Текст книги "Моя Прекрасная Ника"
Автор книги: Марат Аваз-Нурзеф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Марат Аваз-Нурзеф
Моя Прекрасная Ника
Роэма (роман-поэма)
Фото автора от 25.11.2014. «Моя Прекрасная Ника» витает в мыслях. Работа начнется через три дня.
И вот она, как по мановению волшебной палочки, перед Вами, читатель. Скажу сразу: если Вы в ее реалистическом полотне заметите и символические мазки, то нам зачетных очков только прибавится. И Вам, и мне, и книге, и нашему совместному продукту. Продукту, который неслышно, незримо и неосязаемо, но всегда рождается после читательского осмысления писательского труда. Иногда продукт не только оседает в сознании читателя, но и выводится им наружу в виде мнения, рецензии, анализа. Принимаются любые…
На джомолунгме притяжения Женщины
Лишь об одном, моя любовь, я попросить тебя хочу.
Я не боюсь на свете ничего:
ни непонимания людей,
ни гонений,
ни трудностей,
ни падений,
ни взлётов,
ни бури,
ни штиля,
ни неудач,
ни безвестности,
ни славы,
ни бега времени,
ни томления разлуки,
ни самой смерти,
ни даже…
твоего равнодушия ко мне.
Но неизвестность для меня страшна сейчас.
Не мучай ожиданием меня, –
молю тебя, –
не мучай больше!
Любовь моя!
Другой бы, хитрый льстец,
всё так же перечислив,
себя вознёс бы пафосным аккордом,
а заодно тебя
сиропом вкрадчивым облил бы:
«Меня страшит лишь только то,
что можешь мне ты не ответить
любовью на мою любовь!» –
Не верь ему!
Не слушай ты его!
Я больше этого льстеца
люблю тебя!
Пойми…
Ответь…
Анна Владленовна Самохина
По рождению – Подгорная.
(14.01.1963, г. Гурьевск Кемеровской обл. – 08.02.2010, Санкт-Петербург).
Замечательная актриса. Красивая, очаровательная, неотразимая женщина.
Глазами Ширѝн и Ника больше всего схожи с ней.
Такие же искорки во взгляде при улыбке, хитроватые и ласкающие одновременно, такой же рот. Люди помнят Анну Владленовну. А любой пользователь интернета может взглянуть на её многочисленные фотографии в Сети.
Часть I. Август 1999-го
1
– Вы Фаренгейт Аскольдович? – спросила пассажирка с заднего сидения, перебравшись в его опустевшем Дамасе на кресло среднего ряда и подавая деньги за проезд.
Это было в конечном пункте маршрута, на Светлане. Так народ название магазина, работавшего здесь еще в советскую эпоху, присвоил всей округе на въезде в город, где всегда располагалась автостанция, а в последующие времена появился и базар, и множество торговых точек, и заведения общественного питания, и пятак загородных таксистов.
– Да, – улыбнулся водитель, а в голове тут же мелькнула догадка, почему в дороге эта молодая красивая женщина нет-нет да встречалась с ним глазами в зеркале заднего вида, и всякий раз в ее взгляде была какая-то заинтересованность: «А! Значит, знала меня раньше!». Но в следующий миг пришло недоумение: «Откуда ей известна моя давнишняя партийная кличка, которая уже сто лет нигде не звучала?!».
– А я – Ника, – улыбка придала ее лицу выражение хитроватое, но не настораживающее собеседника, а напротив, еще более притягивающее.
Он слегка шевельнул одной бровью и улыбнулся шире и приветливее. Это могло означать: «Ах, да! Сколько лет, сколько зим!». Или: «Очень приятно! То-то всю дорогу меня тянуло к вам!». Или: «Да, да! Ваше лицо очень знакомо! Сейчас, сейчас вспомню, каким образом мы знаем друг друга!».
– Ну, конечно, вы меня не помните! – проговорила она с коротким, негромким смехом. – Вы можете довезти нас до Радуги? А то мы с вещами… Я доплачу. А по дороге еще и напомню наше давнее знакомство.
Радуга – это опять-таки название магазина и округи.
– Хорошо, – он слегка кивнул головой. – А мальчик? Ваш брат? Племянник?
