Текст книги "Дневники Клеопатры. Восхождение царицы"
Автор книги: Маргарет Джордж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава 19
Широкий водный путь уносил меня все дальше и дальше на юг, мимо хорошо знакомых мне памятных мест Египта, мимо древних Фив с их золочеными храмами, мимо святынь, мимо берегов, полных кипучей жизни. Шесты «журавлей» изгибались от натуги под тяжестью зачерпывавших воду ведер; по пыльным тропкам сбегали к реке дети; ослы и верблюды таращились на проплывающие мимо лодки, лаяли собаки. Девушки спускались к берегу за водой. Они с любопытством разглядывали носовое украшение в виде бутона лотоса и установленный на палубе под балдахином смотровой мостик, отличавшие великолепную царскую ладью.
Я знала, что наводнение нанесло долине Нила немалый урон, но теперь дурное осталось позади. Вода схлынула, на полях снова зеленели бобы и ячмень. Египет выжил.
По пути следования показался священный остров Филы, но я воздержалась от посещения того храма, где мы с Цезарем произносили обеты. Когда мы проплывали мимо золотившихся в закатных лучах строений, сердце мое сжималось от боли. Однако стоит ли ворошить прошлое, если для Цезаря наши клятвы ничего не значили?
Я приказала не задерживаться и бросить якорь лишь после того, как остров Филы пропадет из виду.
По приближении к Первому порогу до моего слуха стали доноситься звуки: сначала тихие, словно шепот влюбленного, потом громкие, как детский плач, и наконец оглушительные, сходные с неистовым бычьим ревом. А потом Нил перед нами внезапно расширился, образовав озеро с тысячью каменистых островков; на одних островках росли пальмы, другие представляли собой голые валуны, но все они отражались в сияющей воде, отчего их число зрительно удваивалось. Наклонившись с борта ладьи, я увидела свое отражение, протянула руку и коснулась кончиков собственных пальцев, отчего по моему лицу в воде пробежала легкая рябь. Когда наступила ночь, поверхность из бронзовой сделалась серебристой; она светилась, как полированный металл.
Здесь нам предстояло бросить якорь. Поутру нас на канате перетащат через пороги люди, для которых это занятие – главный источник дохода пять месяцев в году, когда вода стоит низко, обнажая камни.
Поутру, под палящим солнцем, местные жители впряглись в канаты и под руководством опытного вожака, знавшего расположение всех камней и мелей, потащили нас вверх по течению. Они избегали мест, где коварные скалы могли бы пропороть ладье днище. Торопиться было опасно, и на то, чтобы миновать Первый порог, у нас ушло два дня.
За порогом начиналась Нубия, и река там менялась. С одной стороны высились черные гранитные утесы, с другой стороны расстилались золотистые пески. Там мало жизни, ибо прилегающая к Нилу полоса орошаемой земли слишком узка, чтобы ее возделывать. Собаки, деревушки, поля Египта исчезли, сменившись тишиной запустения. Порой высоко в ясном небе мне удавалось разглядеть ястреба, но в остальном здесь царили молчание и неподвижность.
Однако и этот край не был бесплодным: со времен фараонов здесь намывали золотой песок. Потом мы проплыли по сонному Нилу, разомлевшему под солнцем, мимо обозначавших пределы моих владений глинобитных фортов. Оставив их позади, мы оказались на чужой территории.
Неожиданно речная долина расширилась, и нашему взору предстали манящие рощи финиковых пальм и прославленные поля Дерра. Мы послали людей на берег, чтобы купить знаменитого местного пальмового вина.
Потом закат и еще один день плавания под устойчивым попутным ветром, и впереди показался Абу Симбел. Гигантские фигуры были видны издалека, но темнота спустилась раньше, чем нам удалось к ним приблизиться. Мы встали на якорь и, сидя под навесом с чашами желтого пьянящего пальмового вина, смотрели, как растворяются во тьме каменные великаны. Потом мы зажгли лампы и снова пили вино, любуясь пульсирующим золотым свечением. Что за дивный край!
