Текст книги "Мечтатели Бродвея. Том 1. Ужин с Кэри Грантом"

Автор книги: Малика Ферджух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

2
The Gentleman Needs a Shave[10]10
  Джентльмену нужно бриться (англ.).


[Закрыть]

Комната на третьем этаже оказалась просторной, со скошенным потолком. Обои в цветочках – их лепестки походили на пальцы на ногах.

Пузатый комод в углу как будто нахмурился при виде гостя. Письменный стол у окна был двойником того, за которым Лорен Бэколл чесала коленку в «Глубоком сне».

Джослин сразу почувствовал себя хорошо.

Он развязал галстук, расстегнул воротничок, пощупал матрас. Пухлый, мягкий… Лучше не придумаешь. Одеяло пахло горячим утюгом, подушка – стиральным порошком. А когда он открыл окно, счастье переполнило его до краев.

Окно было, разумеется, американское: он поднял большую створку, и та слегка скрипнула. Он высунул наружу голову, потом плечи.

Жаркое, мощное дыхание нью-йоркского октября хлестнуло по лицу, взлохматило волосы. Внизу виднелись верхушки кленов, улица была пуста, растрепана ветром; перед ним раскинулся город, невидимый, он накатывал волнами отовсюду, спереди, сверху, плескался вокруг, урча, как сонный великан.

Джослин слушал его несколько долгих минут, диву даваясь, что он здесь, в этом городе, о котором мечтал, и дышит в такт его дыханию; когда же он втянул голову обратно внутрь и повернулся, хмурый комод улыбался ему.

Юноша вытянулся на кровати, без сил от усталости и восторга, восхитительно расслабленный и полный счастливых мыслей.

Джо Бруйяр…

И правда неплохо.

Но одна мысль омрачала всё. Ему нельзя здесь остаться, это всё-таки стало жестоким ударом.

Ох, всё завтра. Завтра он будет готов встретить трудности, поищет кров. И работу тоже. А сегодня вечером у него есть постель, и хозяйка (смешное имя, Celeste Merle по-французски, получается, «небесный дрозд»!) что-то говорила об ужине… В дверь тихо постучали.

– Входите, миссис Мерл!

В проеме показалась белокурая головка.

– Добрый вечер. Открою вам тайну: я не миссис Мерл.

– Добрый вечер. В самом деле, похоже, вы не она. Кто же вы?

– Пейдж.

Зеленая вязаная юбка напоминала мох на стволе дерева, веселенький желтый корсаж был украшен рисунком из разноцветных капелек. На круглом воротничке красовалась брошь в виде зонтика. Милая осенняя картинка.

– Я помешала?

– Вовсе нет, входите.

Вслед за девушкой в комнату юркнула Бетти Грейбл и, вспрыгнув на стол, принялась рассматривать их искоса своими кошачьими глазами.

– Я узнал ваши косы, – сказал Джослин. – И вас узнал. Хоть сейчас на вас и нет меховой шубки. Это вы давеча крались через сад, как воришка. Я видел, как вы забрались на дерево и влезли в окно, ну точно как, гм… ну да, как воришка.

– Мне очень нравятся ваши глаза. Вы ничего не имеете против?

Он потер пальцами лоб, в надежде хотя бы скрыть – что еще поделаешь? – прихлынувшую к лицу краску.

Гостья решительно направилась к нему, замешкалась на полсекунды посреди комнаты, возможно, чтобы разглядеть его внимательнее или дать себе время на раздумье. Ее ножки были уже не босы, а в мягких туфельках. Она остановилась на волосок от верхней пуговицы Джослина, вздернув подбородок.

И тут произошло нечто невероятное. Она обняла его за шею и, сделав пируэт, опрокинулась навзничь. Он едва успел подхватить ее, и она, прильнув к нему, примостившись между его локтей, взяла его лицо в ладони, притянула к себе и пылко поцеловала в губы.

Бетти Грейбл тем временем решила, что пора умыться.

