Текст книги "Десять дней до конца света"

Автор книги: Манон Фаржеттон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

5

Ч – 237

Мобильный телефон Беатрис вибрирует на ночном столике. Она вытягивает руку, ощупью отвечает. Голос начальника окончательно вырывает ее из дремоты:

– Бебе́! Сколько можно ждать? Где тебя носит?

– Сиеста… – бурчит она. – Я на отдыхе, Жэ Бэ, ты же сам настоял, чтобы…

– Включи телевизор и шевели булками! Нам нужны все!

Тон комиссара Лезажа такой тревожный, что Беатрис глотает просящийся на язык резкий ответ. Она косится на будильник. Девятнадцать часов. Ну она и придавила.

– Что случилось, босс?

– Давай живо.

– Уже еду.

– Ты бы лучше…

Связь прерывается. Беатрис пытается перезвонить, но соединения нет; ее телефон пищит и отключается сам собой.

Она откладывает аппарат на вторую подушку, делает глубокий вдох и встает. Направляясь в кухню, совмещенную с гостиной, берет на ходу джинсы, рубашку и лифчик, брошенные в кресло, и, нажав кнопку кофеварки, торопливо одевается. В стеклянной дверце духовки она видит отражение своих голых ног. Морщится. Беатрис никогда не любила свое тело. Подростком она внимательно его рассматривала и делала тысячу упражнений в надежде, что оно улучшится. После тридцати решила, что будет только хуже, и махнула рукой. Как бы то ни было, она никогда не позволяла мужчине задержаться у нее достаточно долго, чтобы он мог обратить внимание на объем ее бедер или дурацкие складки, образующиеся у паха, когда она садится. Беатрис замужем за своей работой и прекрасно себя чувствует.

Взяв дымящийся эспрессо, она идет в гостиную. С минуту, чертыхаясь, роется между диванными подушками и наконец находит пульт на круглом столике, служащем ей письменным столом. Включает телевизор. При виде появившихся на экране картин она едва не роняет чашку.

– Твою мать… – вырывается у нее.

Не медля больше, она надевает пальто, скручивает свою рыжую гриву в узел на затылке, хватает шлем, ключи и выбегает из дома. Мотоцикл мчит ее сквозь сумерки в сторону комиссариата.

– Майор, – приветствует ее Карен за стойкой ресепшена.

Беатрис нравится эта девчонка. Она напоминает ей ее самое двадцать лет назад, когда она, свежеиспеченная выпускница школы полиции, считала, что ей нипочем грязь и жестокость, с которыми приходится сталкиваться ежедневно. Вот только сегодня действительность далеко превзошла себя. Лицо Карен бледно, губы дрожат. Беатрис кладет руку ей на плечо.

– Где Лезаж?

– Наверху, в комнате для совещаний.

– Спасибо.

Беатрис поднимается, прыгая через две ступеньки, и входит в комнату для совещаний, не дав себе труда постучать. Она застает там десяток коллег, все стоят с опрокинутыми лицами. Некоторые плакали. Почему же она не плачет? Как давно она вообще плакала?

– Ты не торопишься, – ворчит комиссар Жан-Батист Лезаж.

– Отгулы мне никогда не удаются.

Ее попытка разрядить атмосферу повисает, никем не поддержанная.

– Садись, Бебе.

Как и все, она остается стоять.

В начале своей карьеры она ненавидела это детское прозвище, которым наградил ее Жан-Батист. Бебе – не младенец, а просто инициалы Беатрис Бланш. Теперь она привыкла, и в ее сорок с хвостиком кличка вызывает у нее лишь улыбку.

– Итак, – продолжает Жан-Батист Лезаж менее уверенным, чем обычно, голосом, – телевизоры всего мира показывают одну и ту же карту с последней границей жизни на Земле, которая проходит аккурат у нас. Те, кто хочет прожить несколько лишних дней, уже в пути. Местный аэродром переполнен боингами. На данный момент движение на главных дорожных артериях еще не затруднено, но чудовищные пробки образуются повсюду в Европе, и эти машины направляются к нам.