В тот раз я впервые отметила, что после заката не становится холодно и никакой надобности в плащах и покрывалах здесь нет. Ночь отличалась от дня лишь тем, что с неба не палило солнце.
Едва забрезжил свет, как мы поставили парус. Мне хотелось увидеть великие памятники Абу Симбела в тот миг, когда их касаются рассветные лучи. Проплывая мимо колоссальных сидящих изваяний Рамзеса Второго, мы смотрели, как розовый свет сползал по ним ниже и ниже; однако четырежды повторенный лик великого фараона оставался безмятежным. Тысячи лет четыре колосса охраняли границу былых владений фараонов, показывая нубийцам свое могущество, хотя пески уже подбирались к их коленям. Загадочная улыбка древнего владыки словно говорила о тщете и суетности всего земного: чего стоят наши потуги оставить по себе память, если даже каменные статуи со временем крошатся, словно старые кости. И действительно – одна из четырех голов валялась на песке у ног изваяния, с той же улыбкой уставившись в пустое небо.
Мы приблизились ко Второму порогу, плугом врезавшемуся в плоть этой опаленной солнцем, выжженной, твердой, безжалостной к живым существам земли. С откоса на нас взирали возведенные на обоих берегах Нила сторожевые укрепления из глинобитного кирпича.
Порог, который называли Великим, наша ладья не могла преодолеть. Пришлось перебраться на другую, дожидавшуюся нас за шестнадцатимильным отрезком изрезанного камнями мелководья.
На новой ладье – непритязательной с виду, но надежной – нам предстояло проделать весь оставшийся путь, включая шестидесятимильный отрезок, прозванный «каменной кишкой». Там Нил заключен в теснину отвесных гранитных стен, а сверху слепит глаза и припекает безжалостное солнце. Здесь нет движения и жизни – лишь слепящий свет и палящий зной.
Затем настал черед Третьего порога. Его мы прошли легко, а за ним ландшафт мгновенно изменился, словно река со вздохом облегчения вырвалась из узилища и радостно обняла землю. Речная долина стала шире, появились зеленые поля, деревни, пастбища. Мы проплыли мимо Кермы – некогда важного города Нубийского царства, а теперь простой деревушки. Увидев на горизонте руины циклопического сооружения (храма из глинобитного кирпича?), я вспомнила печальную улыбку Рамзеса и признала его правоту: из праха возникнув, все во прах обратится. Мы приметили на берегу нескольких выщербленных и наполовину занесенных песком сфинксов с головами баранов; они печально взирали на нас, обозначая собой давно заброшенную дорогу, что вела… куда?
Теперь мы плыли через зеленый, засаженный пальмами оазис Донгола. Здесь Нил делает гигантскую петлю, поворачивая назад, к северу, и на подходе к Четвертому порогу достигает самого дальнего аванпоста древних фараонов. Там, в Напата, находится священная гора Джебель-Баркал, куда и по сию пору совершаются паломничества. С воды мы едва различали на равнине контуры необычных пирамид с крутыми склонами.
Некоторое время Нил, подобно сбившемуся с пути сыну, продолжал течь на север. Потом, словно опомнившись, он повернул обратно на юг, и солнце опять стало светить нам в лица, а не в спины (хотя большую часть времени оно висело у нас над головами). Тут я увидела последний вещественный след власти фараонов – высеченную на скале по приказу одного из них пограничную надпись. Впрочем, на самом деле Египет никогда не контролировал эту часть Нильской долины, а лишь хвастливо заявлял о своих правах.
Река снова сузилась уже перед Пятым порогом. Мы преодолели его и вышли к Атбаре, первому притоку Нила, приносившему воду из Эфиопии. Затем мы достигли нашей цели – богатого города Мероэ, столицы прославленной страны Куш, то есть Нубии.
Он располагался в плодородной долине, где посевы ячменя чередовались с сочными пастбищами, на которых паслись тучные стада. При виде этой картины мне стало ясно, почему нубийцы отступили сюда и сумели удержать свою землю. Здесь настоящий земной рай, но добраться до него непросто.