Джослин не шелохнулся – скорее бы отреагировало давешнее полено в камине. Брошка-зонтик колола ему плечо, но он не пытался высвободиться. Мелькнула мысль – очень быстро, – что это вполне логичное завершение нынешнего решительно сногсшибательного вечера. Девушка отстранилась миллиметра на четыре.

– Мне очень нравятся ваши глаза, – повторила она с другой интонацией. – Вы ничего не имеете против? Черт, нет, еще раз… Мне очень нравятся ваши глаза, вы ничего не имеете против?

– Вам обязательно повторять это десять раз?

– Но я же репетирую! У меня завтра прослушивание. Это мой текст. Как тебе поцелуй?

Даже Бетти Грейбл прервала свой туалет, чтобы послушать, что он ответит. Прочистив горло, Джослин встал и открыл чемодан, чтобы прибегнуть к помощи своего двуязычного словаря. Он полистал его, задумался и ответил со всей искренностью:

– Непредсказуемый. Коварный. Трезвый. Дерзкий. С легким привкусом кока-колы и немного, э-э, рискованный.

С этим напитком он впервые познакомился во Франции: новоиспеченный кузен Стив О’Дэй дал ему однажды попробовать пенистый сироп цвета дрянного кофе. Стив называл это кокой.

– Коварный и дерзкий – это про меня! – улыбнулась Пейдж. – Трезвому я предпочла бы чарующий, зато непредсказуемый оценила. Повторим всю сцену сначала?

– Я вообще-то не особо люблю кока-колу, – соврал он (не хватало только, чтобы она осталась в выигрыше по всем статьям). – Только если очень хочется пить. И желательно со льдом.

Она отпрянула, широко раскрыв большие, в золотых искорках глаза.

– Я тебя обидел. Никогда себе не прощу.

Ее, однако, это, похоже, ничуть не задело.

– Но у меня завтра прослушивание, и мне надо репетировать, – вновь выдала она явно отрепетированную фразу. – Пьеса называется «Давай поцелуемся, Розалинда». Поцелуй фигурирует в названии, так что эта сцена ключевая, понимаешь?

– Понимаю.

– Так повторим ее? Включая… поцелуй?

– У меня одно условие.

– Наверняка приемлемое. Ты выглядишь джентльменом.

– Почему ты пряталась давеча в саду? Почему босиком? Почему влезла в окно?

Девушка хихикнула.

– Я упражнялась. Розалинда, моя героиня в пьесе, возвращается домой через потайную дверь. Ее неожиданное появление дает толчок интриге. Понимаешь?

– Понимаю.

– Повторим сцену?

Он только и успел подставить руки. Снова она, сделав пируэт, оказалась между его локтей. Снова уперся в плечо колючий зонтик. Этот второй поцелуй получился еще натуральнее.

Джослин старался не думать о том, что впервые в жизни поцеловал девушку в губы. Да еще дважды! Пейдж откинула голову и прищурилась.

– Мне очень нравятся ваши глаза. – Она изменила интонацию и почти прошептала: – Мне очень нравятся ваши глаза, вы ничего не имеете против?

В дверь трижды постучали. Бетти Грейбл перестала вылизываться и застыла с поднятой лапкой. Дверь открылась, и вошла Шик.

– О господи, уже? Это точно француз!

Он поспешно выпустил из объятий начинающую актрису, и та вернулась в вертикальное положение, только косы на голове так и прыгали, потому что она залилась смехом.

– Джо… Тебя просят зайти перед ужином на верхний этаж.

– Меня? – поперхнулся он. – Перед ужином?

– Который будет на столе ровно в семь пятнадцать. При условии, что ты любишь фрикасе из почек. Здесь обязательно надо любить фрикасе из почек, obligé[11]11
  Обязательно (фр.).


[Закрыть]. Истер Уитти готовит его четыре раза в неделю. А остальные три – пирог с почками.