– Не только к нам, – уточняет Беатрис. – Эта граница пересекает Бретань сверху донизу. И еще край Испании, Великобритании, западный выступ Африки…

– Конечно. Но люди, что устремились сюда, почему-то предпочитают берег моря чистому полю. Поди знай, почему.

– У тебя есть информация о взрывах? – спрашивает Манюэль.

Манюэль пришел в комиссариат всего через год после Беатрис, и они вместе поднимались по ступеням служебной лестницы. После ЖБ они самые старые в группе. ЖБ качает головой, проводит ладонью по своему угловатому лицу.

– Я звонил разным людям, и никто не знает ни причины, ни происхождения этих взрывов – или, по крайней мере, никто не готов мне сказать. Невозможно предвидеть, как будут развиваться события в ближайшие дни. Надо готовиться ко всему, потому что наверняка придется иметь дело с худшим, чем мы можем себе представить. Наша работа – обуздывать панику, поддерживать подобие общественного порядка… Просто быть рядом. Успокаивать. Показывать наши рожи, наши формы, наши бейджи. А вот наше оружие – как можно меньше. Каждый волен остаться или уйти. Я буду на посту до конца.

Разумеется, будет. ЖБ, как капитан, не покинет тонущий корабль. Беатрис и ее коллеги переглядываются. Серьезно, растерянно, испуганно.

– Не можем же мы вот так смыться, – тихо говорит одна из лейтенантов.

– Это было бы всё равно что дезертировать, – соглашается другой.

ЖБ весь подбирается, гневно сверкнув глазами.

– Это не дезертирство. Здесь вам не диспут о морали, кончайте вашу хрень.

– Зря ты так, – возражает Манюэль. – Все мы выбрали эту работу не случайно. Pro patria vigilant. «Они неусыпно охраняют родину». Мы приносили присягу, расписывались.

– Если бы речь шла о сверхурочных часах при разруливании кризисной ситуации, я бы согласился с тобой, Маню. В этом вы и расписывались. Но это не кризисная ситуация. А чертов конец света. Никто вас не осудит, никто не будет в обиде, никто не упрекнет зато, что вы предпочтете провести оставшееся время с вашими близкими. Вы не станете фиговыми полицейскими или плохими людьми, если выйдете сейчас в эту дверь. И не заморачивайтесь всякой хренью типа угрызений совести! Ясно?

Ответить никто не решается, наверняка потому, что именно это большинство из них хотели услышать, чтобы легче было уйти. Пять лейтенантов и два капитана, обнявшись со всеми, покидают комнату.

– Держитесь, – говорит один, уходя.

Темно-синие глаза комиссара внимательно изучают тех, кто не двинулся с места. Два майора – Манюэль и Беатрис, один капитан, один лейтенант.

– А Карен? – спрашивает Беатрис.

– Я только что говорил с ней, – отвечает Жан-Батист. – Она хочет остаться.

Значит, два лейтенанта. Могло быть хуже.

– Стефан, Орельен, – продолжает комиссар, – возьмите машину и поезжайте по городу. Я хочу знать, как реагируют люди. Отчитывайтесь мне по рации каждый час. – Капитан и лейтенант тотчас выходят. – Беатрис, ты будешь патрулировать ночью большой пляж. Я хочу быть в курсе малейших инцидентов.

– Думаешь, будет горячо уже сегодня ночью?

– Надеюсь, что нет. Возьми с собой Карен. А ты, Манюэль, кончай страдать хренью и марш к детишкам.

– Комиссар, я…

– Это приказ. Вон отсюда, и чтобы я тебя больше не видел.

Челюсти Манюэля ходят сжимаются, пока он выдерживает взгляд начальника. Через несколько секунд он сдается. Молча кладет на стол полицейское удостоверение, служебное оружие оставляет при себе, с отчаянной силой обнимает Беатрис и выходит за дверь.

