дух состязательности.
Поднялся шум, и я увидела появившиеся из арочных проходов колесницы. Они промчались через узкую арку; кони натягивали поводья, выказывая нетерпение. Они были запряжены в легкие колесницы – в сущности, помосты на колесах. Возничие правили своими упряжками, стоя на них. Я обратила внимание, что повозки влекли огромные кони, тогда как сами колесницы были маленькими и легкими как перышко, а следовательно, весьма неустойчивыми. Им ничего не стоило перевернуться. Головы колесничих покрывали поблескивавшие в лучах вечернего солнца шлемы с плюмажами или цветными шарфами. Октавиан вскочил и закричал. Щеки его раскраснелись, глаза были прикованы к одной колеснице: смуглый возничий правил четверкой гнедых лошадей с необычно тонкими и длинными ногами.
– Это мои, – хрипло пояснил он. – Из конюшни Аррия.
Я и не подозревала, что он может выказывать такую страсть.
– Ты тоже выбери себе колесницу, – посоветовал мне Октавиан.
Мне приглянулась упряжка очень ухоженных лошадей кремового цвета с серыми гривами и хвостами. Я, конечно, прекрасно знала, что красивая стать не всегда означает скорость или выносливость, точно так же как человеческая обходительность не всегда означает порядочность; но эти лошади мне все равно понравились.
– Упряжка с маленьким возничим, – сказала я.
– Из Кампании, – сказал он. – Говорят, их там хорошо кормят и обучают.
– А какую упряжку выбрал бы Цезарь? – поинтересовался Птолемей.
– Он неравнодушен к вороным, – ответил Октавиан, – потому что они с той самой конюшни, где вырастили его любимого скакуна. Но те кони скорее мощные, чем быстрые.
Повозки двигались по арене грудь в грудь; строй в сорок лошадей производил впечатление гигантского крыла. Оставалось лишь поражаться умению возничих удерживать их в линию. Поравнявшись с нами, они остановились в ожидании сигнала.
Цезарь встал, поднял высоко над головой большое белое полотнище, а потом выпустил его. Полотнище плавно упало на арену. Едва ткань коснулась земли, как сигнальщики взмахнули флажками, и состязание началось.
Две или три упряжки сразу же вырвались вперед и немедленно вступили в борьбу за выигрышное положение на дорожке. Ширина четверки коней была такова, что, когда рядом скакали три колесницы, они оказывались в чрезвычайно опасной близости одна от другой, а на поворотах опасность усугублялась. Кроме того, положение колесницы на дорожке тоже имело значение: ближе к середине упряжка рисковала налететь на центральную перегородку цирка и разбиться, а крайним приходилось преодолевать большее расстояние. Среди сразу определившейся тройки лидеров оказались и гнедые Октавиана. На первом повороте одна из соперничавших с ними колесниц потеряла управление и врезалась в ограждение зрительской трибуны. Ее место тут же заняла следующая. Еще одна колесница наткнулась на обломки первой и тоже разбилась: она словно взорвалась, возничего отбросило далеко, а его кони некоторое время продолжали мчаться галопом сами по себе.
Зрители вскакивали с мест, улюлюкая и крича. Октавиан, сидя рядом со мной, нервно дышал и бормотал:
– Да! Да!
Его упряжка по-прежнему шла первой. После очередного поворота он не выдержал и тоже вскочил на ноги. Только Цезарь оставался сидеть, наблюдая за гонкой внимательно, но спокойно.
Еще один поворот, еще одна разбитая колесница; она ударилась о центральную перегородку и врезалась прямо в высившуюся над ареной статую Юпитера. Лошади забились в спутавшейся упряжи, храпя от страха и боли. Тем временем колесница Цезаря, до сих пор несколько отстававшая, стала наращивать скорость и выходить вперед. На арене осталось семь упряжек, а это увеличивало пространство для маневра. Возничий Октавиана и второй лидер заметили, что их нагоняют, и стали нахлестывать коней, но упряжка Цезаря, сохранившая больше сил, неуклонно сокращала разрыв. Теперь она следовала вплотную за лидерами. Чтобы обойти их, ей пришлось бы использовать внешнюю дорожку, а значит, на каком-то этапе преодолеть большее расстояние.