Впереди я увидела длинную пристань, вынесенную на золоченых пальмовых столбах далеко от берега и украшенную сине-голубыми знаменами. Похоже, мне уготовили воистину царский прием.
Мою ладью, несущую знаки моего достоинства, нубийцы опознали издалека. Пристань быстро заполнилась множеством людей в столь ярких и богатых одеждах, что издали она казалась усыпанной драгоценными камнями.
Вперед выступил рослый сановник, великолепием одежд превосходивший всех прочих. Приблизившись, он заговорил с нами на местном языке, и я его не поняла.
– Ты говоришь по-гречески? – спросила я.
Он непонимающе пожал плечами, а потом, когда один из приближенных шепнул ему что-то на ухо, покачал головой.
– А по-египетски?
Он улыбнулся:
– Да, высочайшая.
– Или по-эфиопски?
– Да, тоже. Какой язык ты предпочтешь?
Выбор египетского казался мне несколько эгоистичным, но, с другой стороны, его я знала гораздо лучше.
– Египетский, если ты не пожелаешь говорить на другом.
– Египетский годится, как любой другой, – сказал он и обратился к стоявшему рядом со мной гонцу: – Кандаке Аманишакето наградит тебя за быстроту и умение убеждать.
Потом вельможа снова повернулся ко мне.
– Позволь, о высочайшая, отвести тебя во дворец.
Мы двинулись через вышедшую приветствовать меня толпу, и я была удивлена тем, что собравшиеся люди разделялись на два основных типа. Одни отличались очень высоким ростом и худощавым телосложением, другие – слоноподобной тучностью, особенно ниже пояса, широкими ляжками и толстыми, как стволы деревьев, ногами.
Мне предложили носилки, и я села в них вместе с Ирас, остальные же двинулись пешком. Нубийку я взяла с собой в плавание именно для того, чтобы дать ей возможность снова увидеть родину, но когда мы скользили над толпой на плечах шестерых крепких носильщиков, она подалась ко мне и шепнула, что в жизни не видела ничего подобного. Ее семья жила в Нижней Нубии, на самой границе с Египтом, здесь же все было совсем иным, и она взирала на незнакомый мир широко раскрытыми глазами.
– Ты понимаешь их язык? – спросила я.
– Нет. Отдельные слова знакомы, но люди говорят слишком быстро, и выговор у них неразборчивый.
Я пригляделась к ее чертам: блестящая темная кожа, нос с горбинкой, изогнутые губы. Да, похожие лица здесь встречались, но ее телосложение не имело ничего общего ни с одним из двух основных здешних типов.
Нас несли по широким улицам, вдоль которых стояли круглые глинобитные жилища с тростниковыми крышами, совершенно не похожие на египетские. Потом впереди показалась каменная дворцовая стена с массивными воротами. На створах красовалась резьба, и она напоминала наши узоры времен фараонов. По обе стороны от ворот стояли стражники в складчатых набедренных повязках и серебряных шлемах с высокими разноцветными плюмажами, вооруженные огромными луками. Нубия издавна именовалась «страной стрелков», и умение здешних жителей без промаха метать стрелы наводило страх на врагов. По приближении носилок стражи сбросили засовы, и тяжелые створы разошлись, пропуская нас в царство нежной зелени.
Перед нами расстилались ковры из мелких цветов, окаймленные живыми изгородями из цветущих роз, сочившихся дивным ароматом. Эти кусты оплетали виноградные лозы. Все здесь дышало негой и призывало предаться блаженному отдохновению. Кажется, я даже приметила кого-то, лежащего в тени на скамье, беззаботно уронив руку. А впереди, за клумбами, виднелись цветущие плодовые деревья.
Среди этих дивных садов было разбросано множество строений из золотистого песчаника. Они походили на дворцы, храмы, бани.
По всей территории петляли мощенные широкими каменными плитами дорожки, по которым сновали дворцовые служители в тонких красных и зеленых туниках. Они переходили от здания к зданию. Гигантские раскидистые платаны и пальмы укрывали сад от полуденного солнца.