Она уже готова выйти следом, как вдруг комиссар Лезаж окликает ее:

– Как ты, дочка?

У него встревоженный вид. Он всегда вел себя с ней покровительственно. И вдруг, когда пронзительные глаза начальника всматриваются в ее лицо, Беатрис чувствует, что слабеет. Она не успела привести в порядок свои мысли и переварить шок от новости о взрывах. Кинулась сюда, чтобы ни о чём не думать. Облачилась в наряд суперполицейского, засунув подальше свои личные переживания. А ведь в глубине души она в ужасе.

– Я справлюсь, – отвечает она каким-то тонким голосом.

– Родителей навестишь?

Она пожимает плечами.

– Они не знают, кто я. К чему это?

– Тебе видней.

– Да, мне видней.

– Так я могу на тебя рассчитывать?

– Как всегда, босс.

Беатрис вымучивает улыбку и, отвернувшись, уходит.

6

Ч – 232

Полночь.

Сара в сотый раз за вечер вешает трубку стационарного телефона, косится на Гвенаэля, который яростно, как заведенный, барабанит по клавиатуре, и вновь садится перед двумя экранами, разделенными на десяток прямоугольников. На них – знакомые лица членов ее команды. Она надевает наушники, чтобы продолжить прерванный разговор.

– Ну КОНЕЧНО, это пришельцы, кто же еще! – убеждает на повышенных тонах Бартелеми, ее программист.

– Я проанализировала только что вышедшие видео, – вступает Ориана. – Никакого монтажа. Они выглядят реальными, эти люди. И чертова стена обломков вполне реальна.

– Она высотой метров двадцать пять, не меньше…

– Вдвое больше. Посмотри на высоту небоскребов.

– Значит, мощность взрывов сумасшедшая, – замечает Лила, инженер по сопротивлению материалов.

Сара некоторое время молча слушает их технические гипотезы. Ее рука снова и снова ныряет в пакет с чипсами. Их хруст на зубах помогает ей думать.

– Ребята, – перебивает она их.

Все тотчас умолкают. Она инициатор их проекта спасательных дронов-беспилотников и руководит группой, они привыкли ее слушаться.

– Анализ – это хорошо, – продолжает она, – и я знаю, что для всех нас это как рефлекс. Но у нас нет ни данных, ни времени, которые так нужны. Значит… что мы делаем?

– Взломаем базы нужных данных.

– Сорганизуемся, чтобы выиграть время.

У Сары вырывается короткий смешок. Эти ботаны – ее братья и сестры, которых у нее никогда не было; оттого, что они так верны себе сейчас, когда рушится мир, у нее теплеет на сердце.

– О каких данных вы думаете?

– Ученые наверняка сейчас вкалывают вовсю вместе с разными правительствами. Достаточно найти с какими и взломать их железо.

– Ок. Хакерство – скорее ваша область, чем моя. А вот что касается организации… Бартелеми, Мариам, Альдо, даю вам время до завтрашнего полудня, чтобы раздобыть для нас достоверную информацию. После этого вы забираете наших деток, грузите их в багажник машины и рвете на побережье. Вы видели, где проходит граница выживших. Времени у нас больше всего будет там.

Детки – это дроны, которых они разрабатывают уже три года. Их цель – помочь спасателям разыскивать выживших в труднодоступных зонах, например после природных катастроф. И каждый из членов команды захочет взять их с собой.

За ее словами следует короткая пауза. Она знает, что ехать ее друзьям не к кому, родных у них нет, это и сблизило их в докторантуре помимо страсти к высоким технологиям.

– Но, Сара, – шепчет Лила, – если это… если это вправду конец света, то какой смысл?

– Если это то, о чём говорят СМИ, – высказывается Бартелеми, – остается только уйти красиво. Я беру на себя раздобыть ром.

– Праздник?

– Не просто праздник, дорогуша… Праздник из праздников.