– А кто живет наверху? – спросил он (хотя уже знал, какой услышит ответ).

– В вершинах гор живут драконы, – продекламировала Шик на шекспировский лад. – Вот и наш облюбовал себе последний этаж. Прямо над тобой.

Подмигнув, она скрылась за дверью. Пейдж разгладила складки юбки.

– У вас тоже красивые глаза, – выпалил он не раздумывая. И, чтобы комплимент не показался чересчур дерзким, поспешно добавил: – По-моему.

Белокурые косы склонились, коснувшись щек.

– О, я ничего не имею против!

Она повернулась на каблуках, шаловливо помахала ему через плечо и убежала в сопровождении сияющей чистотой Бетти Грейбл.

До ужина оставалось сорок пять минут, достаточно, чтобы принять душ. По дороге в комнату Черити показала Джослину дверь общей ванной в конце коридора на втором этаже.

– Там давно пора убраться, – извинилась она, – но вам, парням, чтобы привести себя в порядок, нужно меньше места, да и времени тоже, правда?

Он взял полотенце, рукавичку, расческу, мыло, несессер с бритвенными принадлежностями и баночку бриллиантина.

Вышел за дверь и вздрогнул: следом тенью кралась кошка. Не Бетти Грейбл, другая, полосатая, в точности под цвет серых обоев, она словно отделилась от стены.

– Не знаю, как тебя зовут, – сказал ей Джослин перед дверью ванной, – но лучше останься снаружи, хорошо? Особенно если ты тоже девочка.

И он запер дверь на крючок.

Помещение явно предназначалось не столько для водных процедур, сколько для наведения красоты. Здесь витали ароматы, разные во всех углах. На деревянном столике и многочисленных полках громоздились всевозможные щетки, пуховки, кисточки, лаки для волос и ногтей, таинственные шкатулочки, загадочные бутылочки, коробочки с пудрой и тюбики помады, выстроившиеся в ряд, точно арсенал крошечных снарядов. На веревке висели нейлоновые чулки и женское исподнее, вещицы одна другой изысканнее, иные вовсе непонятного назначения, от которых Джослин стыдливо отводил глаза.

Он постарался ничего не тронуть.

Без двадцати семь он был готов к встрече с Драконом.

Обойная кошка поджидала его в уголке коридора и молча последовала за ним. Мяукала вместо нее лестница.

Верхняя площадка оказалась самой темной, почти целиком загроможденной черным сундуком, покрытым скатеркой. На нее выходили три двери. Джослин наклонился к своей задумчивой новой подружке.

– Какая дверь, Обойка?

Обойка, выгнув спину, направилась прямо к двери, наполовину скрытой углом стены, и с важным видом уселась перед ней, как хозяйка, приглашающая гостя войти.

– Спасибо, Обойка. Ни дать ни взять паучье логово.

Он тихонько постучал. За дверью звякнуло стекло. Потом чей-то хриплый, но звучный голос произнес: «Входите». Обойка кивнула ему: мол, не робей. Джослин глубоко вдохнул, и, в сопровождении кошки, в комнату вошел уже Джо.

3
Snug as a Bug in the Rug[12]12
  Уютно устроился (англ.).


[Закрыть]

В комнате, освещенной одной только лампой Тиффани, было еще темнее, чем в коридоре. Точно, паучье логово.

– Ну? Чего вы ждете, молодой человек, представьтесь!

Джослин различил очертания кресла и утопающую в нем человеческую фигуру.

Он прочистил горло и в который уже раз за этот день повторил, что он Джослин Бруйяр и приехал из Парижа.

– Вы не так стары, чтобы успеть повоевать, но достаточно, чтобы войну пережить. Как это было там, во Франции?

Немного помолчав, он ответил:

– Меня отправили в деревню. Мне там нравилось, я очень любил животных.

На свет медленно выплыло лицо, как выплывает диапозитив из тени в центр проектора, старушечье лицо с кулачок между тяжелыми серебряными серьгами, в сетке морщин, в светлой пудре, два зеленых глаза ярко блестели на нем из-под угольно-черных ресниц.

