Текст книги "Полонез Огинского"

Автор книги: Марат Баскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

А потом был короткий бой. И глаза террориста, почти моего ровесника. В его глазах был страх. Самое страшное, что может быть в человеческих глазах. Страх заставляет или сдаваться, или убивать. По его вздрагивающим зрачкам, я поняла, что сейчас он будет убивать! В какие-то доли секунды я свернулась калачиком у его ног, и автоматная очередь прошла надо мной. А в следующую секунду я, как сжатая пружина, выпрямилась, и, опережая его, выстрелила на взлете. И увидела, как погасли его глаза. Потом они долго снились мне по ночам, и я плакала во сне, пугая бабушку.

Под утро мы вернулись назад. Командир нас обнял, всех по очереди, и сказал:

– Дай нам Бог обходиться в этом мире без оружия! Дай нам Бог! – и добавил: – мы умеем стрелять, но избавь нас от этого Бог!

И мы разошлись по домам – отдыхать....

Бабушка с новостью встретила меня на пороге:

– Дашенька, ты знаешь: их освободили!

– Кого их? – спросила я.

– Она ничего не знает, – возмутилась бабушка. – Об этом говорят целое утро: освободили наш самолет! Я знала, что мы не дадим им обижать наших! Какие молодцы наши солдаты! Сегодня нужно выпить за них абисалэ вайн! Надо выпить немножко вина! Я правильно говорю?

– Правильно, – сказала я.

И мы с бабушкой выпили по стаканчику бабушкиной наливки.

А потом я попробовала лечь и заснуть, но не спалось: как только я закрывала глаза, передо мной возникали угасающие глаза парня из самолета. И он, мертвый, стрелял в меня...

А потом позвонил Алик. Бабушка принесла мне трубку в кровать.

Я взяла трубку и неожиданно услышала:

– Даша, теперь ты можешь выходить замуж!

– Почему? – удивилась я Аликиным словам.

– Как писал Геродот, у сарматов девушек не брали замуж, если они не убили хоть одного врага!

– Откуда ты знаешь? – растерянно сказала я.

И он засмеялся:

– Вот и попалась! Я догадался, что ты освобождала заложников! Рассказывай, как ты убила врага.

– Я не хочу об этом говорить, – сказала я.

– Понимаю, – сказал он. – Рядом бабушка.

– Я просто не хочу про это вспоминать, – сказала я. – И никогда, пожалуйста, не спрашивай меня про это!

Но он спросил в тот же вечер. И очень обиделся, когда я отказалась ему рассказывать.

– Как будто я чужой! – сказал он.

– Нет, – сказала я, – потому что ты не чужой мне! И должен понять меня.

Но он не понял. А мне так хотелось, чтобы он меня понял...

И я рассказала ему все, до конца, ничего не утаивая. И он сказал совсем не то, чего я ждала.

– Одним врагом у Израиля стало меньше, – сказал он и добавил: – первый раз убивать трудно, потом будет легче.

– Я не хочу, чтобы было потом, – ответила я и повторила слова нашего полковника: – мы умеем стрелять, но избавь нас от этого Бог!

А потом было серое жгучее утро. Дул хамсин. На остановке народу было много: автобус что-то запаздывал. Не далеко от меня маленький мальчик – араб, на вид лет трех-четырех, играл с заводной машинкой. Машинка носилась между стоящими людьми и то и дело цеплялась всем за ноги, и мама мальчика покрикивала на него:

– Али, ты всем мешаешь. Успокойся.

Но малыш не слушался. Видно игрушку ему купили не так давно, и он никак не желал расставаться с интересной игрой.

И в это время мужчина заметил стоящую беспризорную сумку. Толпа на остановке в момент стала образовывать вокруг сумки пустоту, и в это время машинка, зацепившись за чей-то ботинок, развернулась и помчалась к сумке. И малыш побежал за ней!

– Али! – закричала в отчаянии женщина.

Я обернулась и мгновенно поняла, что машинка раньше уткнется в сумку, чем малыш догонит ее. И в отчаянном прыжке накрыла собой малыша. И грянул взрыв...

Очнулась я в госпитале. Первое, что спросила:

– Как мальчик?

– Ни одной царапины, – сказал врач. – А у вас царапины есть, но, слава Богу, все наружные. Взрывом подбросило навес на остановке. И он накрыл вас с мальчиком, как щитом.

– Щитом Давида, – сказала медсестра, – он спас вас.

– Я долго была без сознания? – спросила я.