Мозаика лиц расцветает робкими улыбками. На экранах вдруг открывается карта со стрелкой и спутниковыми координатами.

– На случай, если потеряем связь, – поясняет Бартелеми. – Встречаемся там, ждем опоздавших каждый день в полдень, пока не будем в полном составе.

Раздается пронзительный звонок стационарного телефона. Сара, извинившись, встает. Это Магали, подруга детства, интересуется, как она и что думает делать. Телефон сегодня вечером звонит не умолкая. Сара только сейчас оценила, сколько у нее друзей, за которых она беспокоится и которые беспокоятся за нее в такой момент. Она всегда была общительной. В детстве, даже еще до того, как она потеряла родителей, центром ее мироздания были друзья. В дальнейшем их только прибывало. Она создала вокруг себя частую и крепкую сеть, чтобы держаться в этом мире. Чувствовать, как ее петли стягиваются в этот вечер, – несказанное облегчение.

Вот Гвенаэль – он не такой. У него три спутника жизни. Его книги, одиночество и Сара. Первые два дополняют и подпитывают друг друга в замкнутой цепи. Сара же всегда чувствовала себя источником помех. Она другая, она извне. Но такова плата за любовь к Гвенаэлю.

Она целует в трубку Магали, которая на том конце провода вот-вот расплачется, идет к Гвену, проводит рукой по его щеке. Он на миг прижимается лицом к ладони, поднимает на нее глаза. На языке у Сары вертится тысяча вопросов. Почему ты продолжаешь писать этот чертов роман? Зачем? Кто его прочтет, твою мать? Тебе не кажется, что лучше в последние дни побыть вдвоем? Но она молчит. Боится, что ответов ей не вынести.

Вместо этого она спрашивает:

– Ты слышал, о чём мы говорили?

– Нет, – признается Гвен, нахмурив брови.

– Завтра утром мы отправляемся на встречу со всей компанией на побережье.

– Зачем?

– Чтобы пожить подольше. Поискать выход. Просто прожить по полной время, которое нам осталось, если выхода нет. Ты ведь можешь писать где угодно…

– Нет, если не буду заряжать комп.

– Бумага. Карандаш.

– Это ты хочешь увезти меня от высоких технологий? – усмехается он. – Ты здорова?

Сара улыбается. Она видит его колебание за попыткой иронизировать, как видит и всё, что рушат в нем эти взрывы.

– Поедем, пожалуйста, – настаивает она.

7

Ч – 232

Гвенаэль сдерживает вздох.

Книги всегда были его коконом. Вот уже десять лет, как они стали и его ремеслом. Он выдумывает монстров, диковинные миры, космические корабли, устрашающих инопланетян и возвышенных эфирных созданий, выстраивает будущее, утопическое или кошмарное, и мало того, что ему за это платят, – раскошеливаются и читатели, чтобы посетить мир его грез.

Много людей только об этом и мечтают.

А он просто не умеет делать ничего другого. И каждый день благодарит всех богов, придуманных людьми, – впрочем, как знать? – за то, что дали ему возможность жить своим пером, пусть и трудно.

Вот только в последние семь часов всё встало с ног на голову. Реальность стучится в двери его воображения, вторгается в него, проникает ядом в его кокон. Взрывы и тянущийся за ними шлейф ужаса повсюду, стоит ему прекратить писать. Но и когда он приникает к клавиатуре, они не оставляют его в покое. Они хотят, чтобы он рассказал о них. И история, которую он замыслил, отступает под их натиском. Ее персонажи деформируются. Трансформируются. Гвенаэль не может вновь вдохнуть в них жизнь.

Быть может, смена обстановки и вправду пойдет ему на пользу? Он возьмет с собой распечатанный черновик текста, чистую бумагу и полный пенал. Вернется к сути, к руке, записывающей мысли. И потом, на побережье он выиграет несколько лишних часов, чтобы закончить историю; это не роскошь, а необходимость.