Когда носилки опустили перед квадратным строением с широкой мраморной лестницей, наш провожатый сказал:
– Царица, это гостевой дворец, и мы просим тебя остановиться здесь. Нашу столицу посещает множество посольств и торговых миссий из Аравии, Индии и Африки, и у нас в обычае принимать гостей по-царски. Не сочти за обиду, что мы отводим гостевые покои и тебе, подлинной царице. Для прочих наших гостей пребывание в покоях, которые ты почтишь своим высоким присутствием, будет великой честью.
Он поклонился и добавил:
– Мы находим, что, если люди чувствуют себя польщенными, они становятся более покладистыми во время переговоров.
– Да, лесть великая сила, – согласилась я, спускаясь с носилок.
Моя столица являлась величайшим центром мировой торговли, и я сразу оценила практичный подход здешних властей к этому вопросу. И взяла их опыт на заметку: пожалуй, нечто вроде гостевого дворца не помешало бы возвести и в Александрии.
По широким ступеням из поблескивающего иссиня-черного порфира нас провели в роскошные покои с высокими потолками из кедра. Такие кедры росли в Ливане, и я терялась в догадках, как дерево могло попасть сюда: невозможно представить, чтобы столько бревен в тридцать локтей длиной перетащили через все пять нильских порогов. Должно быть, их доставили по Красному морю, но как они добрались оттуда? Надо спросить об этом кандаке.
Некоторые люди (Октавиан и его клевреты) называют меня алчной и расчетливой особой, более похожей на купчиху, чем на царицу. Истина, однако, в том, что для меня забота о торговле и прибыли означает процветание и благополучие государства. При виде золота я задумываюсь о рудниках, при виде шелка – о торговых путях на Восток. Впрочем, к чему оправдания? Да, я не чужда помыслов о сокровищах, в этом моя сила и моя слабость, однако сам Октавиан жаждет моих богатств неподобающим образом.
Впрочем, тут я сильно забегаю вперед.
Тогда я сразу же отметила серебряный столовый набор – высокий кувшин с изящным носиком, тонкие кубки, овальный поднос. Они бросились мне в глаза, потому что в Египте серебра добывают мало, и используется оно реже, чем золото.
Я взяла легкий удобный кувшин и налила в кубок коричневатой жидкости. Это оказался сок тамаринда.
– Из Индии, высочайшая, – послышался голос со стороны входа.
Я резко поставила кувшин.
В дверном проеме стояла появившаяся тихо, как призрак, девушка в наряде, что казался мне и необычным, и странно знакомым.
– Я здесь, чтобы служить тебе, – продолжила она и сложила ладони перед грудью жестом повиновения. – Кандаке распорядилась подать тебе наш излюбленный напиток и велела рассказать о нем.
Она плавно пересекла комнату, одним легким движением наполнила два кубка и вручила их мне и Ирас.
– Угощайтесь.
Темно-желтая или светло-коричневая жидкость оказалась кисловатой на вкус. Видимо, девушка догадалась, что это для меня непривычно, и предложила подсластить напиток медом, грациозно указав на сосуд с черненой крышкой. Теперь для меня было очевидным, что врожденная грация Ирас присуща ее соплеменницам: девушку отличали те же текущие, плавные движения.
– В сезон муссонов корабли доставляют к нам крупные партии тамаринда, – сказала она. – По вкусу и аромату плодов мы можем определить, в какой области Индии они собраны.
– Да, это восхитительный освежающий напиток, – сказала я. Сок был крепким и особенным, как раз для солдат, моряков и купцов, да и для цариц. – Можешь передать кандаке, что я довольна. А когда мы с ней встретимся?
– В час вечерней прохлады она будет рада принять тебя в павильоне водного прибежища.
Когда она повернулась, чтобы уходить, я поняла особенность ее наряда: девушка была одета в манере Древнего Египта. У нас такое платье не носят уже тысячу лет, но я узнала его по многочисленным храмовым рельефам.