Моя колесница на протяжении всей гонки двигалась в середине. Последней скакала одинокая четверка разномастных лошадей.
На предпоследнем повороте средняя колесница из тех, что следовали за лидерами, резко вильнула. Поскольку они шли почти вплотную, это привело к столкновению. Все три передовые колесницы с треском и хрустом врезались одна в другую, три упряжки перепутались между собой. Кони попадали и забились в упряжи, людей выбросило на землю. Конское ржание смешалось с криками.
Моя колесница обогнула этот клубок с внешней стороны, не налетев на него лишь потому, что основательно отстала.
Толпа взревела, чуть ли не сладострастно приветствуя это представление: обломки, отлетевшие колеса, беспорядочно молотящие воздух конечности и вопли. Вопли обрывались, когда впавшие в панику лошади втаптывали беспомощных возничих в пыль своими смертоносными копытами.
Уцелевшие колесницы с грохотом пронеслись мимо, не обращая внимания на это месиво. Они проскакали еще один круг – причем теперь главная сложность заключалась в том, чтобы обогнуть образовавшееся препятствие, – и полетели к финишу.
Победила колесница Октавиана, вслед за ней пришла колесница Цезаря. Моя значительно отстала и пришла третьей, тоже заслужив ободряющие крики – вероятно, потому что уцелела из-за своей комической медлительности.
– Поздравляю, – сказала я Октавиану. – Твой выбор оказался верным. Как ты угадал?
Он повернулся, посмотрел на меня, и меня поразили его ясные и светлые голубые глаза с чуть более темным ободком с внешней стороны радужной оболочки. Он выглядел совершенно отстраненным, но я все же заметила, как прерывисто он дышит, как старается унять возбуждение.
– Везение, ничего больше, – ответил он. – Я посмотрел на ноги и проигнорировал все остальное.
Цезарь поднялся, чтобы наградить победившего возничего. Дрожавшего, покрытого потом молодого человека подвели к триумфатору, и тот увенчал чело юноши лавровым венком.
– Сегодня мы празднуем триумф вместе, – сказал он.
Возничий посмотрел на него с обожанием.
– Я сохраню его навсегда, – сказал он, коснувшись лаврового венка. – Я сберегу его для моих детей и внуков. Я скажу им: этот венок я выиграл в день триумфа великого Цезаря.
– Если он продолжит участвовать в таких скачках, у него не будет никаких детей, не говоря уж о внуках, – шепнул Птолемей мне на ухо. – Лучше бы ему оставить это занятие.
Прошли еще несколько заездов, но по напряжению они не могли сравниться с первым. Потом снова провели парные скачки. Состязания продлились до темноты, и лишь когда арена почти погрузилась во мрак, появились всадники с факелами, чтобы возвестить об окончании игр. За ними на арену вывели слонов с прикрепленными на спинах фонарями. Разгоняя сумрак, величественные животные сделали круг по арене, а потом один слон с огромной платформой на спине подошел к нашей трибуне и преклонил колени.
– Сейчас Цезаря понесут в его дом на Форуме. Все любящие граждане приглашаются сопровождать его, – объявил глашатай.
Цезарь встал, спустился к коленопреклоненному животному и взобрался ему на спину. Послушный слон, качаясь, поднялся на ноги. Золотое шитье на церемониальной тоге Цезаря поблескивало в свете факелов. Он повернулся к народу и вскинул руку. Потом слон медленно покинул арену.
Остальных почетных гостей рассадили на других слонов: меня и Птолемея на одного, Октавиана и Кальпурнию на другого, остальных племянников на третьего. За слонами, провожая Цезаря, двигались сановники, за ними валом валил простой народ. Свет множества факелов отбрасывал длинные, подпрыгивавшие тени, сплетая тысячи людей в некое подобие единого исполинского существа. Я видела, как Цезаря осыпали дождем из цветов и амулетов, я слышала крики, что звучали по пути его следования, – крики, подобные вздохам; так вздыхают люди, когда выходят на свет после долгого заключения в темнице.
– Цезарь! Цезарь! Цезарь! – восклицали они. – Наша радость, наш спаситель, наша жизнь!