Кошка забралась в кресло и замурлыкала.

– Его зовут Мэй Уэст.

– Его?

– Ветеринары теперь не те, что были прежде. Как и многое в этом мире. Когда ошибку заметили, он уже отзывался на Мэй Уэст. Да и мы привыкли. Вы ее знаете?

– Мэй Уэст? Лично нет.

– А я знаю. Та еще пакостница.

Он сделал шаг. Еще один. Рука в митенке предостерегающе поднялась жестом генерала, останавливающего наступление врага.

– Дверь там, молодой человек!

– Но… мы же еще не поговорили.

– Я не прошу вас выйти. Выключатель рядом с дверью, поверните его.

Джослин отступил назад, пошарил по стене и включил свет.

Люстра будто разбудила чудовищный хаос: в сравнительно небольшой комнате теснились кипы книг, всевозможная мебель, большая и маленькая, безделушки, стулья и кресла и, наконец, обитая светло-зеленым бархатом софа, ставшая, очевидно, любимым кушаньем моли.

Густо накрашенные зеленые глаза пришпилили Джослина, как бабочку.

– Этот суп – дело рук вашей матери?

– Я вообще-то не собирался брать его с собой, но, похоже, ее наитие было… чудом, – ответил он с шутливой ноткой.

– Редко мне доводилось пробовать лучший, – обронила она сухо.

Точно таким же тоном могло быть сказано: «Ничего хуже в жизни не ела».

– Расскажите мне о себе. Кто вы?

– Джослин Бру…

– Я знаю. Дальше?

– Можно мне сесть? – елейным голосом спросил Джослин.

Он был почти уверен, что ресницы у нее накладные, они загибались к бровям, как у диснеевской Минни Маус.

– Судя по вашей физиономии, сдается мне, у вас молоко на губах не обсохло, мой юный друг.

Несмотря на все резкости, он никак не мог до конца поверить в злой нрав дамы. Тем более при свете люстры, когда оказалось, что халат на ней бумазейный, цвета мимозы.

– Мне почти семнадцать. Я получил стипендию Хилари Эмерсона-Пила в Пенхалигон-колледже, чтобы…

– Чему вы учитесь?

– Я начал с физики.

Ее передернуло.

– Будете делать атомные бомбы?

– Похоже, у них есть будущее.

– Не зубоскальте, молодой человек!

Круглый столик подпрыгнул под обрушившимся на него кулаком. Митенка смягчила удар, да и сил у старой дамы было немного, но графин на столике жалобно взвизгнул, лампа заходила ходуном, а кошка выгнулась и зашипела.

– Миллионы человек погибли из-за этой мерзости. Пусть это были наши враги – япошки, не умеющие даже пользоваться вилкой, – но это были люди. А те, что выжили, будут медленно умирать еще не одно столетие. Так что не надо, молодой человек, это не смешно.

В наступившей тишине освобожденно затикали позолоченные стенные часики в нише на стене.

– Да я и не думаю смеяться. Разве что сквозь слезы. Кому может быть смешно в семнадцать лет оказаться современником атомной бомбы?

Взгляд старой дамы на долю секунды смягчился. Ага, и у зеленого Дракона нашлась ахиллесова пята.

– Да уж, не хотела бы я быть в вашем возрасте, – нахмурилась она.

Он и сам бы не хотел. Безотносительно к бомбе.

– Я бросил физику через год. Никак не мог решить, что делать дальше. Вообще-то сейчас я изучаю музыковедение. По этому предмету Пенхалигон-колледж и присудил мне стипендию.

– Так вы музыкант?

– Играю немного.

Он сказал это с подобающей скромностью, но даму не так легко было провести.

– На каком инструменте?

– Фортепиано. На гитаре тоже, только позже начал учиться.

– Надо же, вундеркинд, да и только. И как вы играете? Хорошо?