На закате меня повели по петляющей дорожке, обсаженной цветами, к «водному прибежищу». Мы назвали бы его бассейном удовольствия, ибо он предназначался для того, чтобы дарить отдохновение и негу правительнице. Дно водоема покрывала лазоревая плитка, что придавала воде приятную взору голубизну. Обоняние ласкал запах водных лилий, кожу овевал прохладный воздух, витавший над водой, слух услаждал сдержанный хор крохотных лягушек и щебетанье птиц среди лилий. Над кувшинками пруда порхали разноцветные бабочки.
Я была одна в сгущавшемся сумраке. Служители зажгли серебряные светильники, и за моей спиной слышался тихий плеск фонтана. Потом в поле моего зрения появились покачивающиеся носилки, увенчанные зонтом с длинной и густой бахромой, колебавшейся в такт шагам. Я приметила, как сбоку ее слегка раздвинули унизанные перстнями пальцы.
Носилки несли плотные широкоплечие мужчины. Они приблизились к павильону и поставили свой груз на землю, не доходя до ступеней. Завеса раздвинулась шире, и из-за нее появилась голова, а потом нога, скрытая под просторным одеянием, обшитым золотыми пластинами. Затем я увидела всю массивную фигуру – будто слон пробирался сквозь заросли, – содрогающиеся плечи которой обхватывала широкая лента со множеством золотых медальонов. Я ожидала, что кожа нубийской владычицы будет серой и морщинистой, но она оказалась насыщенного черного цвета и гладкая, как полированный металл.
Она выпрямилась со спокойным достоинством, после чего удивительно маленькой рукой поправила свой парик и увенчанный перьями священного грифа головной убор.
– Высокочтимая кандаке Аманишакето, – промолвила я, – мне радостно созерцать твой благородный лик.
Она вздохнула, всколыхнув на груди мерцающие медальоны.
– Царица Клеопатра, мне радостно видеть, что слухи о твоей красоте соответствуют действительности, и вдвойне радостно знать, что не лгут и слухи о твоем уме. Ты поняла, что путешествие необходимо, проявила похвальную решимость и сумела проделать неблизкий путь всего за пятьдесят дней. Когда толки оказываются правдивы, это заслуживает радостного удивления, ибо случается нечасто. Добро пожаловать в Мероэ.
– Я благодарю ваше величество и хочу заверить, что в случае с вашей столицей действительность превосходит слухи и ожидания. Воистину, это неведомое миру сокровище.
– И хорошо, что неведомое. Мы не хотим, чтобы известность привлекла сюда незваных гостей. Когда какое-то место становится слишком популярным, это разрушает его очарование – ты не находишь?
Она сделала жест, и появившийся из тени слуга принялся обмахивать ее огромным опахалом из окрашенных в алый, золотой и голубой цвета страусовых перьев. Словно в воздухе рядом с ней просияла радуга.
– Давай присядем.
Неспешно, медленными шагами, она подошла к каменному трону – единственному сиденью, способному выдержать ее вес. Тонкая ткань ее наряда позволяла разглядеть очертания ног – они показались мне толще, чем балки из ливанского кедра в моих покоях. А вот ступни, обутые в золотые сандалии, как и кисти рук, оказались на удивление маленькими.
Она со вздохом опустилась на трон, и окутывавшее ее одеяние словно вздохнуло, опадая. Кисточки на концах шелковой бахромы подола качнулись, как колосья ячменя на ветру.
– Я прекрасно знаю, что этот юноша не твой брат, – спокойно промолвила она. – Но есть люди, готовые поверить ему, и их немало. И почему самозванцам всегда удается находить сторонников? Будет лучше, если мы разберемся с этим вопросом между собой. Я терпеть не могу ложь, и тем более меня возмущают те, кто поворачивается спиной к правде и следует за обманщиками!
Ее большие и глубокие темные глаза полыхнули черным огнем, обретя на миг суровую твердость обсидиана.
– Боюсь, это часть человеческой природы, – осторожно ответила я, не желая спорить с ней.