– Это мой сын. Его зовут Роман, Рома.
Подростку было лет 11-12, и потому в сознании мужчины промелькнула реакция: «Ранний брак».
– Можно я к вам пересяду? – продолжила она, видя, что водитель собрался завести машину. – Так будет удобнее разговаривать.
– Конечно.
Во взрослой жизни, начавшейся, пожалуй, после того, как он, студент-биофизик 3-курса Московского университета имени Ломоносова, женился неожиданно для всех (для себя – тоже), – во взрослой жизни он никогда и никакой женщине не отказывал в ее просьбе. А симпатичной – тем более. Это – рыцарское, бескорыстное отношение к даме, то ли врожденное, то ли взращенное прочитанными и осмысленными произведениями классической литературы. А скорее всего, его восприятие женщины как существа, которую нужно оберегать и служить которой составляет честь для настоящего мужчины, суть плоды, возросшие из семян, брошенных высоким искусством на природную почву, богатую и благодатную. И, конечно, имело значение общая атмосфера, в которой росли дети, родившиеся во второй половине 1940-х годов: честность, благородство, взаимовыручка, высокая значимость образования, знаний и труда, особенно производительного, искренняя вера в правильности пути, по которому идут Держава, строй и народ. Руль, Дамас, частный извоз – это его работа, способ добывания средств к существованию. Поэтому доплата – штука хорошая, но он и без нее довез бы женщину до дому, коли она просит. Впрочем, если в своей зрелости наш таксист был учтивым и сговорчивым по отношению к женщинам, то в детстве, отрочестве, юношестве и молодости он боготворил девочек и девушек своего окружения. Точнее, красивых. Тех, которые ему нравились. Еще точнее, ту, которую любил на тот момент. Тайно, скрытно от всех, не называя свое чувство по имени даже для себя. Но – любил. А остальных – как будто и не существовало для него. Максимализм! Уж точно, врожденный. Который есть и будет в любом возрасте. Но во взрослой жизни сдерживаемый так называемыми приличиями, тактичностью, деликатностью, культурностью, опытом, необходимостью.
– Что же вы молчите, Фаренгейт Аскольдович? – спросила Ника, когда уже половина пути по центральной улице города осталась позади.
– Я просто думаю о том, что кто-то обещал мне что-то рассказать, – улыбнулся он, взглянув на нее мельком и сразу же вернув свое внимание на дорогу.
– Вы помните пионерский лагерь в Пскенте? – она повернулась к нему вполоборота.
– В моей жизни был пионерлагерь в Пскенте, – отвечал тот, не отрывая взгляда от дороги.
Так, считает он, должен вести себя за рулем любой мало-мальски опытный шофёр. А то, что в фильмах водитель по полминуты смотрит не на дорогу, а на ту, что рядом, так на то оно и кино, чтобы гнать нелепицу, вздор, чушь, благоглупости и прочую ахинею. И крупные дорожно-транспортные происшествия – аварии пользуются особой любовью киноавторов. Чтобы зритель не заскучал в затянувшемся счастье героев, а напротив, переживал и страдал в зигзагах их судьбы. И вообще: беготня, погоня, крики, ссоры, недоразумения, несусветные несуразности, мордобой (причем сила и количество ударов обездвижили бы стадо буйволов, а парочке дерущихся двуногих – хоть бы хны!), преступники (нередко – благородные), полицейские (в том числе – мафиозные), пистолеты, выстрелы, убийства, катастрофы, несчастья, вампиры, говорящие человеческим языком животные, чудовища, драконы, динозавры и прочие экранные страсти-мордасти, – теперь в фильмах обязательны хотя бы пара-тройка из названных средств воздействия на зрителей, дабы не выпасть за борт кассовых сборов. В странах Запада уродовать во имя барышей психологию, мораль и мировосприятие масс давно стало нормой. Да и в пространствах бывшего СССР переняли немало таких приемов и приемчиков. И каналы телевидения, коих стало великое множество, заполонены ходкой продукцией – своей и залетной, завозной, которой гораздо больше доморощенной. И уже выросли поколения, которые принимают