– Мне присудили стипендию, – напомнил он с обезоруживающей простотой.

– Значит, очень хорошо.

Черная митенка вытянула щупальце в направлении внушительных размеров предмета, скрытого в тени молескиновой ширмы.

– Сыграйте.

– Оно настроено?

– Вам видней.

Ну вот, сначала его судьбу решил суп из спаржи, а теперь настроение придурковатой старухи зависело от инструмента, к которому наверняка не прикасались не меньше полувека.

Джо сел и задумался. Так-так. Что же любят старые дамы?

Шопена. Шуберта. Романсы. Он поднял крышку, ожидая увидеть покрытые пылью клавиши, но они блестели, как отмытые косточки. Педаль поддалась мягко. Он взял несколько аккордов… Аллилуйя, не фальшивит. Дракон не сводил с него глаз, кривовато улыбаясь.

– Никто на нем не играет, но настройщик приходит взглянуть каждую весну. Я терпеть не могу, когда вещи портятся.

Он начал по памяти «Грезы любви» Листа, любимый ноктюрн его двоюродной бабушки Симоны. Мэй Уэст подошел и свернулся клубочком у ножки.

Всего несколько тактов… и громыхнул кулак, завершив его сольный концерт.

– Сироп для старых дур, вот это что. Чего-нибудь получше у вас не найдется?

Он заиграл «Хлеб с маслом» Моцарта, вальсок одним пальцем. Не сдаваться же сразу.

Закончив (играть пришлось недолго, эту вещицу зальцбургский гений сочинил, когда у него еще не прорезались зубы), Джослин повернулся на табурете. Дракон взирал на него свирепо.

– Вы умеете играть рег?

– Рег?

– Регтайм! – рассердилась она на его непонятливость.

– Гм. А ноты у вас есть?

– Там их целая папка рядом с ширмой.

Папка действительно нашлась на столике с выгнутыми ножками, увенчанными орлиными когтями.

Он выбрал Maple Leaf Rag Скотта Джоплина. Репертуар был незнакомый, но ему вдруг захотелось угодить старой чудачке.

Несмотря на неделю трансатлантического простоя и неопытность в дробных ритмах, сыграл он талантливо и с душой. Пришла уверенность, ноты пустились в пляс, зазвучали выше, чище, виртуознее, как на сеансах Лорела и Харди и Чарли Чаплина в кинотеатре «Трианон», где Джо бывал маленьким, еще до войны.

Он закончил пьесу с чувством удовлетворения и искреннего счастья. Эта музыка ему по-настоящему нравилась.

Он заиграл Pineapple Rag… Руки летали по клавишам, пальцы неслись вскачь… Ему щекотала душу эта американская музыка, мелодии gay nineties[13]13
  Веселые девяностые (англ.).


[Закрыть] и старой дамы, сидевшей за его спиной.

В завершение он сыграл Walking the Dog Гершвина и, уменьшив стопку партитур на несколько сантиметров, остановился. Пальцы ныли, дыхание сбивалось, как будто он два часа звонил в соборный колокол. Артемисия открыла глаза, только когда он встал. Зеленые молнии ударили в Джослина.

Но это были молнии сожаления, благодарности, блаженства.

– Недурно, – только и буркнула она.

Дверь открылась. На пороге стояла миссис Мерл, прижав руку к судорожно вздымающейся груди.

– Это вы… музыкант?

Голос как будто прокрутили в стиральной машине.

– Ты не забыла постучать, Селеста? – прошипела ее сестра.

Джослин нутром чуял, что не в этом истинная причина ее раздражения. Миссис Мерл вошла – и улетучилось волшебство.

– Ну что ты, конечно, я стучала. Уже пять минут стучу. Вы не слышали. Юный виртуоз добивается невероятной силы звука, не правда ли, Артемисия?

Пальцы Селесты Мерл лихорадочно, но методично перебирали верхние пуговки на платье. Ни одна их не избежала.

