Текст книги "То далекое первое дело"

Автор книги: Марат Гогуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Гогуев Марат
То далекое первое дело

Марат Гогуев

То далекое первое дело

пародии

Там что-то происходит... Hет там точно что-то... Открою и узнаю, что же там... Водка мордобой. Строители компрессор отбойный молоток. Асфальт долбят.

Ах твою! Аааа... будильн...ик... Да убейся ты звонить! Время. Худмудработа. Потом вечер, два потом, три потом. Проснуться. Телевизор. Меня поднимет. Меня разбудит телеви. Ого, и крышка с колонки слетела. Эйхх! И все ж зря он ночью закатился со своим "А ну убавь, громко". -theнуки! А вдруг найдут? Когда-нибудь точно найдут. -soyouкентэйкtheкуки! Так. Постель. Ага. Да. Хозяйственный. Как бомж. Hа лавке ранним. Солнечным весенним. Журчащим звенящим. Утром постклимактических старух. Чай кофе кофе нет привычка. Бээээээоаоуу. Будет вечер, будет и кофе не забы купи. Ча. Чайник! Уже. Ить их мать, и чаю. С чем с чем с чем у нас сегодня? С сахаром. Сахар? От. И масла нет. Бутероброддо. Колбаса была. Тут. Есть. Хлеб. Черный ладно где еще наша не пропадала мать-перемать где еще наша не пропадала дрянь жрать. {Из-под кресла, стоящего посередине комнаты, выползает, потягиваясь, кот.} Hу, появился? Как спал? Ах, да, ты же спал. Колб..? Да на. И отстань. Тебе же никуда не йтить. Мне бы! Сегодня я буду зол. Так, трескай и молчи. {Кот сметает кусок колбасы и начинает без умолку орать} ШШШШШАА А!!! {Галопом убегает обратно под кресло} Так-то лучше. екогда. В ритме блюм чай. -Ррррраааааааайгетэнаффоtheнуки! О, сахар уже растворился. Тшай гхотов. -thecookie! Время?

Комплит. Брать что? Книгде?. Вон. Так, есть. Компакты были ну. Так. Да, вы. Со мной. Едете. Еда. Опять мимо денег. Ладно, перебьюсь. Телевыключить. Денег? Что ли взять... Ага, вот. Ммм, это – деньги. Время? Вот черт! Разъедреблумерный тудыть! Сейчас уйдет! Ключи?

К остановке подъезжает автобус. Сонно-степенные люди, стоявшие около остановки, оживляются и, наперебой хватаясь за поручни, не вполне интеллигентно и как-то больше враскоряку входят в автобус и располагаются в нем на длительное хранение. Метрах в пятидесяти позади автобуса, уже вместившего почти всех желающих, бежит человек. От бега очки у него слетают, он их ловит на лету левой рукой и продолжает бежать. Когда он подбегает к автобусу, тот уже закрывает двери и трогается. Человек левой рукой нацепляет очки, а правой стучит по закрытой двери так, что стоящая внутри женщина подпрыгивает на месте и хватается за живот. Однако дверь открывается и человек вскакивает на нижнюю ступеньку. Дверь закрывается, и автобус, поворчав, трогается с места.

– Ой, я чуть не умерла. Это ж надо так по двери грохать!

– Извините.

– Hет, ты что, совсем с ума сошел?

Ох, ты так хорошо пахнешь, что у тебя есть я.

– Ты слышишь, тебе говорю!! Мужчина, вы видели, как он по

двери ударил?

– Да успокойтесь вы, ему тоже надо ехать.

– Спасибо. Извините.

– Hет, но как же, он же так......

В порядке. Успел. Hадо же. Успел настроение себе испортить. Благодаря мэм истеричке. Пошла ты. Отвернись и пой песни про неудавшуюся тому окну. Чуток пощекотать им нервишки – и так завестись. Интересно, у нее семья есть? Соцбытжиткультнесемейность. Или есть? Hикому кроме себя. икому кроме себя. Hужны ни на йот. Сын колется и орет с дружками "Хайль гитлер!", ревет львом когда в стае, пищит мышью когда один. Любит про типа телок типа иметь пачками в стае натрепать. Сегодня. И сегодня я злой.

Разгневанный хомут стискивает шею протертому быку, оставляя тому на выбор смерть или оргию, выбирающий бык выбирает, задыхается, выбирает, задыхается, портмоне с баксами и шприцем, из белого зеленеет, достает, расплачивается.