Разве мне самой не случалось обманывать и поддерживать обман? Но следует ли из этого, будто у меня, как утверждают иные, нет ни идеалов, ни чести? Невозможно вырасти при дворе и не утратить иллюзий в отношении человеческой природы. Не говоря уж о Цезаре… Если во мне оставалась некая толика веры в людей, ее разрушил именно он. Аманишакето же смогла ее сохранить. Видимо, если не считать изначальных врагов, ее никогда никто не предавал – ни друг, ни возлюбленный. А нас, женщин, горше всего сокрушает измена возлюбленного.
– В природе человека немало дурного, но зло надлежит пресекать и карать в зародыше, дабы оно не поднимало голову столь охотно! – заявила она, энергично кивая. – Плеть – отменное лекарство против злословия, воровства и буйства.
– Но ей не под силу врачевать ненависть, коварство и неблагодарность, – указала я.
– Да, – согласилась правительница, – это средство врачует тела, но не души. Однако царства разрушаются руками, а не мыслями. Пусть даже головы людей полны мерзостей, это не так уж важно до тех пор, пока их руки сложены на коленях.
Это звучало логично, и я рассмеялась:
– Полагаю, народу Мероэ посчастливилось иметь весьма разумную правительницу.
– А египтянам – находчивую, – рассмеялась моя сообразительная собеседница. – Наверное, нам стоит подумать о союзе.
Я внимательно приглядывалась к ней, но в сумраке изучить лицо собеседницы без того, чтобы назойливо и грубо таращиться, не представлялось возможным. Между тем мне хотелось перед началом серьезных переговоров составить как можно более полное представление о той, с кем предстоит их вести. Я полагала, что многое прочту по лицу, и в конце концов стала откровенно рассматривать Аманишакето.
Она, похоже, отнеслась к этому с пониманием и сама внимательно глядела на меня.
– Ты так молода, – промолвила нубийская правительница через некоторое время, – и так давно на троне. Правление – нелегкое дело. Это занятие будоражит воображение, во всяком случае, мое. Скажи, а ты и вправду намереваешься делить власть с братом – я имею в виду, с настоящим братом?
Живая гора плоти безмятежно улыбалась, однако вопрос задала острый и требовавший прямого ответа.
– Нет, – ответила я. – С ним я собираюсь делить трон, а не власть. Со временем я намерена передать престол своему сыну.
Она одобрительно кивала.
– Так принято и у нас в Мероэ. Сын кандаке – мы называем его куоре – будет объявлен владыкой, но его супруга станет следующей кандаке и обретет власть.
– Твой сын?
Так у нее есть сын? Где же он?
– О да, мой сын, – сказала она. – Капризный мальчишка, пренебрегающий своими обязанностями. Впрочем, это характерно для мужчин, ты не находишь?
– Мальчишка? – смущенно уточнила я, уклоняясь от ответа. – Он уже большой мальчик?
– Взрослый, – усмехнулась она. – Мне самой за сорок, а моему оболтусу Натакамани почти двадцать. Но у него толковая жена – Аманиторе. Благодарение всем богам, она станет после меня хорошей кандаке.
– А отец у Ната… Натакам… он?..
Она закатила глаза, потом блаженно их прикрыла.
– О, он отправился в свою пирамиду.
Судя по всему, то обстоятельство, что ее супруг лежит в могиле, а не пребывает во дворце, кандаке весьма устраивало.
– Да покоится с миром, – промолвила я с благочестивым видом.
– Ни о каком шевелении мне не докладывали, – серьезно отозвалась Аманишакето. – Его «ба» беспокойства не проявляет.
Я решила, что лучше не тревожить дух покойного супруга правительницы, поминая его всуе, и вернуться к обсуждению живых. Пока кандаке говорила, мое внимание привлекли широкие золотые браслеты на ее руках, выше и ниже локтей. У нас в Египте украшений такого фасона не было: браслеты состояли из двух массивных половинок, скрепленных толстой булавкой.
– Посмотри, – сказала она, словно проникнув в мои мысли, отстегнула один из браслетов и вручила его мне.
Он оказался тяжелым, как кандалы, но его украшало искусное изображение богини Мут с четырьмя распростертыми крыльями: каждое перо выделялось по контуру инкрустацией из крохотных самоцветов.