Потому что эту историю он твердо решил дописать, даже если никто ее не прочтет, даже если это будет последнее, что он сделает перед смертью, всё равно он пойдет до конца. Он должен пойти до конца. Он не может оставить своих персонажей, бросить их на произвол судьбы, предоставить самим себе, не зная, что с ними станется.

Начать книгу – значит взять на себя ответственность ее закончить.

Так он всегда видел свое ремесло. Его единственное требование. Рассказать лучшую историю, на какую только он способен, и завершить ее во что бы то ни стало, какие бы трудности ни пришлось для этого преодолеть. Это неписаное правило он никогда не нарушал. И перспектива собственной смерти тоже не заставит его это сделать. За минувшие годы он не раз убивал персонажей, и в каждом из них была частица его «я». Он освоился с мыслью о смерти. Она его не пугает – или совсем чуть-чуть. Его страшит другое: что он не узнает, чем кончится его роман, какая тайна кроется в конце пути – тайна, которую он уже знает, но должен сам открыть заново. Это куда более невыносимо, чем лишиться жизни.

– Конечно, я поеду, – тихо говорит он. – Я поеду с тобой.

При этих словах плечи Сары неуловимым движением расслабляются.

– Хорошо, – только и говорит она.

8

Ч – 229

Три часа утра.

Стоя в дверях погруженной в темноту спальни, Валентин смотрит на лицо спящей матери. Такое спокойное. Такое исхудавшее. Он не понимает причин ее медленного умирания. Она всегда была хрупкой. Депрессия, говорили врачи и прописывали ей кучу лекарств, от которых она только тупела и мало-помалу переставала быть собой. Но вот уже год, как она их больше не принимает.

Она часто говорила ему, что он – ее сокровище и единственная связь с жизнью, что только ради него ей хочется держаться. Ребенком он гордился, что имеет для нее такое значение. Потом постепенно начал чувствовать, как груз этой ответственности давит на плечи. Без него она умрет, понял он. И остался с ней. Роль любящего и внимательного сына далась ему легко. Роль его жизни. Даже в первые годы учебы, когда череда друзей и подруг призывала его к независимости, он устоял.

Мать между тем уговаривала его отделиться: «Сколько можно держаться за свою старуху мать, ступай, живи своей жизнью, дай мне вздохнуть спокойно! Ты до седых волос намерен оставаться со мной? В мое время мужчины покидали семью в восемнадцать лет. Максимум. Тебе уже за двадцать, Валентин!»

Он нашел компромисс. Снял квартирку на другой стороне бульвара, на паях с двумя сокурсниками. Но жить с чужими ему было тягостно. И подвернулся случай: один друг как раз освобождал просторную светлую студию, в которую Валентин просто влюбился, с большой мансардой и стеклянным потолком, наклонным, как крыша теплицы. Он нашел компанию, готовую выступать поручителем для таких, как он, не имевших родственников со стабильным финансовым положением. Собственника его досье устроило. И он с тяжелым сердцем переехал на другой конец Парижа.

Мать была счастлива и стала позволять себе новые удовольствия. Даже записалась в хор, о чём давно мечтала. Она чувствовала себя хорошо. Или притворялась, играла роль. Валентину хотелось ей верить, он принял ее игру и уверял, что счастлив, как будто это было первым шагом к тому, чтобы стать счастливым на самом деле. Крепко в это поверив, он убедил себя, что черные годы остались позади.

Звонок из больницы Сент-Антуан будто душем смыл его иллюзии. Три леденящие фразы: «Месье Валентин Анисе? Ваша мать в больнице, она вне опасности. Вы можете приехать?»

Он приехал.

Мать пыталась покончить с собой. Сосед нашел ее без сознания, когда принес ей покупки.

Два дня Валентин был при ней в больнице, потом привез ее домой. Они не разговаривали. Он не знал, что сказать. Судя по всему, Валентин больше не был ее связующим звеном с жизнью. Его было уже недостаточно. Сам не зная как, он предал мать, не смог соответствовать, и она сделала выбор – решила покинуть его.

