Текст книги "Дневники Клеопатры. Восхождение царицы"
Автор книги: Маргарет Джордж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава 22
Солнце уже село, но небо, подернутое полосками закатного золота, сохраняло насыщенный нежно-голубой цвет. Впервые ступив на землю Италии, я медленно огляделась по сторонам. Я вбирала в себя образы знакомой лишь по рассказам страны. Совершенно новыми для меня оказались деревья: высокие, как сосны, с широкими колючими зонтами крон. Стволы их были голые почти до самой макушки, как у пальм, но причудливо искривленные ветви и странная игольчатая листва густого темно-зеленого цвета казались порождением фантазии словоохотливого путешественника.
Когда же кроны этих диковинных деревьев расшевелил легкий ветерок, вокруг них распространился изумительный аромат, нежнейший и всепроникающий, словно самая сущность зелени.
Под моими ногами расстилался густой травяной ковер, необыкновенно плотный благодаря множеству сухих бурых иголочек – как я поняла, опавших с тех самых деревьев. Иголки тоже испускали живительное благоухание, да и сама трава, сочная и упругая, сразу наводила на мысль о том, что этот ковер – живой, в отличие от плоских циновок, расстилаемых во дворцах.
Мы тут же направили гонцов к Цезарю, но встречающие подоспели к пристани раньше. Всадников, вместе с которыми прибыли несколько ухоженных лошадей и носилки, возглавлял магистрат на белом коне. Он вертел головой, явно высматривая меня. За ним следовал другой человек официального вида.
При виде нас магистрат – круглолицый мужчина средних лет с совершенно неприметной внешностью – остановил коня, спешился и направился ко мне. Он был в легком плаще, накинутом поверх белой с узкими вертикальными полосками туники. В руке он держал свиток.
– Царица Клеопатра? – спросил он, прежде чем поклониться. – Добро пожаловать в Рим. Я прибыл от имени Цезаря, чтобы приветствовать тебя и сопроводить в твои покои. Мое имя Гай Оппий.
Итак, сам Цезарь не приехал. Разумеется, ему не пристало ждать вестника, а по его прибытии бежать, словно школьник, мне навстречу. Корабль мог причалить когда угодно, угадать точное время невозможно; но я все равно ощутила укол разочарования, показавший, как сильно мне хотелось его увидеть. Я заставила себя улыбнуться.
– Благодарю тебя, мой добрый друг.
К тому времени второй всадник, рослый мужчина с густыми темными бровями, спешился, подошел к нам и с поклоном представился:
– Корнелий Бальб, к услугам вашего величества. В военное время praefectus fabrum [4]4
Префект (начальник) ремесленников – т. е. всего вспомогательного персонала (плотников, каменщиков, кузнецов и проч.), обслуживающего римских легионеров.
[Закрыть]армии Цезаря.
По-гречески он говорил с сильным испанским акцентом.
– Мы наиболее доверенные лица и приближенные славного Цезаря, – пояснил Оппий. – Служить ему денно и нощно – великая честь для нас. – Он еще раз поклонился и протянул мне свиток. – Послание от могущественного.
Я сломала печать и бережно развернула свиток. Как ни странно, даже после заката здесь было достаточно светло, чтобы читать. Это радовало: мне бы не хотелось, чтобы факельщик стоял за моим плечом и имел возможность заглядывать в письмо.
Впрочем, послание оказалось кратким. Попадись оно на глаза постороннему, тот не придал бы ему никакого значения. На письме не было даты – видимо, Цезарь приготовил его заранее.
Добро пожаловать в Рим. Моя привилегия – отплатить тебе за щедрое гостеприимство, оказанное мне в Александрии. У меня нет дворца, чтобы принять тебя, но я предлагаю свою лучшую резиденцию, виллу и сады за Тибром. Чувствуй себя как дома. Я буду жить близ храма Весты на Форуме и при первой возможности нанесу тебе визит со всем подобающим почтением. Надеюсь, что твое путешествие обошлось без происшествий.
С честью и уважением,Г. Юлий Цезарь, консул, император, диктатор римского народа
– Диктатор? – вслух удивилась я.
– На следующие десять лет. Народ только что почтил его, – промолвил Бальб, сияя, словно сам сподобился этой чести. – Такого еще не бывало.
– Что это значит? – спросила я. – Я думала, что римский диктатор назначается в чрезвычайных обстоятельствах и только на шесть месяцев.
Они пожали плечами.
– Цезарь создает новые обычаи, переписывая их для себя.