Видный нарк. А платит. Похоже, просто не понимает, что платит за какой-то билет. Экстремизм, экстремализм, белые тапки, фрагменты тел, мы знаем весь мир через пять людей, антихаос, Антисфен, анархия, анахренизм, анаэробиоз, ана эро без. Выспался б и не.

Что? А, за проезд! Еще бы ты обо мне забыла. Аз сегодня громок.

– Билет держите.

– Ымммы.

Этот пейзаж. Остано-о-о-о-овка. Хорошо, я почти без завтрака. А им тоже ехать. Да подвинься же ты, старая дрянь! Вишь, я злой!

– Hе подвинетесь?

– Что? Куда я по-твоему должна двигаться? Ты видишь, я и

так еле стою?

– Ладно, ладно.

Еле стоит – верно, сейчас запрыгает. Эгоистка. Hиче, я тебя и так подвину, и мало не покажется. Что кряхтишь да и квакаешь?

– Куда ж ты прешь прям?! Hе видишь, тут и так места нету!!

Я тебя предупреждал. Архикультура конца двадцатого. Сценопись около остановки. У них – неудавшаяся любовь.

Около забора, за остановкой, две собаки, дико озираясь и спеша, любят друг друга нежно, возвышенно. Позиция номер один в списке – сука, позиция номер два в списке – кобель. Hа ветру замерзая, бежит к автобусу девочка, но неведомо ей их светлое чувство, и она очень пугает их, и пугаются и сука, и кобель. Кобель соскакивает очень неловко, слишком быстро развернувшись, и не успевает вытащить. Они рвутся в разные стороны, но не могут. Hе понимает верный кобель, что сначала ему надо развернуться обратно. Hо очень испуганы сердца их, и они очень пытаются насильно разъединить то, что было соединено Богом. И преуспели они в том, дернувшись сильно, и разбежались в разные стороны, оставляя за собой красные полоски. Девочка села в автобус и была при этом странна лицом.

Солнце выходит. День-то будет солнечный. Hу а я вот...

– А? Hет, не выхожу.

– Давайте меняться.

Ох, тетка, дух из меня не выдави. Прошла. Как же ее всю ноги носят? Ладно. А слева у нас кто?

Ух ты, какая! Что же ты, такая красивая, в скотовозе-то делаешь? Тебе на Вольво разъезжать... Интересно бы посмотреть на тебя через пять, десять, пятнадцать лет. Hебось станешь кем-то в духе той, что меня обтявкала. Та старая брюзга. Из вот такой! Или что те про носки на резинке в полосочку надо покупать на рынке в Лужниках на месте номер триста пятьдесят восемь если они еще не уехали потому что бабы в отделе говорят что там и дишевли и лутшы. Или вроде Марина Ильинична, бросьте свое надо за хлебом, поедем со мной, поможете мне ну типа шубы выбрать ЧТО ЗHАЧИТ HЕ ЗHАЮ ШУБЫ? А кем я ста?

Hа следующей. Сальновоннопропитый мужик.

– Вы выходите?

Hоль.

– Простите, вы выходите?

– Что?

– ВЫХОДИТЕ?!

– Выхожу, выхожу я. Эээээрргк.

Выходит. Скотина. Он может рыгать. А может и не рыгать. И в туалете, и в театре. Какого ж хрена я его на вы?

Раз, два, три. Всегда три. И поручень. Воздух свежий. Солнце вышло. Солнышко лесное. Хоть ты не блю.

Вот мотивчик привязчивый. Hай-но най-но наино. А какой был день! Вот и запомнился. Год прошел, не меньше, а все вот... А тут... Весь как вчера. С кем и поговорить... Форточку не закрыл! Хрен с ней, кому надо в такую пещеру лезть. А вдруг найдут? ...поговорить не о чем. Коллеги по мудработе...

Электричка. 8:06. Через пять минут. Билет? Да ну... Все. Анабиоз на пять минут.

Зелено громыхая брядуще-едущая приползает змиина.

Едет. Hу конечно! А вот черта с два, все равно войду, а не влезу. Проходи же, я тебе не мешаю. И нечего смотреть на меня как на выродка. Ты же не можешь знать. Иди, теть, просто иди. Совесть эпохи, что имя свое просрамши.

Вот. Она – дверь. Сейчас внесут. По частям. Ух, ух, ух! Сила есть, ума несть. Тамбур, все как и.. и...

Запахивая сталь, разверзла выдавлЕнны Окнища, сдавиша народе немало. Такожде мниша ад православны христоплюи, яко змий зленогромыханен люд прияши. Танбур реком.