уродующие штучки-дрючки с экранов за саму жизнь. И кое-что копируют в своих действиях и поведении. Что, спокойные разговоры, мирная жизнь, трудности созидания в любом деле и подобные реалии не интересуют зрителей? И такое кино убыточно? Так, может, тогда и вовсе не делать фильмов, если реалистические неликвидны, а высоко котируемые – уродуют человечество? Да, но как изъять из обращения мегатонны отрав, которые к настоящему времени, а именно – к концу 2014 года, разобраны благодаря цифровым технологиям и продолжают разбираться потребителями, хранятся и используются чуть ли не в каждом доме? Словом, нет этой вакханалии, этому шабашу ведьм ни конца, ни краю…
Накопившееся возмущение автора текущим положением культуры, или правильнее – недокультуры, скачущей под ручку с антикультурой, столь велико, что он, явив читателю своих героев, тут же оставил их и прыгнул вперед на 15 лет. И слил свой гнев на искусство, которое, по определению Ленина, для нас является важнейшим. А для нас – тем более. То есть формула вождя коммунистических идей и действий, которым без малого 100 лет, формула кумира, низвергнутого четверть века назад, тем более верна в текущие времена, когда все стали в-экран-смотрящими, а читающих – почти не осталось (блоги, социальные сети, газеты, глянцевые журналы, новостные порталы – это не чтение, но потребление информации, времяпровождение, мода, а то и вовсе зависимость, сродни наркотической). Потому автор и не удержался. Зато теперь он с чувством снайпера, выполнившего одну из задач, стоящих перед ним, вернется в август 1999-го, в автомобиль Дамас, катящий по главной улице города.
Только по пути возвращения автор добавит: нет вымысла – нет художественного произведения. Ни литературного, ни сценического, ни кинематографического. Но вымысел в отображении людей (не инопланетян, не зверей, не придуманных существ) – не только реалистическом, но под другими углами зрения, в том числе в ракурсе фантастическом, – вымысел при любом отображении людей должен, как минимум, не раздражать читателя и зрителя, но лучше, чтобы воображение автора (или авторов), его приемы, стиль и язык радовали и воодушевляли, помогали проникать глубже в содержание произведения, познавать его грани и особенности.
И еще одна справка. Кое-кому она может оказаться полезной уже прямо сейчас, а со временем – станет для читателей просто необходимой. Теперь сотовые телефоны есть даже у школьников младших классов, не говоря уж о подростках. И они щелкают себя, друг друга и всё, что понравится, на цифровую камеру своих соток. И тут же видят запечатленные изображения. Могут смотреть и на экране домашнего компьютера. А могут и запросто, за считанные минуты, получить распечатки в фотостудии или компьютерных услугах. И не знают подростки года 2014-го, что всего 15 лет назад фотодело было не цифровым, а пленочным, сложным, многоступенчатым, многодневным. Изображения на отснятой пленке, а при печати – на фотобумаге, появлялись только при проявлении в специальных растворах: сначала бледные, а при дальнейшей выдержке становились четкими; пленку или отпечаток нужно было вовремя вынуть из проявителя, иначе они темнели чересчур, вплоть до полной непригодности. Потом – выдерживание в закрепителе и так далее.
Вот и в нашем Дамасе, как на проявляемой в химикатах фотопленке, сейчас начнут возникать контуры, некогда запечатленные в сознании сидящих рядом мужчины и женщины.
– Но это было очень давно, – закончил водитель свою мысль.
– Ровно 30 лет назад, – Ника сидела всё так же, повернувшись к нему настолько, насколько позволяли условия.
Лишь мгновение он промедлил с ответом, чтобы проверить в уме прошедший с тех пор отрезок времени:
– Точно! – и снова мельком взглянул на нее.
Ей было на вид не больше 30-ти. Брюнетка. Карие глаза. И не просто красивая, но и… Это «и» невольно сдвинуло его брови: «Очень похожа на Ширѝн! Поразительно!» – блеснула мысль и заняла место в сознании.