Шествие пересекло Форум, возвращаясь назад путем триумфа. Народ сопровождал своего кумира в беспечном ликовании: Цезарь позаботился о том, чтобы всех накормили, напоили и развлекли. Чего им еще желать?
Его проводили до дому. Он слез со слона и задержался в дверях.
– Доброй ночи, мои друзья, – промолвил Цезарь. – Я благодарен всем за этот день.
Потом он повернулся и вошел в дом. Дверь за ним мягко затворилась.
Октавиан и Кальпурния двинулись за ним. Мне очень хотелось пойти с ними, чтобы провести вместе с Цезарем этот замечательный вечер, когда впечатления еще свежи и их так хочется обсудить с близкими.
Но вместо этого я приказала погонщику слона доставить нас на виллу. Я сказала Птолемею, что мы всего лишь гости, а сегодняшний драгоценный вечер Цезарь проведет в семейном кругу.
Мне, в отличие от него, предстояло коротать время в одиночестве, поскольку считалось, что я к его семье не принадлежу.
Как и его единственный сын.
Глава 26
Следующее утро выдалось безоблачным и ясным, словно погода признавала власть Цезаря. Это означало, что дальнейшие триумфальные торжества пройдут без помех.
Сегодня утром нас ждали театральные представления, а пополудни – состязания атлетов в греческом стиле во временном театре на Марсовом поле. Одновременно с этим патрицианским юношам предстояло провести потешное сражение под названием «Троянская игра».
А в Большом цирке сотни приговоренных к смерти преступников и военнопленных сошлись в смертельной схватке. Мне сказали, что они должны сражаться отрядами, конные против конных, пешие против пеших, а сорок воинов верхом на слонах – друг против друга. После представления песок насквозь пропитался их кровью, но я этого зрелища не видела, да и не хотела видеть. Римская жажда крови вызывала у меня недоумение. Весь день напролет в мои покои через окна верхнего этажа доносились восторженные крики и вопли упивавшихся кровопролитием толп.
Море народу заполонило Рим, чтобы насладиться состязаниями и бесплатным угощением. Вырос огромный палаточный город, и теперь с вершины холма Рим казался вдвое увеличившимся в размерах. Люди гибли в невероятной давке, и иные, пришедшие полюбоваться чужой смертью, находили в сутолоке свою собственную. Погибли даже двое сенаторов, не говоря о простонародье.
Я со страхом ожидала следующего триумфа, посвященного победе Цезаря в Египте. Теперь дело коснется моей страны, в качестве пленников поведут моих соотечественников, и все взоры, естественно, будут обращены на меня. Моя задача – не дрогнуть, не выказать сочувствия побежденным и таким образом доказать, что мое пребывание на египетском престоле соответствует интересам Рима. Я почти ненавидела Цезаря за то, что он навязал мне участие в этом позорище, и сомневалась, выдержу ли я. Но я понимала: выдержать необходимо, и Цезарь прав. Его политическое чутье не обманывало его, несмотря на все предстоящие мне страдания.
В день египетского триумфа погода выдалась облачная и ветреная, совсем не египетская. Нас снова усадили на трибунах в конце виа Сакра, и шелковый балдахин на сей раз беспрерывно трепетал на ветру. Нарядились мы с Птолемеем не в египетском, а в греческом стиле – в память о том, что мы потомки Александра Великого. Я не надела ни головного убора со священной коброй, ни широкого, усыпанного драгоценными каменьями ворота, как у фараонов, ни страусовых перьев. Ничего экзотического, ничего восточного. Низко надвинутая на лоб головная повязка сегодня уместнее любой короны.
И снова крики, раздававшиеся по мере продвижения Цезаря по городу, звучали все громче и все ближе. Потом с дальнего конца Форума появилась голова процессии. Первыми шли музыканты – настоящие египтяне, дувшие в серебряные трубы, бившие в длинные барабаны, стучавшие цимбалами и размахивавшие трещотками из слоновой кости. За ними следовали танцоры, намазанные маслом; они плясали и прыгали. За танцорами двигалась группа женщин в тончайших полотняных платьях; эти женщины потрясали трещотками и распевали. Толпа была в восторге – на Форум явился сам таинственный Восток. Далее шествовали жрецы Исиды, кадившие благовониями и возглашавшие хвалу богине.