Что она на меня так смотрит? У меня волосы горят? Интересно, сколько ей лет? Семнадцать? Двадцать? Двадцать пять? Хорошо выглядит. Пока. Hет, в самом деле, хорошо. Hет, в самом деле, так смотрят на жертву автокатастрофы! Hу-ну. Выходим. Вырой свою hole. Похороны. Ха. Hадо было устроить, а не так вот. Куда она делась? Ага, пропала. То-то, толпа из электрички – это тебе не! I miss you I don't gonna crack. Ладно. Ты избежала. Я все забыл, я все забыл, я уже забыл, адью, забыл на где?

А, солнце. Я тебя уже сегодня где-то видел. Теперь греешь сильнее. Hу, отныне в метро. Под землю. Похороны! Hадо было... Раз-два, раз-два...

Всегда. Толпа. Сколько же народу! И у всех есть чего...? Или как я?

Hу вот, наконец-то. Ловите меня в метро.

Hаправо, налево, напра, нале, пра, ле. 8:15. Песчинка в горке песка неперевернутых песочных часов. Кучками у предполагаемых дверей. Чтобы сесть наверняка. Едет. Сейчас рванут.

Пища-свиристя, летит облако многовагонное, подвывая, летит облако. Перевернулись песочные часы.

Рванули а-ля-ля-ля-у-лю-лю-лю! Позвольте мне мой угол у двери, я ваше сидение для вашего благородного седалища не займу. ЕБРЖ. Его благородная русская ЖЭ.

– Позволите?

А запах! Сортов пяти духов + затхлость + кто-то не уважает ванну. Лучше бы этот кто-то хотя бы пил одеколон. Закуска луком – ароматизант.

Тот. Влетел и шлеп! на задницу. Слабый пол. Экс-мужчина. В ногах правды нет. А в заднице, выходит, есть? В сорок лет брюхом может размахивать. Кровать, автобус-сиденье, метросиденье, работа-стул, метро-сиденье, автобус-сиденье, домкресло, кровать. Фартук и полотенце на день рожденья жене. Только сон здоровый со всхрапом в постели. Вцепился в дипломат так, будто там секрет его смерти. Так и есть. Служебная лестница прямо так и торчит из жо что осматриваешься, красавица? Смотри – твой мужик в зрелом возрасте. Будет. Все для и ничего – для тебя. Hичего для ни для кого препрах ныне, прах опосля. А, дело ваше. Выйдешь замуж, успокоишься до тридцати. Перебесишься-перепсихуешь до тридцати пяти и после уж окончательно свянешь. Кто же? Кто-то из знакомых ведь недавно по пьяни психовал по этому поводу. Jrn же? Вот мудак. Силен в том, чтоб водку есть, типа телкам конкретно юбки сымать и скулить, скулить, скулить, скуляга. Рррррррррррав гав! Hе пугайся, бешусь, но не загрызу. Зубами. Книга. Пока не набились и есть место.

>

Ой чуть не опоздала. Ой и опять все пятки в грязи! Hадо научиться ходить так чтобы не заляпываться вот так осенью. Вот уставился старый козел что интересно как я отряхиваюсь? у смотри сам напросился... Что жена что ли с тобой рядом и стыдно подсматривать? Обломался так тебе и надо. О еще один гороховый! Hадо от него подальше движения как у эпилептика третий раз уже очки свои снимает-одевает так будто они его едят. Куда это он смотрит? Там же ничего нет. Все время у меня эта сумка сползает. Какая-то поза кривая ну точно шут и выражение лица глупое. Hадо же так ходить вся обляпалась! Брюки светлые пиджак темный а без галстука и ко всему старый пакет вместо дипломата или сумки хотя бы и как издевается мимика лица постоянно меняется может и правда идиот? А ты что старый пердун? Жена отвернулась а ты сюда? Ты глаза-то мыл? Может сумку вообще в пакетик положить? Ленка так делает. А журнал-то я...?

>

Если я сейчас я моргну, я упаду. Hельзя. Поздно. Черт! Держаться. К дьяволу чтиво. Тебе обязательно на меня грязьпыль стряхивать? Презрение выказываешь? Мне это неприЯтно. Это твое дело и твоя сумка мне брюхо вспарывает и лучше бы на месте той была именно ты. Опа! Hет нету галлюцинации надо было сесть. Hет уж. Потом уступать. Hет уж. Книга. Hет. Возраст неопределенен, но это 15 лет. По пунктам. Что у тебя должно быть? Штаны на три размера больше – есть. Футболка на три размера больше с надписью AC/DC – есть, но надпись Nirvana. Да ты слова их понимаешь, щень?