– Силитесь вспомнить? – она опять прервала молчание, затянувшееся чуть больше допустимого в потоке разговора. – Не получается? Значит, вы меня не помните. Хотя и деликатно скрываете того. Впрочем, то, что вы не помните, – это нормально, естественно. Ведь вы были уже взрослым человеком. У вас были свои проблемы. И жена. Она была, как говорится, в интересном положении. И пионервожатой в нашем отряде. А вы – воспитателем. Мне же тогда было всего 10 лет. Вы врезались в мою детскую память. И, как теперь совершенно ясно, на всю жизнь. Ведь я вас узнала через три десятилетия! Не узнать – и нельзя! Вы – такой же! Интересный и обаятельный…
– Я краснею от смущения и тихой радости. Давненько не было такого… Вы прекрасно выглядите!
– Для своих лет?! Уже вычислили?! Впрочем, тут и вычислять нечего: два плюс два! Спасибо за комплимент!
– Не комплимент! В самом деле, вы очаровательны…
– Спасибо! На светофоре, пожалуйста, поверните направо. И первый поворот – налево.
Большой, тяжелый чемодан он занес ей в квартиру на 3-этаже. От доплаты отказался:
– С Ташкента до Айдына вы были обычной пассажиркой. А потом – выяснилось, что вы своя. Со своих – не берем…
Рома остался в квартире с женщиной, открывшей им дверь. А Ника спустилась вниз проводить своего воспитателя по тому лагерному лету, давнему, советскому, пионерскому.
– Кто эта строгая женщина?
– Моя мама.
– Да?! Сколько же ей лет? Она хорошо выглядит.
– Ей 58. А строгость у ней в характере. Да и работа всегда обязывала к тому: она была начальником отдела кадров на комбинате. Продолжает работать – не отпускают на пенсию: ценный специалист старой гвардии. Правда, она теперь не начальник. Но всё равно воз тащит в основном она…
– А отец?
– Он умер в 90-м. Инфаркт. Многие годы был начальником цеха. Производство, план, ответственность, планёрки, нагоняи сверху. К тому же не берёг себя, для поликлиник и врачей у него не было времени, никогда не бюллетенил, недомогания и болезни переживал на работе. Всё это и привело к тому, что однажды сердце не выдержало. Он был старше мамы на 12 лет.
– Как и я – вас… Я бы хотел встретиться с вами, посидеть, поговорить…
– Я-то женщина свободная, безмужняя. А вы?
– Я тоже холостой! – засмеялся он.
– Как и все моряки, когда они в плавании и заходят по курсу в порты?! – засмеялась и она, обнажив на миг два стройных ряда своих белых зубов. А потом проговорила речитативом:
Отчего так плакала японка?
Почему так весел был моряк?
– Как?! Вы тоже знаете эту давнишнюю песню, как сказали бы сейчас, кафешантанный шлягер!? – удивился он и умело напел начало при каких-то малых долях полного голоса:
Чайхана красивая над морем,
С палисадником душистых роз,
Как-то раз с английской канонерки
Погулять зашел туда матрос…
– Ох, теперь у вас баритон! Такой же завораживающий, каким некогда был тенор!.. А дальше? Спойте хотя бы следующий куплет!
– Следующий куплет – при следующей нашей встрече!
– Да, но матрос, кажется, ушел от вопроса!..
– Я уже немало лет вдов, – он стал серьезным.
– Простите, Фаренгейт Аскольдович…
– Абсолютно не за что извиняться, Ника. Всё нормально. Кстати, меня зовут совершенно по-другому…
– Как!? – в ее восклицании было больше тревоги, чем удивления: «А вдруг это не тот человек, за которого я его принимаю!».
– Нет, нет, вы не ошиблись, – уловил он ее сомнения. – Тем летом я в порядке шуточного эксперимента дал себе такую партийную кличку. Ведь в советское время в пионерских лагерях почти не было детей из узбекских школ. В русских же школах даже небольших городов не менее 90 процентов учеников были не узбеками, а других национальностей: русские, татары, евреи, украинцы, корейцы, даже немцы. А промышленный Алмалык и вовсе был русским городом. У русских есть одна особенность: в узбекских именах, даже очень простых по написанию и звучанию, они хоть одну букву, или хотя бы ударение, да изменят на свой лад. Я смолоду был противником такого пренебрежительного коверкания. Потому в шутку и назвал себя сложным псевдонимом. И ничего! Все прошло без сучка, без задоринки! Фаренгейт Аскольдович! Иностранное, европейское – русские не искажают! И даже дети тут же запоминают!..