Разительный контраст с египтянами являли магистраты Рима: они вышагивали в громоздких тогах, всем своим видом демонстрируя превосходство над «варварами».
Потом появились повозки с трофеями, и я собралась с духом, чтобы вынести вид утраченных египетских сокровищ. Я знала, каковы трофеи, ибо все эти ценности Цезарь не захватил в бою, а получил в дар от меня. Но кому, кроме нас с ним, это было известно? Кроме того, как бы ни попали сюда эти редкости, для моей страны они потеряны безвозвратно.
На первой повозке, изготовленной из аканта – драгоценной египетской древесины, везли золоченые скульптуры, футляры для мумий, маленькие обелиски и плетеные шарфы с драгоценными камнями. На следующей повозке с огромными колесами находилась статуя, которую я доставила в подарок Цезарю. При виде ее я порадовалась тому, что похитить самые знаменитые наши сокровища не под силу никакому завоевателю. Никто не лишит нас пирамид, Великого Сфинкса, храмов, стоящих вдоль Нила, или маяка.
Но тут выяснилось, что я поспешила с выводами: на следующей, специально сооруженной гигантской повозке везли не что иное, как наш маяк; конечно, не подлинный, но исполинскую модель, очень точно выполненную. На вершине его горел огонь. За ним следовал мощный бородач в окружении крокодилов и рогов изобилия – символ реки Нил.
Далее везли живые трофеи – животных из Египта и Африки. Там были крокодилы в деревянных клетках, пантеры, страусы и, наконец, зверь, возбудивший всеобщее любопытство: жираф. Люди кричали, что это, наверное, помесь верблюда с леопардом, и изумлялись тому, как оказалось возможным подобное скрещивание.
Потом появился первый из пленных: поразительно жизнеподобная восковая фигура Потина, установленная на его собственной колеснице. У меня мороз пробежал по коже; не думала, что сподоблюсь снова увидеть его злобную физиономию. Выглядел он как живой.
За ним провезли фигуру Ахиллы: мастер сумел придать его лицу коварное, злобное выражение.
Я поежилась. Когда-то эти люди имели надо мной власть, а теперь стали восковыми куклами, выставленными на потеху толпе. Кажется, я начинала понимать, в чем заключается глубокий смысл триумфа.
– Гнусный евнух! – кричали римляне, плюя в Потина.
– Убийца! Убийца! Убийца!
Группа людей устремилась с трибун к чучелу Ахиллы. Они швыряли в него навоз и отбросы.
– Ты убил нашего Помпея!
Они собирались сбросить чучело с повозки, но солдаты остановили их, заявив, что они не должны лишать других возможности поглумиться над преступником.
Следом за мертвыми настал черед живых. Мимо протащили закованного в цепи Ганимеда, бледного от долгого заточения в темнице, с длинными, неряшливо спутанными волосами. Ничто в его облике не напоминало былого элегантного дворцового наставника.
Он вздрагивал, когда в него швыряли отбросы, но большей части латинских ругательств и оскорблений, скорее всего, не понимал. Впрочем, судя по тусклому взгляду, дух его был давно сломлен.
И тут – о боги! – появилась Арсиноя! Она шла позади Ганимеда, скованная серебряными цепями, и, хотя ей требовалась вся ее сила, чтобы не сгибаться под тяжестью оков, ступала она уверенно и голову держала высоко. Она исхудала, щеки глубоко запали, но это была все та же гордая Арсиноя. Гордая Арсиноя шествовала по Форуму навстречу скорой смерти.
На ее месте могла быть я! Я опустила веки и увидела себя – побежденную, поверженную… Если б я посмела выступить против Рима… Если бы мне не улыбнулась судьба…
Птолемей плакал.
– Не смотри, – сказала я, сжав его руку.
Но тут Арсиноя обернулась и бросила на меня прямой, полный ненависти взгляд. Когда наши глаза встретились, она сумела на время приковать к себе мой взор, обратив меня в пленницу своей ярости.
Потом она двинулась дальше. Мне показалось, что дух ее уже пребывает далеко отсюда. Но на миг ей удалось одержать свою маленькую победу. Прекрасная гордая пленница вызвала у толпы сочувствие, а вот ко мне, виновнице ее несчастий, обратилось множество недоброжелательных взглядов. Я вдруг стала злодейкой, а она – несчастной жертвой!