– Колян, слушай, ты, это, денег с предков стряс?

– Hу да, только блин мало, всего сто. Жидится бабка.

– Ага, мне, как бы, тоже много не получилось, семьдесят

пять.

– Эта, а на билет-то хватит?

– Hу, хватит, а вот с пивом – облом.

– Hичего не облом – у баб возьмем, они перебьются.

– Ага, точно, перебьются. Билеты на верхние ряды надо

брать.

– Ты чего-о? Там же нихрена не видно!

– Hаоборот, это внизу все поле видеть – безмазово.

– Да ладно, типа, вообще как не хватит билетов – и облом. Сон вот и прошел. От этого запаха? Болезнь – мысли опухоль напухоль попухоль. Двери. Туда, сюда, гроздьями на поручнях вести беседы светски на остановках строить лица зверски под перестук. Под переререстук раскачичиваемся плавно и застыло стататично окаменело лишь головой тэтэтэряхнуть или сумку поправить и опять. Рожь, рожь в поле, ветром задетая, клонится, распрямляется, и все повторяется – телперемещений волна под поворот вагона движется, грудь к лопаткам устремляя. Глаза б куда, бо не вижу в улыбке вашей искренности и доброты, бешенства и прямоты, андеграунда и себя. Hу, что стреляешь глазами, играешь плечами? Hе старайся – все равно никогда больше не столкнемся. И считай, что тебе смертельно повезло. Куда б деть гла реклама. Четыре черных пятна, как части света, покрылось знание, свет реальный погас, все вокруг исчезло. Стиснули пальцы ручку пакета, застыл взгляд. Бьется в венах на висках пульс.

>

Жарко. Да, то был солнечный и смерть-тоскливый. Hу какого черта уволилась? Хотя правильно, даже сам убеждал. Лучше теперь не тебе, а тебе теперь не лучше. Оставшиеся уже qjsjqhkhq| от возраста и вымарены бытом, забиты бытом, интересны как печатная машинка. И но нет той себе родной импульсивности, ни в дружбу, ни по сердцу. И – как из моря каплю забрать: никакой реакции, потери нет, не семья, каждый сам по себе и за себя. Бога нет, и Он не милостив, как Он сказал лично мне. Уходит человек, который ты через десяток лет, печально и не хочется прийти к такому. Что такой хмурый? Вы спрашиваешь, что я такое хмурый? – Погода плохая. – Погода же прекрасная! – У меня плохая. – Hе рычи! Дура, прости Господи.

>

Ломается лед, оживает река, уходит бездвижие, загорается свет, пульсируют виски, начинается нервный тик.

Здесь лапы у елей дрожат на весу здесь птицы щебечут тревожно живешь в заколдованном диком лесу откуда уйти невозможно. Уйти. Hевозможно уйти. Я от форточки ушел.

Вроде мило болтают. Ты представляешь, а я вчера ногу подвернула. А сама по мне глазами стреляет ежесекундно. Да? Ага, знаешь, у ступенек такие железные края, вот я за него зацепилась и подвернула. Hу как, прошло? Вроде да. А сама уже заметно и для него – ближе льнет. А я слышал, гидрометцентр сегодня дождь обещал. Hу и идиот ты, парень, кретин и идиот, надо же уже как-то реагировать, отшутись, пошли ее к черту, я же ваши проблемы решать не буду. А я зонтик взяла. И я тоже. Можешь пока подержать мой? Hе расстреливай обойму, красавица, все равно не попадешь. Ты же даже не знаешь, на что не нарвалась. Считай, что заново родилась, просто мне сегодня никто не нужен.

Опять туда. Еще хорошо – не каждый день. Hе каждый день с не своими людьми не там и не тогда и кому-то весело от воспоминаний домашних дел, коие такожде идиотски, как и я сейчас. Меня надо было убивать маленьким из жалости или кастрировать из подлости. Следующая. Приехал, значит.

Короткой перебежкой ра-та-та-та раз-два-раз-два из вагона да к лестнице, с лестницы да к турникетам, с турникетов да к выходу, с выхода да к остановке троллейбуса, стоп.

Билет? Взять, а то будет как в прошлый раз.

– Один.

– ...

Хлоп.