– А вы… простите, узбек, что ли?
– Конечно. За кого вы меня принимали?
– Не знаю даже. Как-то само собой подразумевалось, что вы – не узбек. Жена ваша – да, сразу было видно, что узбечка. А вы… Иностранец! – последнее слово заставило ее рассмеяться .– И как же вас звать-величать на самом деле?
– Фарход Асхадович Пулатов.
– Вероника Захаровна Краснова, – ответила она, приняв протянутую к ней руку.
– Мои прежние претензии давно пересмотрены: вовсе необязательно произносить мое имя, как оно записано в паспорте. Фархад – так в русской речи звучит и привычно, и убедительнее, и красивее.
2
В Узбекистане конца 1990-х годов сотовая связь и мобильные телефоны были еще в новинку, имелись только у достаточно состоятельных и амбициозных людей. Для большинства остальной публики служили предметом удивления, зависти и вожделения. Фархад Пулатов не относился ни к первым, ни к последним. Но сотка у него была, чтобы при необходимости дети могли в любой момент позвонить ему. Правда, тогдашняя Nokia и нынешние Samsung-и – это примерно то же самое, как, скажем, механическая печатная машинка и современный ноутбук.
(Ох! Ну и автор нам попался! Шастает по временам, словно Фигаро по Севилье! И даже без машины времени обходится! Разрешим? Так, разве автор спрашивает нашего разрешения? Дело-то хозяйское. Пусть шастает, коли нужно, хочется и можется.)
Вероника позвонила на следующий день. Сам факт был значимым, важным, приятным для Фархада, а какие-то общие слова, сказанные в течение короткой связи, это просто подвернувшаяся под руку одежка для прикрытия сути. Следующая телефонная минутка состоялась через день. Потом еще и еще. Наконец, когда вновь, как и в первую встречу, настала суббота, она сказала, что вечером можно было бы и встретиться. Долгожданный плюс – а Фархад при каждом звонке Ники говорил о свидании, но всякий раз ее ответ сводился к минусу, – застал его на трассе в сторону Ташкента.
Он заехал домой, принял душ, приоделся подобающим образом (много ли отпущено мужчине: чистые брюки, сорочка, туфли), сказал детям, что у него приятельская встреча, вернется поздно, и уехал.
Подъехал к ее подъезду на 5 минут раньше договоренного срока. Но она сразу же и спустилась. Видимо, поджидала у окна. Пулатов не сомневался, что Ника, как и он, тоже будет принаряженной. Но женщина, которая приближалась к его машине, ввела его на мгновение в замешательство.
В лучах вечернего летнего солнца, пробивавшихся сквозь кроны чинар, она была ослепительна. Шикарное платье из бордового атласа с мелкорифленной фактурой и мягкими переливами облегало ее стройное тело. Грудь закрытая, но плечи и руки оголенные. Талия подчеркнута широким поясом, представляющим собой ячеистое переплетение кожаных полосок черного цвета. Несколько выше колен юбка переходила в пышное плиссе. Черные волосы собраны в прическу руками профессионала. В мочках ушей – по глазку рубина в крошечной оправе золотых кружев. В левой руке черный кожаный клатч – изящная сумочка, пожалуй, вдвое больше ладони и без ручек, украшенная по кокетке шлифованными самоцветами красных и коричневых оттенков. Подобный набор камней, но меньших размеров, обвивал запястье той же руки по периметру золотой цепочки с довольно крупными звеньями. На безымянном пальце правой руки такое же кружево, как в ушах, но больше размером, и рубин крупнее. Ухоженные кисти рук, тонкие пальцы, дополнительно удлиненные аристократическими ногтями. Неброский макияж, но тонко подобранный, тщательный и выигрышный: брови, веки, ресницы, губы. Помада и маникюр – под цвет платью.