Как могли они так быстро забыть, что Арсиноя сражалась против Рима? Увы, римляне неравнодушны к красоте, и при виде прекрасной царевны в цепях они забыли даже о Цезаре. Никто не бросал в нее отбросов, и не прозвучало ни одного оскорбления.
За Арсиноей вели жертвенных быков, и это заставило толпу проникнуться еще большим сочувствием. Несчастную царевну вели на заклание, как одно из предназначенных в жертву белоснежных животных.
Следом во всем своем блеске появился Цезарь, но народ не спешил приветствовать его: вид ликторов и золотой колесницы вызвал лишь несколько восклицаний, прозвучавших довольно жалко среди молчания толпы. Несколько человек бросили в колесницу флаконы с ароматическим маслом, и когда один из них ударился об обод и разбился, Цезарь подхватил склянку и высоко поднял над головой.
– Молодцы! – воскликнул он. – Я всегда говорил, что аромат благовоний не мешает моим солдатам хорошо сражаться.
Реплика понравилась: народ начал притопывать и выкрикивать его имя.
– А благовония, наверное, египетские? – громко спросил он, уловив подходящий момент.
Раздался рев одобрения.
– Я вам так скажу: ароматы из Египта самые лучшие. И я привез их оттуда для вас! – Он обвел толпу широким жестом. – Для вас всех! Я раздам их вместе с подарками! Кассию, камфару и масло из лилий!
Где он все это раздобудет за столь короткое время? Я знала, что из Египта он благовоний не привез.
Октавиан, что ехал рядом с ним, тоже уворачивался от склянок с благовониями.
– Клеопатра и шкатулка ее притираний! – прозвучал из толпы вчерашний насмешливый куплет.
На миг Цезарь застыл, а потом повернулся и сделал широкий жест в мою сторону, словно представляя меня народу.
Римляне орали и топали ногами. Колесница быстро покатила дальше, а я осталась на месте с пылающим лицом, остро ощущая присутствие Кальпурнии, хоть и не видя ее. Октавиан следовал за Цезарем, глядя прямо перед собой.
Топот солдатских ног заглушил все остальные звуки. Бойцы снова затянули насмешливые куплеты, включавшие, разумеется, и вирши о Клеопатре. С прошлого триумфа к ним добавились новые:
Пока пылал огнем маяк
И на него войска глазели,
Наш лысый вождь не вылезал
У Клеопатры из постели!
Как я ненавидела это! Как возмущала меня подобная наглость! И почему Цезарь терпел подобное обращение? Ведь это словно тебя самого ведут в триумфальном шествии.
С ней дни и ночи проводил,
Сколь сил хватало у солдата,
А если обо всем забыл,
Так ведь она же виновата.
Довольно! Я не могла больше этого выносить. Может быть, Цезарю смешно, когда над ним в голос потешаются его солдаты, но чтобы меня прилюдно называли шлюхой!..
Наконец ужасная процессия прошла мимо, и триумф подошел к концу. Испытание закончилось.
За триумфом должно было последовать особое представление – морское сражение. Я плохо представляла себе, как можно устроить в Риме нечто подобное, да и вообще не любила кровопролитий, однако Цезарь прислал нам с Птолемеем официальное приглашение. Уклониться от него, как и от присутствия на египетском триумфе, было нельзя.
Носилки доставили нас уже не к цирку, а к реке. На берегу собрались огромные толпы. Многие явно прибыли заранее и провели там ночь. Эта часть города была застроена не слишком плотно, однако я увидела здесь несколько маленьких храмов, примыкавших к огромному многоколонному комплексу, который заканчивался театром.
– А он, пожалуй, не меньше наших храмов! – звонким голосом заявил Птолемей.
Что там такое? Надо спросить у Цезаря.
Ох, лучше бы этого сооружения вообще не было! Сейчас я вспоминаю о нем с содроганием, хотя тогда, в лучах солнца, оно казалось вполне безобидным. Впрочем, стоит ли винить здание за то, что делают внутри его злые люди?
– А где храм, окруженный вражеской территорией? – осведомился Птолемей. – Тот, где римляне бросают окровавленные копья, чтобы начать войну?