– Возьми его и носи. Он твой.
– Нет. Я хотела лишь взглянуть на него, у меня и в мыслях не было выпрашивать подарок, – с обидой сказала я, пытаясь вернуть браслет.
Кандаке, однако, его не приняла.
– Конечно, ты не выпрашивала, иначе я не стала бы его дарить. Разве я не говорила, что терпеть не могу ложь? Мне с самого начала хотелось что-нибудь тебе подарить, но не то, что сочтут подходящим мои советники, а то, что понравится тебе самой. Кроме того, золота у нас в избытке.
Вообще-то подобные утверждения часто слышишь на переговорах. Даже представители самых бедных стран заявляют что-то в этом роде, желая произвести благоприятное впечатление или заключить союз. Однако золото в Нубии добывали еще в седой древности.
– В таком случае большое спасибо, – промолвила я, а про себя отметила: браслет, спору нет, хорош, но рассчитан на руку куда толще моей. – Не подумай, что я опять намекаю на подарки, но мне показалось, что у вас в достатке и серебро. Я обратила внимание на серебряную посуду – у нас в Египте это редкость. А между тем ему, как лунному свету, присуща собственная красота, неяркая, но изысканная.
– Я всегда считала, что Исида любит серебро, – сказала Аманишакето. – Она и этот лунный металл сродни друг другу. Я видела Филы в лунном свете. Если богиня является туда, то именно в лунном свете.
– Филы? – Я заставила себя улыбнуться. – Да, серебристый – это цвет Исиды. Вот и твой наряд, я вижу, подернут серебряной нитью. А покрой его не походит ни на греческий, ни на египетский.
Я надеялась, что она расскажет о бахроме и медальонах, но кандаке промолчала.
– А еще мое внимание привлекли одежды дворцовой челяди. Ты прислала мне служанку в таком наряде, какие я видела на рельефах времен Рамзеса.
– Рамзес некогда правил Нубией. Мы сохранили от его времен то, что сочли нужным.
– Наследие прошлого живет у вас и после того, как его забыли на родине.
– Так часто бывает, – сказала она. – Боги многое разрушают, но сохраняют память о былом в неожиданных местах.
Тут она поерзала на каменном сиденье и заявила:
– Мне пора поесть. Я должна заботиться о своем весе.
– Извини… не уверена, что поняла тебя правильно…
В быстро сгустившейся тьме я едва различала ее лицо. Дул ветерок, заставлявший трепетать пламя факелов и колыхавший кисти на подоле ее одеяния.
– Я хочу сказать, что должна основательно питаться, чтобы поддерживать вес. Стоит мне стать такой стройной, как ты, и меня немедленно сбросят с трона. Тело властительницы должно быть очень тяжелым, дабы, – она сняла сандалию и помахала ею передо мной, – попирать врагов.
Даже в тусклом свете факелов я успела разглядеть на подошве стилизованные изображения тех самых врагов, кого тяжеловесная кандаке попирала во славу своей страны с каждым шагом. Бедные враги.
– А кому внушит трепет такая хрупкая женщина, как ты? У нас в Мероэ – никому, могу тебя заверить!
Лица ее было не разглядеть, и я не могла понять, шутит она или говорит серьезно.
– А мужчины тоже должны быть большими? Как насчет твоего сына? Или твоего покойного мужа?
– Нет, конечно, нет! Мужчины должны быть высокими, мускулистыми, способными преследовать врагов в пустыне. Но женщины обязаны выглядеть как слоны – огромные и несокрушимые.
Слоны. Мне вдруг вспомнился Юба и слоны, которых он направил против Цезаря.
Нет-нет, я не буду думать о Цезаре сейчас. Цезарь сам разберется со слонами, как разбирался со всем остальным – с Помпеем, Птолемеем, Потином, Фарнаком. Юбу со Сципионом постигнет та же участь, и слоны им не помогут.