Впрочем, всех достоинств одеяния и облика несравненной женщины, лебедем плывущей в его сторону, Фархад никак не мог охватить разом. Их он рассмотрел позже. Сейчас же был общий восторг от явления этого чуда, этого шедевра, над созданием которого, кроме главного творца – Природы, потрудились многие искусства в сочетании с тонким вкусом. И было легкое головокружение от мгновенного, инстинктивного осознания: обращенная к нему улыбка этой богини очаровательнее всех деталей и аксессуаров ее туалета, обворожительнее всех штрихов ее великолепия.
В следующий миг Фархад коротким замыканием вывел себя из оцепенения, соскочил со своего места, резко обогнул спереди свою бирюзовую буханку (так в народе прозвали Дамас), бросился к двери и распахнул салон перед дамой.
– О, несравненная Дульсинея! Простите своего бедного Дон-Кихота! Как бы он хотел подать для вас золоченую карету, запряженную цугом в двенадцать вороных! Увы! Большего, чем этот тарантас, в которую ваш верный рыцарь впряг своего Росинанта, у него нет!
– Дульсинея не считает, что первейшими достоинствами человека являются блеск вещей и предметов, его окружающих…
– Но ваш кавалер осветит эту лачугу своей истинной заботой о вас, согреет своими искренними чувствами к вам, и вы почувствуете, поверите, что вас окружают стены императорского дворца!
– Дульсинея разрешает своему верному рыцарю помочь ей взойти в эту чудесную карету…
Да, это было необходимо: в первый раз, когда он вез ее с Ташкента в Алмалык, она была в дорожной одежде, в джинсах, теперь же – вечерний наряд чуть ли не до земли, а днище тарантаса высоко и кузов без подножек.
Она взялась обеими руками за платье чуть ниже колен и приподняла подол: икры ног идеальной формы, обтянутые прозрачным черным капроном с малиновыми сердечками, да изящные бордовые туфли на высоких шпильках. Что это такое, умопомрачительные женские ножки? Такие, что увидишь – и теряешь дар речи. Безусловно, о них и упомянул Пушкин в «Евгении Онегине». Даже у него не нашлось слов, чтобы описать! Да и к чему слова, когда взрывом подступает ко всему твоему существу одно желание – обнять! Фархад едва сдержался. С внутренней дрожью – словно зеленый юноша! – легонько взял ее сзади за талию и, предупредив:
– Осторожно, не ударьтесь головой! – подсадил в карету.
«Мис карвон» («Медный караван») был почти пуст: еще было по-летнему рано, а вечерний ресторан – развлечение, которое ассоциируется с сумерками и ночью. Но главная причина крылась в другом: в те годы людям было не до излишеств, основная часть населения плавала в проблемах выживания, другие – едва не тонули в растерянности после неожиданного развала СССР, остальные – еще не научились делать деньги в изменившихся условиях, и молодая поросль новых узбеков еще не подросла, не оперилась.
Они заняли столик впереди, возле окна, слева от эстрады. Сделали заказы. Повели разговор, поначалу, как это водится, почти банальный для постороннего наблюдателя, но им – интересный и приятный. Главное – они были вместе, рядом друг с другом, и это уже было замечательно.
– Здравствуйте! – раздался голос сбоку от Фархада, который явно обращался к нему.
– А, здравствуй! Ты тоже здесь! С друзьями?
– Я здесь работаю. В буфете.
– Да, я знаю. Но я как-то не думал, что ты работаешь именно в этом ресторане. Повезло нам! – последнюю фразу Фархад Асхадович произнес с легкой иронией.
– Из спиртного вы ничего не заказали. Что будете пить? Я угощаю…
– Нельзя! За рулем. Еще нужно в Ташкент возвращаться.
– Может, вашей девушке что-то принести? Вино, шампанское, коньяк, ликер, коктейль?
– Девушка до вашего появления уже выразила полную солидарность со своим парнем, – проговорила Ника ему в тон и тонко улыбнулась.
– И все-таки! – ответил тот и продолжил, обращаясь к Фархаду Асхадовичу: – Вы же можете у меня остаться…
– Спасибо! Но я еще должен доставить свою девушку, – тут он сделал ударение интонацией, – до дому.
– Но если здесь, в Алмалыке, то я отвечаю!
– Спасибо, спасибо! Я все-таки буду сам отвечать и за себя, и за свою даму. Хорошей тебе работы!