Римские чиновники оглянулись на мою свиту и в один голос спросили:
– Юный царь Птолемей?
Оказанное внимание заставило моего брата покраснеть от удовольствия.
– И?..
Они подались вперед, рассматривая Цезариона.
Ну вот, пришло и мое время.
– Это сын, которого подарил мне диктатор Цезарь.
Я подняла ребенка, чтобы им было хорошо видно.
Они, однако, воздержались от комментариев, ограничившись следующими словами:
– Для тебя и твоего сына предназначены царские носилки. Для остальных – лошади и повозки.
До места назначения мы добрались уже в темноте; она сгущалась, пока носилки несли вдоль берега Тибра к Риму. Некоторое время дорога шла вдоль каменной городской стены с укрепленными в гнездах факелами. Потом по скрипу кожаных ремней на носилках и углу их наклона я догадалась, что мы поднимаемся по склону холма.
По мере того как мы поднимались выше, моему взору открывался лежащий на противоположном берегу Рим. Он выглядел маленьким, его здания были темными, по большей части сложенными из кирпича. Не было ни светящегося белого мрамора, ни грандиозных строений, устремляющихся к небу. То и дело на глаза попадались здания, похожие на храмы, но полной уверенности на этот счет у меня не было.
Снаружи доносился шелест листвы; порой до меня долетал свежий ветерок. Убаюканный размеренным движением, Цезарион уснул у меня на руках и проснулся, только когда носилки поставили на землю.
– Мы прибыли, царица, – промолвил Бальб, самолично отдергивая занавески и подавая мне руку, чтобы помочь сойти.
Представшее передо мной внушительное строение утопало в зелени. На лужайках среди деревьев, кустов и цветников, насколько я могла видеть, во множестве красовались статуи и плескались фонтаны. Воздух был свеж, даже прохладен, но напоен легкими ароматами – видимо, здешние цветы обладали не столь сильными, но более тонкими запахами, чем у нас в Египте. Деревья приветствовали нас шепотом листьев.
Двери распахнулись, и навстречу мне высыпали слуги с факелами.
– Добро пожаловать! – хором возгласили они. – Добро пожаловать!
Ну что ж, моей латыни вполне хватило, чтобы их понять.
Я пошла за ними к дверям, по обе стороны от которых в нишах стояли статуи. За порогом я ступила на мозаичный пол. Дальше находилось большое открытое помещение, что-то вроде внутреннего двора, куда выходило множество дверей. Слуги направились к одной из них. Я последовала за ними вверх по лестнице, затем по коридору и наконец оказалась в просторной комнате с выложенным плиткой полом.
Даже в ночном полумраке я увидела, что стены здесь не белые, а темно-зеленые, разрисованные гирляндами.
– Это собственная спальня Цезаря. Теперь она твоя, – сказал слуга. – Он отдает ее тебе.
В центре комнаты стоял покрытый тяжелой красной скатертью стол, где меня ждал поднос с фруктами, хлебом и кувшином вина. С одной стороны располагалась большая кровать с резными деревянными ножками, на ней лежало покрывало из тонкой шерсти. Вокруг – низкие кушетки, столики, изысканные подставки для светильников и много статуй. Значит, мой подарок порадует Цезаря, однако станет лишь пополнением и без того богатой коллекции.
Слуги зажгли множество фитильных ламп, напольных и укрепленных на стенах. Комнату залил свет, но на меня навалилась такая усталость, что осталось лишь одно желание: погасить все светильники и лечь.
Сон сморил меня мгновенно. Я понятия не имела, долго ли проспала, тем более что после длительного плавания для меня было непривычно не чувствовать под собой качки. Обилие новых впечатлений тоже сыграло свою роль. Потом меня пробудил слабый свет лампы над моей головой. Кто-то стоял рядом с кроватью и наблюдал за мной.
Я испуганно вздрогнула и села. Прежде чем я успела это сделать, крепкая рука взяла меня за плечо, а затем и другая, поставив лампу. Меня обняли.
– Я здесь, моя самая дорогая, моя любимая, – прозвучал в темноте мягкий шепот Цезаря.
Это казалось продолжением сна, но такого голоса не было больше ни у кого в целом мире. Рядом с ним, счастливая, я забыла о его долгом молчании. Я забыла про Эвною (почему же я упоминаю ее сейчас?), забыла его безличные, властные, холодные письма. Забыла все и с радостным криком кинулась ему на шею.