– Ты не собиралась оставить мне письмо? – спросил он в лоб несколько недель спустя.

Она ничего не ответила, только посмотрела на него с невыносимо грустной улыбкой. Разумеется нет, она не написала никакой записки. Она ничего ему не оставила, кроме молчания в форме знака вопроса и леденящей пустоты, которую, хоть и еще живая, не могла заполнить. Потому что на вопросы Валентина не было ответа. Была только хроническая неспособность жить, несовместимость с окружающим миром, нутряная, глубинная невозможность столкновения с повседневностью своих мыслей.

Прислонившись к дверному косяку, Валентин потирает нос кончиком пальца. В десятитысячный, наверно, раз ему хочется проникнуть под мамину черепную коробку, чтобы понять, о чём она молчит. У Валентина-то нет депрессии. Он любит жизнь. Отчаянно. Хоть и чувствует в глубине души, что никогда не жил на всю катушку. А теперь, когда к ним катятся взрывы, ему уже не успеть, потому что он останется здесь, с ней, до самого конца. Не сможет иначе. Это закономерный конец их истории – ее, решившейся дать жизнь ничьему ребенку, и его, никогда не имевшего никого, кроме нее, на всём белом свете. Он не скажет ей о взрывах. Защитит ее самого до конца от этой слишком жестокой действительности, которую она больше не хочет знать. И они покинут ее вместе, в едином последнем вдохе. Такую перспективу он себе рисует.

Валентин встряхнулся. Он идет в гостиную и опускается на диван. Он вымотан. Ему не уснуть. Мигалка скорой помощи ненадолго освещает царящий в комнате хаос и удаляется. Валентин собирался вчера вечером навести порядок. Сил не хватило. Да и зачем?

Он просматривает новостные сайты на экране смартфона. Новая Зеландия целиком в серой зоне, как называют журналисты часть мира, уже разрушенную взрывами. Под каждой статьей сотни комментариев. А спутники? – спрашивают пользователи. Почему нельзя получить спутниковые снимки затронутой зоны? Связь потеряна, отвечают журналисты, завуалированно давая понять, что взрывы затрагивают не только поверхность земли, что они происходят и много выше. Откуда они взялись? Любимая гипотеза в сетях – вторжение инопланетян. Впрочем, что еще это может быть? У взрывов нет никакого видимого источника, что предполагает неизвестную науке технологию, и они поражают упорядоченно, методично, не оставляя места случайности.

Тысячи людей пытаются укрыться в противоатомных бомбоубежищах. Во Франции их немного – под Елисейским дворцом, под Домом Радио… – но гораздо больше в Швейцарии, и эту маленькую страну уже берут штурмом толпы беженцев. Надо сказать, что свидетельства тех, кто приближается к стене взрывов – волею обстоятельств они не могут бежать или поддаются самоубийственным порывам, – ошеломляют.

Валентин запускает видео в прямом эфире. Со вчерашнего дня миллионы людей выкладывают их в сеть, чтобы поделиться своими страхами, молитвами, техникой выживания – или смертью. Эти последние видео и ищет Валентин. Они завораживают его. Вибрации пола, передающиеся руке, отчего дрожит изображение, облако пыли, предшествующее оглушительной волне, крики – и резкий, мгновенный обрыв передачи, чернота, ничего, никого.

Как раз начинается видео такого плана.

На вершине холма стоят двое, парень и девушка. Им не больше двадцати пяти лет, оба в слезах. Внизу виднеется море – наверняка это какой-то остров недалеко от Новой Зеландии, если скорость продвижения двух стен взрывов постоянна. Девушка держит телефон, направляет объектив к горизонту, где вода как будто превращается в радужный пар, поднимающийся клубами в ярких лучах солнца. Видны предвестники взрывов – гигантские волны. Двое вновь появляются в кадре. Они целуются. Говорят по-английски, хотя большая часть слов неразличима в вое ветра. Надо читать по губам.