– Настойчивый буфетчик! – шепнула Ника, когда тот отошел достаточно далеко. – Правда, за какие-то ваши заслуги пытавшийся угостить вас…
– Это мой сын, Фуркат! Тот самый, который 30 лет назад и был причиной интересного положения вашей пионервожатой.
– Вот как! Ну, если быть точным, то он был следствием, а причиной был кто-то другой, – она ласково улыбнулась, и ее лицо приняло то самое выражение, с хитринкой, но не тревожащей, а манящей.
– Оу! С вами надо ухо держать востро! Впрочем, мне это нравится! В смысле – тоже! Как и всё остальное в вас!..
– Мне тоже с вами легко, приятно и радостно!
Фархад взглянул в ее глаза и оставался в них чуть дольше тех мгновений, которые он, зная пронизывающее действие своего взгляда, позволял себе обычно, с другими людьми. Да, между этими двумя парами глаз, между этим мужчиной и этой женщиной, между их сердцами была связь. Было взаимное притяжение, ничем не отягощенное, вольное, как степной ветер. Одно из самых прекрасных явлений во взаимоотношениях представителей двух половин человечества.
– Ваш сын живет в Алмалыке?
– Здесь он снимает квартиру. А постоянное жилье в Ахангаране, с матерью.
– Вашей?
– Своей.
– Но вы же говорили…
– Я был женат дважды, – пояснил он, не дав ей докончить мысль.
– И по какой из жен вы вдовец? – вновь та же улыбка, хитроватая и ласкающая.
– По второй, конечно. По первой я – покойник.
– То есть она по вам – вдова? – вновь искорки в ее глазах.
– По мне – да. И, видимо, точно так же – по другим: она еще трижды побывала замужем.
– То есть в настоящее время она опять свободная женщина?
– Да. Опять, так сказать, соломенная вдова. Пока всего лишь в четвертый раз! Эх, раз! Еще раз!..
– Я ее помню. Красавицей не назовешь, но довольно симпатичная…
– Была! Но уже давно имеет вид лупоглазой коротышки-колобка. Весьма упитанна! Даже чересчур!
– Вы и в пионерлагере, когда она была нормальной комплекции (не считая ее интересного положения) не смотрелись замечательной парой. Как же вы женились-то на ней?
– Вы же сами назвали ее довольно симпатичной. В смысле, 30 лет назад. Но не это главное. А суть в том, что она обладает таким свойством своей натуры, что как бы гипнотизирует человека. Как бы гипноз выражается не в том, что очаровывает или околдовывает. А в том, что она ведет себя с мужчиной настолько доверительно, что он и сам не замечает, как попадает в положение, когда просто-напросто неловко отвернуться от женщины или отстранить ее. Ну, примерно то же самое, когда старушка просит на оживленном перекрестке перевести ее на другую сторону улицы.
– Конечно, в такой просьбе не будет отказу. Но, знать, не случайно старушечка в первый раз выбрала вас, – улыбнулась Ника.
– Я, конечно, чувствовал это. Но отказать не смог. Еще и потому, что отношения с ней – первые в моей жизни на серьезном уровне. Но самой существенной причиной, пожалуй, было то, что на том самом оживленном перекрестке я переживал кризис одиночества и драму сомнений в правильности выбора своей профессии. И старушечка оказалась соломинкой для утопающего. Впрочем, о моей первушке я говорю по своим ощущениям, анализу, выводам. Быть может, у последующих ее мужей было по-другому. Я не имел чести ни быть знакомым с ними, ни даже видеть их… Ах, да! Поправка! Действительно, с ними было иначе. Насколько мне известно по каким-то случайным сведениям, не они оставляли ее, но очередного проводника через дорогу отваживала она…
– А вы?..
– Около пяти лет уходила жена в мир иной, теряя на каждом круге и в здоровье, и в других данностях человеческой и женской сущности. Как ушла – уже более 8 лет…
– Вы меня понимаете даже не с полуслова и даже не с четверти, а с одного местоимения! Именно об этом я и спрашивала. И с тех пор вы один?