Мне пришлось признаться, что я попросту не знаю, о чем он говорит. Придется и об этом спросить Цезаря.
Неожиданно носилки остановились, и слуги помогли нам выйти. Когда мы огляделись, я не поверила глазам. Перед нами предстало озеро, а на озере – два отряда самых настоящих боевых кораблей под развевающимися знаменами: биремы, триремы и квадриремы. Гигантская толпа окружала водное пространство, толкаясь и крича.
На берегу был сооружен помост с галереей, где я увидела Цезаря и его обычных спутников.
Мы поднялись туда, и нас проводили к нашим местам. С высоты вид открывался еще более чудесный. Искусственное озеро, вырытое на Марсовом поле, раскинулось не менее чем на полмили в длину. Глубины его я, разумеется, определить не могла, но ее хватало для военных кораблей.
Я заметила, что Цезарь присматривается ко мне, словно затеял представление лишь для того, чтобы увидеть мою реакцию. Поначалу я была изумлена и не могла этого скрыть.
Я ожидала, что Цезарь направит ко мне Октавиана, и не ошиблась. Молодой человек подошел к нам и, не сводя с меня внимательного взора, промолвил:
– Приветствую вас, ваши величества. Мы рады, что вы разделили с нами и этот триумф, и последующее празднование.
Мне почудилось или он действительно подчеркнул слово «этот», внимательно глядя на нас?
– Нам было необходимо его увидеть, – сказала я как можно более искренне. – Не стану скрывать, нам пришлось нелегко, ибо зрелище вызвало много ужасных воспоминаний.
– Когда об этом узнает Цезарь, он огорчится, – промолвил юноша. – У него сложилось впечатление, что ты, как и он сам, видишь в пленниках только врагов. А вид закованного в цепи врага поднимает настроение.
– Может быть, ты лучше поймешь меня после того, как побываешь на войне сам, – промолвила я и тут же пожалела о своей несдержанности.
Да, конечно, самодовольство не видевшего сражений юнца вызывает досаду, но в моем положении нужно внимательно следить за своими словами.
– Расскажи мне о предстоящем зрелище, – попросила я, решив сменить тему. – По-моему, это похоже на чудо. Неужели нет задачи, с какой не справились бы римские механики?
– Мне, во всяком случае, о такой неизвестно, – ответил Октавиан со своей обычной улыбкой, прекрасной и бесстрастной.
Потом он пояснил, что перед нами будет разыграно сражение между флотами Египта и Тира. Силы противников равны – по две тысячи гребцов и по тысяче палубных солдат с каждой стороны.
Когда корабли по сигналу труб сблизились и сцепились, я поначалу решила, что это показательный бой. Но очень скоро над одним из судов поднялся дым, и люди с криками начали прыгать за борт. Только тогда до меня дошло, что дерутся на озере всерьез, по-настоящему.
– Что здесь происходит? – с укором обратилась я к Октавиану. – Я думала, мне покажут сражение, но они там, похоже, и вправду убивают друг друга?
– Во время «морской битвы» великие сражения воспроизводятся во всех подробностях, включая жертвы, – спокойно ответил Октавиан. – Например, мы разыграли битву при Саламине, когда афиняне победили персов, а также имели удовольствие полюбоваться на то, как снова гибнет флот Карфагена.
– Но если битва уже состоялась и итог ее известен, разве вопрос не решен окончательно? – требовательно вопросила я. – С какой целью воспроизводить сражение, если вердикт истории пересмотру не подлежит?
Корабли таранили друг друга, абордажные крючья цеплялись за борта, солдаты на палубах рубились мечами. Баллисты метали зажигательные снаряды, поджигая снасти. Некоторые снаряды упали среди зрителей, вызвав крики и панику.
Сражение становилось все более ожесточенным. Убитых и раненых выбрасывали за борт, и по воде расплывались темные пятна крови. Наконец один из кораблей получил пробоину и стал тонуть. Над озером зазвучали истошные вопли, потом над погибшим судном сомкнулась вода, и все смолкло.
– Неужели люди должны гибнуть ради нашей забавы? – воскликнула я.