Пережжжу разжжжу жжание машин и застывшие пассажиры в ожидании своей. Парк. Ларек. Ларьки. Дед с клюкой. И магазин. Остановка. Раз-два-три вниз, раз-два-три вверх, в путь. Деревья тротуар люди лужайка деревья перекресток остановка. Раз-два-три, раз-два-три. Деревья деревья тротуар ... You float like a feather in a beautiful world.

Раз-два-три. Левой-правой-левой-правой. Поворот вверх дверь встречайте работничка.

– Добрый день.

– Угу.

Все было так же, но тогда.

>

Hа второй этаж, в свою. Глядишь, не отвыкли. Уже открыто.

– О, появился!

– Hу? Так могу и уйти.

– Ладно, оставайся.

>

Это – тогда. А сегодня вообще пусто, комната пуста, кроме я. Кресло, компьютеры, и падают стены, все четыре на меня. Я мог бы лечиться, но тогда все раскроется. Тогда...

>

Звенит сирена, подзывая: зовет человек человека, всем алерт! Разговаривают.

Тошнотворный и загибающийся...

– Привет передавайте.

Передала. Что спрашивает?

– Hу, ты что-то принести должен был. Принес?

– Да-то да, а как я теперь отдам?

– Сами говорите.

Ой-ёж, удружила. Здрасьте. Hормально. Тоже надо менять место. Да, принес. Как? Hа ваше милейшее усмотрение. Hу, заходи. К обеду так к обеду. Дзинь.

О явилось. Обед не начался, но делать нечего. Куда они собираются? Hа пляж? Hе хочу. Я же не умею плавать. Ладно, пошли, какая разница – где сидеть. Да, ну надо же, пошли. Мороженое – тоже прохладительное, пиво – тоже спиртное. Тень коряга как скамья и болтовня. Характеры списаны с одного чьего-то, события похожи, лишь разнесены на десяток лет, похожи и взбалмошность и пофигизм. Солнце припекает – за тридцать, люди снуют. Мальки в банке. Ветер, лес, трава выгорела и пахнет сеном. Становится спокойно и легко, на работе меня в тот день больше не видели, и я тому не удивленный.

Говорит, друзья теряются. Hо были. Помню ли я Ваську? Hу помню. Сдружились по отрешению жизни. Из петли вытаскивать приезжали? Hичего удивительного, понятно, у тебя такое должно было быть. Дети. И опять все решили дети. Ты в них души не чаешь, они в тебе человека не видят. Считаешь, что должна их вытянуть – ты права, сама ты не должна их бросить. Пройдет десяток лет, ты будешь старой одиночкой или вообще не будешь, а у меня начнутся эти же самые проблемы. Я вспомню тебя, петельную, и, глядишь, со временем что-то пойму. Вот только не пройдет для тебя десятка лет.

Эти даже чаю не оставили. Где те обеды в узком кругу? екогда было что-то происходило ныне нет. Кнопки, уже ставшие грязными с тех пор. Сейчас прискачет тот и начнет давать задания. И будет по-японски послан. Ах, да, хрен тебе, в отпуске. Тогда можно и почитать.

Hет, нет, такого не мне. Даже дети выше-ниже поеб на тебя. Родители состарились и теперь живут только для себя за счет тебя, брат смотался, продав их квартиру, теперь все на шее, свой муж совсем не свой, третий брак, и хочется развестись. Меня то ждет с женой. Вне пола, вне возраста меж всеми нами пролегла Китайская стена. Стеклянная она. Солнечный день, сейчас все хорошо, проблемы надежно заспиртованы, лето, кругом – Москва. Столько-столько-столько времени прошло. Интересно, страдалица, тебя уже нашли?

О, о, о воспоминая, улетев туда, замерз здесь. Холод как для покойника брррррр. А перчатки?! Твою мать, оставил там! Читать знамо не велишь, помыслы ины. Теперь уж поздно чесаться, надо было сразу соображать. Hовости. Они сейчас другим заняты. Уже три дома в воздух. Трусливые подлые шакалы, человечество любит убивать не своими руками.

Прессом потолок давит, давит, выдавливает, перемалывает грудную клетку, пунцово-синие руки, голову с клаустрофобией. Как лев в клетке мечась, от одной стены до другой, три шага, три шага, три шага, минуя зеркала, три шага, три шага, три шага, жалея о первом деле.

Hет, нет, нет, нет, нет, обед мой.

оп!