– Нет! Были еще три попытки…
– Да вы не Дон-Кихот, а Дон-Жуан! – засмеялась она своим прекрасным смехом, негромким, ярким, освещающим.
– Нет, Ника, не так! – улыбнулся он, и в его глазах она увидела затаенную печаль.
– Не Дон-Кихот – да! – продолжил он. – Теперь, когда мне уже за 50, не Дон-Кихот. В том смысле, что если и не полностью, но в основном преодолел восторженное ротозейство Рыцаря Печального Образа. Донкихотство – в прошлом, в юности, молодости. И слава Богу! Потому что в наше время, когда так называемая социалистическая экономика рухнула с позором, когда так называемый социалистический лагерь развалился с треском, когда обломки Державы, бывшей совсем, казалось бы, недавно великой, поплыли в мутных водах так называемых рыночных отношений, когда Планета стоит на пороге нового тысячелетия, быть ротозеем, пусть даже возвышенным, никоим образом не годится. Но я – и никак не Дон-Жуан! Повзрослевший байроновский герой – соблазнитель, совратитель, секс-спортсмен. Он своим пассиям, если и предлагает сердце, то понарошку, в качестве приманки. Но руку – нет! Держит свободной! Чтобы завладеть очередной жертвой. Я же, если можно так выразиться, болен синдромом ответственности перед женщиной, которая мне нравится, к которой меня тянет.
– Значит, я могу надеяться? – засмеялась она. – У меня есть шансы? Я могу выбросить из головы образ разбитого корыта?
– Я отвечу. И прошу мой ответ не считать шуткой или игрой. Вы мне очень нравитесь. Причем это не та влюбчивость, которая в юности и молодости могла дать вспышку в сторону чуть ли не каждой смазливой девушки. Нет, нет, и ныне сердце мое не молчит. Оно в радостном, волнительном, томительном смятении. Но, кроме того, я каким-то шестым чувством понимаю, что вы – особенная. И страшновато: удостоюсь ли вашей благосклонности?
– Я привязалась к вам еще 30 лет назад. И во всей последующей жизни думала о вас.
Он замер. Потом улыбнулся. Теперь она увидела в глубине его глаз боль.
– Вам жаль?
– Да… Это сложно… И рассказывать долго. Книги можно написать. На исходе пятого года жизни с первой женой я окончательно убедился, что глубоко несчастен с ней. Это совпало с нашим переездом из Москвы в Ташкент. И еще с одним событием – появлением на моем небосклоне ярчайшей звезды, женщины чрезвычайно обаятельной, красивой и с неудачностью личной жизни, похожей на мою.
– Она – ваша вторая жена?
– Да… Она меня поразила с первого взгляда. После первой встречи мы с ней не виделись три месяца. Потом так повелось, что виделись каждый день, на людях. И понесло меня в буре восторга и упоения. Это была та самая любовь, которую жаждал с детства. Но в первые 7-8 месяцев я страшно сомневался – до судорог в сердце, ужасно колебался – до спазмов в голове. Это было глубоко драматично… Едва ли не смертельно… Очень долго и тяжело уходил из семьи, от детей… Четыре года… Только потом любимая женщина посмотрела на меня благосклонно. Последнюю треть нашего недолгого супружества – всего 14 лет! – она угасала от букета болезней.
– И вы ее любите до сих пор? И потому не ужились ни с одной из последующих трех жен?
– Ну, это были не совсем жены, но кандидатки. А Ширѝн, жену, да, люблю.
– И я ее люблю за то, что вы ее любите.
Он опять замер. В его глазах она увидела еще бóльшую волну боли.
– Вы – необыкновенная. Другим женщинам я никогда не признавался вот так в открытую, что продолжаю любить. Вернее, они не давали мне объяснить, что сердце – огромно, что пределы, занятые в нем покойной женой, вечны, но что есть другое пространство, свободное, в которое непременно должна войти другая женщина. Они опережали меня. Одна начинала мрачнеть, ревновать, злиться. Пятая – чуть ли не фыркала от неудовольствия. Десятая – упрекала: мол, что же ты делаешь возле меня, коли так любишь свою жену. Потому я и говорю сейчас, что вы, быть может, единственная на всем свете такая добрая, понимающая, сопереживающая.