– Прости меня, я не мог встретить тебя, не мог даже написать приватное письмо, ибо каждое написанное мною слово становится достоянием гласности. Но я очень рад твоему приезду. Я надеялся, что ты почувствуешь все то, о чем мне нельзя говорить открыто.
Он поцеловал меня, и это было так, будто мы с ним не расставались или разлучились лишь на миг. Правда, «миг» вместил в себя одержанные им победы, поражения недругов, гибель великого множества людей. И вот человек, совершивший все это, сидел в темноте на моей постели, пробравшись сюда тайком, как нетерпеливый любовник.
– Я уже все простила, любимый, – заверила я его.
Такие простые слова после столь долгой разлуки. Потом я протянула руку и коснулась его лица, вспомнив о том, кем он теперь стал для Рима. Я спросила:
– Мой диктатор, обязана ли я повиноваться всем твоим приказам?
– Это обязаны делать только граждане Рима, – ответил он. – Ты свободна от моей власти. Мы с тобой должны повиноваться лишь нашим желаниям.
Я подалась вперед и поцеловала его, припав к жестким узким губам; я так часто вспоминала их.
– Стало быть, когда царица Египта целует диктатора Рима, в этом нет политики?
– Нет. Что бы ни говорили мои противники, здесь действуют исключительно любовь и страсть. Это целиком мое личное дело.
– Одна любовь, никакой другой причины?
– Да, клянусь. Пригласив тебя в Рим, я дал своим врагам пищу для пересудов. У меня нет политической цели; мудрый политик никогда бы так не поступил. Твое появление возбудит зависть и развяжет языки записным ревнителям морали. – Он покачал головой. – Но мне все равно. Радость снова увидеть тебя с лихвой возмещает все потери.
Он поцеловал меня так страстно, что пропало желание продолжать разговор и сопротивляться ему. Он воспламенял во мне всепоглощающую страсть, отключавшую способность мыслить. Его гений всегда заставлял меня забыть о разуме, об осторожности и полностью отдаться его порывам.
Я пробежала пальцами по его плечам, ощущая под швом туники твердые мускулы. Он только что вернулся с войны, и солдатская жизнь выжгла из его тела все признаки расслабленности, превратив в такое же гладкое отточенное оружие, как меч легионера. В руках и плечах не ощущалось ничего похожего на нежность, зато нежны были его слова, а голос полон ласки.
Проводя пальцами по груди Цезаря, я ощущала: она больше напоминает кожаный панцирь, защищающий тело солдата, чем самую уязвимую, нуждающуюся в защите плоть. Правда, в отличие от брони, грудь его вздымалась и опадала при дыхании. Под «панцирем» билось сердце. Его дыхание участилось от моих прикосновений, потом он вздохнул и расслабился.
– Ты здесь, и все хорошо, – сказал Цезарь.
Слегка повернувшись на краю постели, он взял мое лицо в обе ладони и долго – так долго, что я почти растерялась, – рассматривал мои черты в тусклом свете лампы. Казалось, его темные глаза ищут в глубине моих нечто, пребывающее за пределами зрения.
– Да, это воистину она, – наконец произнес он.
«Кто? – хотела я спросить. – Какая „она“?»
Как жрец, воздающий почести божеству, он склонился и по очереди поцеловал мои плечи, затем ключицы, потом добрался до ложбинки на шее. Губы его были легки, их касание ощущалось как порхание крыльев бабочки, и кровь рвалась им навстречу. Один, два, три раза он целовал ложбинку, с каждым разом все дольше, пока не впился в нее губами с жадностью, вызывая во мне почти болезненное желание. Я откинула голову; мое тело вожделело большего. Мне хотелось, чтобы поцелуи продолжались вечно, и сама я не в силах была оставаться безучастной.
Я повернула голову, принялась целовать его шею, подбираясь к уху, и пробежала пальцами по спине. Туника! Нужно избавиться от нее, она стоит между моими руками и его плотью – его чудесной плотью, которой я жаждала коснуться. Я потянула ткань, пытаясь стащить ее. Цезарь приостановил ласки и тихо рассмеялся.
– Я счастлив угодить тебе, – молвил он. – Но не хотел бы иметь полководца, так рвущегося в бой. Если начать атаку раньше, чем готовы войска, сражение можно проиграть.
– А ты не готов к сражению? – спросила я.
Я смутилась и оставила его рукава в покое.
Цезарь поцеловал меня в губы.
– Мое сладкое дитя, это же не сражение. Боги свидетели – ничего похожего!