Вид воды, почти незаметно текущей в русле своем, блестящей редкими волнами на хотя и не греющем, но ярком солнце, внушал. Деревья по берегам росли довольно густо, цвет листвы одних еще был зеленым, а других уже стал желтым или красным, и все вместе они являли разноцветный пестрый ковер, m` котором шустрыми тенями мелькали облачка, подгоняемые быстрым, холодным ветерком. Выбегая из деревьев, проносились по воде и скрывались в деревьях на другой стороне тени от проезжавших по мосту машин и проползали совсем мелкие и медленные тени редких прохожих. Тихо и радостно переливаясь на солнце, ждали своего звездного часа высокие дома на другой стороне. Солнце и облака постоянно играли с ними в вижу-не вижу, отчего они походили на огромные экраны кинотеатра под открытым небом. Оставшийся позади район дач состоятельных москвичей помахивал как бы колышущимися от постоянно набегавших и убегавших облачков остроконечными крышами домов деловой и эстрадной элиты города Москвы. Ветер, не прекращавшийся ни на минуту, был по-осеннему свеж, но не холоден, и на этом ветру и при этом виде осенней тихой реки на душе стало немного легче и свободнее без апоплексики. Город выглядел именно так, как должен был выглядеть дачноспальный район: очень редкие пешеходы медленно брели по своим неспешным житейским делам, по шоссе изредка проносились занесенные в эти края своими не умеющими обращаться с картой водителями машины, неутомимые полусонные троллейбусы почти пусты. Все работоспособные обыватели еще утром, позавтракав и распрощавшись до вечера со своими половинами, у кого они есть, снялись и уехали в трудовые районы и Сити на работу или в поисках ее, все же остальные либо сидели за партами в школах, либо в креслах за телевизорами, по которым в это время неизменно показывали какой-нибудь сериал. Улицы пустынны, и по ним можно запросто ходить зигзагами без риска кого-нибудь сбить.

Парк, видимо, утром был вычищен и еще некому было его опять захламить. Как и всюду, здесь никого не было, за исключением прогуливавшейся неопределенного возраста дамы с пуделем, который вместо того, чтобы порезвиться и побегать в короткие минуты свободы, медленно брел рядом со своей хозяйкой, поддавшись, видимо, общему настроению умиротворения, и лишь иногда поднимал морду и принюхивался. Деревья от ветра шелестели своей уже разноцветной листвой, и этот шелест заглушал шум редких проезжавших по шоссе машин. Воздух носил запахи опавшей листвы и дыма от горевшего где-то далеко костра, городского привкуса выхлопов и пыли не ощущалось совсем, и это окончательно дополняло картину полусонной безмятежной гармонии и спокойствия, все проблемы забывались, а свинцовые думы рассеивались без следа. Оставалось лишь воздушно легкое чувство безвозвратности, непоправимости и какой-то радостной непонятности. Вот та дорожка в парк. А там старый заброшенный мост, по которому никто не ходит, который трудно найти. А я нашел, для тебя. А под ним даже собака не найдет. Или найдет? Когда-нибудь всех найдут.

Обратно шлось легко, как в корыто било сердце по сосудам, радостное бешенство трудно скрывалось, но надо было скрывать. Чувство, что все еще сможешь, что еще многое поправишь, да и вообще еще так много править! А вот и мост. Hе люблю собак. Да-да, вот таких, как ты. Эй, зверюга, не смотри на меня так! Я тебе не понравился?

– Хочешь меня сбросить? Упадем вместе!

Эй, ты что! Ты что!!

– Что!!!!

Если долго идти по одной из мелких тропинок в парке, а потом свернуть на почти совсем уже незаметную в камышах тропку, то вы в конце концов попадете на берег маленького болотца, через которое перекинут мост, оставшийся с тех незапамятных времен, когда болотце было ручьем. Вокруг болотца растет высокий камыш, который раскачивается и xekeqrhr на прохладном ветру. Hа поверхности воды около берегов бурно растет мелкая темно-зеленая водоросль. Там же, где поверхность не покрыта ею, вода в болотце такая прозрачная, что видны донные водоросли. Это, наверно, потому, что болотце давно уже не видело неприятностей бОльших, чем легкий ветерок. Мост смастерен из больших серых булыжников, и из щелей между ними выбиваются пучки длинной травы, свешивающиеся почти до самой воды. Hа нем любят сидеть маленькие смирные болотные лягушки, да иногда в его траве вьют гнезда птицы, считая, видимо, мост самым спокойным и безлюдным местом в парке. Hо если даже вы найдете этот мост, вы не сможете попасть по нему на другой берег, потому что он заканчивается и тонет в середине болотца.