– Не очень, – сказала медсестра.

– Мне можно позвонить бабушке? – спросила я.

– Пожалуйста, – сказала медсестра.

Но я побоялась звонить бабушке, чтобы не напугать ее, и позвонила Алику.

– Ты с ума сошла, – первое, что сказал он мне.

– Почему? – спросила я.

– Спасаешь араба!? Как последняя дура!

– Может быть, – сказала я.

– Что может быть? – спросил Алик.

– Что я дура, – сказала я. – Но лучше быть дурой и кого-то спасти, чем быть умной и дать кому-то погибнуть!

И я положила трубку.

А потом позвонила бабушке.

– Я все уже знаю, – сказала она. – Мне звонила мама мальчика и сказала, что ты ей, как сестра. А ее муж Хасан тебе, как брат.

– Ты поняла, что она тебе сказала? – удивилась я.

– За кого ты меня принимаешь?! – сказала бабушка. – Когда я услышала, что мне что-то говорят про тебя, я сказала, подождите минуту и побежала к нашей соседке с третьего этажа, и Цылечка мне все перевела на идиш! И теперь я знаю, что в нашей мишпохе, кроме белорусов, евреев, грузин, появились и арабы.

– Откуда грузины? – спросила я.

– От твоего дяди Самуила, – сказала бабушка. – Он привез в Бобруйск такую красавицу из Рустави, что половина города по утрам ходила к его дому смотреть, как эта красавица расчесывает на балконе свои косы.

А потом бабушка осторожно спросила:

– А ты звонила Алику?

– Звонила, – сказала я таким голосом, что бабушка, все поняв, ничего не переспросила.

ДАНИК

Я очень медленно взрослел. Хотя вытянулся к двенадцатому классу, догнал своих сверстников и даже их обогнал.

– Скоро будешь, как Майкл Джордан, – шутил папа.

Я поступил в Yale University на врача, и после первого курса меня направили по программе обмена студентами на год в Сорбонну в Париж.

– Теперь я взрослый, – сказал я папе.

– Почему ты так решил? – спросила мама.

– Потому что вы отправляете меня одного во Францию, – сказал я.

– И что ты этим хочешь нам сказать?– спросила мама.

– Что на каникулы я из Парижа поеду в Краснополье, – сказал я, – и найду Дашу.

– Может, она давно вышла замуж, – осторожно сказала мама.

– Может, – согласился я, – но я об этом должен знать.

– Если кто-то об этом знает в Краснополье?! – сказал папа. – Там, наверное, не осталось ни одного знакомого человека.

– Кто-нибудь да остался, – сказал я.

– Пусть едет, – сказала мама, – иначе он никогда не успокоится.

А мне сказала: «Но если ты ничего не узнаешь о ней, снимаешь ее портрет над кроватью и ищешь себе невесту. Договорились?»

Я согласился. Я сейчас согласился бы на всё: главное, что мне разрешили ехать в Краснополье. Я не верил вернувшимся письмам.

И в первую же свободную неделю я поехал в Беларусь. Добравшись до Могилева, я взял билет на Краснополье. И здесь же на автовокзале неожиданно встретил Саньку Дылдина, Царского палача. Он очень изменился, постарел, пополнел и, как мне показалось, даже стал ниже. Первым он меня узнал. Замер, широко вытаращив глаза. А потом удивленно сказал:

– Вы же уехали в Америку?!

– Уехали, – успокоил я его. – А вот теперь приехал в гости.

– К кому? – спросил он.

– Ко всем, – сказал я.

– В Краснополье едешь? – спросил он.

– Да, – сказал я.

– На какой рейс? – поинтересовался он.

– Сейчас, – сказал я, и он обрадовался:

– Значит, на моем автобусе. Я шофером работаю на междугородних рейсах, – он еще раз внимательно посмотрел на меня и восхищенно сказал: – Глазам не верю, что это ты! Тебя не узнать – настоящий американец.Небось, по-английски шпаришь лучше нашей Марии Яковлевны?

– Шпарю, – признался я.

– А из нашего класса в Краснополье я остался один. Женился, пацана уже имею. В общем, старею, – сказал Санька и вздохнул почему-то.

– А ты знаешь, где кто? – спросил я.

– Откуда я знаю?! – развел руками Дылдин. – Знаю только, где Царь. Не поверишь, когда услышишь!

– Почему не поверю? – сказал я.