Он слегка подался назад, нежно развязал тесемки на плечах моего платья, склонился и стал целовать обнажившиеся груди с возрастающей страстью, доводя меня до безумия. Я прижала его к себе и увлекла на подушки. У него вырвался хриплый глубокий вздох, сердце забилось чаще.
– Туника, – пробормотала я.
Ее ткань собиралась складками по спине Цезаря.
Он сел, стянул через голову одежду, а потом освободил меня от платья, дабы ничто не разделяло наши тела.
Кровь во мне закипела, разрывая жилы, однако Цезарь не откликнулся на мою страсть немедленно. Он стал покрывать поцелуями мои грудь и живот с медлительной чувственностью, заставлявшей стонать от страсти, особенно когда он добрался до моих сосков и стал ласкать их губами с нежностью, как ребенок. У меня перехватило горло, я чувствовала, что задыхаюсь. От нетерпения у меня вырвался протяжный прерывистый крик.
Он мгновенно наклонился вперед и прижался лицом к моей шее. Я ощущала его дыхание и почти не могла разобрать слова. Что он говорил?
– Теперь ты моя… Сейчас! Сейчас!
Наконец почувствовала тяжесть его тела и подала бедра вперед, чтобы соединиться с ним. Я ждала целый год, и если это не произойдет сейчас же, я просто умру. Каждая частица моего тела изнемогала от желания.
С тех пор как мы в последний раз были вместе, прошло немало времени, но тело хранит интимные воспоминания. Цезарь слился со мной, мы стали единым целым. Я не забыла, каково это – когда он со мной. Одновременно я осознавала, что он существует сам по себе, и чувствовала наше сладостное различие.
Мною овладело неистовство совокупления – состояние, когда люди забывают о человеческой природе и обращаются в голодных зверей, алчущих чужой плоти. Два цивилизованных существа с их опытом, познаниями, образованием и воспитанием превратились в нагие тела с единственным стремлением породить очередной всплеск наслаждения. А за ним последует опустошение.
Взрыв жизни, за ним следует смерть. В любовном акте человек повторяет свою судьбу. Однако конец, к которому он стремится в страсти, безмерно сладостен.
Я обнимала его спину и пыталась не оцарапать, но знала, что не сдержу себя. Да и как могло быть иначе, если важно одно – чтобы он вошел в меня глубже, глубже, еще глубже!
Позже, лежа с ним рядом и переводя дыхание, я пыталась рассмотреть его лицо. Он выглядел моложе, чем когда бы то ни было.
– Моя дорогая, – сказал он мне, – я даже не думал, что почувствую это снова.
Мы лежали в спутанном клубке простыней, мокрых от пота. Они остывали, несмотря на тепло наших тел. Точно так же и страсть быстро обретает самостоятельность, словно отделяется от наших реальных личностей.
– Я по-прежнему люблю тебя, – промолвил он задумчиво. – Я люблю тебя так же, как любил в Египте. Люблю здесь, в Риме, как в открытом дворце в Александрии.
Только теперь я поняла, что в сознании Цезаря я привязана к Египту – такая же неотъемлемая часть моей страны, как пирамиды. Он думал, что я навсегда осталась на берегах Нила.
– Я живая женщина, – ответила я. – Настоящая, способная жить и дышать в самых разных краях.
– Я должен признаться, что не думал о тебе так. Я думал о тебе как о местной богине.
Я рассмеялась.
– Вроде тех, что живут у источников или скал?
Цезарь выглядел пристыженным.
– Именно. Мое прибытие в Александрию сейчас кажется сном, и ты была его частью. Трудно соотнести эти воспоминания с тобой, когда ты здесь… Почему бы мне, – он рассмеялся от этой мысли, – не взять тебя на Форум! Да. Ты познакомишься с Цицероном, Брутом и молодым Октавианом, а я докажу себе, что ты настоящая.
– Ты обладал мной. Ты знаешь, что я настоящая.
– Нет. Это тоже похоже на сон. – Его голос звучал тихо. – Темная комната. Тайный визит. Любовное действо при одной зажженной свече, разговор приглушенными голосами. Завтра все покажется сном, что приснился мне в лагере.
– Но ведь через несколько часов я увижу тебя при свете дня!
– И я выступлю с официальным приветствием по поводу твоего прибытия в Рим. Облачусь в тогу (наряд, надо сказать, страшно неудобный), произнесу высокопарную речь и постараюсь тебе не подмигивать.
– А я буду гадать, не возбужден ли ты под этой тогой.
– Ну, тут гадать нечего, – заверил Цезарь. – Официальные обязанности захватывают целиком.