– Артемисия… Ты же знаешь, что я всегда говорила: в хороших домах обязательно должно играть пианино…

– В этот дом допускаются только женщины! – огрызнулась Артемисия.

– Ни одна из них на пианино не играет, – не сдавалась миссис Мерл. – А в каждом хорошем доме обязательно должно играть пианино.

– Вот заладила.

– Послушай, у меня есть идея… Что, если предложить молодому человеку нашу студию в подвале? Туда можно войти с улицы. С девушками он, можно сказать, пересекаться не будет.

Сердце Джослина отчаянно заколотилось. Мамин суп был первым шагом, неужели музыкальными упражнениями он заслужит отпущение грехов от этого двинутого дуэта?

– И навлечь на себя неприятности с полицейским участком 87-го округа за аморальное поведение?

– Неприятностей не будет, – горячо заверила миссис Мерл. – Это я беру на себя.

Несколько мгновений они словно играли в гляделки.

– Это приличный юноша.

– Месяц, – процедила сквозь зубы Артемисия, намотав на палец хвост Мэй Уэст. – Тридцать дней испытательного срока.

Миссис Мерл поспешно ухватила Джослина за плечо.

– Отлично. Идемте, Джо.

Артемисия подняла руку всё тем же генеральским жестом, останавливая наполеоновское войско.

– А в покер вы там у себя играете?

Вопрос второстепенный – на первый взгляд. Джослин сразу смекнул, как он важен… и какие за ним кроются ловушки. Не раздумывая, он солгал:

– Очень даже часто. С моим кузеном Вивианом, – мысленно умоляя себя не покраснеть.

Под ресницами Минни Маус заиграла садистская радость.

– Ваша кузина Вивиана? – переспросила она по-французски.

– Не Вивиана – Вивиан. Кузен, а не кузина.

– Что за чудаки эти французы, надо же додуматься награждать своих мальчиков именами девочек.

И она расхохоталась. Даже на лестнице, за закрытой дверью еще был слышен ее богатырский смех.

– Вот и славно, – заключила миссис Мерл. – Немного пианино и… гм, покер по разумной цене. Я завтра же приведу в порядок подвал.

Он не посмел спросить, собираются ли его замуровать в погребе или сбагрить в гараж. У него целый месяц, будет время найти, куда перебраться.

Преспокойно совершив свой маленький домашний путч, Селеста Мерл сделала ему знак следовать за ней и привела в комнату, очевидно, служившую дополнительной гостиной, на том же этаже.

Там стояла собачья корзинка, и лежала в ней, вполне предсказуемо, собака. Когда они вошли, песик открыл левый глаз, поднял соответствующее ухо и снова уснул.

– Наша комната отдыха, – сказала миссис Мерл, церемонно указав на стул. – Какая чудесная музыкальная гостиная здесь получится, не правда ли?

Широкое французское окно выходило на кирпичную террасу, вентиляционные трубы прятались под зарослями плюща. Он разглядел желтые, как подсолнухи, шезлонги, бутылочку лосьона на полу. Девушки, должно быть, загорали здесь в купальниках…

Джослин помотал головой, сосредоточив все свои мысли на миссис Мерл.

– Теперь я должна познакомить вас с правилами нашего маленького сообщества.

Она подчеркнула (жирно) революционный характер присутствия мужчины в «Джибуле» – вполне ли он это понимает? Он смиренно кивал. Она сообщила ему также, что мистер Чу из прачечной на Кэнал-стрит забирает белье по четвергам, что стоит это в среднем доллар двадцать пять центов, но за эту цену мистер Чу вернет его в следующий четверг выглаженным и сложенным.

– Вы, наверно, любите, чтобы ваши рубашки были накрахмалены, не правда ли?

Ей это казалось настолько очевидным, что он поостерегся упомянуть единственную на его памяти особу, любившую крахмал: свою двоюродную бабушку Симону, чьи твердые, как меренги, жабо царапали подбородок, когда приходилось с ней целоваться. Родные прозвали ее Марией Медичи.