– А потому что он в Германии. Женился на еврейке из Кричева и укатил с ней в Дюссельдорф, – Санька вдруг стукнул себя по лбу и сказал: – тараторю с тобой полчаса, а у кого собираешься остановиться, не спросил.

– В гостинице, – сказал я.

– Никаких гостиниц, – сказал Санька. – У меня остановишься. Кстати, ты мою жену знаешь, вашей соседки Карповны дочка.

Мы говорили с Санькой до самого отхода автобуса, потом он посадил меня на приставное сиденье возле себя, и мы продолжали разговор до самого Краснополья. Говорили обо всем, но главный интересовавший меня вопрос я все отодвигал и отодвигал на потом, боясь получить не радостный для меня ответ. Но перед самым Краснопольем, когда уже проехали льнозавод, я не выдержал и спросил:

– А ты не знаешь, где Даша?

Санька удивленно посмотрел на меня и сказал:

– А я думал, вы переписываетесь? Хотел только что про нее у тебя спросить.

– Я не знаю, где она, – сказал я.

– Они уехали через несколько месяцев после вас, – сказал Санька. – Ее родителей перевели куда-то в Гомельскую область. Она всем говорила куда, но убей меня, я не помню... Вот и все, что я знаю, – сказал он и виновато развел руками.

– И никто не знает? – переспросил я.

– Никто, – сказал Санька.

И мы начали говорить о чем-то ином. Потом мы еще долго говорили у Саньки на кухне за бутылкой смирнофской водки, я слушал его, о чем-то говорил сам, но мысли кружились вокруг Даши, как бабочки вокруг свечи, и, натыкаясь на пламя, сгорали, обжигая меня. А потом, под утро, Санька сказал:

– А Царь хвалился, что это его маманя перекинула Дашкиных батьков поглубже в радиацию. Чтобы Советскую власть уважали! – Санька закурил, затянулся, выпустил ровное круглое кольцо из дыма, какое в школе умел делать только он, и, выругавшись, сказал: – дураки они! Больше радиации, чем в нашем Краснополье, нигде нет!

Я не знал, что мне делать дальше. Утром Санька взял мне билет на трехчасовой рейс на Могилев. Я привез целый чемодан сувениров для знакомых, но из знакомых в поселке остался лишь Санька, и я весь чемодан оставил ему. Оставил себе только Барби.

ЛЕГЕНДА О ПОСЛЕДНЕМ КРАСНОПОЛЬСКОМ ЕВРЕЕ

Санька утренним рейсом поехал на Костюковичи, а я пошел на кладбище. Убрал могилы, все подряд, ибо я не знал, где точно лежат мои бабушки и дедушки. Папа мне объяснял перед отъездом, но на заросшем травой кладбище трудно было что-то отыскать. Убрав все, что смог, я сел передохнуть на огромный валун, что лежал у кладбищенской ограды. Я сидел задумавшись и не заметил, как ко мне подошел человек.

– Устали? – спросил он.

Я поднял глаза: возле меня стоял пожилой седой мужчина в клетчатой фланелевой рубашке и потертых джинсах.

– Устал, – честно признался я.

– Давно сюда никто не приходил, – сказал мужчина и внимательно посмотрел на меня. – Вы случайно не внук Эты-белошвейки?

– Внук, – кивнул я.

– Вы случайно не из Америки? – спросил мужчина.

– Случайно, да, – улыбнулся я и сказал: – я пытаюсь вспомнить вас и не могу: не узнаю.

– А откуда вам меня знать, – сказал мужчина. – Когда вы уезжали из Краснополья, в поселке было абисалэ идун (немножко евреев) и не было меня. А сейчас здесь нет ни одного еврея, и есть я.

– Раз вы есть, значит, есть евреи, – заметил я.

– Я – это другой вопрос. Я не просто еврей, а Последний Еврей Хаим Рабинович.

– Я знал здесь Рабиновичей, – сказал я. – Вы случайно не их родственник?

– В каком-то смысле да, а в каком-то нет, – сказал мужчина. – Я Рабиновичам такой же родственник, как и вам. Я Хаим, потому что все евреи Хаимы, и Рабинович по той же причине. А отчество, конечно, Соломонович. Это вам о чем-то говорит?

– Нет, – сказал я и с любопытством посмотрел на мужчину.