Он помолчал.
– Ты понимаешь, что ты в гостях у меня, а не у римского государства? Так проще. Не нужно устраивать торжественных церемоний, и у сената нет возможности использовать тебя вместо меня: оскорблять тебя, когда хочется оскорбить меня, или льстить тебе, когда хочется подольститься ко мне. О, это заноза в моем боку, – с горечью вздохнул Цезарь. – Недруги готовы использовать против меня все возможные средства, и я не хочу, чтобы ты стала пешкой в их игре.
– Почему ты вообще о них беспокоишься? – спросила я. – Похоже, эти люди способны лишь путаться у тебя под ногами.
Он тихонько рассмеялся.
– Я беспокоюсь о них – прекрасно сказано! – потому что они представляют собой законную власть Рима. Такова наша власть с тех самых пор, как пятьсот лет тому назад сбросили царей. Эти люди считаются сторожевыми псами нашей свободы и бдительно следят за каждым шагом тирана вроде меня.
– По-моему, в их существовании нет ни капли смысла. Они мешают Цезарю, и какой от них толк?
– Истинные слова дочери Птолемеев.
Он наклонился и подобрал свою тунику. При тусклом свете я заметила, что все-таки оставила отметины на его спине. Я облизала палец и провела по царапинам.
– Кальпурния поинтересуется, откуда они взялись, – промолвил Цезарь, поежившись от прикосновения.
Кальпурния! Для меня это стало ударом: я полагала, что они или развелись, или живут раздельно.
– Прости, – промолвила я, не кривя душой: Кальпурния представлялась мне немолодой римской матроной со строгим взглядом и поджатыми губами.
– Бедная Кальпурния, – сказал Цезарь, чем удивил меня. – Большую часть жизни она проводит в ожидании моего возвращения. Из двенадцати лет нашего брака одиннадцать лет меня не было в Риме.
Молода ли она? Возможно. И он так мало пробыл с ней. Должно быть, она до сих пор ощущает себя невестой. Как женщина, я пожалела ее. Потом я вспомнила Эвною, и мне стало не по себе.
– А что скажешь о царице Мавритании? – выговорила я, мысленно молясь о том, чтобы он объявил эту историю клеветой Сципиона.
– Мне было одиноко, – просто ответил Цезарь, – и она скрасила мое одиночество. – Он вздохнул, как человек, совершивший ошибку. – Я и провел-то с ней одну ночь, чего вполне хватило. Если у меня имелись иллюзии, что царица по положению будет царицей и на ложе, Эвноя убедила меня в обратном. За это ты можешь поблагодарить ее. А Сципион, не упускающий случая меня уязвить, стал распускать слух, будто она жила в моем шатре всю кампанию. Поверь, это не так. Она заставила меня лишь сильнее тосковать по тебе – единственной женщине, что мне по-настоящему нужна. Ты единственная, кого я хотел бы всегда иметь в своем шатре, да не могу.
Моя любовь была настолько глубока, что я поверила ему, хотя и знала: он великий любовник, а великий любовник умеет сказать женщине то, что ей больше всего хочется услышать. Впрочем, даже теперь я по-прежнему ему верю, ибо наша любовь превосходила обычное влечение мужчины и женщины. Мы оба это знали.
Я продолжала водить пальцами по линиям отметин на его спине. Он слегка поежился – то ли от холодных прикосновений, то ли от щекотки, – потом повернулся со вздохом и поцеловал меня.
– Вообще-то я уже собирался идти, но…
Цезарь вновь заключил меня в объятия, и мы погрузились в пучину страсти.
Забрезжил рассвет, когда он оделся и приготовился уходить.
– Мне уже почти пора возвращаться сюда, – усмехнулся Цезарь, надевая сандалии. Было так светло, что я без труда различала их цвет и количество ремешков.
– Ты можешь посмотреть на него сейчас, – предложила я. – Уже не понадобится лампа.
Взяв Цезаря за руку, я подвела его к маленькой кроватке в соседней комнате, где на спине спал наш сын.
Меня поразил вырвавшийся у Цезаря стон и выражение боли на его лице. Он уставился на малыша, даже опустился на колени, чтобы рассмотреть его поближе, а потом взял мою руку и сжал ее. Очень долго он оставался в этой позе, не произнося ни слова, а потом резко поднялся и направился к двери. Уже у порога Цезарь обернулся и бросил на меня печальный взгляд.
– Это истинный я, – прошептал он.
После чего ушел.