– Это нелегко, но ради сана кандаке я готова на любые жертвы, – простодушно призналась моя собеседница. – Сначала мне еда в горло не лезла, но со временем я полюбила эти жирные страусовые пирожки, верблюжье молоко с медовым осадком, земляные орехи в меду и сливочном масле, курдючное сало… О, это была трудная битва, но я одолела свое отвращение. Сейчас, скажу тебе честно, мне ничего не стоит умять целое блюдо жареных колбасок из павлина, плавающих в оливковом масле под слоем расплавленного тертого сыра. Хмм!
Она хлопнула в ладоши, и из окружающей темноты появились ее носилки.
– Мне пора вернуться во дворец и вкусить вечернюю трапезу. Завтра мы встретимся в тронном зале, и я прикажу доставить туда самозванца. Там ты вынесешь вердикт. – С помощью двоих носильщиков кандаке сошла с каменного трона. – Надеюсь, твои покои тебя устраивают? Тебя поджидает присланная мной служанка.
– В этом нет необходимости, – заявила я. – Со мной прибыла моя служанка, кстати, нубийского происхождения.
– Нет, я настаиваю, чтобы ты позволила моей рабыне прислуживать тебе.
– У меня вообще не в обычае иметь дело с рабами. Мне служат только свободные люди.
– Эта рабыня не похожа ни на одну из тех служанок, что были у тебя раньше. Тихая, работящая, веселая, преданная. И зеленая.
– Зеленая? – Я решила, что это шутка.
– Да, зеленая. Ее зовут Касу, и она африканская зеленая обезьянка. Единственный недостаток этой дивной особы в том, что она имеет обыкновение воровать, но зато ее можно послать сорвать плод с дерева или достать что-то с другого высокого места.
– Обезьянка! Ты и на самом деле используешь обезьян в качестве служанок?
– Да, – ответила она, величественно (но с трудом) спускаясь по ступенькам. – В свое время через Мероэ в Рим отправлял животных царь Пунта. Среди них было семейство обезьян, до того мне приглянувшееся, что я оставила их себе. Похоже, у меня тоже есть склонность к воровству. Какова хозяйка, такова и служанка.
Она изящно приподняла ногу, чтобы ступить на носилки.
– Теперь они размножились и живут по всему дворцу. Ручные зверюшки. В общем, проведи ночь в обществе Касу, это любопытно.
Она махнула рукой и отбыла в ночь на плечах носильщиков.
Тут же из сумрака материализовались и мои носилки, но я отослала их, чтобы немного пройтись пешком. Голова у меня шла кругом, ибо Аманишакето не была ни обычным монархом, ни обычной женщиной. Или ей не удавалось быть и тем и другим одновременно.
По возвращении у меня было время оценить роскошь отведенных мне покоев. Я решила, что слова кандаке об избытке золота – это истина, а не похвальба. Ирас тем временем пыталась прочесть надпись – не начертанную, а каким-то образом вделанную в стену. Через некоторое время она разочарованно покачала головой:
– Знаки вроде бы знакомы, но смысла я не улавливаю.
– Ну а как насчет разговоров? Устная речь тебе понятна?
– Нет. Чтобы объясниться, мне приходилось просить их говорить на диалекте Нижней Нубии. Конечно, между нашим и здешним языками есть сходство, но ты, наверное, помнишь, что моя семья родом с самой границы Египта и тесно связана с египетским жречеством. Вот почему я служила в храме Гермонтиса. Наш край подвергся сильному египетскому влиянию, сказавшемуся и на языке, и на вере. А тут – взять хотя бы львиноголового бога Апедемака. Дома я о таком даже не слышала.
– У меня состоялась… необычная беседа с кандаке, – промолвила я, устало опустившись на кровать и подняв руку с массивным браслетом. – Она раздаривает золото с легкостью, как детишки – полевые цветы. И кажется, относится к мужчинам без всякого уважения.
Ирас рассмеялась.
– Заметь, я сказала не «без любви», а «без уважения». У кандаке есть сын, и она по-своему его любит. Однако Мероэ, похоже, едва ли не единственное место в мире, где мужчины не заправляют всем на свете.