Он вновь лишь кивнул.

Миссис Мерл помахала ключом на связке, где их болталось не меньше дюжины. Этот ключ, объяснила она, от двери в подвал, куда можно спуститься по лесенке с улицы. Конечно, в часы трапез ему разрешается ходить внутренним коридором, но только в общие комнаты – столовую, ванную и гостиную, если ему захочется послушать радио. Например, о выборах будущего президента Соединенных Штатов, которые состоятся уже скоро. Она сама очень любила радио, особенно передачи «Завтрак в Голливуде» и «Расследования мистера Мото». Что касается ванной, она позволит себе один совет…

– Пользуйтесь ею по вечерам. С утра все девушки скопом ломятся в дверь. Да, и еще, что касается доставки молока, у нас такое правило: кто первый проснется, тот заносит ящик с бутылками в холл.

Она отодвинула стул, убрала связку ключей.

– Завтра же сможете перебраться. Вот только Истер Уитти наведет там порядок. – Она наклонилась к нему и зашептала: – Я вижу, вы носите галстуки, это очень хорошо. Не подражаете этой ужасной богеме из Гринвич-Виллидж.

Что это за ужасная богема из Гринвич-Виллидж, он не имел ни малейшего понятия. Миссис Мерл поправила невидимую шпильку в прическе, огляделась вокруг, словно искала еще какое-то забытое указание, и, так и не найдя, откланялась.

Он еще немного посидел один. Месяц. Короткий срок… но достаточно долгий, чтобы устроиться.

С нижнего этажа доносились голоса, хихиканье, сдавленный смех.

Перед открытой дверью ванной он застал всех девушек.

– Oh boy! – воскликнула Шик. – Я забыла про мужской элемент в нашем обществе!

Она исполнила игривый пируэт, ухитрившись удержать на голове первый том «Полной истории американских железных дорог».

– Ставлю ужин с Кэри Грантом, святой Георгий победил Дракона?

– Так ты остаешься?

– Это ты играл на пианино? – спросила Пейдж и покружилась, раздувая плиссированную юбочку.

Она успела переодеться. Маленькие бантики, целая вереница, подрагивали, точно непоседливые утята, на ее левом бедре.

– А у меня новое платье.

– Красивое, – одобрила Шик. – Это… подарок Эддисона?

– Вот ехидна! За кого ты меня принимаешь, я не такая!

– Не знаю… А какая ты?

Шик сложила руки над головой на манер танцовщицы. Ткань, в которую она была задрапирована, как в тогу, поднялась до середины бедер.

– Вот ты, француз. Скажи, мы, по-твоему, элегантные?

– Да, давай колись. Как одеваются парижанки в Париже?

– …

– New Look? С принтом? Перчатки? Шляпки? Без? Рассказывай.

Джослин вспомнил, как кузина Одетта в прошлом году тараторила о новой моде и каком-то «сногсшибательном месье Диоре», как мама удлиняла свои платья, а Эдит забраковала воротники на пуговках.

– Я плохо в этом разбираюсь… Мои сестры носят юбки шире и рукава длиннее.

– Вот видишь, Манхэттен? Вот видишь, Шик? Я была права. Конец ограничениям! Удлиняем, расставляем, больше размаха… Иначе будем выглядеть как фермерши с Адирондакских гор.

– Фермерши с Адирондакских гор носят барахло от Abercrombie & Fitch. Кожаные штаны и трапперские рубахи. В твоем багаже нет шмотья от Abercrombie & Fitch, Джо?

Они рассмеялись. Джослин тоже, хоть и был смущен их количеством, их шутками, их красивыми нарядами и тысячей вопросов, которые не решался задать. Он почесал мочку уха и, промямлив какой-то предлог, покинул их.

До самого конца коридора его провожали их взгляды – орлиные, хоть и добродушные.