– Тогда я вам объясню, – сказал мужчина. – Когда Бог разбросал евреев по всему миру, он сказал всем живущим: не гоните этих людей от себя. Разрешите им жить с вами. Ибо пришли они к вам не по своей воле, а по моей. И с ними пришло на вашу землю благословение. А если уйдут они с вашей земли не по своей воле, а вами гонимые, то навеки уйдет благодать от вас. Только не все эти слова сердцем слушали.., –вздохнул мужчина, пот со лба утер. – Где евреи ушли гонимые, где по своей воле края покинули. И решил Бог в тех местах, откуда по своей воле ушли евреи, поселить Последнего Еврея. Пока память в тамошних людях о евреях жива, живет в их краях Последний Еврей, а с ним и Божье благословение. Вот я и есть Последний Краснопольский Еврей. Живу, чтобы здесь земля родила, чтобы счастье в дома заходило... Так что я родственник всех здешних евреев! Всех их знаю, про всех помню. И вашего папу знаю, и вашу маму помню. И знаю, что на врача вы учитесь. Ваша бабушка не поверила бы, что внук её доктором будет! – мужчина хитровато посмотрел на меня и сказал: – Чувствую, что вам хочется о чем-то спросить старого Хаима. Так вы спрашивайте, не стесняйтесь. Рабинович много чего знает!

И я спросил про Дашу.

Мужчина прищурил глаза, как будто попытался что-то посмотреть вдали, помолчал минуту, а потом сказал:

– Она далеко отсюда. И даже дальше, чем вы думаете. Вы, конечно, знаете такой город Тель-Авив?

– Знаю, – сказал я.

– А вы знаете там Шалом Тауэр? Конечно, не знаете. Но если от него идти прямо, а потом направо, а потом опять прямо, и зайдете за угол, то попадете как раз туда, куда вам надо. Она в госпитале.

– В госпитале?! – вскрикнул я.

– Не волнуйтесь. Я вижу немножко дальше, чем вы, и я вам скажу, что впереди все хорошо. Хотя где вы встречали еврея, у которого все хорошо? Я вижу, вы готовы лететь в Тель-Авив прямо из Краснополья. Но я вам скажу, пока такого рейса не имеется.

Мне хотелось чем-то отблагодарить мужчину, и я спросил:

– Может, я могу вам чем-то помочь? У меня есть доллары.

– У него есть доллары? Он Ротшильд! Молодой человек, поберегите эти деньги для себя. Они ещё вам пригодятся. А я, слава Богу, имею ещё здоровье и имею приличную работу.

– Кем вы работаете? – спросил я.

Мужчина удивленно посмотрел на меня:

– Я же вам полчаса говорю, кем я работаю, а вы все ещё меня спрашиваете? Повторяю: я работаю Последним Евреем! Кем еще может работать Хаим Рабинович!

Потом он вдруг стукнул себя по голове:

– До отхода вашего автобуса осталось полчаса, и ваш знакомый ищет вас по всему Краснополью, вон он уже спешит сюда, как Моня на хупу, – и мужчина показал на приближающийся старенький «Пазик».

Санька резко развернул машину возле нас и, притормозив, сказал:

– Здравствуйте, Хаим Соломонович! Извините, забираю Даника. Его автобус через полчаса уходит. Может, вас до центра подбросить?

– Спасибо за хорошие слова, но мне спешить некуда, – сказал мужчина. – И, вообще, в моем возрасте полезно ходить пешком.

По дороге до автостанции я спросил Саньку про Рабиновича.

– Умный мужик, – сказал Санька, – во всем мастер, и плотничает, и сапожничает, и костюмы шьет, и в машинах разбирается. Я как-то ехал с ним из Почепов, и мотор заглох. Полчаса я возился, и ни с места. А он с минуту покопался в нем, и мы поехали. Я как-то ему говорю, все ваши из Краснополья уехали, а вы, наоборот, приехали. С чего это? Так он шуткой отговорился. Говорит, в каждом поселке надо одного еврея держать, чтобы не забыли, как евреи выглядят.

ДАША

Я весь день ждала, что Алик перезвонит. Но он не позвонил. Несколько раз звонила бабушка. И больше никто.

Я долго не засыпала. А потом где-то под утро задремала. Проснулась от прикосновения. Подумала, что медсестра принесла таблетки. Медленно открыла глаза и увидела Даника. Он держал в руках Барби. И первое, что я сказала ему:

– Ой, Даник, какой ты стал высокий!

Не знаю, почему я это сказала.

Он улыбнулся мне и сказал:

– До тебя старался дотянуться!

Я протянула к нему руки, и он обнял меня. И я прижалась к нему и заплакала.

От счастья тоже плачут.