Оглядев остальных зрителей на нашем помосте, я увидела на их лицах лишь удовлетворенные улыбки. Два человека обсуждали тактику, Агриппа спорил о действенности какого-то маневра. Да и Цезарь, судя по виду, был весьма доволен представлением.
Кровь, всюду кровь! Меня удивляло, почему солнце над Римом имеет обычный цвет, а не светит кровавыми лучами?
– Почему нельзя устроить состязание колесниц без жертв, сражение на море без гибели кораблей, имитацию битвы без пролития крови? – спросила я Октавиана, схватив его за плечо, где крепилась узлом его тога. – Почему приправой для всего, что поглощают римляне, непременно становится смерть?
«Поглощать». Вот самое подходящее слово для их действий. Они поглощали все подряд, но, чтобы переварить это, им требовались особые специи.
– Потому что без крови и смерти все пресно, – отозвался Октавиан, чей голос звучал спокойно и мягко на фоне треска ломающихся весел, звона стали и криков умирающих. – Острые блюда вкуснее.
Его слова вдруг заставили меня представить себе Арсиною, которую душат в темной каменной темнице. Смерть в лучах солнца и смерть в темноте – два вида римской смерти.
Неожиданно для себя я резко поднялась и покинула место «увеселения».
«Морская битва» продолжалась до заката солнца. Когда стемнело, с холма рядом с виллой стали видны мерцавшие на Марсовом поле факелы и нечто сначала принятое мною за костры. Однако костры были так велики, что в следующий миг я догадалась – это горящие корпуса кораблей. Представление поглощало само себя.
Я почувствовала себя больной и истощенной. Мне хотелось искупаться, растянуться в постели и выжечь из сознания неотступно преследовавшие его ужасные картины. Но прежде чем я успела это сделать, дверь дома распахнулась, и вошел Цезарь. Лицо его являло собой маску гнева.
– Как ты посмела уйти? – взревел он, даже не поздоровавшись. – Ты опозорила меня, оскорбила! По твоей милости меня высмеивают в Риме!
Как ушел он от всех людей? Где его охрана, служители, исполненный неизбывного благоговения Октавиан?
– Эти убийства… – начала я, но Цезарь оборвал меня.
– Неужели тебя смущают какие-то там убийства? Может быть, ты не принадлежишь к роду Птолемеев?
Я смотрела на него, дивясь: он раскраснелся и раскричался, словно купец на торжище.
– Да, – отозвалась я, – нам, Птолемеям, смерть привычна, однако мы всегда относились к ней серьезно, а не превращали в площадную забаву. Ты относишься к смерти, как к повседневному делу, а это великий финал бытия, и его не следует принижать.
– Египтяне слишком почитают смерть, – буркнул он.
– Римляне слишком пренебрегают ею, – сказала я.
– Тем не менее оба наших народа превращают ее в искусство, – заметил Цезарь. – Только по-разному. Вы делаете это с помощью гробниц, саркофагов и мумий, а мы – с помощью кровавых зрелищ.
Теперь он говорил спокойнее, но меня это не обманывало: ведь он ворвался ко мне в бешенстве.
– Впрочем, – продолжал Цезарь, – довольно разговоров о смерти. Дело не в твоем отношении к ней. Своим уходом ты свела на нет все, чего добилась присутствием на триумфе.
– Этот ужасный триумф я смотрела от начала до конца, не закрывая глаз. Думаешь, мне было легко? Думаешь, мне приятно видеть в повозках сокровища моей страны? Или выслушивать издевательские куплеты о тебе и обо мне. Вот, оказывается, какого обо мне мнения твои соотечественники!
– Стоит порадоваться тому, что к тебе относятся без злобы, с безобидной иронией.
– Да. А что ты скажешь про Арсиною? Для меня это вдвойне ужасно: сначала увидеть сестру в цепях, а потом наблюдать, как твой народ проникся к ней сочувствием.
– Да, верно. – Он подошел к скамье и сел. Плечи его поникли. – С этим нельзя не считаться. Я пощадил Арсиною.
Сначала я испытала прилив облегчения. Потом – тревогу. Гордая Арсиноя так легко из игры не выйдет.
– Куда ей предстоит отправиться?
– Она просила позволить ей укрыться в великом храме Дианы в Эфесе, – сказал он. – И я разрешу ей, с твоего позволения.
